Я спросил у Весткота, когда они появились. Он ответил, что в начале месяца, около трех недель назад. А когда Люси стала жаловаться на слабость? Весткот глотнул воздуха и взглянул на жену. — Три недели тому назад. Он во что бы то ни стало хотел знать мое мнение. Я вначале не ответил ему, подошел к окну и попытался открыть его. Задвижка была закрыта. Я взглянул на Весткота. — Окно закрыли совсем недавно, — сказал я. — Это видно по узорам пыли. — Да, — согласился Весткот, — мы закрыли его на прошлой неделе. — Зачем? Ведь последнее время стоит такая жара. — На этом настояла Люси. — Дурные сны? — поинтересовался я. — Откуда вы знаете? — Из-за чего? Кто-то ломился? Какая-то странная угроза? Весткот медленно кивнул. — Расскажите. — Не знаю, — покраснев, наконец промолвил он, — да… это была… странная угроза. Я нахмурился — его явно что-то смущало. Я пожал плечами и вновь вернулся к оконной задвижке. Внимательно изучив ее, я повернулся к Весткоту. — Смотрите, — указал я, — краска по краям задвижки слезла. Кто-то силой открывал ее. Весткот, поразившись, уставился на меня. — Вы имеете в виду… нет… это невозможно. — Голос его затих. Он взял ключ, отпер окно, раскрыл его и выглянул наружу. — Но здесь голая стена, — заявил он. — До карниза не добраться. Я взглянул на Люси. — Эдвард, — спросил я его, — за последние три недели… вы были вместе с ней в комнате? Я имею в виду ночью? Он снова покраснел. — Прошу вас, — нетерпеливо промолвил я, — положение не терпит ужимок. Вы спали с ней? Весткот покачал головой: — Большую часть времени я провел в Уилтшире, готовил дом родителей для Шарлотты, это моя сестра… Она должна вскоре вернуться из Индии. — Вы об этом точно знаете? — удивился я. — Да, она сейчас на пароходе, следует рейсом из Бомбея. — Тогда очень рад за вас. Он слегка улыбнулся и кивнул: — Можете себе представить, сколько всего нужно подготовить. Вообще-то я всего несколько дней как вернулся в Лондон, а меня уже ждало письмо мистера Стокера, сообщающее о том, что Люси заболела. Сама Люси ничего мне не написала. Она все заявляет, что с ней ничего особенного. Но она очень больна, правда ведь? — Он посмотрел на жену. Она пошевелилась и застонала, но не проснулась, лишь смяла простыни, словно отстраняя от себя что-то угрожающее ей. — В таком состоянии она пребывает с самого моего приезда. Я лежал рядом с ней в первую ночь по возвращении, но спать не мог — ей снились дурные сны, а когда она просыпалась, то говорила, что со мной ее еще больше мучают кошмары… Он замолчал и вновь покраснел, уставившись в пол. — Кошмары? — тихо спросил я. — Какие кошмары? — Женщина, — пробормотал он. К ней приходит женщина… — Да? И что делает? Он с беспокойством оглянулся: — Этого я вам сказать не могу. — Почему? — Просто не могу. — Почему? Ей снится, что эта женщина пожирает ее? — Нет… Может быть… Нет… Вообще-то я не уверен… — Тогда у них сексуальная связь? Вы это имеете в виду? — Доктор, — страдальческим взглядом посмотрел на меня Весткот, — прошу вас! Я выдержал этот взгляд, а потом взял Весткота за руку и крепко сжал ее. — Эдвард, — прошептал я, — понимаю, вы сильно расстроены. Но, прошу, расскажите мне, это чрезвычайно важно, не описывала ли вам Люси, как выглядит эта женщина? Весткот отвернулся и встал рядом с женой. — На ней была вуаль, — наконец заговорил он. — Люси так и не удалось увидеть ее лица. А что? — покосился он на меня, словно пораженный моим вопросом. — Вы думаете, эта женщина — нечто большее, чем сон? Я оглядел отвесную стену под окном и пожал плечами. — У меня есть друг. Он сейчас уехал на время, но, вернувшись, он сможет ответить на этот вопрос более авторитетно, чем я. Тем временем, — я подошел к постели Люси, — надо посмотреть, что