что могли натаскать на себе и переправить на лодках -- другой переправы еще не было -солдаты-подносчики? А еще хуже обстояло дело с питанием. Горячую пищу удавалось доставлять только ночью. За ней ходили с термосами наиболее храбрые и выносливые солдаты. Но и им не всегда удавалось благополучно совершать свои опасные рейсы. Многие тонули в реке с термосами и противогазными сумками, набитыми хлебом. Да и те, что все-таки добирались к ротам, часто снимали со своих плеч пустые термосы: суп вытекал в пробитые пулями отверстия. Это было обиднее всего. За семь суток солдаты исхудали, лица их заросли щетиной, губы потрескались, в глазах -- горячечный блеск.
В особенно тяжкую и горькую минуту -- предел бывает и солдатскому терпению -- сорвется у кого-нибудь непрошеное:
-- До каких же пор на этом проклятом "пятачке"?!
Солдат, сидящий в своем окопе и видящий перед собой лишь маленький клочок земли, откуда в него все время стреляют, естественно, не может проникнуть своим, пусть даже очень цепким, умом в существо оперативных замыслов командования. Семь суток подряд вели солдаты кровопролитный бой, а он, как им казалось, не давал никаких результатов -- только погибали товарищи, с которыми так много пройдено и пережито. Немцы же по-прежнему сидели на меловой горе и стреляли оттуда из пулеметов и минометов.
-- Что же это такое делается?..
-- А ты не хнычь!
-- Сам ты хнычешь!.. Говорю просто! Должен конец этому быть.
-- Без тебя думают об этом...
-- А я и ничего. Что ты пристал ко мне? Вон, смотри, кажись, опять идут!..
Командир дивизии ни днем, ни ночью не покидал своего наблюдательного пункта, который был теперь сооружен почти у самого берега реки. Чутко прислушивался к охрипшим телефонам. Из соседнего перекрытого окопа, соединенного с генеральским блиндажом ходом сообщения, долетали слова:
-- Что, залегли?.. Хорошо!.. Понял хорошо, говорю!.. Сколько?.. Новых "карандашей" не будет сегодня... Передайте приказ "хозяина"...
-- На "пятачке", на "пятачке"! "Хозяин" требует обстановку.
На НП пришел полковник Демин. Этой ночью он возвратился с "пятачка", где ему удалось собрать на несколько минут парторгов полков и батальонов и провести с ними короткое совещание. Начподив еще не успел привести себя в порядок. Он был весь черный не то от пыли, не то от пороховой гари.
-- Иван Семенович...
Но генерал не дал ему досказать.
-- Большие потери? Вижу и знаю! -- Сизов оторвался от стереотрубы.-Знаю, Федор Николаевич! -- твердо повторил он, на его левой щеке чуть приметно вздрогнул мускул.-- Если б можно было сказать солдатам, зачем я их туда послал... К сожалению, пока этого говорить нельзя. Операция рассчитана на внезапность, подготавливается втайне. Вы думаете, Федор Николаевич, я не знаю, что многие вот в эту самую минуту ругают меня: "Что ему, генералу, сидит себе на том берегу..."
Демин тоже хорошо знал, что главное готовится не здесь, а севернее, против Белгорода. На дивизию же Сизова выпало самое тяжелое и самое, пожалуй, незаметное в военном труде -- отвлекать противника, сковывать его силы.
-- И все-таки мы должны гордиться, Иван Семенович, что именно нашей дивизии поручили эту операцию.
-- Конечно! -- генерал вновь оторвался от стереотрубы и вдруг спросил: -- Ко мне сейчас приносили наградные листы на санитаров. Я их подписал. Но мне кажется, мало представлено. Вы проверьте, пожалуйста, чтоб все санитары, участвующие в выносе раненых, были награждены. Не забудьте.
-- Хорошо, я проверю,-- сказал Демин.
-- И, если у вас есть время, сходите к пополнению,-- попросил генерал.
Начподиву очень не хотелось оставлять генерала одного в этот трудный для него час, но он должен был сказать несколько слов молодым бойцам. И, распрощавшись с Сизовым, Демин отправился в село Крапивное, где принимали пополнение. Он пошел пешком -- полковник вообще любил ходить пешком и редко пользовался машиной.
К приходу полковника молодые бойцы уже были распределены по полкам, батальонам и ротам и выстроены перед школой. Командиры спешили до ночи привести их в сосновую рощу, поближе к реке, чтобы с наступлением темноты сразу же начать переправляться на "пятачок". Начальник политотдела поднялся на крыльцо. Шум стих. Солдаты ждали.
