занавеси в храме распахнулись и появилась огромная маска, скрывавшая под собой жреца, исполнявшего роль Адама, первого человека людского племени. Я знал, что следом за ним должна появиться богоподобная заклинательница змей. Я прикрыл глаза, чтобы в последний раз представить ее такой, какой много раз видел ее в своих прозрениях и понять, когда подниму веки, не ошибся ли я. Я гнал прочь всякую мысль, пытаясь представить себе ту большую черную сферу с сероватой аурой вокруг, в центре которой мы, вещие люди, распознаем лица и тела, удаленные на большие расстояния. Затем я открыл глаза.
Олимпиада была тут, передо мной, – так близко я не ожидал ее увидеть. Она все приближалась, тонкая, почти обнаженная – лишь прозрачная ткань прикрывала ее бедра и грудь. Все факелы были опущены к земле, но она так вся и лучилась светом. Вокруг ее тела обвивалась змея Амона, чешуйчатая голова которой лежала на ее плече, подобно огромной живой драгоценности. У нее была очень белая кожа, узкое лицо, дугообразные брови, но главное, что я смог заметить, – это огромные глаза с металлическим блеском: я часто видел эти глаза посреди черной сферы; они сияли, как слюда, и была в них какая-то странная сосредоточенность на своем предназначении. Олимпиада была небольшого роста, но ее легкое тело, выдерживавшее немалый вес змеи, по-видимому, таило исключительную силу. Она подошла ко мне, и голова змеи почти коснулась меня. Я заметил три маленькие родинки у нее на лбу, на плече и на груди – в тех местах, на которые возлагают руки при посвящении фараона в таинство. Ее волосы в свете факелов отливали рыжиной. Я подошел к Филиппу, до того сидевшему с мрачным видом, а теперь вдруг разинувшему рот от изумления, и прошептал ему: «Эта та, что предназначена тебе судьбой».
Но она уже отвернулась.
Второй частью мистерии было представление о зарождении жизни; видимо, только таким способом можно смягчить то потрясение, которое вносит вмешательство в божественный распорядок жизни, потому что всякая угасшая жизнь должна быть восполнена новой, потому что искуплением за отнятую жизнь является дарение жизни, потому что лишь любовь стирает память об убийстве, а за кончиной вновь и вновь следует новая жизнь.
Олимпиада подошла к жрецу, изображавшему Адама, который стоял теперь в центре площадки перед храмом; она танцевала перед ним со змеей в руках, и то, как она подносила к своим губам язык змеи, как оборачивала вокруг своей шеи и живота толстые зеленые кольца, как пропускала тело змеи между своих ляжек, как разворачивала ее, чтобы затем снова обернуть вокруг себя, не могло не вызвать чувства жуткого восхищения. Другие гетеры играли на своих инструментах и пели, следуя ритму, заданному жрецами, – это был ритм рождения жизни – и все паломники, сами того не сознавая, дышали в ритме этого танца.
Факелы то опускались, то поднимались, свет и тень пробегали по телу Олимпиады, которая теперь, лежа на земле, с таким пылом и совершенством изображала любовный трепет, что присутствующие не могли сдержать криков восхищения; Адам бегал вокруг нее сужающимися кругами; приблизившись совсем, он поднял ее на руки и исчез вместе с нею за занавесями храма; змея, извиваясь по камням, уползла следом за ними.
Через мгновение Олимпиада появилась вновь, но уже без Адама и змеи. Мистерия окончилась, и простые паломники удалились в квартал гетер.
Я подвел Олимпиаду к Филиппу. Эту ночь он провел с ней, не обладая ею, ибо заклинательница священной змеи во время мистерий не может принадлежать никому, кроме бога. Тем не менее, она обучила Филиппа, который был груб и скор в своих удовольствиях, таким ласкам, о которых он до сих пор и не догадывался. Жрецы научили ее всем тонкостям любовной науки, потому что нега является одним из путей к познанию божественного. Ночь за ночью, в течение всего времени мистерий, когда паломники забывают о себе самих и о времени и освобождаются от неведомых им доселе страданий, Олимпиада открывала Филиппу тайные пути, связывающие плоть с духом, и он безумно увлекся ею, как мы того и ожидали. Он не был слишком скрытен в таких вещах, и после ласк Олимпиады только о них и говорил целыми днями.
