Посадите на могиле иву.
Я люблю ее зеленый плач…
И тут же удалился.
Три минуты спустя, — я продолжаю рассказ по тому сообщению, которое он любезно сделал мне назавтра, — три минуты спустя Люпэн позвонил в парадную дверь особняка барона Репстейна.
— Господин барон дома?
— Да, — отвечал слуга, с удивлением разглядывая пришельца, — но господин барон в такое время никого не принимает.
— Господин барон знает о том, что его управляющий Лаверну убит?
— Конечно.
— Тогда позвольте передать ему, что я пришел в связи с этим убийством, и нельзя терять ни минуты. Сверху до них донесся голос:
— Пропустите, Антуан!
Услышав приказ, отданный повелительным голосом, слуга провел Люпэна на второй этаж. Там была уже открыта дверь, на пороге которой ждал хозяин. Люпэн его сразу узнал — в газетах часто появлялись фотографии барона Репстейна, супруга знаменитой баронессы и владельца Этны, самой известной лошади года.
Это был очень высокий широкоплечий мужчина, чье бритое лицо, выражавшее любезность и чуть даже тронутое улыбкой, не скрывало тем не менее затаившейся в глазах глубокой грусти. Он был в элегантно сшитом костюме, в жилете из коричневого бархата; на его галстуке Люпэн заметил жемчужину, несомненно — огромной ценности.
Он пригласил Люпэна в свой рабочий кабинет, большое помещение с тремя окнами, обставленное книжными шкафами, зелеными шкафчиками для бумаг, американским письменным столом и сейфом. И сразу, с заметной поспешностью, спросил:
— Вам что-нибудь известно?
— Да, господин барон.
— В связи с убийством бедняги Лаверну?
— Да, господин барон, а также в связи с судьбой госпожи баронессы.
— Может ли это быть?!.. Говорите скорее, прошу Вас…
Он пододвинул стул. Люпэн сел и начал:
— Обстоятельства весьма серьезны, господин барон. Я буду краток.
— К делу! К делу!
— Так вот, господин барон, в нескольких словах и без долгого предисловия. Недавно Лаверну, в течение пятнадцати дней содержавшийся в своего рода заключении собственным врачом, Лаверну — как бы это сказать? — телеграфным способом передал некоторые разоблачения с помощью сигналов, которые я частью записал и которые навели меня на объяснение этого дела. Но сам он был застигнут на середине своего сообщения и убит.
— Но кем же? Кем?
— Своим врачом.
— Имя этого врача?
— Мне оно неизвестно. Но один из друзей господина Лаверну, господин Дюлатр, тот самый, с кем он установил таким способом контакт, должен его знать и должен также знать точное и полное содержание сообщения, так как, не дожидаясь его окончания, он вскочил в автомобиль и помчался в полицейскую префектуру.
— Зачем же? Зачем? И каков исход его обращения?
— Исход, господин барон, таков, что Ваш особняк окружен. Двенадцать агентов прогуливаются под Вашими окнами. С восходом солнца они войдут и именем закона арестуют виновного.
— Убийца Лаверну прячется в этом особняке? Один из моих слуг? Но нет, ведь вы говорили о враче!..
— Позволю себе заметить, господин барон, что, отправляясь в префектуру с сообщением своего друга Лаверну, мсье Дюлатр не знал еще, что Лаверну с минуты на минуту будет убит. Обращение господина Дюлатра было связано с совсем другим обстоятельством.
— А именно?
— С исчезновением госпожи баронессы, тайну которого он узнал из сообщения Лаверну.
— Боже! Что-то наконец известно! Баронесса найдена! Где же она? Где деньги, которые она у меня похитила?
Барон Репстейн говорил в чрезвычайном возбуждении. Он поднялся и надвинулся на Люпэна.
— Договаривайте же, мсье! Я не в силах более ждать. Люпэн продолжал медленно, нерешительным голосом:
— Дело в том… Что… Объяснение становится трудным… Поскольку мы с вами исходим из совершенно противоположных точек зрения…
— Я вас не понимаю.
— Надо, однако, понять меня, господин барон… Установлено, не так ли, — я ссылаюсь на сообщения прессы, — установлено, что баронесса Репстейн делила с Вами тайны всех Ваших дел, что она могла открывать не только этот несгораемый шкаф, но также тот сейф в банке Лионского кредита, в котором Вы хранили все ваши ценности.
— Это так.
— Но пятнадцать дней тому назад, вечером, когда Вы находились в клубе, баронесса Репстейн, присвоившая все эти ценности без Вашего ведома, вышла отсюда с дорожной сумкой, в которой находились как все Ваши деньги, так и драгоценности княгини де Берни?
