А узнать-то надобно! Для пользы дела. Ты штудируй пока аглицкий, а через год поедешь лазутчиком в Америку. Тем более с твоей ефиопской физиогномией ты и за индуса сойдёшь. Везде ходи, всё запоминай. Года три пошастай, посля вернёшься и мы посмотрим тогда, как бы эту Америку приспособить. Только смотри, никому про разговор не сказывай! Особливо братцу. Больно он несурьезный — одни бабы в голове! Думаешь, я не знаю, что он все деньги в борделях спустил с французскими профурами? А мне соврал, что на книги тратил! Где книги-то?!.. Царя не обманешь! Я его, каналью, не наказал токмо потому, что люблю я вас, черномазых… Ну, ступай с Богом… Я тебе к завтрему княжну Белецкую пришлю. Она из Лондона вернулась… По ихнему говорит отменно.


ГЛАВА 5
ВНЕЗАПНЫЙ КНИКСЕН
Арапы Петра Великого играли в кости.
— Плохо трясёшь, — Ганнибал почесал грудь. — Тряси лучше. Чего-то не везёт мне…
— Зато тебе с бабами везёт.
— Это да, — Ганнибал улыбнулся. — Мадам Журмо при прощании зело убивалась. Сказывала — хучь ты, Ганнибал, и бабник, нешто гишпанский Жон Дуан, но дюже невозможно мне с тобою, с мавром, прощаться, потому как наипервейший ты во всём Париже мужчина и галантный кавалер и от тебя приятно пахнет.
— Вызывал меня, кстати, государь и, промежду прочим, ему про все наши парижские выкрутасы известно. И про то как ты по борделям шлялся… и про то как маркизу Анжуй на бале за занавеской прижал… — Занзибал зевнул, — … И про то, как от мужа мадам Журмо с балкона без порток сиганул, и как я торговый корабль в плавание отправил… и как я ихнему гвардейцу усы шпагой отсек… и всё такое прочее. Всё известно.
— Еттить твою! — Ганнибал присвистнул. — Это ж ктой-то набрехать успел?! Кому это язык подрезать?
— А ты не догадываешься? Чай не велика загадка.
— Ну?
— Что, не знаешь? Даю подсказку. Святлейший князь Ме—е—е—е!
— Ншиков!
— Угадал!
— Неужли?!
— А кто ишо? Кому ишо надо? Только гундосому…
— Вот, шкура! Давай его на дуэль вызовем!
— Тут не Париж, за дуэль государь башку оторвёт.
— Тогда давай ему физиогномию разобьём!
— А… — Занзибал махнул рукой. — Опять наябедничает…
— А может ему, ябеде, в сапог нассать?
— Это можно.
В дверь постучали.
— Стучится кто-то, — сказал Занзибал. — Поди открой.
— Чего я? Сам иди! Ты услышал, ты и иди!
— Я не могу, я в исподнем.
Ганнибал нехотя вылез из-за стола и поплёлся открывать.
Открыл дверь и остолбенел. В коридоре стояла ангельской красоты молодая девица. Она сделала книксен и поздоровалась:
— Бонжур, мусью! Я — княжна Белецкая. Государь прислали меня к вам заниматься аглицкой грамматикой. Это вы, Занзибал?
Ганнибал молчал.
— Это вы Занзибал?
— Я… — наконец выдавил он. — То есть нет… Не я… Это мой брат — Зназибал. А меня Ганнибал звать… Я его брат. А вас как зовут?
— Елизавета Федоровна.
— Очень приятно. А я Ганнибал Петрович…
— Могу я видеть вашего брата Занзибала Петровича?
— Нашего брата?.. Он сейчас выйти затрудняется… Он сейчас не в том виде…
— Он что, пьяный?
— Он-то?.. Трезвый.
— Гм…
— Он не в форме… Может, передать чего?..
— Передайте, что я жду его в библиотеке. Государь велели заниматься немедля, — княжна сделала книксен и удалилась.
Ганнибал вошёл в комнату, прикрыл дверь.
— Кто там? — спросил Занзибал.
