Чудной язык. И нехороший. Что нехороший, это Краджес всем нутром чуял, вот только так загляделся на невиданное ранее диво: штаны на бабе, что не только к нутру не прислушался, а даже и обещанные Капитаном мурашки в ногах пропустил.
У него, у Капитана, узор на сабельных ножнах был точь-в-точь такой, как рисунок на шкуре деревянной змеи. Точь-в-точь, будто одной рукой сделанный…
* * *
Снова смутные вихри огня в глубине этих глаз –
И покой растворился в крови нескончаемых ран.
Я пытаюсь дозваться сквозь ночи холодный алмаз,
Но в ответ только ветер и снег, только лед и туман.
– Эфа… боги мои…
– Ты… живой! Я не…
– Я не могу поверить…
– Я не знала…
– Я не знал…
– Тарсграе… Йорик!
– Великая Тьма…
Они говорили, перебивая друг друга, и слова звучали бессмысленным бредом, но что они значат, слова? Бессмыслица! Звуки зароллаша, родной, почти забытый голос, знакомый запах, эмоциональный взрыв, предельная концентрация чувств…
Счастье!
Что в твоих волосах для меня затерялось, ответь?
Что в глазах твоих? Верно, не слезы, а мягкая ртуть.
Рвутся пальцы на струнах гитары, но что же мне петь,
Если снова над бездной веков пересекся наш путь?
– Мы так и будем… – смех такой, как будто он прорывается сквозь непрошеные слезы, но слез нет. Плакать – забытое искусство. – Мы так и будем с тобой?… Хоронить тебя, и снова видеть живым – это что, такое правило?
– Девочка моя, девочка… родная моя, любимая моя, боги…
Лицо чужое, но глаза – желтые, тигриные, яркие – это его глаза. Пусть сейчас они полны ошеломленным безумием, все равно – это его глаза на незнакомом, человеческом лице.
И повторять про себя, как самую главную молитву: Йорик, Йорик, Йорик… Твердить его имя, не отпускать его, не разжимать рук, пока не поверишь, наконец, что все по-настоящему. Что это правда, это он, здесь, живой.
– Я укушу тебя, – пробормотала она ему в шею, – я тебя сейчас укушу.
– Зачем?
– Не знаю.
Я хотел бы сложить для тебя благородную песнь,
Я бы сплел кружева из тончайших мелодий и слов –
Пыль серебряных зим и янтарное марево весен,
И сапфир летних гроз, и хрустальные блики цветов.
– Не надо, – выдохнул он, и сел на землю, по-прежнему прижимая ее к себе. – Не надо кусаться… Эфа. Или Тресса?
– Эфа. Или Тресса. Как хочешь. У меня здесь есть только мужское имя: Эрик Бийл…
– Так Серпенте – это прозвище?
– Ага. Змеиное прозвище. А как иначе?
И, казалось бы, ну что смешного в простых словах, однако оба рассмеялись, и поцеловались снова, деля смех на двоих. Поровну.
Ведь не петь для тебя – это пытка почище любви,
Но о чем же мне петь, если падают, тихо звеня,
Мои строки, как звезды по небу ночному? – Лови,
Загадай свою боль, если сможешь, и вспомни меня. Стихи Габриэля
«Серпенте» – это было единственное слово, которое понял лейтенант Краджес. Весь прочий диалог слился для него в набор шипящих и рычащих звуков, но знакомое имя словно бы добавило сил. Цепляясь руками за стол, лейтенант поднялся на непослушные ноги, и уже хотел окликнуть Капитана, как тот сам обернулся:
– Тебе нельзя вставать, дурень!
– Серпенте, – прохрипел Краджес, с трудом ворочая языком, – купец… был здесь. В ее одежде, – он кивнул на ухмыльнувшуюся бабу. Ухмылка была знакомой. Та самая ухмылка, от которой Краджеса охватывал обессиливающий страх. И сейчас лейтенант почувствовал, что его вновь начинает трясти. – С этим мечом, – продолжил он упрямо, – и браслет – его, купца.
– Не пугай его, – попросил Капитан, кончиками пальцев прикоснувшись к лицу чернявой ведьмы. – Сядь, – он взглянул на Краджеса, – а лучше ляг.
– Он всех убил, – закончил Краджес, и только потом сел. – Откуда она?
– Из Квириллы. Тебе снова нужна перевязка, лейтенант.
– Где Серпенте? Он всех убил…
– Да. Я понял. Посиди спокойно, – Капитан принялся разматывать наложенные купцом бинты.
Краджес дернулся, не от боли, а от злости. Да как же втолковать-то, что происходит что-то… жуткое что-то?!
За спиной Капитана неспешно поднялся на ноги высоченный мужик.
