Она, скажу я, почти равна тому, что я читал о язычниках. Но, право же, Джозеф, твои подозрения касательно этого джентльмена несправедливы; каким глупцом должен быть человек, который без всякой корысти возьмет на себя труд дьявола? А скажи, пожалуйста, на какую выгоду мог он надеяться, обманывая нас своими предложениями?
– Не мне, – ответил Джозеф, – объяснять поведение людей такому, как вы, ученому человеку.
– Ты говоришь справедливо, – изрек Адамс, – знание людей приобретается только из книг; прежде всего из книг Платона и Сенеки, а этих авторов ты, дитя, боюсь, никогда не читал.
– Правда, сэр, не читал, – ответил Джозеф, – а только нам в лакейской известно правило, что те господа, которые больше всех обещают, меньше всех делают для других; и я часто слышал от своих товарищей, что самые хорошие подарки получали они в тех домах, где им не обещали ничего. Но, сэр, чем нам дальше обсуждать такие материи, умнее будет поискать способ, как бы выбраться из этого дома: потому что щедрый джентльмен мало что не оказал нам никакой услуги, но еще оставил на нас весь счет.
Адамс хотел ответить, когда вошел кабатчик и сказал с усмешкой:
– Ну что, господа, сквайр еще не прислал вам лошадей? Бог ты мой, до чего легко иные люди раздают обещания!
– Как! – вскричал Адамс. – Вы и раньше знали за ним такие поступки?
– Я-то? Ого! – ответил кабатчик. – Мне, знаете, не пристало говорить что-нибудь этакое джентльмену в лицо, но теперь, когда его здесь нет, я могу вас заверить, что другого такого не сыщешь на трех ярмарках. Признаться, я едва не рассмеялся, когда услышал, как он вам предложил место пастора в нашем приходе; вот отколол штуку! Я уже подумал, не предложит ли он вам вслед за тем мой дом, потому что то и другое одинаково не в его власти.
При этих словах Адамс, призвав на себя благословение божие, сказал, что даже не читал никогда о таком чудовище.
– Но больше всего меня удручает, – сказал он, – что он втянул нас в большой долг перед вами, который мы не сможем заплатить, потому что у нас нет при себе денег и – что еще того хуже – мы проживаем так далеко, что, если вы и поверите нам в долг, я боюсь, вы потеряете ваши деньги, так как мы не найдем оказии переслать их вам.
– Поверить вам, сударь? – говорит хозяин. – С превеликой радостью! Я слишком уважаю церковь, чтобы не поверить священнику в долг такую малость, и к тому же мне нравится ваше опасение, что вы мне не заплатите вовсе. У меня пропало за людьми немало денег, и каждый раз меня уверяли, что мне вернут долг в самое короткое время. Я ради одной новизны готов подождать с уплатой. Это будет у меня – верно вам говорю – первый такой случай. Но что вы скажете, сударь, не распить ли нам на прощанье еще один жбанчик? Возьмем на мелок немного больше, только и всего; а если вы не уплатите мне ни шиллинга, потеря меня не разорит.
Адамсу это приглашение пришлось очень по душе, тем более что оно было сделано так сердечно. Он пожал хозяину руку и, поблагодарив его, сказал, что не откажется от жбанчика больше ради удовольствия распить его с таким достойным человеком, чем ради самого напитка; и он счастлив убедиться, добавил он, что есть еще в королевстве добрые христиане, а то ему уже начинало казаться, что он живет в стране, населенной одними иудеями и турками.
Радушный кабатчик принес жбан пива, а Джозеф с Фанни удалились в сад. Пока они там наслаждались любовной беседой, Адамс с хозяином принялись за пиво; и когда оба наполнили свои стаканы и разожгли свои трубки, между ними завязался разговор, который читатель найдет в следующей главе.