я могу для нее сделать с точки зрения медицины. — Я прощупал пульс Люси. Он был очень слаб. — Очевидно, она потеряла много крови. — Но, — Весткот неверяще уставился на жену, — она же никуда не выходила… Не понимаю… И на простынях не было никакой крови. Я указал на шею Люси: — А эти шрамы? Что вы о них скажете? Весткот нахмурился и беспомощно пожал плечами: — Не знаю. — Что ж, — произнес я как можно более доверительным тоном, — давайте подождем, что покажет мой осмотр. Я взял кровь у Люси и, на всякий случай, у Весткота. Оставив Эдварду наказ ни на шаг не отходить от постели Люси, я как можно быстрее вернулся в Уайтчепель и заперся в лаборатории. Кровь Люси, слава Богу, не показала серьезных аномалий, никакой мутации лейкоцитов. РОЭ был ниже, чем я ожидал, но, к счастью, анализ крови Весткота показал совместимость сангвигенов. Мой же собственный сангвиген оказался несовместимым. Впрочем, это не обеспокоило меня: Весткот — крепкий молодой человек. Готовясь к переливанию крови, я вспомнил о Джордже. Ввиду явного сходства этих случаев и помня привязанность Джорджа к своей подопечной, я подумал, может быть, стоит навестить его и вызвать на разговор. Мне подумалось, что сравнение его состояния с состоянием Люси может многое прояснить в обоих случаях. Однако, когда я подъехал к дому Моуберли, мне сказали, что Джордж недавно убыл на юг Франции восстанавливать здоровье. Леди Моуберли, сообщившая о его отъезде, уверила меня, что Джордж чувствует себя лучше. Многообещающая информация, которая доказывает, что перемещение с места болезни действительно может привести к излечению. Но Люси в настоящее время слишком слаба, чтобы куда-либо ехать, и нам надо постараться сделать все возможное, чтобы восстановить ее здоровье. Леди Моуберли очень обеспокоилась, услышав о состоянии Люси, и предложила свою помощь. В частности, она вызвалась присматривать за ребенком Люси, если в доме возникнет какая-либо угроза инфекции. Я уверил ее, что такой угрозы нет. Задним умом мне пришло в голову, что это не совсем так. Однако можно передать ее предложение Эдварду Весткоту сегодня вечером. Вернувшись на Миддлтон-стрит, я увидел, что у постели Люси сидит Брэм Стокер, явно удрученный состоянием ее здоровья. Он доверительно сообщил мне, что ее внешний вид значительно ухудшился с позапрошлой недели, когда он отправил ее домой из «Лицеума». Как и леди Моуберли, он вызвался помочь, поскольку у него сейчас появилось время, потому что театральный сезон недавно закончился. Так что я сразу смог его использовать: он помогал при переливании крови Весткота. Операция имела умеренный успех — Весткот очень ослаб, но на щеках Люси появился слабый румянец, и пульс ее стал более регулярным. Однако это показывает серьезность ее состояния, ибо, несмотря на то, что у ее мужа был взят максимум возможного количества крови, силы Люси восстановились лишь частично. По крайней мере, сейчас состояние ее стабилизировалось, поскольку ухудшения не отмечено, и Люси даже смогла сесть и немножко поговорить. Впрочем, она ничего не добавила к тому, что рассказал мне Весткот: женщина в снах всегда скрывалась под вуалью, хотя в манерах ее проскальзывало что-то знакомое. Попросил Люси отнестись к этому внимательнее. Может быть, при очередном визите ей удастся заметить больше. Прошлой ночью — ничего. Мы с Весткотом дежурили попеременно. Сегодня дежурит Стокер, а я посплю несколько часиков и сменю его.