– …Ох, лясны дзед, – вырвалось у Краджеса, – да что ж это?! Капитан!
Ярни Хазак коротко оглянулся через плечо, и хмыкнул, продолжая перевязку:
– Полагаю, это ответ на твой вопрос, лейтенант. Ты спрашивал, где Серпенте.
– Это рагана Ведьма
, – Краджес обреченно закрыл глаза, – вы двое – оборотни. Что ты сделал с Капитаном, колдун?
…– Ты же не веришь в сказки, – услышал он почти сразу.
Оказалось, что нет, не сразу. Вновь открыв глаза, Краджес обнаружил себя все на той же поляне, но уже в компании двух других раненых. Их разместили со всем возможным удобством, поближе к кухонному очагу, под вновь сооруженным навесом, чтобы, если дождик зарядит, не капало. А в котле над огнем булькало, и пахло оттуда мясным.
– И в колдунов ты не веришь, – продолжил Капитан, сидя рядом с Краджесом на обрубке бревнышка. – Так зачем придумываешь всякую ерунду?
Поодаль Серпенте за каким-то гадом разбирал поленницу, перетаскивая дрова в центр поляны. Браслет-змея поблескивал у него на поясе, и, похоже, эту штуку уже пора было перестать называть браслетом.
– Это баба или мужик? – прямо спросил Краджес. И подумал, что вопрос глупый, потому что он же сам, своими глазами видел и бабу и мужика. И слышал. Своими ушами.
– И то и другое, – спокойно ответил Капитан.
Объяснил, называется. Краджес, конечно, знал, что когда-то люди такими и были. В стародавние времена, до того, как отец-Небо, рассердившись, не рассек их пополам своим мечом. Но теперь так не бывает, теперь или так, или так. Не вместе. И не по очереди.
– Лейтенант, – Капитан улыбнулся, – ты не думай, ты просто запомни, что я сказал. Серпенте Квирилльский и… Эфа – это один человек. Все. Больше тебе ничего знать не нужно.
Чибетка и Видлик, единственные бойцы Краджеса, пережившие ночную бойню, помалкивали, глядя на огонь под котлом. Им вопросов задавать не полагалось. Они были пришлые, обычные наемники, не такие, как Краджес, не гвардейцы воеводы. Но ясно было, что вопрос у них на языке вертелся тот же, что и у их командира.
– Он же всех убил, – напомнил лейтенант, – всех моих парней. С этим-то как быть? Ведь ни за что же, просто так взял и поубивал всех на хрен. А ты с ним… с ней…
– А я – с ней, – подтвердил Капитан. И обернулся к Серпенте. Тот уже сложил дрова в высокий, прямоугольный постамент, и сейчас набивал трубку, задумчиво разглядывая сооружение. Почувствовав устремленные на него взгляды, купец обернулся:
– Я слушаю, Йорик.
Ляд болотный! Он назвал Капитана так, как надо… Никто в Удентале не мог это толком выговорить, переделали в Ярни, так лучше на язык ложилось. Но он не Ярни, он этот самый Йорик и есть… И не Хазак, а, как-то, совсем не по-людски.
– Ты действительно без причины убил моих людей?
Серпенте покачал головой и, нахмурясь, принялся раскуривать трубку.
– Ас норт гр’апэнарт , Я не помню (заролл).
– пробормотал он, сделав первую затяжку. – Троих, пожалуй, да. Караульных… пока шел до его землянки, – Серпенте кивнул на Краджеса. – Его я точно хотел убить, а тех парней можно было и в живых оставить. Получилось наоборот. Остальные набежали, когда он выстрелил, сами стали стрелять, там уж, извини, мне выбирать не пришлось. К тому же, командор, я понятия не имел, что они – твои люди.
Выбирать не пришлось? У Краджеса дар речи пропал, как будто снова язык онемел. Купец брешет, не стесняясь живых свидетелей, так что ли? Выбирать ему не пришлось?! Да Краджес же своими глазами видел, как Серпенте преследовал тех, кто пытался убежать от него! Догонял и убивал. В него уже не стреляли, в него почти сразу перестали стрелять, начали разбегаться. И никто живым не ушел. Трое только и осталось из полутора десятков человек.
– Краджес, – негромко сказал Капитан, – я ни в чем не могу его обвинять. Не имею права. Он говорит неправду, но это ничего не меняет. Тебе ясно?
Ясно не было. Однако основную мысль лейтенант уловил: Серпенте отбрехался, не особенно даже заботясь о правдоподобии, а Капитан и не пытается делать вид, что верит. Обоих это устраивает, и трепыхаться бесполезно.
– Ты ведь не ждешь, что я извинюсь? – купец, будь он проклят, оказался вдруг рядом, наклонился, сочувственно заглянув в глаза.