Глава XVII
Диалог между мистером Авраамом Адамсом и его хозяином, который в силу несходности их мнений привел бы, может быть, к бедственной развязке, не помешай тому своевременное возвращение влюбленных
– Сэр, – начал хозяин, – уверяю вас, вы не первый, кому наш сквайр наобещал больше, чем потом исполнил. Он так известен этой своей привычкой, что те, кто с ним знакомы, ни во что не ставят его слово. Помню я, он пообещал родителям одного паренька сделать его акцизным. Они жили в бедности, и такой расход был им не совсем-то по карману, но все же они обучили сына грамоте и счету и другим вещам, какие требуются для этой должности; и мальчик, питая такие надежды, стал задирать голову выше, чем следовало по его положению: он не желал уже ни пахать, ни выполнять другие работы и ходил прилично одетый, в рубашках голландского полотна, которые менял два раза в неделю. И так оно тянулось несколько лет, пока наконец он не поехал к сквайру в Лондон, думая напомнить ему о его обещаниях, но он никак не мог повидать его там. Оставшись без денег и без места, юноша попал в дурное общество, сбился с пути и кончил тем, что его сослали в колонии; весть об этом разбила сердце его матери. Расскажу вам о сквайре еще одну доподлинную историю. У меня был сосед, фермер, и было у него два сына, которых он растил для трудовой жизни, оба – славные ребята. И вот сквайру вздумалось с чего-то, что из младшего надо сделать пастора. Он уговорил отца отдать мальчика в школу, пообещав, что потом он сам обеспечит его средствами для учения в университете, а по достижении им соответственного возраста выхлопочет ему приход. Но когда мальчик проучился семь лет в школе и отец привел его к сквайру с письмом от учителя о том, что он достаточно подготовлен для университета, сквайр, вместо того чтобы вспомнить обещанное и послать его учиться дальше на свой счет, сказал только, что мальчик хорошо обучен и жаль, что средства не позволят отцу продержать его еще лет пять в Оксфорде: а то бы к тому времени, если бы ему удалось присмотреть место священника, то можно было бы выхлопотать для него посвящение в сан. Фермер ответил, что он не такой состоятельный человек. «Ну, тогда, – сказал сквайр, – мне очень жаль, что вы его столько лет учили, потому что прокормить его такие знания не могут, а в трудовой жизни, пожалуй, только повредят ему; и второй ваш сын, который будет спокойно пахать и сеять, едва умея подписать свое имя, окажется в лучших условиях, чем он». И в самом деле, так оно и вышло: бедный юноша, не находя друзей, которые, как он мечтал, поддержали бы его до конца учения, и не желая трудиться, пристрастился к вину, хотя раньше не пил вовсе, и вскорости – то ли с горя, то ли от запоя – получил чахотку и помер. И еще я могу вам рассказать. Тут у нас была одна девушка, первая красавица на всю округу, – так он сманил ее в Лондон, пообещав устроить камеристкой к одной этакой знатной даме. Но слова он не сдержал, и вскоре до нас дошло, что она, прижив ребенка от него же самого, сделалась попросту шлюхой; потом она содержала кофейню в Ковент-Гардене, а через короткое время умерла в тюрьме от французской болезни То же, что «модная» или «испанская болезнь» – сифилис
. Я мог бы вам порассказать еще немало историй. Но что вы думаете, как обошелся он со мной самим? Надо вам знать, сэр, я смолоду был моряком и много раз ходил в плавания, пока наконец не сделался сам владельцем судна и был уже на пути к богатству, когда на меня напал один из этих проклятых guarda-costas Судов береговой охраны (исп.).
, которые, до того как началась война Речь идет о «войне за ухо Дженкинса» (1739 – 1742).
, нередко захватывали наши корабли. После боя, потеряв большую часть своей команды, лишившись снастей и обнаружив две пробоины по ватерлинии, я был вынужден спустить флаг. Негодяи угнали мой корабль, красавицу бригантину водоизмещением в сто пятьдесят тонн, а меня с одним матросом и юнгой посадили в утлую лодчонку, в которой мы с превеликими трудностями добрались в конце концов до Фальмута, – хотя испанцы, вероятно, полагали, что ей и суток не продержаться на воде. Когда я вернулся сюда (потому что здесь проживала тогда моя жена, уроженка этих мест), сквайр сказал мне, что ему так нравится отпор, данный мною врагу, что он не побоится порекомендовать меня в командиры военного корабля, если я приму такое предложение, – и я заверил его, что с благодарностью приму. Так вот, сэр, прошло два или три года, и я за это время получил много повторных обещаний не только от сквайра, но (как он мне говорил) также из Адмиралтейства. Он все не возвращался из Лондона, но меня уверял, что теперь мне нечего тревожиться – первая же вакансия закреплена за мной; и что меня по сей день удивляет, когда я это вспоминаю: после стольких разочарований он давал мне эти посулы так же уверенно, как и в первый раз! Наконец, сэр, когда мне это надоело и когда после всех этих проволочек у меня зародились некоторые сомнения, я написал в Лондон одному своему другу, у которого, по моим сведениям, было знакомство в Адмиралтействе, и попросил его поддержать ходатайство сквайра, потому что я опасался, что тот хлопочет о моем деле не так усердно, как он меня уверял. И что вы думаете, какой ответ я получил от друга? Поверите ли, сэр, он сообщил мне, что сквайр никогда в жизни не упоминал моего имени в Адмиралтействе, и посоветовал мне, если нет у меня более надежного покровителя, отказаться от моих чаяний. Я так и сделал и, посовещавшись с женой, решил открыть питейный дом, где и приветствую вас: милости просим, ваш покорный слуга! А сквайр со всеми такими же гадами пусть проваливает к черту!
