На другом стуле лежала шинель, а на спинке третьего – серый зимний офицерский шарф.
Алеша ощутил на себе чужой тяжелый взгляд. Поднял голову. У окна стоял невысокий темноволосый офицер в рубашке с расстегнутым воротом и всклокоченной густой шевелюрой. Засунув руки в карманы, он бесцеремонно продолжал разглядывать Горелова, не обращая никакого внимания на Кольского, словно того здесь и не было. Карие глаза с темными желтоватыми зрачками под очень густыми бровями казались горькими, и Алеше подумалось, что руки незнакомца, засунутые в карманы брюк, сжаты сейчас в кулаки. Весь он был, как боксер, сделавший первый шаг на ринге.
– Здравствуйте, Слава, – неуверенно приветствовал его комендант, но на лице капитана не дрогнул ни один мускул. Его внимание было целиком приковано к Алеше. Крупные губы насмешливо покривились.
– А-а, новый искатель счастья прибыл, – протянул капитан с оскорбительным пренебрежением. – Старший лейтенант Горелов, если не ошибаюсь?
– Почему искатель счастья? – обиженным голосом спросил Алеша.
– Да по той простой причине, – зло пояснил капитан, – что теперь каждый летчик-истребитель, только пальцем его помани, готов бежать в космонавты, улыбаться под Гагарина, носить прическу Титова и даже копировать походку Терешковой, полагая, что, овладев всем этим, он будет немедленно запущен в космос. Но вам выпал не тот номер, старший лейтенант. В этой квартире вы не найдете ни пера жар-птицы, ни маршальского жезла. Не забывайте, что она тринадцатая.
– А я их не ищу, – покоробленный такой встречей сказал Алеша.
Женщина на диване болезненно поморщилась и большими светлыми глазами взглянула на капитана:
– Слава, не надо…
– Подожди, Марьяна, – сказал он несколько мягче, – должен же я товарища старшего лейтенанта в курс ввести. Он от радости, что зачислен в отряд, парит в облаках, а я его на грешную землю хочу спустить и напомнить, что отныне он жилец квартиры номер тринадцать.
– Можете не волноваться, товарищ капитан, – безобидно улыбнулся Алеша, – я тринадцатого числа не боюсь. Да и вообще летчик, верящий в коварство тринадцатого числа, в наши дни уже атавизм.
– Не скажите, вмешался в разговор Кольский, решивший сгладить их перепалку, – и сейчас еще можно встретить таких. А раньше было в авиации… мама моя! Кто бриться в этот день не хотел перед полетами, кто вообще бунтовал, если его в плановую таблицу ставили. Один комэск, вот запамятовал фамилию, дело до войны было, тогда на Р – 1 летали… так тот даже жаровню под сиденье норовил положить, если взлетали тринадцатого числа.
– Не знаю, – пожал плечами Алеша, – лично мне на тринадцатое везет. Самые удачные полеты выполнял. И если в космос когда-нибудь придется, я бы тоже не стал возражать против тринадцатого.
– В космос! – почти взревел мрачный капитан. – Посмотрите-ка на этого юнца. Да знаете ли вы, как до этого «когда-нибудь» далеко? Скажу и больше. Оно и совсем может не наступить в вашей жизни, это «когда-нибудь»… вот как в моей. Вам, пришедшему в отряд на мое место, об этом следует знать.
Алеша удивленно попятился:
– Я назначен на ваше место?.. Но ведь мне об этом никто не говорил.
– А какое это имеет значение?! – горько махнул рукой капитан.
– Нет, постойте, – тихо проговорил Горелов, – я ничего не понимаю. Я – на ваше место, а вы…
У него эти слова вырвались так искренне, что мрачный капитан сразу потеплел и раздражение уступило место тихой грусти. В голосе у него улеглись вызывающие нотки. Капитан вынул руки из карманов, протянул правую.
– Давайте хоть познакомимся напоследок… Я тут зря шумлю. Вы, конечно, ни в чем не виноваты. Капитан Мирошников я. Вячеслав Мирошников. Можете просто Славой звать, на равных.
– А я Горелов, Алексей.
– Вот и ладно, – кивнул лохматой головой капитан и на несколько секунд отвернулся, чтобы скрыть волнение. – Квартиру я вам оставляю в полном порядке… вся кэчевская казенная мебель налицо. Кран холодной и кран горячей в полной исправности. Можете даже с дороги мыться. Ну а насчет того, почему я ухожу, тоже в двух словах выскажусь…
Женщина отпустила девочку с рук на пол и глухо попросила:
– Слава, может, не надо?