Сверх того, для верности, чтобы укрепить союз, мы приворожили Филиппа, однако это было почти излишним; сама Олимпиада, с помощью расточаемых ею милостей и осторожных отказов очаровала регента Македонии. Филипп расставался с нею лишь для того, чтобы снова ждать встречи, его взор не обращался более к другим девицам, от зари и до зари он был погружен в воспоминания о прошедшей ночи, и нетерпение, с которым он ожидал начала мистерий, и то, как он пробирался в первые ряды зрителей, и глубокие вздохи умиротворения и надежды, вырывавшиеся из его груди, лишь только появлялась Олимпиада, бледная и хрупкая, обвитая перламутровыми змеиными кольцами, – все это говорило о том, насколько он привязался к ней.
Каждый вечер роль Адама исполнял новый жрец. Однажды, когда Олимпиада ушла за занавеси, а я стоял перед входом в храм, сквозь оглушительный грохот кимвал и трещоток, усиленный эхом зала, из глубины донеслись до меня заклинения Олимпиады: «Дух ослепительного Амона, снизойди на рабу твою, окажи честь супруге твоей. Подари ей сына, который будет посвящен тебе, который будет твоей десницей на Земле. Чтобы царствовал он над людьми, чтобы царствовал он над народами. Ослепительный дух Амона, ослепительный дух Зевса, снизойди на рабу твою. Чтобы сын твой стал великим, чтобы сын твой стал благородным, чтобы сын твой стал царем, чтобы явил он твою мощь, чтобы стал он защитником твоей веры, богоравным властителем царств».
Потом она произносила лишь имя Амона, непрестанно повторяя его в ритме священных песнопений.
На одиннадцатую ночь, когда мистерии окончились, Олимпиада, по нашему совету, согласилась отдаться Филиппу; тот на следующее утро объявил, что намерен сочетаться с нею законным браком.
Услышав эту новость, Антипий Премудрый принялся кричать, что Филипп либо сошел с ума, либо его околдовали, пользуясь его склонностью к сладострастию. «Если уж она так тебе нравится, то возьми ее с собой как наложницу. А еще, зная тебя, бьюсь об заклад, что прельщаться ты ею будешь недолго».
Филипп отвечал, что этого быть не может и что, поскольку Олимпиада – одновременно и царевна, и жрица, то он обязан на ней жениться, если хочет, чтобы она покинула храм.
«Ну так и оставь ее жрецам, для которых она и предназначена, – сказал Антипий. – Ты хочешь пустить под свою крышу заклинательницу змей, колдунью? Пусть она и царевна! Ты – первый человек в Македонии, кто хочет взять в жены девку, чье ремесло состоит в том, чтобы предаваться разврату с мужчинами на ступеньках храмов, девку, которая отдавалась до тебя другим, и, без сомнения, будет потом отдаваться следующим! Как же ты слеп! Хорош ты будешь, когда какой-нибудь путешественник, бывший тут, оказавшись при дворе в Пелле, вспомнит, что видел твою супругу с голым животом и задранными ногами, катающуюся по земле среди сотен таких же проституток и горлопанов, предающихся забавам Приапа!»
Оскорбленный Филипп тут же обвинил Антипия в святотатстве и богохульстве. Все, что здесь происходит – чисто и свято, и ничего общего не имеет с обычным развратом. И не забыл ли сам Антипий, как он вел себя во время мистерий? Смешивая политику с любовью, Филипп убеждал себя, что не может заключить лучшего союза. Родина Олимпиады, Эпир, соседняя с Македонией земля. Таким образом, он обеспечивал себе союзника в лице Александра Молосса. Филипп попросил меня изучить расположение звезд и посмотреть предсказания, – они подтвердили то, что я уже знал раньше.
Сама же Олимпиада вся была во власти ослепительной надежды получить обещанного ей предсказаниями сына Амона. По отношению к Филиппу она не испытывала ни любви, ни отвращения. Разве найдется человек, способный пробудить в ней любовь, если она живет в мистическом единении с богом? В то же время она с изумлением, естественным для шестнадцатилетней женщины, смотрела, как странная судьба вела ее через леса Додоны и святилища Кабиров к трону великой царицы Македонии.
Вскоре посланник отбыл в Эпир.