– Фу, нехорошо! – говорит Адамс. – Нехорошо! Он, конечно, дурной человек, но господь, я надеюсь, обратит его сердце к раскаянию. И если бы только он способен был понять всю низость этого скверного порока, если бы только подумал хоть раз, каким он оказывается отъявленным и опасным лжецом, – он, несомненно, проникся бы столь нестерпимым презрением к самому себе, что стало бы невозможным для него сделать еще хоть шаг по тому же пути. И, сказать по правде, невзирая на столь низкое суждение о нем, вполне, впрочем, заслуженное, в чертах его лица читаются достаточные признаки той bona indoles Природной склонности к добру (лат.).
, той мягкости нрава, которая свойственна доброму христианину.
– Ах, сударь, сударь! – говорит хозяин. – Если бы вы столько странствовали, сколько я, и общались бы со всеми народами, с какими я вел торговлю, вы не полагались бы нисколько на лицо человека. «Признаки в чертах лица!» – уж и сказали! На лицо я посмотрел бы, только чтобы узнать, болел ли человек оспой, – ни для чего другого.
Он проговорил это с таким неуважением к замечанию Адамса, что тот был сильно задет и, быстро вынув трубку изо рта, ответил так:
– Сударь мой, я, может быть, и без помощи корабля совершал более далекие странствия, чем вы. Вы думаете, заплывать в разные города и страны – это значит странствовать? Нет.
Coelum non animum mutant qui trans mare currunt. Только ведь небо меняют, не душу, кто за море едет (лат.) – вошедшая пословицу строка из «Посланий» (I, XI, 27) Горация.
Я в полдня могу проделать больший путь, чем вы в целый год. Что же, вы, я полагаю, видели Геркулесовы столбы Геркулесовыми столбами в древности называли Гибралтарский пролив, где Геракл, разделив горы, соединил Средиземное море с Атлантическим океаном.
и, быть может, стены Карфагена. И вы могли, пожалуй, слышать Сциллу и видеть Харибду Сцилла и Харибда – мифические чудовища, нападавшие на мореплавателей в проливе между Сицилией и Италией (нынешний Мессинский пролив); Сцилла – утес на итальянской стороне пролива против водоворота, Харибда – на сицилийской.
; вы, верно, заходили в ту келью, где был застигнут Архимед при взятии Сиракуз. Древнегреческий ученый и инженер был убит римским солдатом при взятии его родного города.
Вы, я полагаю, плавали между Цикладами Циклады (Киклады) – архипелаг в южной части Эгейского моря.
и прошли знаменитым проливом, получившим свое имя от несчастной Геллы, чья участь так любовно описана Аполлонием Родосским Древнегреческому поэту, александрийскому библиотекарю Аполлонию Родосскому (ок. 290 – 215 гг. до н. э.) принадлежит поэма «Аргонавтика» о плавании Ясона в Колхиду за золотым руном. Именем утонувшей царевны Геллы назван Геллеспонт – нынешние Дарданеллы.
; вы, догадываюсь я, посетили то место, где Дедал упал в море, когда солнце растопило его восковые крылья Непостижимая ошибка пастора (или Филдинга): в море упал сын Дедала – Икар. Эта часть Эгейского моря (в районе островов Самос и Икария) называется Икарийским морем.
; вы, несомненно, пересекли Понт Эвксинский Понт Эвксинский – древнегреческое название Черного моря.
; побывали, конечно, на берегах Каспия и навестили Колхиду – посмотреть, нет ли там еще одного золотого руна?
– Нет, по чести, сударь, – ответил хозяин, – ни в одно из этих мест я никогда не заглядывал.