– Де Фокс! – голос Капитана прозвучал очень резко. И слишком громко.
Серпенте выпрямился и отвернулся к сложенной поленнице.
– Я, кажется, просил не пугать его.
– Да, – сказал Серпенте.
И бес его разберет, что такого было в его голосе, но Краджес почему-то понял: купец чувствует себя виноватым.
За то, что напугал.
За убийство дюжины человек он себя корить и не думал.
* * *
Трупы де Фокс сложил поодаль от лагеря, прикрыл ветками, скорее для приличия, чем для того, чтобы спрятать. Во всяком случае, Йорик обнаружил тела еще во время первого обхода вокруг опустевшего лагеря.
Тогда он не стал приглядываться, но сейчас Эльрик разбросал ветки и листья, и мертвецы, изуродованные жуткими ранами, уставились на Йорика пустыми, вытаращенными глазами. Неприятное зрелище. Некоторые привыкают, а некоторые нет. Йорик был из вторых. К тому же нос его, пусть и не такой чуткий, как у шефанго, уловил идущий от тел запах. Четыре или пять часов… не настолько холодно здесь, чтобы мертвые не начали пахнуть. Хотя человек, наверное, еще долго ничего не почует.
Покусывая губу, капитан смотрел на трупы. Дюжина. Лицо каждого искажено гримасой не боли, а запредельного ужаса. И каждый убит одним ударом. Право слово, ему в первый же раз стоило поглядеть на них повнимательней, сразу стало бы ясно, что все погибли от рук одного убийцы… Зеш! Не убийцы, Йорик! Этого парня рядом нельзя называть убийцей даже в мыслях.
– Те трое, – заговорил де Фокс, – часовые…
– Ты знал, за что убить их, – Йорик поднял руку, предупреждая все объяснения, – знал и убил. Или ты решил, что я поверю, будто ты способен убивать без причины? Я должен был спросить, потому что Краджес ждал, что я спрошу.
– У него есть дар.
– Дар? – повторил Йорик, не уверенный, что понял правильно.
Зароллаш полон интонационных тонкостей, а он уже и не помнил, когда в последний раз слышал его. Тридцать лет назад?… Нет. Тогда они говорили на других языках.
– Осаммэш , – повторил Эльрик, тщательно выговаривая каждый звук. – Ну же, командор, я не знаю, как это будет на каком-нибудь из здешних наречий, у них и слов таких не придумано.
Определенно, под словом «дар» он имел в виду магический потенциал. Причем, не потенциал сам по себе, не просто запас энергии, с помощью которой можно создавать заклинания, а потенциал вкупе с талантом. И, конечно же, в «здешних наречиях» были эти слова. Но с древнейших времен люди привыкли произносить их со скепсисом или сомнением. Интонационные тонкости. Понятно, что де Фокса не устраивает ни одно из местных определений магии.
– Я так рад видеть тебя, – пробормотал Йорик.
– Фуреме вэсст ас ? Рад видеть меня? (заролл.)
– Эльрик взглянул на него сверху вниз, – ты это хочешь сказать? Взаимно.
Хорошо им, шефанго! Зароллаш позволяет высказать то, что действительно чувствуешь. Во всей полноте, ничего не упустив, и не исказив ни малейшего оттенка. Они так к этому привыкают, что даже на других языках говорят с чарующей эмоциональной точностью. И с легкостью улавливают малейшую фальшь в словах собеседника. Но чтобы уметь это, нужно родиться шефанго. Да, Йорик хотел бы сказать «фуреме вэсст…», но это в первые минуты встречи он, от волнения, заговорил на зароллаше с такой легкостью, будто на родном языке, а сейчас, когда способность думать вернулась, снова стал сомневаться. Он владел языком Ям Собаки в том объеме, который требовался для официальных переговоров и рапортов, раз и навсегда затвердив несколько необходимых интонаций, а здесь этого было явно недостаточно. Ошибиться же, выбрав неверный тон, очень не хотелось. Зароллаш – такая штука, неверно произнесенный комплимент может оказаться грубым ругательством. Ну, его к лешему…
Эльрик де Фокс
Вдвоем перетащить на сотню шагов двенадцать мертвых тел – та еще работенка. В первый раз я справился в одиночку, но это в запале: после двенадцати-то убийств, кто угодно разойдется. Йорик вот тоже разошелся – одной лишь магией перевернул тяжеленный стол там, на поляне. Для настоящего мага, конечно, не подвиг, а для командора, с его невеликим запасом сил – достижение.
Йорик… командор…
Что ж я волнуюсь-то так? Радуюсь, понятно почему, но волноваться пора бы уже перестать. Вот же он, живой, малость ошарашенный, ну так и я, наверное, не лучше выгляжу. Чего тебе больше, мастер Серпенте? С другой стороны, как мне не волноваться? Шутка ли, тридцать лет винить себя в убийстве, и вдруг узнать, что не убивал. Влюбиться и потерять любимого. И встретить вновь, когда нельзя было даже мечтать о встрече.