VII. Фиванская стена
Тот, кто воспитывался в большом храме в египетских Фивах, был допущен в зал рождений, где находится все, что связано с появлением на свет будущего фараона. И вот что смог прочитать и понять тот, кто был туда допущен.
Вначале жрецы Амона высчитывали время и день, когда дух Амона снизойдет на царствующего фараона, чтобы тот приступил к зачатию продолжателя своего рода. В это время бог-ваятель Хнум в небесных высотах лепил будущего фараона и его двойника. И когда наступал условленный день, жрец-провозвестник входил к супруге фараона, которая должна была понести, и говорил ей: «Пришло время, чтобы ты зачала этого сына». Этот сын не обязательно должен был быть ее первенцем.
Затем происходило совокупление, во время которого Амон приобретал вид фараона и воссоединялся с царицей; в это время царица, громко крича, начинала понимать, что сын ее будет наделен необыкновенными чертами и качествами.
Потом в течение всей беременности двойник ребенка, который должен был родиться, восседал на коленях Амона, направлявшего его судьбу, а все боги и гении царств, которыми ему надлежало править, бдили у чрева матери, в котором была заключена его земная ипостась.
Затем, когда срок беременности подходил к концу и на свет появлялся царственный ребенок и сын царя, двойник его спускался с колен Амона, чтобы слиться со своим земным телом. Тогда ребенка кропили очистительной водой из двух амфор (6). Так появлялся на свет тот, кому надлежало царствовать, кому надлежало стать самым выдающимся человеком своего времени.
Лишь жрецы и пророки Амона могут переносить дух Амона, а фараоны тут лишние.
VIII. Несчастливый брак
Нетерпение жениха было столь велико, что свадьбу Олимпиады и Филиппа отпраздновали в следующем же месяце.
В ночь перед бракосочетанием Олимпиада видела сон. Ей снилось, что сверкнувшая в небе молния поразила ее в живот и что огромное пламя, вырвавшееся из ее чрева, объяло небеса. Она закричала – на крик сбежались всполошенные женщины. Наутро все во дворце уже говорили о ее видении. Так как молния – это атрибут Зевса, то все пришли к выводу, что этим знаком объявлено о появлении потомства, которому уготовано самое высокое предназначение.
Свадебный обряд совершался по македонскому ритуалу. Олимпиада, чье чело было убрано листьями, под легкой вуалью, одетая во все белое, поднялась на колесницу, запряженную шестеркой белых быков с длинными рогами, по форме напоминающими лиру. Филипп занял место подле нее. Впереди колесницы рабы несли потушенные факелы, а во главе процессии шли эфеб, игравший на флейте, и дева, державшая пустую амфору.
Толпа, стоявшая вдоль всего пути, размахивала лавровыми ветвями. Каждому хотелось увидеть царевну, которую выбрал регент и о которой ходило столько странных слухов.
По прибытии в храм Деметры жрица произнесла ритуальное обращение к чете; ребенок преподнес супругам в корзине священный хлеб, который они вместе преломили в знак нерушимого союза.
Затем процессия во главе со слугами, несшими уже зажженные факелы, вернулась во дворец. Пир, во время которого гости располагались по двое или по трое на ложах, продолжался до самой ночи. Филипп пил больше, чем следовало, и призывал приятелей напиться вместе с ним, чтобы отпраздновать его радость.
Олимпиаду постигло тогда первое разочарование. Напоминающая маленького идола, с тонким носом и сияющими глазами, она неподвижно сидела под большой фреской Зевксиса и наблюдала за македонскими царевичами, которые предстали перед нею как есть – то есть пьяницами, горлопанами, людьми грубыми в своих развлечениях. Филипп, по всегдашнему своему обыкновению, говорил спьяну такие вещи, которые следовало бы держать при себе. Он слишком много вспоминал о Самофракии, он хотел каждому показать прелести своей супруги и разозлился, когда она отказалась раздеться, чтобы продемонстрировать, что она умеет танцевать лучше, чем нанятые для пира танцовщицы. Антипий, пивший умеренно, пребывал в мрачном настроении.
Наконец Филипп решил взять свою жену на руки, чтобы отнести ее в брачные покои. Гости с пением провожали их. Одна из родственниц поставила в покоях священный факел в знак божественного покровительства. Потом двери закрыли, и желающие могли снова вернуться к возлияниям.