-- Товарищи! -- негромко сказал полковник. Он весь как-то сразу преобразился, лицо его оживилось.-- Товарищи! Вы пришли в нашу славную гвардейскую семью и суровый час. Ваши однополчане там, за Донцом, ведут жестокий бой. Им нужна ваша помощь... Недалек час, когда мы пойдем вперед, и только вперед! Путь ваш будет тяжел, труден, но и светел. Вы понесете знамя освобождения родной земле и страдающему под фашистским игом советскому народу на оккупированной врагом территории. Будьте стойки и мужественны в бою. Помните, с вами -- Родина, а впереди -- великая победа! В добрый час, солдаты!..
Кто-то первый несмело прокричал "ура". Его поддержали дружно. Тремя звучными волнами прокатилось: "а-а-а..."
Полковник легко сбежал с крыльца и стал обходить роты, здороваясь с бойцами.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Третьего августа, с утра, где-то против Белгорода загудело. Разведчики выскочили из своего блиндажа, стали всматриваться в ту сторону, откуда катился ровный, встряхивающий землю гул. За лесом бурой стеной до самого неба встало облако пыли и дыма, и никак нельзя было понять, с какого берега реки поднималось оно. Эскадрильи наших бомбардировщиков неслись к этому облаку, исчезали в нем и возвращались уже другими маршрутами, обманывая вражеских зенитчиков. Иногда к ним пытались пристроиться тонкие и желтобрюхие, как осы, "фоккеры", но, отсеченные нашими истребителями, они поворачивали обратно. Обнаглев, летели над самой землей с отвратительным свистом, обстреливая из пулеметов повозки и машины. Наши войска открывали по ним яростный огонь и нередко подбивали. Охваченные пламенем, немецкие истребители врезались в землю и быстро сгорали.
Алеша Мальцев любил наблюдать за воздушным боем, забравшись на дерево.
-- Товарищ, горит... горит!..-- кричал он, вытягивая вперед правую руку, а левой обхватывая ствол дуба.-- Сейчас врежется!..
-- Где, где, Алеша? -- бегал внизу Сенька.
Утром 5 августа гул в районе Белгорода неожиданно прекратился. Самолеты летели теперь в сторону Харькова и Богодухова. Солдаты поняли: на фронте произошло что-то очень важное и значительное. А в третьем часу дня пришло сообщение, что Белгород освобожден и советские войска движутся к Харькову и Богодухову.
Боясь окружения, немцы стали отходить и на участке дивизии Сизова; им удалось даже немного оторваться от передовых отрядов дивизии.
Кому-кому, а разведчикам было не по душе это слово -- оторваться. Оно означало для них: во-первых, то, что командир разведроты и начальник разведки получат от генерала хорошую трепку (Марченко с группой разведчиков все время находился на "пятачке"); во-вторых, теперь они, разведчики, должны высунув язык протопать много верст пешком и догнать врага. Кто угодно мог оторваться от противника, но только не разведчики. Теперь им предстояло первыми "войти в соприкосновение" с неприятелем. За этой безобидной и немножко казенной фразой для солдат крылось много неприятных вещей. Часто такое соприкосновение кончалось гибелью разведчиков; напоровшись неожиданно на засаду, они могли стать легкой добычей врага. Именно поэтому были так озабочены Марченко и Забаров; даже забаровское искусство не всегда выручало в подобных случаях.
Не в духе пребывал в это утро и Петр Пинчук. Он натопил баню и хотел помыть разведчиков, возвратившихся с "пятачка". А теперь это дело пришлось отложить.
-- Кузьмич, якого биса ты так медленно собираешься? Запрягай!..-покрикивал он на ездового, который и без того суетился возле своей повозки.
-- О чем вы тут толкуете, товарищ гвардии сержант? -- сочувственно спросил Петра Тарасовича Ванин, который в числе немногих разводчиков был у командира роты в резерве и находился при старшине.-- Может, помощь какая нужна? Я к вашим услугам!
-- Пидмогны Кузьмичу мешок на повозку положить.
-- С удовольствием! -- живо отозвался Ванин, и это насторожило старшину.
-- Ты чого?
-- Ничего...
-- Брэшеш. Зи мною хочешь поихаты?
-- Угу,-- признался Сенька.-- Да не один. Вот и Акима нужно пристроить.
-- Добрэ. Сидайте.
У единственной переправы через Донец сгрудились десятки машин и великое множество повозок. В воздухе висела густая перебранка повозочных и шоферов.