Романтика…
Я в него не влюблен. Я-Эльрик. Я его люблю, я им восхищаюсь… По привычке, появившейся еще в детстве. И он, командор Хасг, не сделал ничего, что заставило бы померкнуть героический ореол вокруг его образа. Я-Тресса, да, влюблена, как девочка, до сих пор, хотя стоило бы повзрослеть за тридцать-то лет.
Приятно видеть, что командор тоже не жалуется на память, и искренен в своих чувствах. Хотя, говоря по чести, мне, мне-Эльрику, всегда казалось, что наша с ним любовь – это просто романтика войны. Стрессовая ситуация, постоянная опасность, смерть со всех сторон, как тут не влюбиться? Было бы в кого. Ну, Йорик и нашел в кого. А я-Тресса, как уже было сказано, влюбилась еще в детском возрасте. В Йорика Хасга многие влюблялись: он герой, и судьба у него нелегкая – самый тот объект для первого, романтического чувства.
Вру… вот прямо сейчас, и сам себе, что обидно. Тогда, тридцать лет назад, мне было шестнадцать. И я еще не успел поумнеть настолько, чтобы самому себе в душу гадить. Тогда я верил, да. Потом перестал. После того, как убил всех, включая Йорика. Каждый защищается от себя, как умеет, я умею хорошо, только и всего.
А он уверен в том, что я не убийца, и это приятно. Только уверенность эта может выйти боком, и мне и Йорику. У меня был повод убить его людей, все так, но… это был всего лишь повод. Я мог не убивать. Точнее, мог бы не убивать, если бы Краджес не выпустил на волю мой меч, драгоценный, волшебный клинок, который очень уж любит кровушку. Да уж, вот и думай теперь, Эльрик, как бы так помягче сообщить Йорику, что ты потенциально опасен для окружающих.
Хм… Как будто Йорик, после уничтожения того проклятого Острова, сам об этом не знает!
* * *
– Дрова сухие, – де Фокс уложил на поленницу последний труп, повел плечами, разминая затекшие мышцы. Потом достал из кошелька пригоршню блестящих камешков и взглянул на Йорка: – нужны? Это из здешней захоронки. Строго говоря, твоя добыча, но я их успел присвоить.
– Право сильного? – Йорик взял самоцветы, пересыпал из ладони в ладонь.
– Что-то вроде, – Эльрик сморщил нос.
Эта гримаса так ярко напомнила Эфу, что Йорик почувствовал холодок внутри. Да что ж с ним такое делается? Эльрик – это Эфа. Эфа – это Эльрик. Хасг, Злы Злы – мелкая домовая нечисть
тебе приснись, это ж азы общения с шефанго!
– Хорошие камушки, – де Фокс не заметил его замешательства. Или сделал вид, что не заметил. – Хорошие, но ничего особенного. В Гиени на Рыженьской ярмарке можно и получше купить. Право ушлого, скорее уж. Я же захоронку нашел, а не взял в бою.
– Ты хочешь, чтобы я разжег огонь?
– Это твои люди, командор. Все они анласиты. Наверное, будет правильно, если ты сам их похоронишь.
Йорик молча кивнул. Он очень много лет прожил среди шефанго, он знал их обычаи, он, вроде бы, даже научился понимать этих странных нелюдей… Но вот этого шефанго он увидел сегодня впервые. Невероятно, но это так, за все время жизни на Острове, Эфа ни разу при нем не становилась мужчиной. И сейчас Йорик чувствовал себя странно. Слишком хорошо, слишком близко знал он женскую ипостась этого серьезного, не по-хорошему задумчивого парня. Шефанго утверждают, что у них одна личность, независимо от того, какого они пола, так оно, наверное, и есть, и все-таки, глядя на Эльрика почему-то жутко оказалось вспомнить Трессу. Эфу. Смешную и юную, опасную, наивную, такую любимую… Нет, лучше не вспоминать.
А в камешках, плохих или хороших, не важно, была сила, которой мог воспользоваться маг, даже такой слабый маг, как Йорик Хасг. Пяти самоцветов, с учетом того, что дрова действительно сухие, хватит, чтобы разжечь похоронный огонь. Такое пламя сожрет трупы чисто и быстро, без мерзкой вони, почти без дыма.
Йорик разложил камни по углам костровища. Один оставил себе, а остальные протянул де Фоксу. Тот не удивился. Ссыпал самоцветы обратно в кошель, и отошел в сторонку.