В ту ночь Филипп не обрел чаемых им наслаждений. Он пожаловался мне на это на следующее утро; супруга не снизошла к его домогательствам, да и сам он не испытал того волнения, которое познал на Самофракии и которое столь сильно побуждало его к свадьбе. Он отнес эту неудачу на счет вина. Но, ко всему прочему, сам он имел видение, сильно его встревожившее.
Ему снилось, что он опечатал воском чрево своей супруги; на печати был выгравирован лев. Он попросил меня истолковать сон.
«Повелитель, – ответил я ему, – никто никогда не опечатывает пустые мехи». – «Это я понимаю, – сказал Филипп. – Ты мне нужен не для того, чтобы давать такие ответы. Я хочу знать, кто наполнил эти мехи».
Им овладели подозрения, пелена спала с его глаз.
Я попросил отсрочки для обдумывания ответа, дабы он не был ложью, но чтобы и правды вопрошающий не смог постичь до конца.
«Твой сон не оставляет сомнений, – ответил я Филиппу. – Он означает, что в первую брачную ночь твоя супруга уже была беременна и что она произведет на свет младенца мужского пола, у которого будет сердце льва».
Мой ответ отнюдь не исчерпал всех вопросов Филиппа по поводу Олимпиады и не рассеял их взаимного разочарования. Дух разлада воцарился в их ночных покоях. Вдали от воодушевлявших ее мистерий Олимпиада, казалось, стала равнодушна к радостям любви на супружеском ложе. Она, знавшая восторг слияния с богом, с презрением взирала на этого грубого солдата, видевшего в ней лишь орудие для удовлетворения своей похоти.
Избранница Амона, обладательница тайны, которую она бережно хранила Олимпиада была оскорблена тем, что ее не почитают как жрицу, когда Филипп довольно грубо напоминал ей о Самофракии. Она отворачивалась от него, смеясь про себя над супругом, обманутым еще до свадьбы, за которого она вышла замуж лишь повинуясь высшей власти. Каждое утро Филипп выходил из спальни с озабоченным лицом, не понимая, что с ним происходит.
Однажды ночью, лежа рядом с Олимпиадой, он с удивлением обнаружил, придвинув к ней ногу, что бок у нее ледяной. «Как ты можешь говорить, что у меня ледяной бок, – ответила Олимпиада, не скрывая иронии, – если ты до меня даже не дотронулся?» Тогда Филипп отбросил простыню. То, что он увидел, извергло из его груди крик. Огромная змея лежала в кровати, вытянувшись между ним и его супругой. Он бросился за кинжалом. Но Олимпиада кинулась на мужа и схватила его за руку. Это была ее змея, священное животное, которое передали ей жрецы. Филипп упорствовал, тогда она ему крикнула, что надо быть большим трусом, чтобы испугаться такой безобидной твари, которую она, женщина, приручила, и что поднять на нее руку – святотатство. И разве он не знает, что священная змея является ипостасью Зевса-Амона, когда ему хочется принять ее облик. Если Филипп убьет ее змею, она никогда более не подпустит его к себе, а его ожидает страшная кара. В конце концов она расцарапала ему лицо. Испугавшись как гнева Олимпиады, так и самого этого открытия, Филипп схватил свои одежды и выбежал из покоев, оглашая дворец криками. «Довольно, – говорил он себе, – я уже женился на проститутке, но вдобавок ко всему она еще и колдунья, и сумасшедшая». С того дня он отказался разделять ложе с ней и с ее змеей, и отправился к наложнице, которую, благодаренье богу, еще оставил при себе.
На следующее утро он поставил стражу перед дверями покоев Олимпиады, и с той поры она жила под постоянным наблюдением, поскольку теперь он ей ни в чем не доверял и подозревал, что она способна под прикрытием ложной набожности принимать у себя и других мужчин. Сам же он появлялся у нее только днем и при оружии – с коротким и осмотрительным визитом. Вдобавок, прежде чем войти, он из осторожности приникал к дверной щелке и долго выжидал. И однажды он наблюдал, как его жена, раздетая, лежала на постели, обнимая свою любимую змею, и использовала ее таким образом, как будто та была ее супругом.
Пораженный этим, Филипп призвал меня.