-- Эй, дядя, куда ты со своим сеном?
-- А ты, чумазый, залез в машину и думаешь, что герой! Ишь черти несут тебя! Не видишь, подвода?..
-- Раздавлю -- одной меньше будет. Повыползли из лесу, как тараканы. Все дороги запрудили... Сворачивай, говорю!.. Не видишь, что везу? -- шофер внушительно показывал на кузов. В машине были аккуратно сложены длинные ящики с минами для "катюш", и это несколько поколебало ездового.
-- Для "эрэсовцев", что ли? -- спросил он.
-- Для эсэсовцев гостинцы уральские! -- скаламбурил парень.
Ездовой лениво отвернулся. Его повозку оттерли, оттиснули десятками других таких же подвод, и ездовой понял, что дела его табак. Он махнул на все рукой и полез за кисетом -- будь что будет...
Однако другие были понапористей. С раскрасневшимися лицами они остервенело хлестали лошадей, кричали, кому-то угрожали, доказывая, что являются самыми нужными на том берегу людьми: без них-де сорвется операция и кто-то останется голодным; какая-то рота ждет патроны, а они вот на повозках; сам генерал приказал не задерживать, переправлять в первую очередь. Врали -- кто во что горазд, не задумываясь о последствиях. Все старались действовать от имени генерала -- большие начальники и малые, да и вовсе никакие не начальники -- вроде вон того усатого ездового, что совал молоденькому саперному офицеру какую-то бумажку, должно быть состряпанную старшиной транспортной роты. Пунцовый от гнева и от великой натуги, он недоуменно топорщил свои усы, видимо пораженный тем, что его бумажка не оказывает на сапера должного воздействия. Офицер был действительно неумолим: он пропускал только машины с боеприпасами и людьми. Напористый ездовой ошалело оглянулся вокруг и на минуту задумался -- видно, еще раз убедился в превосходстве техники над его повозкой: технику пропускали без всякой задержки...
Пинчук решил переправиться в другом месте, где по только что сооруженному мосту проходили танки. Этой переправой руководили саперы, с которыми у разведчиков была традиционная дружба. Вначале Петр хотел было переждать, пропустить вперед танки, но потом увидел, что им конца не будет -- один за другим они все выползали и выползали из сосновой рощи. Пришлось обратиться к командиру, руководившему переправой, и тот приткнул повозку Кузьмича между двумя машинами.
-- Смотри, сынок, не раздави! -- предупредил Кузьмич выглядывавшего из открытого люка щекастого и чумазого механика-водителя, скалившего в улыбке белозубый рот.
-- А ты гляди, дядя, как бы на пятку тебе не наступил!.. -- крикнул он старику.
-- Я уж и то...-- и Кузьмич хлестнул кобылу.
-- Ишь все як торопятся в наступление! Удержу нет! -- пробормотал Пинчук. Впрочем, он сам, как и все солдаты, хотел поскорее ступить на правый берег и мчаться вперед так, чтобы дух захватывало. Однако Пинчуку пришлось немного задержаться на берегу: надо было выяснить обстановку. Оставив разведчиков возле переправы, Петр пошел вперед.
Где-то совсем недалеко, за меловой горой, гудел бой. Непрерывно грохотали орудия. Туда то и дело направлялись наши штурмовики. У переправы, на правом берегу, сидели раненые бойцы. Сенька, как только миновали реку, подошел к ним.
-- Где это вас, ребята, так поцарапало? -- спросил он и, вдруг расщедрившись, предложил табачку. Расшитый Верой кисет, обойдя всех раненых, вернулся к нему опорожненным. Семен без сожаления упрятал его в карман.
-- Где, спрашиваешь? -- Боец помусолил папиросу, прикурил и не спеша ответил: -- Вон за той горой! Сопротивляется фашист. Отходит медленно, собака!.. Минометов да артиллерии у него там много!..
-- Аким, подойди сюда! -- позвал Сенька.-- Что ты опять задумался?.. Не горюй, может, прямо на твое село пойдем.
-- Нет, Семен, направление у нас другое.
-- Ничего, Аким! Все направления нас к Берлину ведут,-- сказал Ванин. Легкий ветер трепал его русый чуб, выглядывавший из-под пилотки.-- А потом этими же дорогами домой вернемся. Хорошо ведь, а?..