Сосредоточившись на камешке в руках, Йорик прикоснулся к силе, запертой в полупрозрачной глубине, почувствовал ее ток, и сжал пальцы.
1 2 3 4 5 6
У него, у Капитана, узор на сабельных ножнах был точь-в-точь такой, как рисунок на шкуре деревянной змеи. Точь-в-точь, будто одной рукой сделанный…
* * *
Снова смутные вихри огня в глубине этих глаз –
И покой растворился в крови нескончаемых ран.
Я пытаюсь дозваться сквозь ночи холодный алмаз,
Но в ответ только ветер и снег, только лед и туман.
– Эфа… боги мои…
– Ты… живой! Я не…
– Я не могу поверить…
– Я не знала…
– Я не знал…
– Тарсграе… Йорик!
– Великая Тьма…
Они говорили, перебивая друг друга, и слова звучали бессмысленным бредом, но что они значат, слова? Бессмыслица! Звуки зароллаша, родной, почти забытый голос, знакомый запах, эмоциональный взрыв, предельная концентрация чувств…
Счастье!
Что в твоих волосах для меня затерялось, ответь?
Что в глазах твоих? Верно, не слезы, а мягкая ртуть.
Рвутся пальцы на струнах гитары, но что же мне петь,
Если снова над бездной веков пересекся наш путь?
– Мы так и будем… – смех такой, как будто он прорывается сквозь непрошеные слезы, но слез нет. Плакать – забытое искусство. – Мы так и будем с тобой?… Хоронить тебя, и снова видеть живым – это что, такое правило?
– Девочка моя, девочка… родная моя, любимая моя, боги…
Лицо чужое, но глаза – желтые, тигриные, яркие – это его глаза. Пусть сейчас они полны ошеломленным безумием, все равно – это его глаза на незнакомом, человеческом лице.
И повторять про себя, как самую главную молитву: Йорик, Йорик, Йорик… Твердить его имя, не отпускать его, не разжимать рук, пока не поверишь, наконец, что все по-настоящему. Что это правда, это он, здесь, живой.
– Я укушу тебя, – пробормотала она ему в шею, – я тебя сейчас укушу.
– Зачем?
– Не знаю.
Я хотел бы сложить для тебя благородную песнь,
Я бы сплел кружева из тончайших мелодий и слов –
Пыль серебряных зим и янтарное марево весен,
И сапфир летних гроз, и хрустальные блики цветов.
– Не надо, – выдохнул он, и сел на землю, по-прежнему прижимая ее к себе. – Не надо кусаться… Эфа. Или Тресса?
– Эфа. Или Тресса. Как хочешь. У меня здесь есть только мужское имя: Эрик Бийл…
– Так Серпенте – это прозвище?
– Ага. Змеиное прозвище. А как иначе?
И, казалось бы, ну что смешного в простых словах, однако оба рассмеялись, и поцеловались снова, деля смех на двоих. Поровну.
Ведь не петь для тебя – это пытка почище любви,
Но о чем же мне петь, если падают, тихо звеня,
Мои строки, как звезды по небу ночному? – Лови,
Загадай свою боль, если сможешь, и вспомни меня. Стихи Габриэля
«Серпенте» – это было единственное слово, которое понял лейтенант Краджес. Весь прочий диалог слился для него в набор шипящих и рычащих звуков, но знакомое имя словно бы добавило сил. Цепляясь руками за стол, лейтенант поднялся на непослушные ноги, и уже хотел окликнуть Капитана, как тот сам обернулся:
– Тебе нельзя вставать, дурень!
– Серпенте, – прохрипел Краджес, с трудом ворочая языком, – купец… был здесь. В ее одежде, – он кивнул на ухмыльнувшуюся бабу. Ухмылка была знакомой. Та самая ухмылка, от которой Краджеса охватывал обессиливающий страх. И сейчас лейтенант почувствовал, что его вновь начинает трясти. – С этим мечом, – продолжил он упрямо, – и браслет – его, купца.
– Не пугай его, – попросил Капитан, кончиками пальцев прикоснувшись к лицу чернявой ведьмы. – Сядь, – он взглянул на Краджеса, – а лучше ляг.
– Он всех убил, – закончил Краджес, и только потом сел. – Откуда она?
– Из Квириллы. Тебе снова нужна перевязка, лейтенант.
– Где Серпенте? Он всех убил…
– Да. Я понял. Посиди спокойно, – Капитан принялся разматывать наложенные купцом бинты.
Краджес дернулся, не от боли, а от злости. Да как же втолковать-то, что происходит что-то… жуткое что-то?!
За спиной Капитана неспешно поднялся на ноги высоченный мужик.
– …Ох, лясны дзед, – вырвалось у Краджеса, – да что ж это?! Капитан!