«У меня такое чувство, – сказал он мне, – что я в своем доме играю роль Амфитриона. То, что я видел, – это плод моего воображения или извращение сумасшедшей? Или от меня что-то скрывают? И почему всякий раз, как я встречаюсь с Олимпиадой, она ведет себя вызывающе, говорит, что ей все безразлично, что ее держат как пленницу, потому что ребенок, которого она носит, будет сильней всех, кого когда-либо видели со времен Геракла, и что он превзойдет меня во всем и ни в чем не будет походить на меня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Олимпиада была тут, передо мной, – так близко я не ожидал ее увидеть. Она все приближалась, тонкая, почти обнаженная – лишь прозрачная ткань прикрывала ее бедра и грудь. Все факелы были опущены к земле, но она так вся и лучилась светом. Вокруг ее тела обвивалась змея Амона, чешуйчатая голова которой лежала на ее плече, подобно огромной живой драгоценности. У нее была очень белая кожа, узкое лицо, дугообразные брови, но главное, что я смог заметить, – это огромные глаза с металлическим блеском: я часто видел эти глаза посреди черной сферы; они сияли, как слюда, и была в них какая-то странная сосредоточенность на своем предназначении. Олимпиада была небольшого роста, но ее легкое тело, выдерживавшее немалый вес змеи, по-видимому, таило исключительную силу. Она подошла ко мне, и голова змеи почти коснулась меня. Я заметил три маленькие родинки у нее на лбу, на плече и на груди – в тех местах, на которые возлагают руки при посвящении фараона в таинство. Ее волосы в свете факелов отливали рыжиной. Я подошел к Филиппу, до того сидевшему с мрачным видом, а теперь вдруг разинувшему рот от изумления, и прошептал ему: «Эта та, что предназначена тебе судьбой».
Но она уже отвернулась.
Второй частью мистерии было представление о зарождении жизни; видимо, только таким способом можно смягчить то потрясение, которое вносит вмешательство в божественный распорядок жизни, потому что всякая угасшая жизнь должна быть восполнена новой, потому что искуплением за отнятую жизнь является дарение жизни, потому что лишь любовь стирает память об убийстве, а за кончиной вновь и вновь следует новая жизнь.
Олимпиада подошла к жрецу, изображавшему Адама, который стоял теперь в центре площадки перед храмом; она танцевала перед ним со змеей в руках, и то, как она подносила к своим губам язык змеи, как оборачивала вокруг своей шеи и живота толстые зеленые кольца, как пропускала тело змеи между своих ляжек, как разворачивала ее, чтобы затем снова обернуть вокруг себя, не могло не вызвать чувства жуткого восхищения. Другие гетеры играли на своих инструментах и пели, следуя ритму, заданному жрецами, – это был ритм рождения жизни – и все паломники, сами того не сознавая, дышали в ритме этого танца.
Факелы то опускались, то поднимались, свет и тень пробегали по телу Олимпиады, которая теперь, лежа на земле, с таким пылом и совершенством изображала любовный трепет, что присутствующие не могли сдержать криков восхищения; Адам бегал вокруг нее сужающимися кругами; приблизившись совсем, он поднял ее на руки и исчез вместе с нею за занавесями храма; змея, извиваясь по камням, уползла следом за ними.
Через мгновение Олимпиада появилась вновь, но уже без Адама и змеи. Мистерия окончилась, и простые паломники удалились в квартал гетер.
Я подвел Олимпиаду к Филиппу. Эту ночь он провел с ней, не обладая ею, ибо заклинательница священной змеи во время мистерий не может принадлежать никому, кроме бога. Тем не менее, она обучила Филиппа, который был груб и скор в своих удовольствиях, таким ласкам, о которых он до сих пор и не догадывался. Жрецы научили ее всем тонкостям любовной науки, потому что нега является одним из путей к познанию божественного. Ночь за ночью, в течение всего времени мистерий, когда паломники забывают о себе самих и о времени и освобождаются от неведомых им доселе страданий, Олимпиада открывала Филиппу тайные пути, связывающие плоть с духом, и он безумно увлекся ею, как мы того и ожидали. Он не был слишком скрытен в таких вещах, и после ласк Олимпиады только о них и говорил целыми днями.