Аким подошел, хлопнул Сеньку по плечу и, улыбаясь, стал прислушиваться к разговору раненых. Глядя на их смуглые, обожженные солнцем и ветром, лишь немного омраченные болью лица и на непрерывное движение танковой массы, думая о Сенькиных словах, он вдруг почувствовал прилив светлой, освежающей душу радости и подумал, что подобное он уже испытал однажды при каких-то других обстоятельствах. В конце концов вспомнил, как и где это было. Еще до войны, вернувшись как-то из Харькова, он встретился с Наташей после долгой разлуки. Они гуляли тогда по степи до самого заката. Уходя, он оглянулся на подругу. Наташа стояла на прежнем месте, на одном уровне с уплывающим за горизонт солнцем. Ее светлые кудри, разметанные буйным степным ветром, пылали в красных закатных лучах, как костер. И вот тогда-то, ощутив праздник в своем сердце, Аким понял, как хорошо любить и быть любимым. И все радостное, счастливое в своей жизни он неизменно связывал с дорогим образом этой девушки.
"А сейчас, наверное, село уже освобождено. Как она? Где теперь?.." -подумал он с тревогой и легкой грустью.
Аким стоял у реки и всматривался в ее помутневшие воды, взбаламученные бомбами и снарядами. Вдоль всего берега, насколько охватывал глаз, виднелись грязно-желтые остовы немецких танков. Их было очень много. Такого количества разгромленных немецких машин Аким не видел со времен Сталинграда. Как стадо слонов, пригнанных на водопой, танки уткнулись длинными стволами в воду. Одни стояли на берегу, другие, словно разморенные жарой, по самые башни заползли в реку, и от них по воде расплывались маслянисто-фиолетовые пятна, третьи распластались на суше, расстелив позади себя порванные гусеницы.
Вернулся Пинчук и приказал Кузьмичу выбираться на дорогу. Петр узнал, где должен располагаться КП дивизии, и теперь направлялся туда.
Сенька и Аким пошли искать остальных бойцов роты.
В полдень они догнали разведчиков, двигавшихся впереди наступающих частей дивизии.
-- А знаете, товарищи, мы с Камушкиным побывали у деда Силантия. Не забыли старика? -- спросил Шахаев.
-- Что вы говорите? -- удивился Аким.-- Ну, что он, жив?
-- Жив!.. Стоит на дороге, встречает бойцов!
-- А старушка его жива?
-- Жива. Прослезилась даже, узнав меня.
-- А про мост не спрашивали?
-- Немцы его несколько раз пытались восстановить, но другие советские подрывники вновь сжигали. Старик привет вам всем передавал. Помнит хорошо, никого не забыл.
-- Да. Теперь он развернется. Небось уже свой инвентарь собирает.
Разведчики укрывались в подсолнухах, наблюдая за большим селением Терновая, откуда немцы яростно отстреливались. Но перед вечером они вдруг замолчали. Разведчики сейчас же обнаружили, что враг отходит. Сообщив об этом в штаб дивизии, вошли в село. Забежали в маленький домик, стоявший на западной окраине селения, у Харьковского шоссе. На глиняном полу, у самого порога, лежала молодая женщина, совершенно голая, с растрепанными волосами. В ее левой груди, под соском, чернело пулевое отверстие. Рядом с ней в луже крови лежало трое маленьких детей, очевидно сраженных одной короткой автоматной очередью.
Жестокость врага была настолько бессмысленной и чудовищной, что разведчики первое время стояли молча.
-- Дикари, дикари...-- сдавленным голосом сказал наконец Аким.-Дикари...-- повторял он одно это слово, так как другого в эту минуту придумать не мог.
-- А ты у них очки боялся взять! -- прохрипел Ванин.-- Эх-х!..
Аким промолчал. Только лицо его налилось кровью -- оно как-то вытянулось, непривычно построжало. Злорадное, ожесточенное чувство охватило Сеньку. Ему хотелось говорить обидное и грубое Акиму. Пусть слушает, так ему и надо! Жалельщик!.. Только не здесь скажет он ему эти слова. Не здесь!..
Разведчики вышли на улицу. Кое-где уже сбивались кучки людей, больше старики, женщины, дети. Они смотрели на дорогу, изрытую воронками от бомб, заваленную разбитыми немецкими машинами и повозками. Тихо переговаривались. Во дворе соседней хаты стояла женщина. Заметив разведчиков, она выронила из рук коромысло, закричала:
-- Боже ты мой!.. Родименькие!.. Никак, наши?!
-- Свои, свои, конечно!.. Что же соседку-то не похороните? -- спросил Марченко.