— Да.
— И с тех пор ее больше не видели?
— Нет.
— Так вот, существует важная причина того, что ее более не видели.
— Какая же?
— Баронесса Репстейн убита.
— Убита! Баронесса! Вы сошли с ума.
— Убита, причем, по-видимому, нынешним вечером.
— Повторяю, Вы сошли с ума! Как она могла быть убита, если сыщики идут по ее следам, так сказать, шаг за шагом?
— По следам другой женщины.
— Какой это женщины?
— Сообщницы убийцы.
— Но кто же он сам?
— Тот самый человек, который в течение пятнадцати дней, зная, что Лаверну, в силу того положения, которое он занимал в этом особняке, раскрыл истину, держал его взаперти, принудил к молчанию, угрожал ему, запугивал; тот самый, который, застав Лаверну, передающего свое сообщение приятелю, хладнокровно устранил его ударом стилета.
— Значит, это доктор?
— Да.
— Но кто же этот доктор? Кто этот преступный гении, это дьявольское существо, которое появляется и исчезает, убивает во мраке, и не вызывает ничьих подозрений?
— Вы об этом не догадываетесь?
— Нисколько!
— И хотите знать?
— Хочу ли! Вы знаете, где он скрывается?
— Да.
— В моем особняке?
— Да.
— И полиция разыскивает его?
— Вот именно.
— Кто же это?
— Вы сами.
— Я?!
Не прошло десяти минут с тех пор, как Люпэн и барон впервые встретились, а поединок уже начался. Обвинение было высказано, точное, резкое, беспощадное.
Он повторил:
— Вы сами, снабженный фальшивой бородой и парой очков, сгорбившись пополам, как глубокий старик. Короче говоря. Вы, барон Репстейн; и это Вы, по весомой причине, о которой никто и не подумал, ибо если это дело не было бы задумано Вами лично, оно осталось бы необъяснимым. Поскольку же баронессу убили Вы, чтобы избавиться от нее и тратить Ваши общие миллионы с другой женщиной, поскольку Вы убили также управляющего Лаверну, дабы устранить опаснейшего для Вас свидетеля… О, в таком случае все находит объяснение!
Барон, который в начале разговора стоял, наклонившись к незваному гостю, с лихорадочной жадностью ловя каждое его слово, — барон теперь выпрямился и глядел на Люпэна, будто перед ним действительно был безумец. Когда же тот окончил свою речь, он отступил на два или три шага, словно для того, чтобы произнести слова, которые, в конце концов, так и не прозвучали. Затем он направился к камину и позвонил.
Люпэн не пошевелился. Улыбаясь, он ждал.
— Можете ложиться спать, Антуан, — сказал барон появившемуся слуге. — Я провожу мсье.
— Тушить ли свет, мсье?
— Оставьте его в вестибюле.
Антуан ушел. А барон, вынув из письменного стола револьвер, вернулся к Люпэну, положил оружие в карман и спокойно объявил:
— Простите, мсье, за эту маленькую предосторожность, к которой я принужден на тот маловероятный случай, если Вы действительно — сумасшедший. Нет, конечно. Вы не сумасшедший. Но вы пришли сюда с целью, которую я не в силах понять, и бросили мне такое невероятное обвинение, что мне хотелось бы непременно узнать его причину.
Его голос выдавал глубокое волнение; печальные глаза, казалось, наполнились слезами.
Люпэна охватила дрожь. Неужто он ошибся? Гипотеза, подсказанная ему интуицией, покоилась на хрупкой основе незначительных фактов; неужто она оказалась ложной? Но тут его внимание привлекла деталь: в разрезе жилета он заметил острие булавки, воткнутой в галстук барона, и убедился таким образ ом в ее необычной длине. Золотой стебелек, к тому же, был трехгранным и представлял своего рода кинжал, очень тонкий и изящный, но в опытных руках — смертельно опасный.
Теперь Люпэн уже не сомневался в том, что именно эта булавка, украшенная великолепной жемчужиной, стала тем оружием, которое пробило сердце несчастного Лаверну.
Он тихо сказал:
— Вы дьявольски сильны, господин барон.
Сохраняя серьезный вид, барон по-прежнему молчал, словно ждал объяснений, на которые имел несомненное право. Несмотря на все, его поведение все еще смущало Люпэна.