– А я побывал в них во всех, – сказал Адамс.
– Тогда, – вскричал хозяин, – вы были, верно, в Ост-Индии, потому что никаких таких мест, я могу в том присягнуть, нет ни на западе, ни в Леванте. Левант (нынешнее название – Ближний Восток) – совокупность территорий, прилегающих к восточной части Средиземного моря, иначе говоря, это запад Азии и юго-восток Африки. Сообразуясь с этимологией (Левант значит: Восток), пастор переносит его в район Индии и стран Южной и Юго-Восточной Азии (то есть в Ост-Индию).
– Простите, а где Левант? – промолвил Адамс. – Уж ему-то по всем правилам надо быть в Ост-Индии.
– Ого! Вы такой замечательный путешественник, – вскричал кабатчик, – а не знаете, где Левант! Я рад вам служить, сударь, но мне вы лучше таких вещей не говорите: не хвалитесь перед нами, что вы путешественник, здесь это не пройдет!
– Если ты так туп, что все еще меня не понимаешь, – молвил Адамс, – то я поясню: странствия, о коих я говорил, заключаются в книгах, – единственный вид путешествия, при которое приобретаются знания. Из книг я узнал то, что сейчас утверждал: природа обычно кладет на лицо такой отпечаток духовной сущности, что искусный физиономист редко ошибется в человеке. Думаю, вы никогда не читали на этот счет историю с Сократом, так вот я вам ее расскажу. Один физиономист заявил о Сократе, что черты его лица ясно выдают в нем прирожденного плута. О физиогномисте Зопире, современнике Сократа, пастор прочел в «Тускуланских беседах» Цицерона (IV, 37.80).
Такое суждение, противоречившее всему образу действий этого великого человека и общепринятому мнению о нем, так возмутило афинских юношей, что они стали швырять камни в физиономиста и убили бы несчастного за его невежество, не удержи их от этого сам Сократ: он объявил замечание правильным и сознался, что, хотя он исправляет свои наклонности с помощью философии, от природы он так привержен к пороку, как о нем замечено. Так вот, ответьте мне: как иначе мог бы человек узнать эту историю, если не из книг?
– Хорошо, сударь, – сказал кабатчик, – а какая важность в том, знает ее человек или нет? Кто ходит по морям, как я ходил, тот всегда имеет возможность узнать свет, не утруждая своих мозгов ни Сократом, ни другими такими господами.
– Друг мой, – вскричал Адамс, – пусть человек проплывет вокруг всей земли и бросит якорь в каждой ее гавани – он вернется домой таким же невеждой, каким пустился в плавание.
– Бог с вами! – ответил кабатчик. – Был у меня боцман, бедняга; он едва знал грамоте, а мог водить корабль наравне с любым командиром военного флота, и к тому же отлично знал торговое дело.
– Торговля, – ответил Адамс, – как доказывает Аристотель в первой главе своей «Политики», недостойна философа, а если ведется так, как сейчас, она противоестественна.
Хозяин пристально посмотрел на Адамса и, выждав с минуту в молчании, спросил его: не из тех ли он сочинителей, которые пишут в «Газеттер»? «Дейли газеттер» – правительственный официоз, в 1735 – 1746 гг. печатавшийся в типографии.С. Ричардсона. В нем подвергались нападкам драматургия и публицистика Филдинга.
– Потому что я слышал, – сказал он, – что ее пишут пасторы.
– Газеттер! – сказал Адамс. – Что это такое?
– Это грязный листок с новостями, – ответил хозяин, – который вот уже много лет распространяют в народе, чтобы порочить торговлю и честных людей; я не потерпел бы его у себя на столе, хотя бы мне предлагали его задаром.
– Нет, здесь я ни при чем, – ответил Адамс, – я никогда не писал ничего, кроме проповедей; и уверяю вас, я не враг торговли, когда она в согласии с честностью, отнюдь нет! Я всегда смотрел на купца, как на очень ценного члена общества, – может быть, не ниже никого, кроме лишь человека науки.
– Не ниже, нет, – сказал хозяин, – и того не ниже. Что пользы было бы от науки в стране, где нет торговли? Чем бы вы, пасторы, покрывали ваши плечи и насыщали брюхо? Кто вам доставляет ваши шелка, и полотна, и ваши вина, и все прочие предметы, необходимые для вашей жизни? Кто, как не мореходы?