Он подошел, положил широкую ладонь на ее светловолосую голову, не стыдясь нежности этого жеста.
– Не бойся, Марьяна, я уже пережил все, а нашему новому знакомому Алеше Горелову знать полезно, что не все достигают цели… Так вот, Алеша, есть такая штука на земле – космической медициной именуется. И не смотрит она ни на вашу элегантность, ни на эрудицию, ни на ваши затаенные помыслы, какими бы чистыми и высокими они ни были. Она беспощадна и объективна. И достаточно сурова при этом. Три года отдал я отряду. Тренировался, учился, мечтал о старте на космодроме. А месяц назад сел очередной раз на центрифугу и еле с нее встал. Вся спина синяя, сосуды полопались и – короткое заключение: повышенная чувствительность кожи делает капитана Мирошникова неспособным к перенесению больших перегрузок. Снова в авиацию. В старую дивизию. Это я уже сам попросился. – Он замолчал, бросил в окно быстрый взгляд и кивнул жене: – Нам пора, Марьяна, ребята уже к машине подошли, ждут.
Женщина молча встала, а Мирошников быстро оделся. Потом они все четверо присели, как это и положено перед дальней дорогой. Взволнованный Алеша пожал им руки.
– Товарищ капитан, – попросил он, – подарите что-нибудь на память. Все-таки я ваш преемник и должен что-то получить в наследство.
– В наследство, говорите, Алеша? – остановился в дверях капитан. – Зачем же? Меня еще не хоронят, я еще в авиации постараюсь свое слово сказать, раз не довелось стать космонавтом. В наследство не надо. А вот на новоселье я вам действительно подарок сделаю. – Он порылся в портфеле и достал твердый белый комочек. – Держите, Горелов, мал золотник, да дорог.
– Что это такое? – недоуменно спросил Алексей. – По форме напоминает хлеб.
– Это хлеб и есть, – подтвердил Мирошников, – хлеб, побывавший в космосе в бортовом пайке корабля «Восток-1». Из рациона Юры Гагарина. Видите, какой сувенир! И если у вас все сложится удачнее моего и вы полетите в космос, возьмите его с собой.
– Я возьму, – растерянно согласился Горелов.
Шаги Мирошниковых замерли на лестнице. Кольский ушел с ними.
Затворив плотно дверь, Горелов вернулся в комнату, встал у окна. Сквозь свободное от наледи пространство он увидел ту же стоявшую внизу трехтонку. Кузов был закрыт и солдат в ней не было. Рядом с машиной стояли те пятеро, что повстречались, когда Алеша и Кольский шли к дому. Вероятно, они прибежали попрощаться с капитаном Мирошниковым прямо из физзала, потому что были в голубеньких шапочках и синих спортивных костюмах.
С каким-то тоскливым любопытством наблюдал Алеша за коротким прощанием. Пятеро по очереди обнимали Славу Мирошникова и его жену, а один из них даже расцеловался с ними. Грузовая машина отъехала, и ее место под окном заняла черная «Волга». С улицы донеслись последние прощальные возгласы: «Ты же пиши, Славик», «Помни», «Ну, до встречи, когда бы она ни состоялась», «Марьяна, пиши моей Вере».
И вдруг Горелов явственно услышал, как капитан Мирошников сказал: «Спасибо, спасибо, ребята! Вы смотрите новичка не обижайте. Все-таки в моей квартире остался жить. Пусть хоть ему на тринадцатый номер повезет!».
И Алеше стало тепло и грустно от таких слов.
Потом Мирошниковы сели в легковушку, и она плавно взяла с места, устремившись к проходной. Она ехала к зеленым воротам по недолгой дороге, а пятеро космонавтов остались недвижно стоять и напряженными глазами провожали своего навсегда убывающего товарища. Черная «Волга», остановившаяся у проходной, и маленькая группа провожающих, таких ярких на фоне белого снега в своих синих костюмах, выглядели несколько траурно.