Сверх того, для верности, чтобы укрепить союз, мы приворожили Филиппа, однако это было почти излишним; сама Олимпиада, с помощью расточаемых ею милостей и осторожных отказов очаровала регента Македонии. Филипп расставался с нею лишь для того, чтобы снова ждать встречи, его взор не обращался более к другим девицам, от зари и до зари он был погружен в воспоминания о прошедшей ночи, и нетерпение, с которым он ожидал начала мистерий, и то, как он пробирался в первые ряды зрителей, и глубокие вздохи умиротворения и надежды, вырывавшиеся из его груди, лишь только появлялась Олимпиада, бледная и хрупкая, обвитая перламутровыми змеиными кольцами, – все это говорило о том, насколько он привязался к ней.
Каждый вечер роль Адама исполнял новый жрец. Однажды, когда Олимпиада ушла за занавеси, а я стоял перед входом в храм, сквозь оглушительный грохот кимвал и трещоток, усиленный эхом зала, из глубины донеслись до меня заклинения Олимпиады: «Дух ослепительного Амона, снизойди на рабу твою, окажи честь супруге твоей. Подари ей сына, который будет посвящен тебе, который будет твоей десницей на Земле. Чтобы царствовал он над людьми, чтобы царствовал он над народами. Ослепительный дух Амона, ослепительный дух Зевса, снизойди на рабу твою. Чтобы сын твой стал великим, чтобы сын твой стал благородным, чтобы сын твой стал царем, чтобы явил он твою мощь, чтобы стал он защитником твоей веры, богоравным властителем царств».
Потом она произносила лишь имя Амона, непрестанно повторяя его в ритме священных песнопений.
На одиннадцатую ночь, когда мистерии окончились, Олимпиада, по нашему совету, согласилась отдаться Филиппу; тот на следующее утро объявил, что намерен сочетаться с нею законным браком.
Услышав эту новость, Антипий Премудрый принялся кричать, что Филипп либо сошел с ума, либо его околдовали, пользуясь его склонностью к сладострастию. «Если уж она так тебе нравится, то возьми ее с собой как наложницу. А еще, зная тебя, бьюсь об заклад, что прельщаться ты ею будешь недолго».
Филипп отвечал, что этого быть не может и что, поскольку Олимпиада – одновременно и царевна, и жрица, то он обязан на ней жениться, если хочет, чтобы она покинула храм.
«Ну так и оставь ее жрецам, для которых она и предназначена, – сказал Антипий. – Ты хочешь пустить под свою крышу заклинательницу змей, колдунью? Пусть она и царевна! Ты – первый человек в Македонии, кто хочет взять в жены девку, чье ремесло состоит в том, чтобы предаваться разврату с мужчинами на ступеньках храмов, девку, которая отдавалась до тебя другим, и, без сомнения, будет потом отдаваться следующим! Как же ты слеп! Хорош ты будешь, когда какой-нибудь путешественник, бывший тут, оказавшись при дворе в Пелле, вспомнит, что видел твою супругу с голым животом и задранными ногами, катающуюся по земле среди сотен таких же проституток и горлопанов, предающихся забавам Приапа!»
Оскорбленный Филипп тут же обвинил Антипия в святотатстве и богохульстве. Все, что здесь происходит – чисто и свято, и ничего общего не имеет с обычным развратом. И не забыл ли сам Антипий, как он вел себя во время мистерий? Смешивая политику с любовью, Филипп убеждал себя, что не может заключить лучшего союза. Родина Олимпиады, Эпир, соседняя с Македонией земля. Таким образом, он обеспечивал себе союзника в лице Александра Молосса. Филипп попросил меня изучить расположение звезд и посмотреть предсказания, – они подтвердили то, что я уже знал раньше.
Сама же Олимпиада вся была во власти ослепительной надежды получить обещанного ей предсказаниями сына Амона. По отношению к Филиппу она не испытывала ни любви, ни отвращения. Разве найдется человек, способный пробудить в ней любовь, если она живет в мистическом единении с богом? В то же время она с изумлением, естественным для шестнадцатилетней женщины, смотрела, как странная судьба вела ее через леса Додоны и святилища Кабиров к трону великой царицы Македонии.
Вскоре посланник отбыл в Эпир.
VII. Фиванская стена
Тот, кто воспитывался в большом храме в египетских Фивах, был допущен в зал рождений, где находится все, что связано с появлением на свет будущего фараона. И вот что смог прочитать и понять тот, кто был туда допущен.