— Слушай, черномазый, к тебе такая дама приходила! Кр—р—расота! Здесь у неё — во! Здесь — во! Представляешь?! А здесь — во!
— Да для тебя что ни баба, то — во!
— Говорю тебе — первый раз такую вижу!
— Чего она приходила-то? Чего ей от меня надо?
— Государь прислал, аглицкому тебя обучать. Везёт тебе! В библиотеке ждёт.
— А, знаю! Энто княжна, что ли, Белецкая? Мне Пётр Алексеевич сказывал.
— Точно! Она самая!
— Ну ладно. Пойду тогда. Подай штаны, ефиоп.
Царь Пётр Алексевич распорядился, чтобы княжна Белецкая поселилась во дворце, покудова не выучит Занзибала. Княжна Белецкая перевезла во дворец свои гардеробы, кремы, пудры, канарейку, и поселилась в одной из дворцовых комнат. Занзибалу язык давался легко. Царь Пётр Алексеевич раз в неделю вызывал девушку к себе для доклада.
— Здравствуй душенька. Как поживаешь? Не тесно ль тебе во дворце?
— Здравствуйте, государь. — Белецкая сделала книксен. — не тесно.
— Вот и ладно. Как успехи ефиоповы?
— Ефиоп весьма способный.
Царь просиял:
— Он у меня такой! До наук охочий! Токмо озорной. Не забижает тебя? А то ты эвона какая красавица! — Замуж тебе пора. Созрел мандаринчик… Так не забижает?
— Что вы, государь. — Белецкая сделала книксен. — Он смирный. Ничего такого. Токмо от него вином пахнет. — Девушка поморщилась.
— Злоупотребить любит! Да. — Царь погрозил пальцем. — Ну ступай, душенька, с Богом.
Белецкая сделала книксен и удалилась.


ГЛАВА 6
ЖУРФИКСЫ
С тех пор как княжна поселилась во дворце, Ганнибал потерял покой. И не он один. Другие тоже интересовались. Светлейший князь Меншиков подкарауливал княжну в анфиладах и шептал ей на ухо сальности. Белецкая краснела, но неудовольствия открыто не высказывала. Ганнибал несколько раз заставал их вместе и скрипел крепкими белыми зубами. Горячее сердце арапа обливалось кровью. «И как она может с ентим гундосым?!» — думал он закатывая глаза.
Вечером Ганнибал одолевал брата расспросами.
— Чего она тебе сегодня говорила?
— Хэллоу. Хау дую ду?
— Это про чего же? — волновался Ганнибал.
— Здрасте. Как поживаете?
— А между вами никаких намёков?
— Я не по энтой части — ты же знаешь. С бабами одна возня. Ни выпить, ни поговорить. Благодарю! На хрена мне такие журфиксы?!
— Эх. — Вздыхал Ганнибал. — Не понимаешь… Весьма я предпочитаю блондинок. Хучь сам и брюнет… В чем она сегодня была?
— Ясно не в портках. В платье.
— Дурень! В каком платье-то?
— В длинном…
—С тобою бессмысленно о прекрасных дамах беседовать.
— А чего о них беседовать?! Тоже мне нашёл предмет — прекрасные дамы. Кони-пистолеты — вот енто, я мыслю предмет!
— Слушай, братан, давай я ей записку напишу. А ты передашь завтра.
— А пиши коли делать не фуя.

Назавтра Занзибал пришёл в положенный час на урок. Княжна уже сидела за столом и крутила пальцем глобус.
— Гуд морнинг, Елизавета Федоровна. — Произнёс с порога Занзибал.
— Гуд морнинг. — Княжна зевнула.
— Скучаете? Али не выспались?
— Йес. Всю ночь под окном какой-то мужлан маршировал. В сапогах с подковами. А ишо прикладом об мостовую бухал. Так глаз и не сомкнула.

— Энто я знаю, что за плидурок. После праздников, как найдёт на него — начинает маршировать. Вы в следующий раз в форточку просуньтесь и горшком цветочным пульните. Я всегда так делаю. Верный способ.