Ярни Хазак коротко оглянулся через плечо, и хмыкнул, продолжая перевязку:
– Полагаю, это ответ на твой вопрос, лейтенант. Ты спрашивал, где Серпенте.
– Это рагана Ведьма
, – Краджес обреченно закрыл глаза, – вы двое – оборотни. Что ты сделал с Капитаном, колдун?
…– Ты же не веришь в сказки, – услышал он почти сразу.
Оказалось, что нет, не сразу. Вновь открыв глаза, Краджес обнаружил себя все на той же поляне, но уже в компании двух других раненых. Их разместили со всем возможным удобством, поближе к кухонному очагу, под вновь сооруженным навесом, чтобы, если дождик зарядит, не капало. А в котле над огнем булькало, и пахло оттуда мясным.
– И в колдунов ты не веришь, – продолжил Капитан, сидя рядом с Краджесом на обрубке бревнышка. – Так зачем придумываешь всякую ерунду?
Поодаль Серпенте за каким-то гадом разбирал поленницу, перетаскивая дрова в центр поляны. Браслет-змея поблескивал у него на поясе, и, похоже, эту штуку уже пора было перестать называть браслетом.
– Это баба или мужик? – прямо спросил Краджес. И подумал, что вопрос глупый, потому что он же сам, своими глазами видел и бабу и мужика. И слышал. Своими ушами.
– И то и другое, – спокойно ответил Капитан.
Объяснил, называется. Краджес, конечно, знал, что когда-то люди такими и были. В стародавние времена, до того, как отец-Небо, рассердившись, не рассек их пополам своим мечом. Но теперь так не бывает, теперь или так, или так. Не вместе. И не по очереди.
– Лейтенант, – Капитан улыбнулся, – ты не думай, ты просто запомни, что я сказал. Серпенте Квирилльский и… Эфа – это один человек. Все. Больше тебе ничего знать не нужно.
Чибетка и Видлик, единственные бойцы Краджеса, пережившие ночную бойню, помалкивали, глядя на огонь под котлом. Им вопросов задавать не полагалось. Они были пришлые, обычные наемники, не такие, как Краджес, не гвардейцы воеводы. Но ясно было, что вопрос у них на языке вертелся тот же, что и у их командира.
– Он же всех убил, – напомнил лейтенант, – всех моих парней. С этим-то как быть? Ведь ни за что же, просто так взял и поубивал всех на хрен. А ты с ним… с ней…
– А я – с ней, – подтвердил Капитан. И обернулся к Серпенте. Тот уже сложил дрова в высокий, прямоугольный постамент, и сейчас набивал трубку, задумчиво разглядывая сооружение. Почувствовав устремленные на него взгляды, купец обернулся:
– Я слушаю, Йорик.
Ляд болотный! Он назвал Капитана так, как надо… Никто в Удентале не мог это толком выговорить, переделали в Ярни, так лучше на язык ложилось. Но он не Ярни, он этот самый Йорик и есть… И не Хазак, а, как-то, совсем не по-людски.
– Ты действительно без причины убил моих людей?
Серпенте покачал головой и, нахмурясь, принялся раскуривать трубку.
– Ас норт гр’апэнарт , Я не помню (заролл).
– пробормотал он, сделав первую затяжку. – Троих, пожалуй, да. Караульных… пока шел до его землянки, – Серпенте кивнул на Краджеса. – Его я точно хотел убить, а тех парней можно было и в живых оставить. Получилось наоборот. Остальные набежали, когда он выстрелил, сами стали стрелять, там уж, извини, мне выбирать не пришлось. К тому же, командор, я понятия не имел, что они – твои люди.
Выбирать не пришлось? У Краджеса дар речи пропал, как будто снова язык онемел. Купец брешет, не стесняясь живых свидетелей, так что ли? Выбирать ему не пришлось?! Да Краджес же своими глазами видел, как Серпенте преследовал тех, кто пытался убежать от него! Догонял и убивал. В него уже не стреляли, в него почти сразу перестали стрелять, начали разбегаться. И никто живым не ушел. Трое только и осталось из полутора десятков человек.
– Краджес, – негромко сказал Капитан, – я ни в чем не могу его обвинять. Не имею права. Он говорит неправду, но это ничего не меняет. Тебе ясно?
Ясно не было. Однако основную мысль лейтенант уловил: Серпенте отбрехался, не особенно даже заботясь о правдоподобии, а Капитан и не пытается делать вид, что верит. Обоих это устраивает, и трепыхаться бесполезно.
– Ты ведь не ждешь, что я извинюсь? – купец, будь он проклят, оказался вдруг рядом, наклонился, сочувственно заглянув в глаза.
– Де Фокс! – голос Капитана прозвучал очень резко. И слишком громко.
Серпенте выпрямился и отвернулся к сложенной поленнице.
