А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

– Среди тех, у кого есть дома, семьи, дети… ты впитываешь человеческое, как губка, и будет гораздо лучше, если ты освоишься на Гвардейской улице, чем в казармах, среди парней, которые живут от войны до войны.
В казарменной жизни Тира устраивало все. Казармы были обычным многоквартирным домом, комфортным, с хорошей звукоизоляцией, под завязку набитым эмоциями, среди которых хватало отрицательных. В городе не найти уединения, значит, и искать не надо, а надо, наоборот, выбирать места наибольшего скопления людей. Превращать минусы в плюсы.
Граф так не считает.
– Слушаюсь, ваше сиятельство, – безразлично ответил Тир.
Фон Геллет что, хочет сделать из него человека? Но он ведь и так достаточно хорошо притворяется человеком, будучи на земле. И при всем желании не сможет притворяться, поднимаясь в небо. Точнее, сможет – он все сможет. Но не станет.

Когда фон Геллет пообещал, что будет защищать его, настороженность превратилась в страх. Совершенно немотивированный, а потому не имеющий права быть.
Тир ненавидел немотивированные эмоции, так что бояться перестал. Опасаться – продолжил. И приложил немало усилий к тому, чтобы навести порядок в чувствах, согласовать их со здравым смыслом и удалить все, что не согласовывалось.
В конце концов он пришел к выводу, что на этой планете весьма осмотрительно опасается всех, кто демонстрирует сверхчеловеческие возможности, не являясь при этом ни магом, ни Грэем И’Слэхом. Возможности магов, кстати, были в пределах человеческих, просто в Саэти эти пределы были несколько шире, нежели на Земле. А вот возможности Эрика фон Геллета в рамки не укладывались. Значит, от него можно и нужно было ожидать неприятностей просто потому, что он был способен эти неприятности устроить.
Пока, правда, граф обещал защиту. Но какова цена его обещаниям?
Это только предстояло выяснить. Пока все складывалось неплохо. Даже, пожалуй, хорошо. Тир поднимался в небо и забывал о настороженности, и жалел о том, что не может остаться в небе навсегда, потому что, когда он возвращался на землю, опасения и тревога уже ждали его. Они еще и сил набирались за то время, пока он летал. Покидая машину, он ругал себя за то, что позволил себе расслабиться. Справедливо ругал, но что делать, если, оказавшись с фон Геллетом в небе, Тир просто не мог поверить, что тот однажды захочет убить.
Оказавшись на земле, он знал, что рано или поздно погибнет от руки графа или по его приказу.
Если только раньше не сбежит.

ГЛАВА 5

Сила Стаи в том, что живет Волком, сила Волка – родная Стая.
Редьярд Киплинг



Графство Геллет. Рогер. Месяц даркаш

Теперь их было пятеро. Эрик, Хонален, Тир, Гейрманд и Мал.
Точнее, Эрик, Падре, Суслик, Риттер и… Мал. Да, у последнего из оказавшихся в «Стае Эрика» пилотов имя было такое, что никакого прозвища не надо.
Падре стал Падре с легкой руки Тира, как и Гейрманд, которому понравилось, как звучит чужеземное слово «риттер». Тира прозвал Сусликом Казимир. Прозвал по злобе, обидевшись на что-то, с его точки зрения оскорбительное. Но Тир пришел от прозвища в восторг. Это было то, что нужно. Не опасно, не угрожающе, не серьезно, и вызывало насмешку, а не страх. Идеальное имя для идеально безопасного, самого безобидного существа в Саэти.
Гейрманд – рыцарь ордена Реска, боевой пилот с дипломом лонгвийской Летной академии, был временно переведен в войска графа фон Геллета, в знак укрепления дружеских отношений между христианским рыцарством и полуязыческим Геллетом. Высокий голубоглазый блондин с худым лицом, квадратной челюстью и ледяным от высокомерия взглядом. Тир таких людей видел раньше только в кино. Про войну. В роли офицеров СС. На киношного эсэсовца Гейрманд походил, даже когда был в непритязательном повседневном обмундировании. А уж когда он надевал серую с серебром парадную форму геллетских ВВС, Тир начинал остро ощущать свою азиатчину и постоянно напоминал себе, что нацисты истребляли евреев, а не монголов, так что бояться нечего.
Священником Гейрманд, разумеется, не был – какой из военного священник? – но он был ресканцем до мозга костей.
Хонален, то ли в силу корпоративной конкуренции, то ли из личных соображений, высказывал сомнения по поводу наличия у славных рыцарей иного мозга, кроме костного. Гейрманд, сдержанный и суровый, на подначки не реагировал. Он считал, что Хонален переживает по поводу однажды сделанного выбора между Богом и небом, и, полагая себя в заранее выигрышном положении – ему-то выбирать не пришлось, – в словесные дуэли не вступал.
В небе же рыцарь и бывший поп гоняли друг друга в хвост и гриву, к изумлению большинства гвардейцев. Эрик, впрочем, считал, что такие показательные бои идут зрителям на пользу. Посмотрят-посмотрят, глядишь, и научатся чему-нибудь.