— У меня на подоконнике два цветка растут. Гортензия и герань.

— Так вот один и выкиньте. А у меня для вас записочка от брата. Чего-то он вам пишет. Весь вечер вчера сопел, сочинитель. Вспотел аж. Два пера сгрыз. Вот она записочка-то.
Княжна взяла записочку и развернула:
"Елизавета Федоровна, — прочитала она, — С тех пор как я повстречал Вас — нет мне покою и жизни нету. Хожу ли я по коридору, сижу ли я на стуле в анфиладе, али проветриваюсь на резвом рысаке — Ваш образ загромождает мне горизонты беспросветлым туманом и я рискую разбиться насмерть, налетев на незримое глазу препятствие. Иногда мне хочется схватить вострый кинжал и вонзить его себе в грудь по самую рукоятку, а потом расковырять лезвием достаточное в груди отверстие, чтобы пролезть туда рукою, вытащить из нутра горячее моё сердце и принесть его к вам под ноги. Чтобы вы, уважаемая Елизавета Федоровна, увидя такие ужасы , как разрушительно бьётся оно от безответного чувства, заплакали бы от печали горючими слезами и полюбили бедного вздыхателя посмертно. Когда я могу надеятся с Вами повстречаться? Напишите время и место. Крепко целую. Ваш навеки Ганнибал Пушкин."
— Чего пишет-то? — Равнодушно спросил Занзибал, вынимая из-за пазухи книгу.
— Да всякое. — уклончиво ответила княжна. — Так говорите, в следующий раз горшком кидаться?
— Можно и горшком. А можно и так вхолостую, напоматерному ему гаркнуть…Ответ-то писать будете, али на словах чего передать?
— Напоматерному — это грубо. Я токмо по-французски знаю.
— По-французски ему хучь всю ночь чеши. А он только — ать-два, да прикладом — стук-стук. Тогда уж горшком лучше. Ну так как с ответом-то?
— А чем посоветуете — гортензией либо геранью?
— Хучь фикусом. Я в наименованиях не смыслю. Вы бы, Елизавета Федоровна, Ганнибала призвали — он большой специялист. Изрядно понимает. Хучь что на клумбе растёт, хучь в горшке. Вы его призовите, али в записке ответной про то у него испросите.
— А скажи мне, Занзибал, какие нынче в Париже платья модны?
— Елизавета Петровна! Я прямо удивляюсь! Второй день меня про платья пытают! Вчера Ганнибал выспрашивал, какое у вас платье. Теперь вы меня донимаете. Я Париж-то с трудом вспоминаю. Как в тумане!
— В Лондоне тоже туманы. Дале носа, бывает, ничего не видать. А я слыхала — в Париже климат не такой. А и там, однако ж, туман.
— Ясно, туман! Выкушаешь чарок восемь — так тебе и туман, как в Лондоне.
— Право слово, не могу я, Занзибал Петрович, привыкнуть к вашим арапским шуткам. Не пойму, ей Богу, вроде вы образованный человек, при дворе, а шутите нешто кучер.
— Прилично шучу. Другим по вкусу. Обыкновеные мужские шутки. Энто Ганнибал у нас куртуазный и шутит для баб. Вам бы, я чаю, пондравилось. Отвечать-то будете, али как?
— Я подумаю прежде.
— Ладныть. До конца занятия подумайте.


ГЛАВА 7
КЛЮЧИ ОТ ЕЁ ФОРТИФИКАЦИИ
Ганнибал, закинув руки за голову, лежал на кровати и смотрел в потолок на пастушескую идиллию. Молодой пастушок в козьей шкуре придерживал на коленках молодую пастушку с выскочившей розовой грудью. Рядом на траве валялся пастушеский рожок и стояла корзина с провиантом. Вокруг толпились козы, овцы и бараны. Сзади, в полверсте от пастбища, курился величественный вулкан.
«Вот так и моё чувство к Елизавете Федоровне, — тяжело вздыхал Ганнибал, — как сей италианский Везувий. Дымится-дымится, а потом — как даст! И все кверху тормашками — все овцы и бараны! Аллегория такая… Вон тот баран на Меншикова похож. Б—е—е… И как она может с таким гундосым?»