– Это все вам следовало бы скорее назвать предметами роскоши, – ответил пастор, – но допустим, что они необходимы, – есть нечто более необходимое, чем сама жизнь, и это нам дает учение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Не мне, – ответил Джозеф, – объяснять поведение людей такому, как вы, ученому человеку.
– Ты говоришь справедливо, – изрек Адамс, – знание людей приобретается только из книг; прежде всего из книг Платона и Сенеки, а этих авторов ты, дитя, боюсь, никогда не читал.
– Правда, сэр, не читал, – ответил Джозеф, – а только нам в лакейской известно правило, что те господа, которые больше всех обещают, меньше всех делают для других; и я часто слышал от своих товарищей, что самые хорошие подарки получали они в тех домах, где им не обещали ничего. Но, сэр, чем нам дальше обсуждать такие материи, умнее будет поискать способ, как бы выбраться из этого дома: потому что щедрый джентльмен мало что не оказал нам никакой услуги, но еще оставил на нас весь счет.
Адамс хотел ответить, когда вошел кабатчик и сказал с усмешкой:
– Ну что, господа, сквайр еще не прислал вам лошадей? Бог ты мой, до чего легко иные люди раздают обещания!
– Как! – вскричал Адамс. – Вы и раньше знали за ним такие поступки?
– Я-то? Ого! – ответил кабатчик. – Мне, знаете, не пристало говорить что-нибудь этакое джентльмену в лицо, но теперь, когда его здесь нет, я могу вас заверить, что другого такого не сыщешь на трех ярмарках. Признаться, я едва не рассмеялся, когда услышал, как он вам предложил место пастора в нашем приходе; вот отколол штуку! Я уже подумал, не предложит ли он вам вслед за тем мой дом, потому что то и другое одинаково не в его власти.
При этих словах Адамс, призвав на себя благословение божие, сказал, что даже не читал никогда о таком чудовище.
– Но больше всего меня удручает, – сказал он, – что он втянул нас в большой долг перед вами, который мы не сможем заплатить, потому что у нас нет при себе денег и – что еще того хуже – мы проживаем так далеко, что, если вы и поверите нам в долг, я боюсь, вы потеряете ваши деньги, так как мы не найдем оказии переслать их вам.
– Поверить вам, сударь? – говорит хозяин. – С превеликой радостью! Я слишком уважаю церковь, чтобы не поверить священнику в долг такую малость, и к тому же мне нравится ваше опасение, что вы мне не заплатите вовсе. У меня пропало за людьми немало денег, и каждый раз меня уверяли, что мне вернут долг в самое короткое время. Я ради одной новизны готов подождать с уплатой. Это будет у меня – верно вам говорю – первый такой случай. Но что вы скажете, сударь, не распить ли нам на прощанье еще один жбанчик? Возьмем на мелок немного больше, только и всего; а если вы не уплатите мне ни шиллинга, потеря меня не разорит.
Адамсу это приглашение пришлось очень по душе, тем более что оно было сделано так сердечно. Он пожал хозяину руку и, поблагодарив его, сказал, что не откажется от жбанчика больше ради удовольствия распить его с таким достойным человеком, чем ради самого напитка; и он счастлив убедиться, добавил он, что есть еще в королевстве добрые христиане, а то ему уже начинало казаться, что он живет в стране, населенной одними иудеями и турками.
Радушный кабатчик принес жбан пива, а Джозеф с Фанни удалились в сад. Пока они там наслаждались любовной беседой, Адамс с хозяином принялись за пиво; и когда оба наполнили свои стаканы и разожгли свои трубки, между ними завязался разговор, который читатель найдет в следующей главе.