Вначале жрецы Амона высчитывали время и день, когда дух Амона снизойдет на царствующего фараона, чтобы тот приступил к зачатию продолжателя своего рода. В это время бог-ваятель Хнум в небесных высотах лепил будущего фараона и его двойника. И когда наступал условленный день, жрец-провозвестник входил к супруге фараона, которая должна была понести, и говорил ей: «Пришло время, чтобы ты зачала этого сына». Этот сын не обязательно должен был быть ее первенцем.
Затем происходило совокупление, во время которого Амон приобретал вид фараона и воссоединялся с царицей; в это время царица, громко крича, начинала понимать, что сын ее будет наделен необыкновенными чертами и качествами.
Потом в течение всей беременности двойник ребенка, который должен был родиться, восседал на коленях Амона, направлявшего его судьбу, а все боги и гении царств, которыми ему надлежало править, бдили у чрева матери, в котором была заключена его земная ипостась.
Затем, когда срок беременности подходил к концу и на свет появлялся царственный ребенок и сын царя, двойник его спускался с колен Амона, чтобы слиться со своим земным телом. Тогда ребенка кропили очистительной водой из двух амфор (6). Так появлялся на свет тот, кому надлежало царствовать, кому надлежало стать самым выдающимся человеком своего времени.
Лишь жрецы и пророки Амона могут переносить дух Амона, а фараоны тут лишние.
VIII. Несчастливый брак
Нетерпение жениха было столь велико, что свадьбу Олимпиады и Филиппа отпраздновали в следующем же месяце.
В ночь перед бракосочетанием Олимпиада видела сон. Ей снилось, что сверкнувшая в небе молния поразила ее в живот и что огромное пламя, вырвавшееся из ее чрева, объяло небеса. Она закричала – на крик сбежались всполошенные женщины. Наутро все во дворце уже говорили о ее видении. Так как молния – это атрибут Зевса, то все пришли к выводу, что этим знаком объявлено о появлении потомства, которому уготовано самое высокое предназначение.
Свадебный обряд совершался по македонскому ритуалу. Олимпиада, чье чело было убрано листьями, под легкой вуалью, одетая во все белое, поднялась на колесницу, запряженную шестеркой белых быков с длинными рогами, по форме напоминающими лиру. Филипп занял место подле нее. Впереди колесницы рабы несли потушенные факелы, а во главе процессии шли эфеб, игравший на флейте, и дева, державшая пустую амфору.
Толпа, стоявшая вдоль всего пути, размахивала лавровыми ветвями. Каждому хотелось увидеть царевну, которую выбрал регент и о которой ходило столько странных слухов.
По прибытии в храм Деметры жрица произнесла ритуальное обращение к чете; ребенок преподнес супругам в корзине священный хлеб, который они вместе преломили в знак нерушимого союза.
Затем процессия во главе со слугами, несшими уже зажженные факелы, вернулась во дворец. Пир, во время которого гости располагались по двое или по трое на ложах, продолжался до самой ночи. Филипп пил больше, чем следовало, и призывал приятелей напиться вместе с ним, чтобы отпраздновать его радость.
Олимпиаду постигло тогда первое разочарование. Напоминающая маленького идола, с тонким носом и сияющими глазами, она неподвижно сидела под большой фреской Зевксиса и наблюдала за македонскими царевичами, которые предстали перед нею как есть – то есть пьяницами, горлопанами, людьми грубыми в своих развлечениях. Филипп, по всегдашнему своему обыкновению, говорил спьяну такие вещи, которые следовало бы держать при себе. Он слишком много вспоминал о Самофракии, он хотел каждому показать прелести своей супруги и разозлился, когда она отказалась раздеться, чтобы продемонстрировать, что она умеет танцевать лучше, чем нанятые для пира танцовщицы. Антипий, пивший умеренно, пребывал в мрачном настроении.
Наконец Филипп решил взять свою жену на руки, чтобы отнести ее в брачные покои. Гости с пением провожали их. Одна из родственниц поставила в покоях священный факел в знак божественного покровительства. Потом двери закрыли, и желающие могли снова вернуться к возлияниям.
В ту ночь Филипп не обрел чаемых им наслаждений. Он пожаловался мне на это на следующее утро; супруга не снизошла к его домогательствам, да и сам он не испытал того волнения, которое познал на Самофракии и которое столь сильно побуждало его к свадьбе. Он отнес эту неудачу на счет вина. Но, ко всему прочему, сам он имел видение, сильно его встревожившее.