Вошёл Занзибал.
— Валяешься, ефиоп? — Он бросил книгу на тумбочку.
— Скажи, тот баран с потолка на Меньшикова похож?
— Есть чтой-то…А пастух — енто ты, наверноть? А на коленках, надыть княжну придерживаешь с голой титькой?
— Если бы.. Я — вулкан сзади. Видишь?
— Вижу… Пляши, вулкан. — Занзибал вытащил из кармана записку. — От неё депеша.
Ганибал рывком соскочил с кровати:
— Дай сюды!
— Пляши!
Негр повилял бёдрами.
— Ну, давай!
— И чего ты в ней нашёл? — Занзибал протянул записку. — Дура, каких свет не видывал. Ни поговорить с ней путём, ни пошутить. Хьюмору никакого! Я ей такую шуточку сегодня сказал, про то как мы в Париже пили — сам чуть со смеху не лопнул. А она стоит — морда кислая, и токмо кучером меня обозвала. Дубина!
Ганнибал развернул записку:
"Здравствуйте, Ганнибал Петрович, — прочитал он. — Записку от вас через брата вашего Занзибала получила, с коим и передаю сей ответ.
Вы, наверное, считаете меня легкомысленной особой, которой можно писать записки такого непозволительного содержания. Вы, наверное, решили, что раз вы есть любимец государя и любые девушки хочут в мечтах с вами познакомиться, то и этот скромный цветок вам удасться сорвать с той же легкостию. Знайте же, сударь, что это не так! И хотя я всего лишь скромная, беззащитная девушка, которую всякий может обидеть, и которая, конечно же, нуждается в сурьезном и благородном кавалере, защитнике девичьей чести, но я сумлеваюсь — тот ли вы гишпанский Дон Кишот, который достоин носить на груди ключи от моей фортификации. Хотя вы и жгучие брюнеты, но это не имеет значения. Знаете ли вы — что такое настоящее чувство, и как легко над ним надругаться? Вы меня совсем не знаете, а пишете мне легкомысленные записки про жеребца и про кинжал, которым вы зачем-то хотите зарезаться. Мне только осьмнадцать лет, но множество испытаниев выпало на мою долю в Лондоне. Один аглицкий пэр уже постарался в прошлом годе меня обмануть, и эта рана по сей день терзает внутри моё сердце. Таперича я не могу доверять мужчинам, как они есть все обманщики, и Вы, наверное, один из них. Хотя у Вас и благородное лицо, честные глаза и, возможно, у Вас сурьезные намерения. Хорошо бы, если это так. Но если это не так — оставьте меня в покое. В любом случае — ничего обещать Вам не могу. Сами понимаете почему. Вооружитесь терпением и смирением. Да пребудем мы чисты и кротки, как агнцы Божии. За сим прощайте.
Княжна Е.Б."
Ганнибал оторвался от листка.
— Прочёл? — Занзибал потянулся. — Ну и как тебе эта муть? Я тоже по дороге прочёл от нечего делать. Вот скажи мне, как ты есть бабник Жон Дуан — бабы завсегда такие глупости пишут?
— Глупости! Написано кудревато и с тонкостию. Вот, зри, вот здесь она пишет: «Хотя вы и жгучие брюнеты…» — намекает, что я ей ндравлюсь. Или вот тут ещё: « … у Вас и благородное лицо, честные глаза и, возможно, у Вас сурьезные намерения.» — намекает, что ей моя физиогномия по вкусу и намерения сурьезные.
— Ты про пэра аглицкого лучше почитай. Мне интересно, как он над ней надругался?
— Убью!
— Давай лучше браги выпьем.
— Не буду. Имею намерение — сей же вечер посетить Елизавету Федоровну.
— Ну и что за дело? От чего не выпить?
— Дык изо рта дрожжами нести будет. Как я с нею лобзаться стану?
— А станет она с тобой лобзаться с первой-то встречи?