Мал был радзимом родом из какого-то села, ужасной дыры, не отмеченной, наверное, ни на одной карте. Был он большим, даже очень большим, в росте почти не уступая Эрику, а в сложении – Падре. И был он на удивление добродушным, уступчивым, даже, пожалуй, мягким. Мал и в небе оставался таким же. Идеальный ведомый, идеальный исполнитель… идеальный пилот. Когда нужно было проявить инициативу, Мал мгновенно принимал решения, отдавал команды, выбирал оптимальную тактику. Как только такая необходимость пропадала, он тут же снова находил того, кто скажет ему, что делать.
Тиру казалось, что на земле Мал чувствует себя хуже, чем в небе, не только потому, что они – все пятеро – созданы были для того, чтобы летать, но и потому, что во внеслужебное время Мал был сам себе хозяином. В условиях большого города, постоянного напряжения, множества людей, с которыми приходилось общаться по самым разным поводам, этот деревенский парняга просто-напросто терялся, а ведущего на земле у него не было.
– Жениться ему надо, – постановила Матушка.
– На тебе, разве что, – возразил Падре, – а ты давно уж замужем.
– Не смущайте труженика села. – Тир с удовольствием смотрел, как Мал заливается румянцем. – Падре, ты не прав, ему нужна женщина тихая и уступчивая.
Матушка – жена гвардии лейтенанта Шельца, ветерана войны за Геллет, была матерью пятерых детей и хозяйкой Гвардейской улицы. Матушку уважали, и она воспринимала это как должное. Сослуживцев мужа она считала созданиями неразумными и слишком юными, чтобы без помощи и поддержки выживать в этом сложном мире. Ей было тридцать пять. Большинству гвардейцев – чуть за двадцать. Так что Матушку можно было понять. А учитывая ее харизму, с Матушкой трудно было спорить.
Тир на ее примере впервые наблюдал харизматичную женщину, не ушедшую в политику или в шоу-бизнес. Он представлял себе, как она могла бы умирать, и предполагал, что ощущения от ее смерти и ее посмертный дар были бы для него новыми. Женщин-политиков убивать доводилось. Звезд шоу-бизнеса – тоже. А вот такими, как Матушка, не пытающимися сделать из себя что-то большее, чем есть в действительности, он раньше не интересовался. Зря. Теперь уже не попробуешь, какова она на вкус.
Матушка быстро и ненавязчиво взяла Стаю под свое крыло. Четверку избранных, царствующих в небе и не находящих себя на земле.
Они не возражали. Мал, тот вообще был признателен. Да и Тир признавал, что такая опека полезна, хотя бы потому, что Матушка легко взяла на себя немалую часть забот об их домах, их общественном статусе и вообще об их жизни. Она нашла им прислугу. Она объяснила прислуге правила поведения. Она провела воспитательные беседы со всеми обслуживающими Гвардейскую улицу торговцами. Да что там говорить, она однажды вытащила Падре из «холодной», куда тот угодил за учиненный в центре города пьяный дебош.
Показательно то, что на выходе из участка Матушка и зеленый от стыда Падре столкнулись с Риттером, который с решительным видом вылезал из своей машины. На прямой вопрос госпожи Шельц пойманный врасплох ресканец ответил, что явился спасать Падре. Уже на следующее утро он отрицал сам факт пребывания возле участка и уж тем более причину, приведшую его к стенам узилища, где заточен был страждущий однополчанин. Но было поздно. Матушка не молчала, всем желающим рассказывая о дружбе и взаимовыручке, царящей в Стае, не забывая, правда, упомянуть, что «дети, они и есть дети».