– Я, кажется, просил не пугать его.
– Да, – сказал Серпенте.
И бес его разберет, что такого было в его голосе, но Краджес почему-то понял: купец чувствует себя виноватым.
За то, что напугал.
За убийство дюжины человек он себя корить и не думал.
* * *
Трупы де Фокс сложил поодаль от лагеря, прикрыл ветками, скорее для приличия, чем для того, чтобы спрятать. Во всяком случае, Йорик обнаружил тела еще во время первого обхода вокруг опустевшего лагеря.
Тогда он не стал приглядываться, но сейчас Эльрик разбросал ветки и листья, и мертвецы, изуродованные жуткими ранами, уставились на Йорика пустыми, вытаращенными глазами. Неприятное зрелище. Некоторые привыкают, а некоторые нет. Йорик был из вторых. К тому же нос его, пусть и не такой чуткий, как у шефанго, уловил идущий от тел запах. Четыре или пять часов… не настолько холодно здесь, чтобы мертвые не начали пахнуть. Хотя человек, наверное, еще долго ничего не почует.
Покусывая губу, капитан смотрел на трупы. Дюжина. Лицо каждого искажено гримасой не боли, а запредельного ужаса. И каждый убит одним ударом. Право слово, ему в первый же раз стоило поглядеть на них повнимательней, сразу стало бы ясно, что все погибли от рук одного убийцы… Зеш! Не убийцы, Йорик! Этого парня рядом нельзя называть убийцей даже в мыслях.
– Те трое, – заговорил де Фокс, – часовые…
– Ты знал, за что убить их, – Йорик поднял руку, предупреждая все объяснения, – знал и убил. Или ты решил, что я поверю, будто ты способен убивать без причины? Я должен был спросить, потому что Краджес ждал, что я спрошу.
– У него есть дар.
– Дар? – повторил Йорик, не уверенный, что понял правильно.
Зароллаш полон интонационных тонкостей, а он уже и не помнил, когда в последний раз слышал его. Тридцать лет назад?… Нет. Тогда они говорили на других языках.
– Осаммэш , – повторил Эльрик, тщательно выговаривая каждый звук. – Ну же, командор, я не знаю, как это будет на каком-нибудь из здешних наречий, у них и слов таких не придумано.
Определенно, под словом «дар» он имел в виду магический потенциал. Причем, не потенциал сам по себе, не просто запас энергии, с помощью которой можно создавать заклинания, а потенциал вкупе с талантом. И, конечно же, в «здешних наречиях» были эти слова. Но с древнейших времен люди привыкли произносить их со скепсисом или сомнением. Интонационные тонкости. Понятно, что де Фокса не устраивает ни одно из местных определений магии.
– Я так рад видеть тебя, – пробормотал Йорик.
– Фуреме вэсст ас ? Рад видеть меня? (заролл.)
– Эльрик взглянул на него сверху вниз, – ты это хочешь сказать? Взаимно.
Хорошо им, шефанго! Зароллаш позволяет высказать то, что действительно чувствуешь. Во всей полноте, ничего не упустив, и не исказив ни малейшего оттенка. Они так к этому привыкают, что даже на других языках говорят с чарующей эмоциональной точностью. И с легкостью улавливают малейшую фальшь в словах собеседника. Но чтобы уметь это, нужно родиться шефанго. Да, Йорик хотел бы сказать «фуреме вэсст…», но это в первые минуты встречи он, от волнения, заговорил на зароллаше с такой легкостью, будто на родном языке, а сейчас, когда способность думать вернулась, снова стал сомневаться. Он владел языком Ям Собаки в том объеме, который требовался для официальных переговоров и рапортов, раз и навсегда затвердив несколько необходимых интонаций, а здесь этого было явно недостаточно. Ошибиться же, выбрав неверный тон, очень не хотелось. Зароллаш – такая штука, неверно произнесенный комплимент может оказаться грубым ругательством. Ну, его к лешему…
Эльрик де Фокс
Вдвоем перетащить на сотню шагов двенадцать мертвых тел – та еще работенка. В первый раз я справился в одиночку, но это в запале: после двенадцати-то убийств, кто угодно разойдется. Йорик вот тоже разошелся – одной лишь магией перевернул тяжеленный стол там, на поляне. Для настоящего мага, конечно, не подвиг, а для командора, с его невеликим запасом сил – достижение.
Йорик… командор…
Что ж я волнуюсь-то так? Радуюсь, понятно почему, но волноваться пора бы уже перестать. Вот же он, живой, малость ошарашенный, ну так и я, наверное, не лучше выгляжу. Чего тебе больше, мастер Серпенте? С другой стороны, как мне не волноваться? Шутка ли, тридцать лет винить себя в убийстве, и вдруг узнать, что не убивал. Влюбиться и потерять любимого. И встретить вновь, когда нельзя было даже мечтать о встрече.