Глава XVII
Диалог между мистером Авраамом Адамсом и его хозяином, который в силу несходности их мнений привел бы, может быть, к бедственной развязке, не помешай тому своевременное возвращение влюбленных
– Сэр, – начал хозяин, – уверяю вас, вы не первый, кому наш сквайр наобещал больше, чем потом исполнил. Он так известен этой своей привычкой, что те, кто с ним знакомы, ни во что не ставят его слово. Помню я, он пообещал родителям одного паренька сделать его акцизным. Они жили в бедности, и такой расход был им не совсем-то по карману, но все же они обучили сына грамоте и счету и другим вещам, какие требуются для этой должности; и мальчик, питая такие надежды, стал задирать голову выше, чем следовало по его положению: он не желал уже ни пахать, ни выполнять другие работы и ходил прилично одетый, в рубашках голландского полотна, которые менял два раза в неделю. И так оно тянулось несколько лет, пока наконец он не поехал к сквайру в Лондон, думая напомнить ему о его обещаниях, но он никак не мог повидать его там. Оставшись без денег и без места, юноша попал в дурное общество, сбился с пути и кончил тем, что его сослали в колонии; весть об этом разбила сердце его матери. Расскажу вам о сквайре еще одну доподлинную историю. У меня был сосед, фермер, и было у него два сына, которых он растил для трудовой жизни, оба – славные ребята. И вот сквайру вздумалось с чего-то, что из младшего надо сделать пастора. Он уговорил отца отдать мальчика в школу, пообещав, что потом он сам обеспечит его средствами для учения в университете, а по достижении им соответственного возраста выхлопочет ему приход. Но когда мальчик проучился семь лет в школе и отец привел его к сквайру с письмом от учителя о том, что он достаточно подготовлен для университета, сквайр, вместо того чтобы вспомнить обещанное и послать его учиться дальше на свой счет, сказал только, что мальчик хорошо обучен и жаль, что средства не позволят отцу продержать его еще лет пять в Оксфорде: а то бы к тому времени, если бы ему удалось присмотреть место священника, то можно было бы выхлопотать для него посвящение в сан. Фермер ответил, что он не такой состоятельный человек. «Ну, тогда, – сказал сквайр, – мне очень жаль, что вы его столько лет учили, потому что прокормить его такие знания не могут, а в трудовой жизни, пожалуй, только повредят ему; и второй ваш сын, который будет спокойно пахать и сеять, едва умея подписать свое имя, окажется в лучших условиях, чем он». И в самом деле, так оно и вышло: бедный юноша, не находя друзей, которые, как он мечтал, поддержали бы его до конца учения, и не желая трудиться, пристрастился к вину, хотя раньше не пил вовсе, и вскорости – то ли с горя, то ли от запоя – получил чахотку и помер. И еще я могу вам рассказать. Тут у нас была одна девушка, первая красавица на всю округу, – так он сманил ее в Лондон, пообещав устроить камеристкой к одной этакой знатной даме. Но слова он не сдержал, и вскоре до нас дошло, что она, прижив ребенка от него же самого, сделалась попросту шлюхой; потом она содержала кофейню в Ковент-Гардене, а через короткое время умерла в тюрьме от французской болезни То же, что «модная» или «испанская болезнь» – сифилис
. Я мог бы вам порассказать еще немало историй. Но что вы думаете, как обошелся он со мной самим? Надо вам знать, сэр, я смолоду был моряком и много раз ходил в плавания, пока наконец не сделался сам владельцем судна и был уже на пути к богатству, когда на меня напал один из этих проклятых guarda-costas Судов береговой охраны (исп.).
, которые, до того как началась война Речь идет о «войне за ухо Дженкинса» (1739 – 1742).
, нередко захватывали наши корабли. После боя, потеряв большую часть своей команды, лишившись снастей и обнаружив две пробоины по ватерлинии, я был вынужден спустить флаг. Негодяи угнали мой корабль, красавицу бригантину водоизмещением в сто пятьдесят тонн, а меня с одним матросом и юнгой посадили в утлую лодчонку, в которой мы с превеликими трудностями добрались в конце концов до Фальмута, – хотя испанцы, вероятно, полагали, что ей и суток не продержаться на воде. Когда я вернулся сюда (потому что здесь проживала тогда моя жена, уроженка этих мест), сквайр сказал мне, что ему так нравится отпор, данный мною врагу, что он не побоится порекомендовать меня в командиры военного корабля, если я приму такое предложение, – и я заверил его, что с благодарностью приму. Так вот, сэр, прошло два или три года, и я за это время получил много повторных обещаний не только от сквайра, но (как он мне говорил) также из Адмиралтейства. Он все не возвращался из Лондона, но меня уверял, что теперь мне нечего тревожиться – первая же вакансия закреплена за мной; и что меня по сей день удивляет, когда я это вспоминаю: после стольких разочарований он давал мне эти посулы так же уверенно, как и в первый раз! Наконец, сэр, когда мне это надоело и когда после всех этих проволочек у меня зародились некоторые сомнения, я написал в Лондон одному своему другу, у которого, по моим сведениям, было знакомство в Адмиралтействе, и попросил его поддержать ходатайство сквайра, потому что я опасался, что тот хлопочет о моем деле не так усердно, как он меня уверял. И что вы думаете, какой ответ я получил от друга? Поверите ли, сэр, он сообщил мне, что сквайр никогда в жизни не упоминал моего имени в Адмиралтействе, и посоветовал мне, если нет у меня более надежного покровителя, отказаться от моих чаяний. Я так и сделал и, посовещавшись с женой, решил открыть питейный дом, где и приветствую вас: милости просим, ваш покорный слуга! А сквайр со всеми такими же гадами пусть проваливает к черту!