– Да всем вам, обалдуям, хозяек в дом надо, – Матушка была настроена сурово, – а то вы ж только и знаете, что по небу шлындраете. Скоро леталки свои в постель потащите вместо баб.
Падре загоготал и толкнул Тира в плечо:
– Кто-то так и делает. Покайся, сыне!
– Вот еще, – фыркнул Тир, – у нас все по согласию.

Свою машину он назвал Блудницей. Раз уж он Черный и носит имя Зверь, так почему не продолжить в том же духе? Большинство пилотов говорили о машинах в женском роде, это было естественно, но дать имя додумался только Тир. С учетом его равнодушия к женщинам насчет них с Блудницей немедленно начали бродить слухи разной степени непристойности.
И разной степени серьезности.
Падре иногда развлекал всю Стаю, цитируя наиболее шокирующие подробности, и Эрик удивлялся полету человеческой фантазии, а Риттер – тому, что на полет фантазии людей подвигают только самые низменные материи.
Тир не удивлялся ничему. Он наблюдал, как они четверо отделяются от остальных гвардейцев, не отдаляются, а становятся чем-то резко отличным от большинства.
В Стае додумались смыть с болидов боевую раскраску: изрыгающих пламя драконов, акульи морды и прочие инфернальные узоры. Бело-зеленые, казалось бы, неброские цвета Геллета резко выделили их болиды из сорока с лишним разрисованных гвардейских машин.
Вроде бы мелочь. Но мелочь многозначительная. Они начинали понимать свою особость. То, что было очевидно для Тира и для Эрика, то, чего долго не мог понять Падре, принятию чего до сих пор сопротивлялись Мал и Риттер.
И Казимир.
Рядовой гвардеец Казимир Мелецкий, обнаруживший, что Тир отличается от обычных людей гораздо сильнее, чем он, сын дракона. Обнаруживший, что теперь Тир нуждается в нем гораздо меньше, чем раньше.

Эрик выделял и Казимира. Считал его отличным пилотом и в скором будущем намеревался сделать командиром эскадрильи, уравняв, таким образом, с ветеранами двух войн. Казимира выделяла и Стая. Он был другом Тира. Он – что греха таить – не раз выручал всех четверых, когда случались стычки с Железяками. Он порой жеманничал, порой важничал, иногда дулся и обижался, но только он был в состоянии научить Мала, как вести себя в обществе.
Он хотел попасть в Стаю, молчал об этом, может быть, сам еще толком не понимал, чего же хочет.
Тир понимал. Но Тира желания Казимира Мелецкого не беспокоили.
Он знал, разумеется, что его мнение в вопросе выбора людей значения не имеет…
Знал вплоть до той минуты, пока Эрик не спросил его, есть ли у Казимира шансы попасть в Стаю.
Тир сказал, что шансов нет. И добавил, что их никогда не будет. И еще добавил в конце «ваше сиятельство», с удовольствием наблюдая за всплеском эмоций графа фон Геллета.
Он высказал свое мнение, и мнение это было не только честным, но и правильным. Единственно верным.
Стая была чем-то… особенным. Даже для него, убийцы, людоеда и вообще демона. Стая была настоящей. В ней обходились без масок и терпели Тира такого, какой он есть. Убийцу, людоеда и вообще демона.
Казимир не умел летать, он стал бы фальшивой нотой. А Тир, сам становившийся фальшивкой в тот самый момент, когда спускался с неба на землю, в небе фальши не терпел.
Впрочем, на его взгляд, князь Мелецкий и так неплохо устроился. Эрик принимал во внимание титул Казимира и его происхождение. Кровь есть кровь. Даже для ВВС, где летали все, начиная с лейтенантов и заканчивая маршалами, и субординация соблюдалась лишь на уровне выполнения приказов, особое положение князя Мелецкого, уравнивающее его с приближенными графа, с правящей верхушкой графства, бросалось в глаза. Хоть и не вызывало вопросов. Знать отличается от обычных людей – в Саэти это было утверждением, не нуждающимся в доказательствах. Так что во взаимоотношениях Эрика и Казимира действовал принцип: «Рыбак рыбака видит издалека».
В Вальдене – во всем Вальдене, не только в графстве Геллет – дворянство делилось на две категории. Была знать, происходившая из свободных землевладельцев. И были рыцари, чьих предков когда-то пожаловали дворянством. Первые вторых терпели, хотя никогда и не признали бы себе ровней, вторые на первых смотрели с почтением и знали, что ровней никогда не станут.
И для тех и для других никого больше не существовало.
Однако чем дальше, тем ближе Эрику становились люди происхождения самого невнятного. Иномирянин без рода и племени, поп-расстрига, селянин, неотесанный, как дубовый ствол, и рыцарь духовного ордена, выросший в сиротском приюте. Их общество Эрик предпочитал любому другому. Отличная компания для графа.
Фон Геллет был хорошим правителем, он держал в руках все нити управления своим небольшим государством, был полновластным хозяином, и никто не мог бы упрекнуть его тем, что ради полетов он забросил государственные дела. Однако Стая все чаще удостаивалась косых взглядов, и неодобрительных пересудов, и громко выражавшегося недоумения по поводу того, из какой грязи и в какие это князи они рассчитывают пролезть.
Тир нашел себе забаву: походя очаровывать наиболее злостных – наиболее знатных – хулителей. У Падре появилось новое занятие: время от времени объяснять Малу, что, если какой-нибудь дворянин кривит нос при взгляде на «радзимское чудовище», это не означает, что помянутый нос должен быть немедленно свернут на сторону. Риттер поинтересовался мнением своего духовника, после чего разослал избранным вызовы на дуэли. Избранных было шестеро. Риттер уложился в шесть дней. Никого не убил. Пожалел лишь, что драться в воскресенье грешно, а то, мол, список можно было увеличить на одного человека.
Закончив с дуэлями, он объяснил обалдевшему Падре, что его духовник назвал подобные поединки делом богоугодным, воспитывающим смирение в сильных мира сего.
Тир задумался и понял, что орден св. Реска начинает ему нравиться. Беззастенчивое лицемерие и склонность к демагогии в людях, чья задача учить и защищать других людей, заслуживали одобрения.
Словом, каждый из четверых извлекал из негласного противостояния со знатью свои плюсы, получал свою долю неприятностей и даже предположить не мог, какой поднимется вой, когда в Стае появится новый пилот.
Чистокровный орк по имени Нромагрыш Взиббмерет.