-- Ночью они ее... Я в погребе сидела. Слышала крик Аннушки... Что они сделали с ней?
-- Ладно. Потом сама увидишь. Принеси-ка попить.-- Его правая бровь над усыпанным светлыми крапинками коричневым глазом дергалась от нервного тика -- Марченко, видавший тысячи трупов, не мог, однако, переносить вида убитой женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
В особенно тяжкую и горькую минуту -- предел бывает и солдатскому терпению -- сорвется у кого-нибудь непрошеное:
-- До каких же пор на этом проклятом "пятачке"?!
Солдат, сидящий в своем окопе и видящий перед собой лишь маленький клочок земли, откуда в него все время стреляют, естественно, не может проникнуть своим, пусть даже очень цепким, умом в существо оперативных замыслов командования. Семь суток подряд вели солдаты кровопролитный бой, а он, как им казалось, не давал никаких результатов -- только погибали товарищи, с которыми так много пройдено и пережито. Немцы же по-прежнему сидели на меловой горе и стреляли оттуда из пулеметов и минометов.
-- Что же это такое делается?..
-- А ты не хнычь!
-- Сам ты хнычешь!.. Говорю просто! Должен конец этому быть.
-- Без тебя думают об этом...
-- А я и ничего. Что ты пристал ко мне? Вон, смотри, кажись, опять идут!..
Командир дивизии ни днем, ни ночью не покидал своего наблюдательного пункта, который был теперь сооружен почти у самого берега реки. Чутко прислушивался к охрипшим телефонам. Из соседнего перекрытого окопа, соединенного с генеральским блиндажом ходом сообщения, долетали слова:
-- Что, залегли?.. Хорошо!.. Понял хорошо, говорю!.. Сколько?.. Новых "карандашей" не будет сегодня... Передайте приказ "хозяина"...
-- На "пятачке", на "пятачке"! "Хозяин" требует обстановку.
На НП пришел полковник Демин. Этой ночью он возвратился с "пятачка", где ему удалось собрать на несколько минут парторгов полков и батальонов и провести с ними короткое совещание. Начподив еще не успел привести себя в порядок. Он был весь черный не то от пыли, не то от пороховой гари.
-- Иван Семенович...
Но генерал не дал ему досказать.
-- Большие потери? Вижу и знаю! -- Сизов оторвался от стереотрубы.-Знаю, Федор Николаевич! -- твердо повторил он, на его левой щеке чуть приметно вздрогнул мускул.-- Если б можно было сказать солдатам, зачем я их туда послал... К сожалению, пока этого говорить нельзя. Операция рассчитана на внезапность, подготавливается втайне. Вы думаете, Федор Николаевич, я не знаю, что многие вот в эту самую минуту ругают меня: "Что ему, генералу, сидит себе на том берегу..."
Демин тоже хорошо знал, что главное готовится не здесь, а севернее, против Белгорода. На дивизию же Сизова выпало самое тяжелое и самое, пожалуй, незаметное в военном труде -- отвлекать противника, сковывать его силы.
-- И все-таки мы должны гордиться, Иван Семенович, что именно нашей дивизии поручили эту операцию.
-- Конечно! -- генерал вновь оторвался от стереотрубы и вдруг спросил: -- Ко мне сейчас приносили наградные листы на санитаров. Я их подписал. Но мне кажется, мало представлено. Вы проверьте, пожалуйста, чтоб все санитары, участвующие в выносе раненых, были награждены. Не забудьте.
-- Хорошо, я проверю,-- сказал Демин.
-- И, если у вас есть время, сходите к пополнению,-- попросил генерал.
Начподиву очень не хотелось оставлять генерала одного в этот трудный для него час, но он должен был сказать несколько слов молодым бойцам. И, распрощавшись с Сизовым, Демин отправился в село Крапивное, где принимали пополнение. Он пошел пешком -- полковник вообще любил ходить пешком и редко пользовался машиной.
К приходу полковника молодые бойцы уже были распределены по полкам, батальонам и ротам и выстроены перед школой. Командиры спешили до ночи привести их в сосновую рощу, поближе к реке, чтобы с наступлением темноты сразу же начать переправляться на "пятачок". Начальник политотдела поднялся на крыльцо. Шум стих. Солдаты ждали.