22 августа. Хури все еще нет. Не понимаю, где он может быть. Если ему известно, что Люси в опасности, то он, конечно же, знает и о том, что он должен находиться рядом с ней. У меня нет опыта вести такое дело в одиночку. Состояние Люси устойчиво. Впрочем, вчера, около трех часов ночи, вскоре после того как я приехал сменить Стокера, произошел интересный случай. Я услышал, что в окно кто-то странно скребется. Я встал посмотреть, но путь мне загородила Люси, которая тоже встала и пошла по комнате. Глаза ее были открыты, но, когда я заговорил с ней, она не услышала моих слов, а проскользнула мимо меня и стала открывать окно. И тогда я снова услышал поскребывание. Когда же я попытался удержать Люси, она вдруг вздрогнула, будто пациент, пробуждающийся от месмерического транса, и удивленно воззрилась на меня. — Джек? — прошептала она. — Что вы здесь делаете? И затем рухнула в обморок мне на руки. Я отнес ее в постель. Ей снова начал сниться какой-то сон, она стонала и хваталась за горло, во затем конвульсии прекратились. Больше ничего интересного не отметил. И в окно больше никто не скребся.
23 августа. Границы логики и вероятности были сметены событиями последних нескольких месяцев, так что пора перестать удивляться чему-либо. Да я, вообще-то, и не удивляюсь. Нет, не удивляюсь, хотя это-то и убеждает меня в том, что удивляюсь. Во всяком случае паутина связей была элементарна. Я мог бы сам распознать и проследить ее. Но я еще не полностью принял любимое изречение Хури о том, что невозможное всегда остается одной из возможностей. Если принять это за основу, то можно весьма своеобразно трактовать законы логики. Может быть, и для моих методов есть надежда. Ибо сам Хури, несмотря на озадачивающий характер своих предпосылок, несомненно проявляет склонность к дедуктивному расследованию. Он приехал сегодня рано утром и сразу же направился к Люси. Опустившись на колени у ее постели, он долго и молча смотрел на нее, а потом вдруг взглянул на меня. — Киргизское серебро, — произнес он. — Полагаю, в Лондоне его не достать? — В Лондоне можно достать все, — ответил я. — Главное — искать. — Тогда чеснок, — решил Хури. — Хватит его. Правда, он слабее, но, может быть, этого хватит, чтобы удержать его. — Его? — удивленно переспросил я, ибо уже рассказал Хури о снах Люси. Но он лишь улыбнулся, почесал нос и встал. — Идемте, — позвал он. — Покажу вам нечто крайне интересное. Мы вместе сошли вниз. Хури сказал Весткоту, что нужен свежий чеснок, и, когда Весткот настороженно взглянул на меня, я подтверждающе склонил голову. Затем мы с Хури вышли на Фаррингдон-роуд, где подозвали кэб. — В Бетнал Грин, — приказал Хури вознице, — к Национальной картинной галерее. Я не ожидал услышать о таком маршруте нашего следования, но предпочел не расспрашивать. Хури улыбнулся, скорее даже, слегка усмехнулся мне и, как только кэб тронулся, подскакивая на мостовой, вытащил из карманов пиджака какие-то бумаги, подавая одну из них мне. Это было объявление, которое Полидори оставлял на дверях своей лавки. Вручил Хури мне и другой листок бумаги, на этот раз письмо. Я сразу увидел, что и то, и другое написано одним и тем же почерком. — Где вы взяли это письмо? — спросил я. Хури вновь усмехнулся: — В поместье Келмскотт. — Где жил Россетти? Хури кивнул. — Почему оно там оказалось? Ухмылка Хури растянулась до ушей: — Оно было среди бумаг Россетти. Я не удивился. Я ожидал, что так и будет. Как просто, в самом деле… — Видите ли, он был дядей Россетти… — Кто? Полидори? Хури встряхнул головой и взглянул на мелькающую за окошком улицу. — Доктор Джон Вильям Полидори, — пробормотал он, — умер, предположительно наложив на себя руки, в 1821. Врач изучал сомнамбулизм, временами пописывал нечитаемые рассказы… — Да, — вдруг вспомнил я. — Стокер упоминал о нем. Я бы никогда не подумал… — Вам Стокер не рассказывал, что он писал? — поинтересовался Хури, шевеля при этом бровями так, что они задвигались вверх и вниз. Я мотнул головой. — Его самая известная повесть, Джек, называлась «Вампир». Можете догадаться, как звали этого вампира? — Он выдержал театральную паузу. — Нет? Тогда позвольте помочь вам. Это был английский аристократ. Точнее, английский лорд. — Неужели Рутвен? Хури просиял. Я откинулся на сиденье. — Чрезвычайно! — пробормотал я. — Ну, Хури, должен вас поздравить, свое рвение и смышленость вы явно использовали самым наилучшим образом. А как вы узнали об этой повести? — Детская игра, — воскликнул Хури, звонко щелкая пальцами. — Вы забываете, Джек, вампиры давно интересуют меня. Плохо, если бы я не знал о работе Полидори. Стоило вам только назвать эту фамилию, и я вспомнил его опус о вампире по имени лорд Рутвен. До меня сразу дошло, — он вновь щелкнул пальцами, — вот так! Но это только начало. Подождите и увидите, что будет дальше. Моя поездка по Англии оказалась крайне полезной. Я узнал, кто такой лорд Рутвен на самом деле. Я нахмурился: — Что означает «на самом деле»? Хури улыбнулся и постучал по стенке кэба. — Пойдем и посмотрим, — сказал он, когда кэб начал останавливаться. Хури расплатился с возницей и затрусил ко входу в галерею. — О, да, — хихикнул он, — пойдемте и хорошенечко посмотрим! Я последовал за ним по лестнице, через анфиладу залов, увешанных картинами. Наконец, у какой-то впечатляющей двери он остановился и взглянул на меня. — Ну, Джек, и взъерепенитесь же вы! И рассердитесь неописуемо, что пропустили такое! — Почему? — Мистер Стокер рассказал вам о Полидори. А сказал он вам, чьим врачом был Полидори? — Да, — ответил я, — лорда Байрона… И тут я словно окаменел. Лорд Рутвен. Лорд Рутвен! Вот почему Хури хотел его видеть! Вот почему он спросил меня, когда мы выходили из дома лорда Рутвена, читаю ли я поэзию! Я стоял, как столб, и даже не почувствовал, что Хури взял меня за руку и подвел к картине на стене. Я пристально посмотрел на картину. Лорд Байрон был одет в какой-то багрово-золотой восточный мундир. Из-под тюрбана мне улыбалось не только его лицо, но в то же время и лицо другого человека, человека, с которым я встречался, которого я знал не как Байрона, а как… лорда Рутвена! — О, Боже, — пробормотал я, поворачиваясь к Хури. — Это же невозможно, но… Я вновь всмотрелся в картину. — Но это так, — прошептал Хури, заканчивая за меня фразу. Я медленно кивнул: — Кто же еще, как вы думаете, может пить людскую кровь? Бетховен? Шекспир? Авраам Линкольн? Хури улыбнулся и покачал головой: — Думаю, что они этого не делают. Обстоятельства, связанные с лордом Байроном, совершенно особые… Мы стали выходить из галереи, и по пути Хури объяснил ход своих исследований на кладбищах Ноттингемшира, в юридических фирмах и различных отделах записи актов гражданского состояния. Первое упоминание о лорде Рутвене он проследил до 1824 года — в тот год Байрон умер в Греции — и смог выяснить, что лорд Рутвен унаследовал богатство погибшего поэта. Он также провел поиски по генеалогическому древу семьи Рутвенов, ища противоречия тому, что лорд Рутвен и Байрон — одно и то же лицо. Но поиски были напрасны. Не было никакого лорда Рутвена, титул этот — всего лишь псевдоним. — Но Люси? — спросил я. — Артур? Какому роду они принадлежат? Лицо Хури потемнело, он поднял руку: — Вот здесь-то дело и приобретает крайне серьезный оборот, Джек. Помните телеграмму, которую я вам послал? — Естественно. — Отлично, конечно помните, — произнес Хури. Мы уже вышли на улицу, и Хури поднял лицо к лучам солнца, словно призывая белый свет к себе на помощь, затем поискал взглядом скамью и со вздохом сел на нее. Я сел рядом. Хури вновь вытащил свои бумаги, раскладывая их на коленях. Некоторое время он молча смотрел на них, затем слегка ударил себя по лбу и вновь взглянул на меня. — Линия семьи Люси, как и ссылки на самого