Горелов отошел от окна: «Неужели и со мной случится такое? Нет, не верю, – заговорил он с собой. – А почему не верю? Разве этот красивый кудлатый парень хуже тебя? Да нет, не хуже. Так что? Тебя зачислили не его место, ты теперь будешь жить в его квартире. Но есть ли гарантия, что и с тобой не произойдет такого? Ведь этот парень три года ходил по дорожкам космического городка, три года тренировался на снарядах в физзале, проходил занятия в термокамере и сурдокамере. Три года ездил время от времени на центрифугу, учился в академии. Три года был уверен, что распахнется перед ним проходная космодрома, чтобы пропустить к стартовой площадке, к ракете… И вдруг вместо этого зеленые ворота городка навсегда закрылись за ним. – Алеша прошелся по опустевшей комнате, сказал: – Навсегда». А что ждет его в авиации? Разве легко возвращаться назад к самолету после длительного перерыва? На его тужурке – знак военного летчика второго класса. Но когда он возвратится к своим товарищам, ему придется начинать снова с программы пилота, не получившего класс. Ой как нелегко все это!
Горелову стало жаль уехавшего Мирошникова. Он оглядел опустевшую комнату. Одинокий коричневый чемодан, поставленный у стены, делал ее еще более неуютной. Диван, три стула, длинный стол без скатерти, буфет с открытыми дверцами… Во второй комнате Алеша обнаружил фанерный платяной шкаф с поцарапанным зеркалом, небольшой письменный столик, на котором стоял желтый пластмассовый телефон, еще два старых стула и кровать, застеленную свежим бельем. «Вероятно, капитан Кольский от имени КЭЧ постарался, – догадался Алеша. – Ну что ж, и за это спасибо. Наши отцы начинали небось с худших вариантов».
И он уже по-хозяйски принялся определять, куда что положить из своего нехитрого имущества. Распаковав чемодан, аккуратно повесил в шкаф свой единственный штатский костюм и демисезонное пальто, сложил на полку выглаженные рубашки и носки, отнес в ванную мыло и электробритву, затем вынул кисти и краски и очень долго раздумывал, куда бы их прибрать. Однотомник Маяковского, подаренный ему Леночкой Сторожевой еще в девятом классе, он положил на письменный стол. Потом вынул спрятанную на самом дне чемодана картину «Обелиск у крутояра», долго на нее смотрел.
Нет, не потускнели краски! Все так же багрово догорало ущербное закатное солнце и тени падали наземь от двух скорбных фигур – женщины и подростка, стоявших на днепровской круче у одинокого обелиска. Алеша пожалел, что оставил в Соболевке все свои пейзажи, портреты, акварели. Как бы они преобразили новую квартиру! Но как же было не оставить, если сам Ефимков, зашедший попрощаться, неловко попросил:
– Ты того… Алексей. Творчество свое пожертвуй дивизии. Все-таки здесь, если рассудить, немало твоего пота осталось. Пусть память о тебе самая добрая у нас останется.
Как же было отказать? Вздохнув, Горелов стал искать место для единственной оставшейся у него картины. Решил повесить ее над стареньким диваном – над ним остался след ковра. На кухне нашлись щипцы, гвозди и молоток. Картина сразу попала в полосу яркого солнечного света, и краски стали еще более выразительными, так что даже самому автору стало приятно. Из всего, что было им нарисовано в жизни, строгим судом собственной совести, о приговорах которого даже родная мать не знала, считал Алексей удачными только две работы: портрет погибшего Василия Комкова и эту картину. Когда он спрашивал себя, почему только они так удались, отвечал ясно и прямо: потому что гибель Комкова он пережил, как никто другой, а обелиск у крутояра был обелиском над отцовской могилой. И тогда заключал Алексей про себя веско и грубовато: значит, правильно сделал, что не переоценил свои возможности и не стал искать славы и признания в среде живописцев. Если получается только пережитое, а вымышленные сюжеты под твоей кистью плохо возникают на загрунтованном холсте, значит, не станешь настоящим художником.
– А эта картина все же смотрится, – вслух произнес он, отходя от дивана.
* * *
На другой день Горелов проснулся довольно поздно, когда неторопливый зимний рассвет уже разгорелся за окном. Как и многие люди, переселившиеся в новую обстановку, со сна он не мог первые секунды сообразить, где находится. «Я уже не в Соболевке, – вздохнул он облегченно, – это же новая квартира». Потом, посмотрев на часы, Алеша испугался своего слишком позднего пробуждения. Однако вспомнил – сегодня воскресенье и его нигде не ждут. Нашарив войлочные тапочки, он прошел в соседнюю комнату и ахнул от изумления.
– Вот это да!
Стулья и табуретки беспорядочно окружали раздвинутый стол, на котором стояли тарелки с остатками еды и множество бутылок с разноцветными наклейками. «Как же я позабыл-то спросонья! – укорил себя Алеша. – Вот это работенки мне на воскресный день подбросили! И до обеда не перемою». Он еще раз посмотрел на бутылки и от души рассмеялся.