— Да, дьявольски сильны. Так как вполне очевидно, что баронесса, реализовав Ваши ценности, действовала по Вашим же указаниям, точно так же, как в тот день, когда взяла, будто для покупки, драгоценности княгини. Вполне очевидно также, что женщина, вышедшая из Вашего дома с дорожной сумкой, была не Вашей женой, но сообщницей, вероятно — любовницей, и эта Ваша любовница намеренно увлекает за собой через всю Европу целый хвост преследователей, возглавляемых нашим добряком Ганимаром. Комбинация, надо сказать, замечательная. Чем рискует эта женщина, поскольку разыскивают не ее, а баронессу? И кого стали бы искать, кроме баронессы, поскольку Вы назначили премию в сто тысяч франков тому, кто найдет именно Вашу жену? О! Сто тысяч франков, доверенных нотариусу, — какой гениальный ход! Господин, депонирующий сто тысяч франков у нотариуса, не может лгать. И разыскивать продолжают баронессу. И предоставляют Вам возможность спокойно доделать свои делишки, подороже продать Ваших скакунов, обстановку особняка, получше подготовиться к бегству. Боже, как это все нелепо.
Барон не дрогнул. Он приблизился к Люпэну и молвил с прежней невозмутимостью:
— Кто Вы такой?
Люпэн рассмеялся.
— Какое это, при данных обстоятельствах, может иметь значение для Вас? Предположим, что я — посланец судьбы и явился из мрака безвестности, чтобы Вас погубить.
Он резко поднялся, схватил барона за плечо и бросил ему в лицо прерывистыми словами:
— Либо чтобы спасти тебя, барон. Послушай же. Три миллиона баронессы, почти все драгоценности княгини, деньги, которые ты получил сегодня за свои конюшни и недвижимое имущество, — все это тут, в твоем кармане или в этом сейфе. Ты готов к побегу. Там, за портьерой, виден твой чемодан. Бумаги на твоем столе в порядке. Этой ночью ты должен исчезнуть на английский манер — не прощаясь. Этой ночью, тщательно загримированный, неузнаваемый, со всеми мыслимыми предосторожностями, ты должен присоединиться к своей любовнице — той, ради которой убивал; и это, несомненно, Нэнси Дарбель, та самая женщина, которую Ганимар задерживал в Бельгии. Есть одно лишь препятствие — внезапное, непредвиденное, — полиция, двенадцать полицейских, которых под твои окна привели разоблачения Лаверну. Ты сгорел! Так вот, я тебя спасу. Один звонок по телефону, и к трем или четырем часам утра два десятка моих друзей устранят появившуюся на твоем пути преграду, выведут из игры двенадцать агентов префектуры, — и дело сделано, мы смываемся без лишнего шума. В качестве условия — пустяк, для тебя малозначащий, — раздел миллионов и драгоценностей. Идет?
Он наклонился к барону и внушал ему это с неодолимой энергией. Тот прошептал:
— Начинаю понимать. Это шантаж.
— Шантаж или нет, называй как хочешь, любезный, — надо поступать так, как я решил. И не думай, что в последнюю минуту я сломаюсь. Не говори себе: «Это джентльмен, которого страх перед полицией заставит призадуматься. Если я рискую, отказывая ему, он тоже рискует — ему грозят наручники, камера, все беды мира, ибо на нас обоих идет травля, как на диких зверей». Ошибка, господин барон. Я всегда сумею выпутаться. Так что речь теперь единственно о тебе. Либо — все пополам, либо — эшафот. Идет?
Резкое движение. Барон высвободился, выхватил револьвер и выстрелил.
Но Люпэн предвидел нападение, тем более что черты барона утратили свою уверенность и постепенно, под воздействием страха и ярости, приняли свирепое, почти скотское выражение, которое свидетельствовало о приближении до сих пор сдерживаемого взрыва.
Барон выстрелил дважды. Люпэн вначале отскочил в сторону; затем бросился ему под ноги, схватил и опрокинул. Резким усилием барон снова высвободился. Противники схватились врукопашную; борьба стала жестокой, упорной, яростной.
Вдруг Люпэн почувствовал боль на уровне груди.
— Ах, проклятый! — заорал он. — Так было с Лаверну! Булавка!
Он в отчаянном напряжении скрутил барона и схватил его за глотку, побеждая, окончательно овладевая положением.
— Болван! Не раскрой ты свои карты, я мог бы еще отказаться от партии. У тебя, черт тебя побери, такое честное лицо! А какие мускулы, господи! Был момент — я уже подумал… Но теперь ты в моих руках. Давайте, друг мой, свою булавку… А теперь — улыбочку… Ну нет, это просто гримаса, может быть я слишком вас прижал? Мсье может и дуба дать? Спокойно, спокойно… Теперь — веревочку на запястья… Вы позволите?.. Боже, какое между нами теперь согласие! Я просто тронут!.. Сказать по правде, у меня к тебе возникает настоящая симпатия… А сейчас, братец, мой, внимание! Прошу тысячу раз прощения!