лорда Рутвена, прослеживается лишь до 1824 года. Логическое заключение? Рутвены произошли от лорда Байрона. Я нахмурился: — Логическое? — И более того… — вновь поднял руку Хури. — Все не так радостно, Джек. — Вот как? Расскажите… Хури кивнул, взял связку бумаг, передавая их мне. — Это копии свидетельств о смерти. Каждый из Рутвенов, после того как у него или у нее рождался ребенок, умирал в течение года. Как только линия крови была продолжена… трах! — Он щелкнул пальцами. — Родитель сразу становился ненужным. Видите ли, Джек, такое у них незыблемое правило. Железное! Но даже не это самое худшее — их смерть всегда наступала от катастрофической потери крови. Ваш друг Артур — недавний пример тому. — Но у Артура никогда не было ребенка. — У него не было. А у Люси есть. Я неверяще покачал головой и взглянул на небо. — Но это же невозможно, — пробормотал я. — Невозможно… И вы в самом деле верите, Хури, что лорд Рутвен питается своими родственниками, высасывая их кровь? — Я убежден в этом. Иначе какую иную теорию можно согласовать со всеми этими фактами? — Это что же, традиция вампиров, — спросил я, — питаться кровными родственниками? — Традиций много… Вампиры это вам не какие-нибудь дурацкие микробы, Джек. Их нельзя изучить и сказать, что верно, а что нет. — Но мы можем изучать лорда Рутвена. Пока мы с вами тут разговариваем, у меня под микроскопом его кровь. — Да, — бесстрастно сказал Хури. — Ну и что с этого? — Странно, он нанял меня и тут же пьет кровь под носом. — Ничуть. Да раскиньте же мозгами, черт вас дери, Джек. Именно этим и объясняется его отчаяние. Он раб своих страстей. — Но ребенку Люси уже больше года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
22 августа. Хури все еще нет. Не понимаю, где он может быть. Если ему известно, что Люси в опасности, то он, конечно же, знает и о том, что он должен находиться рядом с ней. У меня нет опыта вести такое дело в одиночку. Состояние Люси устойчиво. Впрочем, вчера, около трех часов ночи, вскоре после того как я приехал сменить Стокера, произошел интересный случай. Я услышал, что в окно кто-то странно скребется. Я встал посмотреть, но путь мне загородила Люси, которая тоже встала и пошла по комнате. Глаза ее были открыты, но, когда я заговорил с ней, она не услышала моих слов, а проскользнула мимо меня и стала открывать окно. И тогда я снова услышал поскребывание. Когда же я попытался удержать Люси, она вдруг вздрогнула, будто пациент, пробуждающийся от месмерического транса, и удивленно воззрилась на меня. — Джек? — прошептала она. — Что вы здесь делаете? И затем рухнула в обморок мне на руки. Я отнес ее в постель. Ей снова начал сниться какой-то сон, она стонала и хваталась за горло, во затем конвульсии прекратились. Больше ничего интересного не отметил. И в окно больше никто не скребся.
23 августа. Границы логики и вероятности были сметены событиями последних нескольких месяцев, так что пора перестать удивляться чему-либо. Да я, вообще-то, и не удивляюсь. Нет, не удивляюсь, хотя это-то и убеждает меня в том, что удивляюсь. Во всяком случае паутина связей была элементарна. Я мог бы сам распознать и проследить ее. Но я еще не полностью принял любимое изречение Хури о том, что невозможное всегда остается одной из возможностей. Если принять это за основу, то можно весьма своеобразно трактовать законы логики. Может быть, и для моих методов есть надежда. Ибо сам Хури, несмотря на озадачивающий характер своих предпосылок, несомненно проявляет склонность к дедуктивному расследованию. Он приехал сегодня рано утром и сразу же направился к Люси. Опустившись на колени у ее постели, он долго и молча смотрел на нее, а потом вдруг взглянул на меня. — Киргизское серебро, — произнес