– Нет, – сказал Казимир (особа, особо приближенная к Стае), – не знаю, как вы будете с ним общаться, а я это произнести не способен.
– Да уж, – сказал Мал.
Падре с Риттером переглянулись и одновременно кивнули.
Выразив таким образом свое мнение, все четверо уставились на Тира.
– Что? – спросил тот. – Я его, что ли, так назвал? И вообще, отставить пинать малыша!
«Малыш» сидел молча, только лупал раскосыми глазками да изредка нервно дергал ушами. С точки зрения Тира он был замечательным. Зеленый. Зубастый. И ростом сантиметров на десять ниже Тира.
Который, в свою очередь, был на полголовы ниже, чем Риттер, на голову ниже, чем Падре, и настолько мельче Мала, что и сравнивать не стоило.
Эрик представил им нового пилота и дал полчаса на знакомство. Так что разговор происходил в ангаре, вокруг кипела жизнь, но расположившуюся в уголке Стаю обходили стороной. Отчасти потому, что привыкли им не мешать. Отчасти потому, что люди опасались орка.
– Ну давай, – сказал Падре, – ты у нас умный, назови его как-нибудь. Мы его подержим, если что.
– В одной книжке, которую я читал, – сказал Тир, – всех орков звали Шаграт.
– И что это значит? – спросил Мал, которому не хотелось, чтобы новичок получил какое-нибудь обидное прозвище.
– Это значит «орк», – ответил Тир не моргнув глазом.
– А ты уверен? – уточнил Казимир, который гораздо лучше разбирался в книжках про орков, даже цитировал оттуда стихи.
– Уверен, – отрезал Тир.
И внушительно посмотрел на Нромагрыша Взиббмерета:
– Мы будем называть тебя Шаграт.
– Ни хрена себе придумал, – сказал орк на радзимском противным, скрипучим голосом, – такого слова даже эта падла не знает. – Он разжал кулак и показал оправленный в серебро «толмач».
– М-да-а, – Казимир оглядел всех присутствующих, – у юноши интересный словарный запас.
– На себя посмотри, рыло! – немедленно окрысился новичок. – Граф сказал, чтоб меня не обижать. Меня, понял? А про тебя разговора не было.

Наглость Шаграта была сравнима только с его безобразием.
Но он действительно умел летать. И в небе оставался таким же, как на земле: наглым, уродливым, крайне агрессивным.
Командовать он не умел, подчиняться – не желал. Слушался только Эрика, так что тот передал Тиру Падре, своего бессменного ведомого, и забрал Шаграта себе.
Это была временная мера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44