При воспоминании о вчерашнем вечере в нем шевельнулась потаенная радость. В самом деле, как все это произошло? После принятой ванны он лег отдохнуть и, утомленный первыми впечатлениями, быстро заснул. Очнулся в сумерках от неясного шума и непрерывных звонков. Сначала решил, что это телефон, и подскочил к письменному столу, но очередной звонок донесся уже явственно из коридора. Сомнений не оставалось – звонили на лестничной площадке, и, видимо, давно и настойчиво. Наскоро сунув ноги в тапочки, кинулся открывать. Было уже темно. Алексей включил в прихожей свет и широко распахнул дверь. Плотный, среднего роста майор с тяжелым свертком в руках быстро прошел мимо, прямо в комнату, так, словно Алексея тут и не существовало. Горелов инстинктивно прижался к стене.
– Ребята, вторгайтесь! – громко позвал из его комнаты майор.
На лестнице послышались шаги. Пятеро офицеров с тяжелыми коробками и кульками прошагали в комнату. Чей-то глуховатый басок спросил:
– Куда класть?
– На стол, – распорядился майор, – только не позабудьте перед этим скатерть-самобранку расстелить. Эй, кто-нибудь, зажгите свет!
Вспыхнула люстра, и комната наполнилась ровным светом. Горелов растерянно вошел в собственное жилище, чувствуя, что, заспанный и непричесанный, он выглядит сейчас смешно. Майор остановил на нем взгляд, и на его щеках заплясали веселые ямочки:
– Полюбуйтесь на хозяина, ребята. Вероятно, так Илья Муромец выглядел после того, как сиднем просидел на печи свои семнадцать или сколько там лет. Хорош, а?
Несмотря на явную насмешку, Горелов почему-то не почувствовал обиды. Он лишь озадаченно переводил взгляд со свертков и коробок на хрустящую новенькую белую скатерть, которую два входивших последними офицера расстилали на столе, выравнивая концы.
– Ярлычок с магазинной ценой хоть оторви, – буркнул один из пришедших.
– Что? Не доходит? – спросил майор, еще веселее улыбаясь. Круги от ямочек на щеках поплыли по его широкому лицу. Темные умные глаза так и буравили Алексея. – Чудак человек. Сразу видно, насколько в нем глубоко сидит провинциальный аэродром. А где же нюх, летная интуиция?
– Я действительно ничего не понимаю, товарищ майор, – выдавил Алексей.
Тот безжалостно его оборвал:
– Здесь уставное обращение неуместно. Дома мы зовем друг друга коротко: «ребята» или по имени. Меня, кстати, зовут Владимир Костров. А понимать здесь нечего. Сегодня у вас новоселье, и у всех нас в связи с этим большой мальчишник. Вот мы и пришли вас поздравить, Алексей. Принимайте гостей и ваших коллег-космонавтов. Да и подарки заодно.
– Но я и ожидать вас сегодня не мог, – совсем растерялся Горелов, – у меня, кроме тюбика с зубной пастой, никакой закуски… да и стол маленький, все не усядетесь за него.
– А разве это не закуски, – указал майор на свертки и коробки.
– Дополнительные стулья будут доставлены из Володиной и моей квартиры, – подал голос лысоватый капитан.
– Что же касается возможности разместиться за этим столом, то главный конструктор мебельной фабрики явно ее предусмотрел, – прибавил черноглазый, – данный экземпляр имеет склонность раздвигаться, когда порог квартиры перешагивают гости.
– Это означает, – повелительно заключил майор, обращаясь уже к одному Алексею, – что вы должны сменить немедленно пижаму на более пристойный для приема гостей платье. Даю вам для этого пять минут. Вы же, ребята, орудуйте на кухне.
Алеше так хотелось произвести впечатление на новых своих знакомых, что он буквально перевернул свой небольшой гардероб и вскоре появился перед ними в остроносых полуботинках и сером выутюженном костюме. На модной нейлоновой рубашке вызывающе пламенел галстук.
Костров оглядел его с головы до ног и удовлетворенно заметил:
– Вы, Алеша, действительно эффектно выглядите. Однако пиджачок вам придется снять. Здесь очень тепло.
– Почему? – запротестовал Горелов, но Костров деспотично поднял руку. – Снять, снять, – повторил он тоном, не допускающим возражений.
– Может, ему и галстук снять? – подсказал черноглазый космонавт. – Уж очень хорошенький галстук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43