-- Товарищи! -- негромко сказал полковник. Он весь как-то сразу преобразился, лицо его оживилось.-- Товарищи! Вы пришли в нашу славную гвардейскую семью и суровый час. Ваши однополчане там, за Донцом, ведут жестокий бой. Им нужна ваша помощь... Недалек час, когда мы пойдем вперед, и только вперед! Путь ваш будет тяжел, труден, но и светел. Вы понесете знамя освобождения родной земле и страдающему под фашистским игом советскому народу на оккупированной врагом территории. Будьте стойки и мужественны в бою. Помните, с вами -- Родина, а впереди -- великая победа! В добрый час, солдаты!..
Кто-то первый несмело прокричал "ура". Его поддержали дружно. Тремя звучными волнами прокатилось: "а-а-а..."
Полковник легко сбежал с крыльца и стал обходить роты, здороваясь с бойцами.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Третьего августа, с утра, где-то против Белгорода загудело. Разведчики выскочили из своего блиндажа, стали всматриваться в ту сторону, откуда катился ровный, встряхивающий землю гул. За лесом бурой стеной до самого неба встало облако пыли и дыма, и никак нельзя было понять, с какого берега реки поднималось оно. Эскадрильи наших бомбардировщиков неслись к этому облаку, исчезали в нем и возвращались уже другими маршрутами, обманывая вражеских зенитчиков. Иногда к ним пытались пристроиться тонкие и желтобрюхие, как осы, "фоккеры", но, отсеченные нашими истребителями, они поворачивали обратно. Обнаглев, летели над самой землей с отвратительным свистом, обстреливая из пулеметов повозки и машины. Наши войска открывали по ним яростный огонь и нередко подбивали. Охваченные пламенем, немецкие истребители врезались в землю и быстро сгорали.
Алеша Мальцев любил наблюдать за воздушным боем, забравшись на дерево.
-- Товарищ, горит... горит!..-- кричал он, вытягивая вперед правую руку, а левой обхватывая ствол дуба.-- Сейчас врежется!..
-- Где, где, Алеша? -- бегал внизу Сенька.
Утром 5 августа гул в районе Белгорода неожиданно прекратился. Самолеты летели теперь в сторону Харькова и Богодухова. Солдаты поняли: на фронте произошло что-то очень важное и значительное. А в третьем часу дня пришло сообщение, что Белгород освобожден и советские войска движутся к Харькову и Богодухову.
Боясь окружения, немцы стали отходить и на участке дивизии Сизова; им удалось даже немного оторваться от передовых отрядов дивизии.
Кому-кому, а разведчикам было не по душе это слово -- оторваться. Оно означало для них: во-первых, то, что командир разведроты и начальник разведки получат от генерала хорошую трепку (Марченко с группой разведчиков все время находился на "пятачке"); во-вторых, теперь они, разведчики, должны высунув язык протопать много верст пешком и догнать врага. Кто угодно мог оторваться от противника, но только не разведчики. Теперь им предстояло первыми "войти в соприкосновение" с неприятелем. За этой безобидной и немножко казенной фразой для солдат крылось много неприятных вещей. Часто такое соприкосновение кончалось гибелью разведчиков; напоровшись неожиданно на засаду, они могли стать легкой добычей врага. Именно поэтому были так озабочены Марченко и Забаров; даже забаровское искусство не всегда выручало в подобных случаях.
Не в духе пребывал в это утро и Петр Пинчук. Он натопил баню и хотел помыть разведчиков, возвратившихся с "пятачка". А теперь это дело пришлось отложить.
-- Кузьмич, якого биса ты так медленно собираешься? Запрягай!..-покрикивал он на ездового, который и без того суетился возле своей повозки.
-- О чем вы тут толкуете, товарищ гвардии сержант? -- сочувственно спросил Петра Тарасовича Ванин, который в числе немногих разводчиков был у командира роты в резерве и находился при старшине.-- Может, помощь какая нужна? Я к вашим услугам!
-- Пидмогны Кузьмичу мешок на повозку положить.
-- С удовольствием! -- живо отозвался Ванин, и это насторожило старшину.
-- Ты чого?
-- Ничего...
-- Брэшеш. Зи мною хочешь поихаты?
-- Угу,-- признался Сенька.-- Да не один. Вот и Акима нужно пристроить.
-- Добрэ. Сидайте.
У единственной переправы через Донец сгрудились десятки машин и великое множество повозок. В воздухе висела густая перебранка повозочных и шоферов.
-- Эй, дядя, куда ты со своим сеном?
-- А ты, чумазый, залез в машину и думаешь, что герой! Ишь черти несут тебя! Не видишь, подвода?..