– Фу, нехорошо! – говорит Адамс. – Нехорошо! Он, конечно, дурной человек, но господь, я надеюсь, обратит его сердце к раскаянию. И если бы только он способен был понять всю низость этого скверного порока, если бы только подумал хоть раз, каким он оказывается отъявленным и опасным лжецом, – он, несомненно, проникся бы столь нестерпимым презрением к самому себе, что стало бы невозможным для него сделать еще хоть шаг по тому же пути. И, сказать по правде, невзирая на столь низкое суждение о нем, вполне, впрочем, заслуженное, в чертах его лица читаются достаточные признаки той bona indoles Природной склонности к добру (лат.).
, той мягкости нрава, которая свойственна доброму христианину.
– Ах, сударь, сударь! – говорит хозяин. – Если бы вы столько странствовали, сколько я, и общались бы со всеми народами, с какими я вел торговлю, вы не полагались бы нисколько на лицо человека. «Признаки в чертах лица!» – уж и сказали! На лицо я посмотрел бы, только чтобы узнать, болел ли человек оспой, – ни для чего другого.
Он проговорил это с таким неуважением к замечанию Адамса, что тот был сильно задет и, быстро вынув трубку изо рта, ответил так:
– Сударь мой, я, может быть, и без помощи корабля совершал более далекие странствия, чем вы. Вы думаете, заплывать в разные города и страны – это значит странствовать? Нет.
Coelum non animum mutant qui trans mare currunt. Только ведь небо меняют, не душу, кто за море едет (лат.) – вошедшая пословицу строка из «Посланий» (I, XI, 27) Горация.
Я в полдня могу проделать больший путь, чем вы в целый год. Что же, вы, я полагаю, видели Геркулесовы столбы Геркулесовыми столбами в древности называли Гибралтарский пролив, где Геракл, разделив горы, соединил Средиземное море с Атлантическим океаном.
и, быть может, стены Карфагена. И вы могли, пожалуй, слышать Сциллу и видеть Харибду Сцилла и Харибда – мифические чудовища, нападавшие на мореплавателей в проливе между Сицилией и Италией (нынешний Мессинский пролив); Сцилла – утес на итальянской стороне пролива против водоворота, Харибда – на сицилийской.
; вы, верно, заходили в ту келью, где был застигнут Архимед при взятии Сиракуз. Древнегреческий ученый и инженер был убит римским солдатом при взятии его родного города.
Вы, я полагаю, плавали между Цикладами Циклады (Киклады) – архипелаг в южной части Эгейского моря.
и прошли знаменитым проливом, получившим свое имя от несчастной Геллы, чья участь так любовно описана Аполлонием Родосским Древнегреческому поэту, александрийскому библиотекарю Аполлонию Родосскому (ок. 290 – 215 гг. до н. э.) принадлежит поэма «Аргонавтика» о плавании Ясона в Колхиду за золотым руном. Именем утонувшей царевны Геллы назван Геллеспонт – нынешние Дарданеллы.
; вы, догадываюсь я, посетили то место, где Дедал упал в море, когда солнце растопило его восковые крылья Непостижимая ошибка пастора (или Филдинга): в море упал сын Дедала – Икар. Эта часть Эгейского моря (в районе островов Самос и Икария) называется Икарийским морем.
; вы, несомненно, пересекли Понт Эвксинский Понт Эвксинский – древнегреческое название Черного моря.
; побывали, конечно, на берегах Каспия и навестили Колхиду – посмотреть, нет ли там еще одного золотого руна?
– Нет, по чести, сударь, – ответил хозяин, – ни в одно из этих мест я никогда не заглядывал.
– А я побывал в них во всех, – сказал Адамс.