он. — Полагаю, в Лондоне его не достать? — В Лондоне можно достать все, — ответил я. — Главное — искать. — Тогда чеснок, — решил Хури. — Хватит его. Правда, он слабее, но, может быть, этого хватит, чтобы удержать его. — Его? — удивленно переспросил я, ибо уже рассказал Хури о снах Люси. Но он лишь улыбнулся, почесал нос и встал. — Идемте, — позвал он. — Покажу вам нечто крайне интересное. Мы вместе сошли вниз. Хури сказал Весткоту, что нужен свежий чеснок, и, когда Весткот настороженно взглянул на меня, я подтверждающе склонил голову. Затем мы с Хури вышли на Фаррингдон-роуд, где подозвали кэб. — В Бетнал Грин, — приказал Хури вознице, — к Национальной картинной галерее. Я не ожидал услышать о таком маршруте нашего следования, но предпочел не расспрашивать. Хури улыбнулся, скорее даже, слегка усмехнулся мне и, как только кэб тронулся, подскакивая на мостовой, вытащил из карманов пиджака какие-то бумаги, подавая одну из них мне. Это было объявление, которое Полидори оставлял на дверях своей лавки. Вручил Хури мне и другой листок бумаги, на этот раз письмо. Я сразу увидел, что и то, и другое написано одним и тем же почерком. — Где вы взяли это письмо? — спросил я. Хури вновь усмехнулся: — В поместье Келмскотт. — Где жил Россетти? Хури кивнул. — Почему оно там оказалось? Ухмылка Хури растянулась до ушей: — Оно было среди бумаг Россетти. Я не удивился. Я ожидал, что так и будет. Как просто, в самом деле… — Видите ли, он был дядей Россетти… — Кто? Полидори? Хури встряхнул головой и взглянул на мелькающую за окошком улицу. — Доктор Джон Вильям Полидори, — пробормотал он, — умер, предположительно наложив на себя руки, в 1821. Врач изучал сомнамбулизм, временами пописывал нечитаемые рассказы… — Да, — вдруг вспомнил я. — Стокер упоминал о нем. Я бы никогда не подумал… — Вам Стокер не рассказывал, что он писал? — поинтересовался Хури, шевеля при этом бровями так, что они задвигались вверх и вниз. Я мотнул головой. — Его самая известная повесть, Джек, называлась «Вампир». Можете догадаться, как звали этого вампира? — Он выдержал театральную паузу. — Нет? Тогда позвольте помочь вам. Это был английский аристократ. Точнее, английский лорд. — Неужели Рутвен? Хури просиял. Я откинулся на сиденье. — Чрезвычайно! — пробормотал я. — Ну, Хури, должен вас поздравить, свое рвение и смышленость вы явно использовали самым наилучшим образом. А как вы узнали об этой повести? — Детская игра, — воскликнул Хури, звонко щелкая пальцами. — Вы забываете, Джек, вампиры давно интересуют меня. Плохо, если бы я не знал о работе Полидори. Стоило вам только назвать эту фамилию, и я вспомнил его опус о вампире по имени лорд Рутвен. До меня сразу дошло, — он вновь щелкнул пальцами, — вот так! Но это только начало. Подождите и увидите, что будет дальше. Моя поездка по Англии оказалась крайне полезной. Я узнал, кто такой лорд Рутвен на самом деле. Я нахмурился: — Что означает «на самом деле»? Хури улыбнулся и постучал по стенке кэба. — Пойдем и посмотрим, — сказал он, когда кэб начал останавливаться. Хури расплатился с возницей и затрусил ко входу в галерею. — О, да, — хихикнул он, — пойдемте и хорошенечко посмотрим! Я последовал за ним по лестнице, через анфиладу залов, увешанных картинами. Наконец, у какой-то впечатляющей двери он остановился и взглянул на меня. — Ну, Джек, и взъерепенитесь же вы! И рассердитесь неописуемо, что пропустили такое! — Почему? — Мистер Стокер рассказал вам о Полидори. А сказал он вам, чьим врачом был Полидори? — Да, — ответил я, — лорда Байрона… И тут я словно окаменел. Лорд Рутвен. Лорд Рутвен! Вот почему Хури хотел его видеть! Вот почему он спросил меня, когда мы выходили из дома лорда Рутвена, читаю ли я поэзию! Я