-- Раздавлю -- одной меньше будет. Повыползли из лесу, как тараканы. Все дороги запрудили... Сворачивай, говорю!.. Не видишь, что везу? -- шофер внушительно показывал на кузов. В машине были аккуратно сложены длинные ящики с минами для "катюш", и это несколько поколебало ездового.
-- Для "эрэсовцев", что ли? -- спросил он.
-- Для эсэсовцев гостинцы уральские! -- скаламбурил парень.
Ездовой лениво отвернулся. Его повозку оттерли, оттиснули десятками других таких же подвод, и ездовой понял, что дела его табак. Он махнул на все рукой и полез за кисетом -- будь что будет...
Однако другие были понапористей. С раскрасневшимися лицами они остервенело хлестали лошадей, кричали, кому-то угрожали, доказывая, что являются самыми нужными на том берегу людьми: без них-де сорвется операция и кто-то останется голодным; какая-то рота ждет патроны, а они вот на повозках; сам генерал приказал не задерживать, переправлять в первую очередь. Врали -- кто во что горазд, не задумываясь о последствиях. Все старались действовать от имени генерала -- большие начальники и малые, да и вовсе никакие не начальники -- вроде вон того усатого ездового, что совал молоденькому саперному офицеру какую-то бумажку, должно быть состряпанную старшиной транспортной роты. Пунцовый от гнева и от великой натуги, он недоуменно топорщил свои усы, видимо пораженный тем, что его бумажка не оказывает на сапера должного воздействия. Офицер был действительно неумолим: он пропускал только машины с боеприпасами и людьми. Напористый ездовой ошалело оглянулся вокруг и на минуту задумался -- видно, еще раз убедился в превосходстве техники над его повозкой: технику пропускали без всякой задержки...
Пинчук решил переправиться в другом месте, где по только что сооруженному мосту проходили танки. Этой переправой руководили саперы, с которыми у разведчиков была традиционная дружба. Вначале Петр хотел было переждать, пропустить вперед танки, но потом увидел, что им конца не будет -- один за другим они все выползали и выползали из сосновой рощи. Пришлось обратиться к командиру, руководившему переправой, и тот приткнул повозку Кузьмича между двумя машинами.
-- Смотри, сынок, не раздави! -- предупредил Кузьмич выглядывавшего из открытого люка щекастого и чумазого механика-водителя, скалившего в улыбке белозубый рот.
-- А ты гляди, дядя, как бы на пятку тебе не наступил!.. -- крикнул он старику.
-- Я уж и то...-- и Кузьмич хлестнул кобылу.
-- Ишь все як торопятся в наступление! Удержу нет! -- пробормотал Пинчук. Впрочем, он сам, как и все солдаты, хотел поскорее ступить на правый берег и мчаться вперед так, чтобы дух захватывало. Однако Пинчуку пришлось немного задержаться на берегу: надо было выяснить обстановку. Оставив разведчиков возле переправы, Петр пошел вперед.
Где-то совсем недалеко, за меловой горой, гудел бой. Непрерывно грохотали орудия. Туда то и дело направлялись наши штурмовики. У переправы, на правом берегу, сидели раненые бойцы. Сенька, как только миновали реку, подошел к ним.
-- Где это вас, ребята, так поцарапало? -- спросил он и, вдруг расщедрившись, предложил табачку. Расшитый Верой кисет, обойдя всех раненых, вернулся к нему опорожненным. Семен без сожаления упрятал его в карман.
-- Где, спрашиваешь? -- Боец помусолил папиросу, прикурил и не спеша ответил: -- Вон за той горой! Сопротивляется фашист. Отходит медленно, собака!.. Минометов да артиллерии у него там много!..
-- Аким, подойди сюда! -- позвал Сенька.-- Что ты опять задумался?.. Не горюй, может, прямо на твое село пойдем.
-- Нет, Семен, направление у нас другое.
-- Ничего, Аким! Все направления нас к Берлину ведут,-- сказал Ванин. Легкий ветер трепал его русый чуб, выглядывавший из-под пилотки.-- А потом этими же дорогами домой вернемся. Хорошо ведь, а?..