— Мыслю, что станет. Вишь, она в записке намёки строит.
— Так что, не будешь, значит, а, Гань? Пить-то?
— Не буду.
— Ну и хрен с тобою, а я выпью.


ГЛАВА 8
ЗАЩИТНИКИ ЕЛИЗАВЕТЫ ФЕДОРОВНЫ
Откушав кофию, княжна Белецкая легла на кушетку и открыла аглицкий роман Снучардсона «Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов».
"… Уже третий день несчастная девица Кларисса Гарлов плутала в дремучем Эдинбургском лесу, когда неожиданно вышла на поляну. Посередине поляны стоял небольшой замок. Кларисса подошла поближе и заглянула в окно. Престранная картина предстала ей там. На широченной кровати с балдахином сидел полуголый мужчина. В руке он держал пробирку с какой-то зловещей жидкостью, в другой — безобразную ложку. Слева на сундуке сидел ещё один полуголый мужчина и болтал ногами. В это время дверь в комнату отворилась, и на пороге показался ещё один полуголый мужчина, державший под мышкой чёрную курицу. Завидя вошедшего, мужчина с кровати вздрогнул и уронил ложку, а другой мужчина соскочил с сундука и замер.
— Сэр Генри, — громовым голосом произнёс вошедший, — вот мы и встретились! Теперь вам от меня не уйти!.. Вы видите эту чёрную курицу?!
— О, жестокосердный сэр Гарольд, сжальтесь надо мной! Уберите эту отвратительную птицу!
— Я вижу — здесь посторонние! — сэр Гарольд указал пальцем на мужчину с сундука.
— Это — сэр Робенсбрюк из Сассекса. Он знает о нашей распре.
— Хорошо, — сэр Гарольд спрятал курицу за спину. — Не будем же терять время. — Свободной рукой он вытащил из кармана бутылку и, откупорив зубами пробку, выплюнул её. — Извольте подать бокал!
Сэр Генри поспешно вылил зловещую жидкость из пробирки на пол и протянул посуду нежданному гостю.
— Благодарю, — сказал сэр Гарольд и выпил несколько пробирок одну за другой. — А теперь ты, недостойный сэр Генри! — Он протянул бутылку и пробирку.
Пока сэр Генри дрожащими руками подносил пробирку ко рту, сэр Гарольд выхватил из-за спины курицу и со всей силы нанёс удар сэру Генри по лбу. Сэр Генри зашатался и рухнул. Сэр Гарольд дико захохотал и превратился в шкилета.
Перепуганный сэр Робенсбрюк из Сассекса попытался укрыться в сундуке, но шкилет одним прыжком допрыгнул до него и ударил курицей.
Сэр Робенсбрюк упал замертво.
Дверь отворилась и в комнату вошёл ещё один полуголый мужчина. Не успел он сделать и двух шагов, как получил по лбу чёрной курицей и умер.
— Я удовлетворён! — шкилет зашвырнул курицу в угол и, гремя костями, вышел из комнаты.
Перепуганная Кларисса от ужаса не могла двинуться с места, как вдруг кто—то грубо схватил её за плечо.
— Ах! — только и смогла произнести Кларисса и лишилась…"
Раздался громкий стук в дверь.
Княжна Белецкая вздрогнула и выронила книгу.
— Кто там? — сдавленным голосом произнесла она.
— Это я, — послышалось из-за двери, — Призрак-шкилет из Эрмитажа! У—у—у! Открывай, девица, я тебя съем!
Белецкая перекрестилась:
— Чур меня! — запричитала она. — Сгинь, черт!
— У—у—у! От—кры—вай! Не откроешь — я дверь сломаю! Я так умею! У—у—у! — Из—за двери послышался хохот. — Не боись, Елизавета Федоровна! Это я — Светлейший князь Меншиков. Что, спужалась? Ха—ха—ха! Открывай — свои!
— Чего вам надо? Поздно ужо. Идите спать к себе, — княжна приникла ухом к двери.
— Открывай давай! У меня к тебе срочная депеша от Петра Алексеевича.
1 2 3 4 5