стоял, как столб, и даже не почувствовал, что Хури взял меня за руку и подвел к картине на стене. Я пристально посмотрел на картину. Лорд Байрон был одет в какой-то багрово-золотой восточный мундир. Из-под тюрбана мне улыбалось не только его лицо, но в то же время и лицо другого человека, человека, с которым я встречался, которого я знал не как Байрона, а как… лорда Рутвена! — О, Боже, — пробормотал я, поворачиваясь к Хури. — Это же невозможно, но… Я вновь всмотрелся в картину. — Но это так, — прошептал Хури, заканчивая за меня фразу. Я медленно кивнул: — Кто же еще, как вы думаете, может пить людскую кровь? Бетховен? Шекспир? Авраам Линкольн? Хури улыбнулся и покачал головой: — Думаю, что они этого не делают. Обстоятельства, связанные с лордом Байроном, совершенно особые… Мы стали выходить из галереи, и по пути Хури объяснил ход своих исследований на кладбищах Ноттингемшира, в юридических фирмах и различных отделах записи актов гражданского состояния. Первое упоминание о лорде Рутвене он проследил до 1824 года — в тот год Байрон умер в Греции — и смог выяснить, что лорд Рутвен унаследовал богатство погибшего поэта. Он также провел поиски по генеалогическому древу семьи Рутвенов, ища противоречия тому, что лорд Рутвен и Байрон — одно и то же лицо. Но поиски были напрасны. Не было никакого лорда Рутвена, титул этот — всего лишь псевдоним. — Но Люси? — спросил я. — Артур? Какому роду они принадлежат? Лицо Хури потемнело, он поднял руку: — Вот здесь-то дело и приобретает крайне серьезный оборот, Джек. Помните телеграмму, которую я вам послал? — Естественно. — Отлично, конечно помните, — произнес Хури. Мы уже вышли на улицу, и Хури поднял лицо к лучам солнца, словно призывая белый свет к себе на помощь, затем поискал взглядом скамью и со вздохом сел на нее. Я сел рядом. Хури вновь вытащил свои бумаги, раскладывая их на коленях. Некоторое время он молча смотрел на них, затем слегка ударил себя по лбу и вновь взглянул на меня. — Линия семьи Люси, как и ссылки на самого лорда Рутвена, прослеживается лишь до 1824 года. Логическое заключение? Рутвены произошли от лорда Байрона. Я нахмурился: — Логическое? — И более того… — вновь поднял руку Хури. — Все не так радостно, Джек. — Вот как? Расскажите… Хури кивнул, взял связку бумаг, передавая их мне. — Это копии свидетельств о смерти. Каждый из Рутвенов, после того как у него или у нее рождался ребенок, умирал в течение года. Как только линия крови была продолжена… трах! — Он щелкнул пальцами. — Родитель сразу становился ненужным. Видите ли, Джек, такое у них незыблемое правило. Железное! Но даже не это самое худшее — их смерть всегда наступала от катастрофической потери крови. Ваш друг Артур — недавний пример тому. — Но у Артура никогда не было ребенка. — У него не было. А у Люси есть. Я неверяще покачал головой и взглянул на небо. — Но это же невозможно, — пробормотал я. — Невозможно… И вы в самом деле верите, Хури, что лорд Рутвен питается своими родственниками, высасывая их кровь? — Я убежден в этом. Иначе какую иную теорию можно согласовать со всеми этими фактами? — Это что же, традиция вампиров, — спросил я, — питаться кровными родственниками? — Традиций много… Вампиры это вам не какие-нибудь дурацкие микробы, Джек. Их нельзя изучить и сказать, что верно, а что нет. — Но мы можем изучать лорда Рутвена. Пока мы с вами тут разговариваем, у меня под микроскопом его кровь. — Да, — бесстрастно сказал Хури. — Ну и что с этого? — Странно, он нанял меня и тут же пьет кровь под носом. — Ничуть. Да раскиньте же мозгами, черт вас дери, Джек. Именно этим и объясняется его отчаяние. Он раб своих страстей. — Но ребенку Люси уже больше года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45