Ему снилось, что он опечатал воском чрево своей супруги; на печати был выгравирован лев. Он попросил меня истолковать сон.
«Повелитель, – ответил я ему, – никто никогда не опечатывает пустые мехи». – «Это я понимаю, – сказал Филипп. – Ты мне нужен не для того, чтобы давать такие ответы. Я хочу знать, кто наполнил эти мехи».
Им овладели подозрения, пелена спала с его глаз.
Я попросил отсрочки для обдумывания ответа, дабы он не был ложью, но чтобы и правды вопрошающий не смог постичь до конца.
«Твой сон не оставляет сомнений, – ответил я Филиппу. – Он означает, что в первую брачную ночь твоя супруга уже была беременна и что она произведет на свет младенца мужского пола, у которого будет сердце льва».
Мой ответ отнюдь не исчерпал всех вопросов Филиппа по поводу Олимпиады и не рассеял их взаимного разочарования. Дух разлада воцарился в их ночных покоях. Вдали от воодушевлявших ее мистерий Олимпиада, казалось, стала равнодушна к радостям любви на супружеском ложе. Она, знавшая восторг слияния с богом, с презрением взирала на этого грубого солдата, видевшего в ней лишь орудие для удовлетворения своей похоти.
Избранница Амона, обладательница тайны, которую она бережно хранила Олимпиада была оскорблена тем, что ее не почитают как жрицу, когда Филипп довольно грубо напоминал ей о Самофракии. Она отворачивалась от него, смеясь про себя над супругом, обманутым еще до свадьбы, за которого она вышла замуж лишь повинуясь высшей власти. Каждое утро Филипп выходил из спальни с озабоченным лицом, не понимая, что с ним происходит.
Однажды ночью, лежа рядом с Олимпиадой, он с удивлением обнаружил, придвинув к ней ногу, что бок у нее ледяной. «Как ты можешь говорить, что у меня ледяной бок, – ответила Олимпиада, не скрывая иронии, – если ты до меня даже не дотронулся?» Тогда Филипп отбросил простыню. То, что он увидел, извергло из его груди крик. Огромная змея лежала в кровати, вытянувшись между ним и его супругой. Он бросился за кинжалом. Но Олимпиада кинулась на мужа и схватила его за руку. Это была ее змея, священное животное, которое передали ей жрецы. Филипп упорствовал, тогда она ему крикнула, что надо быть большим трусом, чтобы испугаться такой безобидной твари, которую она, женщина, приручила, и что поднять на нее руку – святотатство. И разве он не знает, что священная змея является ипостасью Зевса-Амона, когда ему хочется принять ее облик. Если Филипп убьет ее змею, она никогда более не подпустит его к себе, а его ожидает страшная кара. В конце концов она расцарапала ему лицо. Испугавшись как гнева Олимпиады, так и самого этого открытия, Филипп схватил свои одежды и выбежал из покоев, оглашая дворец криками. «Довольно, – говорил он себе, – я уже женился на проститутке, но вдобавок ко всему она еще и колдунья, и сумасшедшая». С того дня он отказался разделять ложе с ней и с ее змеей, и отправился к наложнице, которую, благодаренье богу, еще оставил при себе.
На следующее утро он поставил стражу перед дверями покоев Олимпиады, и с той поры она жила под постоянным наблюдением, поскольку теперь он ей ни в чем не доверял и подозревал, что она способна под прикрытием ложной набожности принимать у себя и других мужчин. Сам же он появлялся у нее только днем и при оружии – с коротким и осмотрительным визитом. Вдобавок, прежде чем войти, он из осторожности приникал к дверной щелке и долго выжидал. И однажды он наблюдал, как его жена, раздетая, лежала на постели, обнимая свою любимую змею, и использовала ее таким образом, как будто та была ее супругом.
Пораженный этим, Филипп призвал меня.
«У меня такое чувство, – сказал он мне, – что я в своем доме играю роль Амфитриона. То, что я видел, – это плод моего воображения или извращение сумасшедшей? Или от меня что-то скрывают? И почему всякий раз, как я встречаюсь с Олимпиадой, она ведет себя вызывающе, говорит, что ей все безразлично, что ее держат как пленницу, потому что ребенок, которого она носит, будет сильней всех, кого когда-либо видели со времен Геракла, и что он превзойдет меня во всем и ни в чем не будет походить на меня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38