Аким подошел, хлопнул Сеньку по плечу и, улыбаясь, стал прислушиваться к разговору раненых. Глядя на их смуглые, обожженные солнцем и ветром, лишь немного омраченные болью лица и на непрерывное движение танковой массы, думая о Сенькиных словах, он вдруг почувствовал прилив светлой, освежающей душу радости и подумал, что подобное он уже испытал однажды при каких-то других обстоятельствах. В конце концов вспомнил, как и где это было. Еще до войны, вернувшись как-то из Харькова, он встретился с Наташей после долгой разлуки. Они гуляли тогда по степи до самого заката. Уходя, он оглянулся на подругу. Наташа стояла на прежнем месте, на одном уровне с уплывающим за горизонт солнцем. Ее светлые кудри, разметанные буйным степным ветром, пылали в красных закатных лучах, как костер. И вот тогда-то, ощутив праздник в своем сердце, Аким понял, как хорошо любить и быть любимым. И все радостное, счастливое в своей жизни он неизменно связывал с дорогим образом этой девушки.
"А сейчас, наверное, село уже освобождено. Как она? Где теперь?.." -подумал он с тревогой и легкой грустью.
Аким стоял у реки и всматривался в ее помутневшие воды, взбаламученные бомбами и снарядами. Вдоль всего берега, насколько охватывал глаз, виднелись грязно-желтые остовы немецких танков. Их было очень много. Такого количества разгромленных немецких машин Аким не видел со времен Сталинграда. Как стадо слонов, пригнанных на водопой, танки уткнулись длинными стволами в воду. Одни стояли на берегу, другие, словно разморенные жарой, по самые башни заползли в реку, и от них по воде расплывались маслянисто-фиолетовые пятна, третьи распластались на суше, расстелив позади себя порванные гусеницы.
Вернулся Пинчук и приказал Кузьмичу выбираться на дорогу. Петр узнал, где должен располагаться КП дивизии, и теперь направлялся туда.
Сенька и Аким пошли искать остальных бойцов роты.
В полдень они догнали разведчиков, двигавшихся впереди наступающих частей дивизии.
-- А знаете, товарищи, мы с Камушкиным побывали у деда Силантия. Не забыли старика? -- спросил Шахаев.
-- Что вы говорите? -- удивился Аким.-- Ну, что он, жив?
-- Жив!.. Стоит на дороге, встречает бойцов!
-- А старушка его жива?
-- Жива. Прослезилась даже, узнав меня.
-- А про мост не спрашивали?
-- Немцы его несколько раз пытались восстановить, но другие советские подрывники вновь сжигали. Старик привет вам всем передавал. Помнит хорошо, никого не забыл.
-- Да. Теперь он развернется. Небось уже свой инвентарь собирает.
Разведчики укрывались в подсолнухах, наблюдая за большим селением Терновая, откуда немцы яростно отстреливались. Но перед вечером они вдруг замолчали. Разведчики сейчас же обнаружили, что враг отходит. Сообщив об этом в штаб дивизии, вошли в село. Забежали в маленький домик, стоявший на западной окраине селения, у Харьковского шоссе. На глиняном полу, у самого порога, лежала молодая женщина, совершенно голая, с растрепанными волосами. В ее левой груди, под соском, чернело пулевое отверстие. Рядом с ней в луже крови лежало трое маленьких детей, очевидно сраженных одной короткой автоматной очередью.
Жестокость врага была настолько бессмысленной и чудовищной, что разведчики первое время стояли молча.
-- Дикари, дикари...-- сдавленным голосом сказал наконец Аким.-Дикари...-- повторял он одно это слово, так как другого в эту минуту придумать не мог.
-- А ты у них очки боялся взять! -- прохрипел Ванин.-- Эх-х!..
Аким промолчал. Только лицо его налилось кровью -- оно как-то вытянулось, непривычно построжало. Злорадное, ожесточенное чувство охватило Сеньку. Ему хотелось говорить обидное и грубое Акиму. Пусть слушает, так ему и надо! Жалельщик!.. Только не здесь скажет он ему эти слова. Не здесь!..
Разведчики вышли на улицу. Кое-где уже сбивались кучки людей, больше старики, женщины, дети. Они смотрели на дорогу, изрытую воронками от бомб, заваленную разбитыми немецкими машинами и повозками. Тихо переговаривались. Во дворе соседней хаты стояла женщина. Заметив разведчиков, она выронила из рук коромысло, закричала:
-- Боже ты мой!.. Родименькие!.. Никак, наши?!
-- Свои, свои, конечно!.. Что же соседку-то не похороните? -- спросил Марченко.
-- Ночью они ее... Я в погребе сидела. Слышала крик Аннушки... Что они сделали с ней?
-- Ладно. Потом сама увидишь. Принеси-ка попить.-- Его правая бровь над усыпанным светлыми крапинками коричневым глазом дергалась от нервного тика -- Марченко, видавший тысячи трупов, не мог, однако, переносить вида убитой женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37