Он наполовину выпрямился и изо всех сил нанес барону сокрушительный удар под диафрагму. Тот захрипел, потерял сознание, затих.
— Вот к чему приводит отсутствие логики, милый друг, — сказал Люпэн. — Я предлагал тебе целую половину твоих богатств. Теперь ты не получишь ничего… если только что-нибудь выпадет на мою долю. Так что главное — в этом. Куда этот сукин сын спрятал свои деньжонки? В этот сейф? Черт возьми, найти будет нелегко. К счастью, впереди у нас — целая ночь…
Он обшарил карманы барона, взял связку ключей; убедившись в том, что чемодан, спрятанный за портьерой, не содержит драгоценностей и бумаг, он направился к несгораемому шкафу.
Но в эту минуту остановился: где-то слышался сильный шум. Слуги? Невозможно, их мансарды находились на самом верху здания. Он прислушался. Грохот доносился снизу. И он вдруг понял: услышав оба выстрела, полицейские ломились в парадную дверь, не ожидая более утра.
— Дьявольщина! — воскликнул он, — я попался! Эти милые господа являются в ту минуту, когда мы должны были пожать плоды наших добросовестных трудов! Спокойно, спокойно, Люпэн, сохраняйте хладнокровие. В чем задача? За двадцать секунд открыть несгораемый шкаф, запоры сейфа, секрет которых тебе неизвестен. Потерять голову из-за такого пустяка? Давай, надо только найти секрет. Сколько же букв в этом слове? Всего четыре?
Он продолжал размышлять, разговаривая, но также слушая передвижения, происходившие снаружи. Заперев на два оборота дверь в прихожую, он вернулся к сейфу.
— Четыре цифры… Четыре буквы… Четыре буквы… Кто мог бы, черт возьми, малость подсобить? Самую малость? Кто?.. Да Лаверну, черт возьми! Бедняга Лаверну, который принял решение, рискуя жизнью, воспользовался оптическим телеграфом. Боже, какой я болван! Ну да, ну да, теперь мы у цели. Дьявол, я чересчур волнуюсь. Люпэн, надо считать до десяти и унять слишком быстрые биения твоего сердца. Иначе работа не будет успешной…
Сосчитав до десяти о совершенно успокоившись, он опустился на колени перед несгораемым шкафом и начал с пристальным вниманием раскручивать рукоятки запора. Перебрав ключи в связке, выбрал один, затем — второй, и безуспешно пытался ввести их в замок.
— На третьей попытке приходит успех, — прошептал он, пробуя третий ключ. — Победа! Третий действует! Сезам, откройся!
Замок щелкнул. Дверца пришла в движение. Люпэн потянул ее на себя, одновременно высвобождая ключи.
— Миллионы — мои, — сказал Люпэн. — не сердитесь, господин барон!
Но тут он одним прыжком отскочил далеко назад, издав крик ужаса. Колени его подогнулись. Ключи со зловещим бренчанием сталкивались в его дрожащей руке. И двадцать, тридцать секунд, несмотря на грохот, поднятый внизу, на отчаянные звонки, раздававшиеся во всем особняке, он стоял, окаменевший, выпучив глаза, глядя на представшую ему ужасную, невероятную картину — полуодетый женский труп, согнутый вдвое в шкафу, втиснутый в сейф, как слишком большой, с трудом вмещавшийся тюк… И светлые волосы, свисавшие с головы… И кровь…
— Баронесса! — пролепетал он. — Баронесса! Ах, чудовище!
Стряхнув оцепенение усилием воли, он плюнул в лицо убийце, пнул его несколько раз ногой.
— Получай, скотина! Получай, каналья! Будет тебе эшафот… Будет тебе корзина с отрубями!…
В это время, однако, с верхних этажей, в ответ на призывы полицейских, стали доноситься громкие крики. Слышался топот людей, сбегавших вниз по лестнице. Пора было подумать об отступлении.
Люпэна это тревожило мало. Во время разговора с бароном по спокойствию противника он успел понять, что в особняке существует незаметный выход. Разве барон вступил бы с ним в борьбу, не будучи уверен, что сможет ускользнуть от полиции?
Люпэн прошел в соседнюю комнату. Она выходила в сад. В ту самую минуту, когда слуги впустили агентов, он перелезал через перила балкона, соскользнул вниз по водосточной трубе. Он обошел вокруг построек.
1 2 3