– Тогда, – вскричал хозяин, – вы были, верно, в Ост-Индии, потому что никаких таких мест, я могу в том присягнуть, нет ни на западе, ни в Леванте. Левант (нынешнее название – Ближний Восток) – совокупность территорий, прилегающих к восточной части Средиземного моря, иначе говоря, это запад Азии и юго-восток Африки. Сообразуясь с этимологией (Левант значит: Восток), пастор переносит его в район Индии и стран Южной и Юго-Восточной Азии (то есть в Ост-Индию).
– Простите, а где Левант? – промолвил Адамс. – Уж ему-то по всем правилам надо быть в Ост-Индии.
– Ого! Вы такой замечательный путешественник, – вскричал кабатчик, – а не знаете, где Левант! Я рад вам служить, сударь, но мне вы лучше таких вещей не говорите: не хвалитесь перед нами, что вы путешественник, здесь это не пройдет!
– Если ты так туп, что все еще меня не понимаешь, – молвил Адамс, – то я поясню: странствия, о коих я говорил, заключаются в книгах, – единственный вид путешествия, при которое приобретаются знания. Из книг я узнал то, что сейчас утверждал: природа обычно кладет на лицо такой отпечаток духовной сущности, что искусный физиономист редко ошибется в человеке. Думаю, вы никогда не читали на этот счет историю с Сократом, так вот я вам ее расскажу. Один физиономист заявил о Сократе, что черты его лица ясно выдают в нем прирожденного плута. О физиогномисте Зопире, современнике Сократа, пастор прочел в «Тускуланских беседах» Цицерона (IV, 37.80).
Такое суждение, противоречившее всему образу действий этого великого человека и общепринятому мнению о нем, так возмутило афинских юношей, что они стали швырять камни в физиономиста и убили бы несчастного за его невежество, не удержи их от этого сам Сократ: он объявил замечание правильным и сознался, что, хотя он исправляет свои наклонности с помощью философии, от природы он так привержен к пороку, как о нем замечено. Так вот, ответьте мне: как иначе мог бы человек узнать эту историю, если не из книг?
– Хорошо, сударь, – сказал кабатчик, – а какая важность в том, знает ее человек или нет? Кто ходит по морям, как я ходил, тот всегда имеет возможность узнать свет, не утруждая своих мозгов ни Сократом, ни другими такими господами.
– Друг мой, – вскричал Адамс, – пусть человек проплывет вокруг всей земли и бросит якорь в каждой ее гавани – он вернется домой таким же невеждой, каким пустился в плавание.
– Бог с вами! – ответил кабатчик. – Был у меня боцман, бедняга; он едва знал грамоте, а мог водить корабль наравне с любым командиром военного флота, и к тому же отлично знал торговое дело.
– Торговля, – ответил Адамс, – как доказывает Аристотель в первой главе своей «Политики», недостойна философа, а если ведется так, как сейчас, она противоестественна.
Хозяин пристально посмотрел на Адамса и, выждав с минуту в молчании, спросил его: не из тех ли он сочинителей, которые пишут в «Газеттер»? «Дейли газеттер» – правительственный официоз, в 1735 – 1746 гг. печатавшийся в типографии.С. Ричардсона. В нем подвергались нападкам драматургия и публицистика Филдинга.
– Потому что я слышал, – сказал он, – что ее пишут пасторы.
– Газеттер! – сказал Адамс. – Что это такое?
– Это грязный листок с новостями, – ответил хозяин, – который вот уже много лет распространяют в народе, чтобы порочить торговлю и честных людей; я не потерпел бы его у себя на столе, хотя бы мне предлагали его задаром.
– Нет, здесь я ни при чем, – ответил Адамс, – я никогда не писал ничего, кроме проповедей; и уверяю вас, я не враг торговли, когда она в согласии с честностью, отнюдь нет! Я всегда смотрел на купца, как на очень ценного члена общества, – может быть, не ниже никого, кроме лишь человека науки.
– Не ниже, нет, – сказал хозяин, – и того не ниже. Что пользы было бы от науки в стране, где нет торговли? Чем бы вы, пасторы, покрывали ваши плечи и насыщали брюхо? Кто вам доставляет ваши шелка, и полотна, и ваши вина, и все прочие предметы, необходимые для вашей жизни? Кто, как не мореходы?
– Это все вам следовало бы скорее назвать предметами роскоши, – ответил пастор, – но допустим, что они необходимы, – есть нечто более необходимое, чем сама жизнь, и это нам дает учение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45