Романтика…
Я в него не влюблен. Я-Эльрик. Я его люблю, я им восхищаюсь… По привычке, появившейся еще в детстве. И он, командор Хасг, не сделал ничего, что заставило бы померкнуть героический ореол вокруг его образа. Я-Тресса, да, влюблена, как девочка, до сих пор, хотя стоило бы повзрослеть за тридцать-то лет.
Приятно видеть, что командор тоже не жалуется на память, и искренен в своих чувствах. Хотя, говоря по чести, мне, мне-Эльрику, всегда казалось, что наша с ним любовь – это просто романтика войны. Стрессовая ситуация, постоянная опасность, смерть со всех сторон, как тут не влюбиться? Было бы в кого. Ну, Йорик и нашел в кого. А я-Тресса, как уже было сказано, влюбилась еще в детском возрасте. В Йорика Хасга многие влюблялись: он герой, и судьба у него нелегкая – самый тот объект для первого, романтического чувства.
Вру… вот прямо сейчас, и сам себе, что обидно. Тогда, тридцать лет назад, мне было шестнадцать. И я еще не успел поумнеть настолько, чтобы самому себе в душу гадить. Тогда я верил, да. Потом перестал. После того, как убил всех, включая Йорика. Каждый защищается от себя, как умеет, я умею хорошо, только и всего.
А он уверен в том, что я не убийца, и это приятно. Только уверенность эта может выйти боком, и мне и Йорику. У меня был повод убить его людей, все так, но… это был всего лишь повод. Я мог не убивать. Точнее, мог бы не убивать, если бы Краджес не выпустил на волю мой меч, драгоценный, волшебный клинок, который очень уж любит кровушку. Да уж, вот и думай теперь, Эльрик, как бы так помягче сообщить Йорику, что ты потенциально опасен для окружающих.
Хм… Как будто Йорик, после уничтожения того проклятого Острова, сам об этом не знает!
* * *
– Дрова сухие, – де Фокс уложил на поленницу последний труп, повел плечами, разминая затекшие мышцы. Потом достал из кошелька пригоршню блестящих камешков и взглянул на Йорка: – нужны? Это из здешней захоронки. Строго говоря, твоя добыча, но я их успел присвоить.
– Право сильного? – Йорик взял самоцветы, пересыпал из ладони в ладонь.
– Что-то вроде, – Эльрик сморщил нос.
Эта гримаса так ярко напомнила Эфу, что Йорик почувствовал холодок внутри. Да что ж с ним такое делается? Эльрик – это Эфа. Эфа – это Эльрик. Хасг, Злы Злы – мелкая домовая нечисть
тебе приснись, это ж азы общения с шефанго!
– Хорошие камушки, – де Фокс не заметил его замешательства. Или сделал вид, что не заметил. – Хорошие, но ничего особенного. В Гиени на Рыженьской ярмарке можно и получше купить. Право ушлого, скорее уж. Я же захоронку нашел, а не взял в бою.
– Ты хочешь, чтобы я разжег огонь?
– Это твои люди, командор. Все они анласиты. Наверное, будет правильно, если ты сам их похоронишь.
Йорик молча кивнул. Он очень много лет прожил среди шефанго, он знал их обычаи, он, вроде бы, даже научился понимать этих странных нелюдей… Но вот этого шефанго он увидел сегодня впервые. Невероятно, но это так, за все время жизни на Острове, Эфа ни разу при нем не становилась мужчиной. И сейчас Йорик чувствовал себя странно. Слишком хорошо, слишком близко знал он женскую ипостась этого серьезного, не по-хорошему задумчивого парня. Шефанго утверждают, что у них одна личность, независимо от того, какого они пола, так оно, наверное, и есть, и все-таки, глядя на Эльрика почему-то жутко оказалось вспомнить Трессу. Эфу. Смешную и юную, опасную, наивную, такую любимую… Нет, лучше не вспоминать.
А в камешках, плохих или хороших, не важно, была сила, которой мог воспользоваться маг, даже такой слабый маг, как Йорик Хасг. Пяти самоцветов, с учетом того, что дрова действительно сухие, хватит, чтобы разжечь похоронный огонь. Такое пламя сожрет трупы чисто и быстро, без мерзкой вони, почти без дыма.
Йорик разложил камни по углам костровища. Один оставил себе, а остальные протянул де Фоксу. Тот не удивился. Ссыпал самоцветы обратно в кошель, и отошел в сторонку.
Сосредоточившись на камешке в руках, Йорик прикоснулся к силе, запертой в полупрозрачной глубине, почувствовал ее ток, и сжал пальцы.
1 2 3 4 5 6