Все принимали это как ужасно веселую шутку. Человек никогда ничего не знает, правда?— Правда, — сказал я. — Никто никогда ничего не знает.Я более или менее покончил с этим вопросом. В свое время я, вероятно, рассмотрел его со всех возможных точек зрения, включая и ту, согласно которой известного рода изъяны или увечья служат поводом для веселья, между тем как в них нет ничего смешного для пострадавшего.— Это забавно, — сказал я. — Это очень забавно. И быть влюбленным тоже страшно забавно.— Ты думаешь? — Глаза ее снова стали плоскими.— То есть не в том смысле забавно. Это до некоторой степени приятное чувство.— Нет, — сказала она. — По-моему, это сущий ад.— Хорошо быть вместе.— Нет. По-моему, ничего хорошего.— Разве ты не хочешь меня видеть?— Я не могу тебя не видеть.Теперь мы сидели, как чужие. Справа был парк Монсури. Ресторан, где есть пруд с живыми форелями в где можно сидеть и смотреть в парк, был закрыт и не освещен. Шофер обернулся.— Куда мы поедем? — спросил я.Брет отвела глаза.— Пусть едет в кафе «Селект».— Кафе «Селект», — сказал я шоферу. — Бульвар Монпарнас.Мы поехали дальше, обогнув Бельфорского льва, который сторожит Монружскую трамвайную линию. Брет смотрела прямо перед собой. На бульваре Распай, когда показались огни Монпарнаса, Брет сказала:— У меня к тебе просьба. Только ты не рассердишься?— Не говори глупости.— Поцелуй меня еще раз, пока мы не приехали.Когда такси остановилось, я вышел и расплатился. Брет вышла, на ходу надевая шляпу. Она оперлась на мою руку, когда сходила с подножки. Ее рука дрожала.— У меня очень неприличный вид? — Она надвинула на глаза свою мужскую фетровую шляпу и вошла в кафе. У стойки и за столиками сидела почти вся компания, которая была в дансинге.— Хэлло, друзья! — сказала Брет. — Выпить хочется.— Брет! Брет! — Маленький грек-портретист, который называл себя герцогом и которого все звали Зизи, подбежал к ней. — Что я вам скажу!— Хэлло, Зизи! — сказала Брет.— Я познакомлю вас с моим другом, — сказал Зизи.Подошел толстый мужчина.— Граф Миппипопуло — мой друг леди Эшли.— Здравствуйте, — сказала Брет.— Ну как, миледи! Весело проводите время в Париже? — спросил граф Миппипопуло, у которого на цепочке от часов болтался клык лося.— Ничего, — ответила Брет.— Париж прекрасный город, — сказал граф. — Но вам, наверно, и в Лондоне достаточно весело?— Еще бы, — сказала Брет. — Потрясающе.Брэддокс подозвал меня к своему столику.— Барнс, — сказал он, — выпейте с нами. С вашей дамой вышел ужасный скандал.— Из-за чего?— Дочь хозяина что-то сказала про нее. Получился форменный скандал. Но она — молодчина. Предъявила желтый билет и потребовала, чтобы та показала свой. Ужасный скандал.— А чем кончилось?— Кто-то увел ее. Очень недурна. Совершенно изумительно владеет парижским арго. Садитесь, выпьем.— Нет, — сказал я. — Мне пора домой. Кона не видали?— Они с Фрэнсис уехали домой, — вмешалась миссис Брэддокс.— Бедняга, у него такой удрученный вид, — сказал Брэддокс.— Да, да, — подтвердила миссис Брэддокс.— Мне пора домой, — сказал я. — Спокойной ночи.Я попрощался с Брет у стойки. Граф заказывал шампанское.— Разрешите предложить вам стакан вина, сэр? — сказал он.— Нет, премного благодарен. Мне пора идти.— Вы правда уходите? — спросила Брет.— Да, — сказал я. — Очень голова болит.— Завтра увидимся?— Приходите в редакцию.— Вряд ли.— Ну так где же?— Где-нибудь, около пяти часов.— Тогда давайте на том берегу.— Ладно. Я в пять буду в «Крийоне».— Только не обманите, — сказал я.— Не беспокойтесь, — сказала Брет. — Разве я вас когда-нибудь обманывала?— Что слышно о Майкле?— Сегодня было письмо.— Спокойной ночи, сэр, — сказал граф.Я вышел на улицу и зашагал в сторону бульвара Сен-Мишель, мимо столиков кафе «Ротонда», все еще переполненного, посмотрел на кафе «Купол» напротив, где столики занимали весь тротуар. Кто-то оттуда помахал мне рукой, я не разглядел кто и пошел дальше. Мне хотелось домой. На бульваре Монпарнас было пусто. Ресторан Лавиня уже закрылся, а перед «Клозери де Лила» убирали столики. Я прошел мимо памятника Нею, стоявшего среди свежей листвы каштанов в свете дуговых фонарей. К цоколю был прислонен увядший темно-красный венок. Я остановился и прочел надпись на ленте: от бонапартистских групп и число, какое, не помню. Он был очень хорош, маршал Ней, в своих ботфортах, взмахивающий мечом среди свежей, зеленой листвы конских каштанов. Я жил как раз напротив, в самом начале бульвара Сен-Мишель.В комнате консьержки горел свет, я постучал в дверь, и она дала мне мою почту. Я пожелал ей спокойной ночи и поднялся наверх. Было два письма и несколько газет. Я просмотрел их под газовой лампой в столовой. Письма были из Америки. Одно письмо оказалось банковским счетом. Остаток равнялся 2432 долларам и 60 центам. Я достал свою чековую книжку, вычел сумму четырех чеков, выписанных после первого числа текущего месяца, и подсчитал, что остаток равняется 1832 долларам и 60 центам. Эту сумму я записал на обороте письма. В другом конверте лежало извещение о бракосочетании. Мистер и миссис Алоизиус Кирби извещают о браке дочери их Кэтрин — я не знал ни девицы, ни того, за кого она выходила. Они, вероятно, разослали извещения по всему городу. Смешное имя. Я был уверен, что, знай я кого-нибудь по имени Алоизиус, я не забыл бы его: хорошее католическое имя. На извещении был герб. Как Зизи — греческий герцог. И граф. Граф смешной. У Брет тоже есть титул. Леди Эшли. Черт с ней, с Брет. Черт с вами, леди Эшли.Я зажег лампу около кровати, потушил газ в столовой и распахнул широкие окна спальни. Кровать стояла далеко от окон, и я сидел при открытых окнах возле кровати и раздевался. Ночной поезд, развозивший овощи по рынкам, проехал по трамвайным рельсам. Поезда эти громыхали по ночам, когда не спалось. Раздеваясь, я смотрелся в зеркало платяного шкафа, стоявшего рядом с кроватью. Типично французская манера расставлять мебель. Удобно, пожалуй. И надо же — из всех возможных способов быть раненым… В самом деле смешно. Я надел пижаму и лег в постель. У меня было два спортивных журнала, и я снял с них бандероли. Один был оранжевый. Другой — желтый. В обоих будут одни и те же сообщения, поэтому, какой бы я ни прочел первым, мне не захочется читать другой. «Ле Ториль» лучше, и я начал с него. Я прочел его от корки до корки, вплоть до писем в редакцию и загадок-шуток. Я потушил лампу. Может быть, удастся заснуть.Мысль моя заработала. Старая обида. Да, глупо было получить такое ранение, да еще во время бегства на таком липовом фронте, как итальянский. В итальянском госпитале мы хотели основать общество. По-итальянски название его звучало смешно. Интересно, что сталось с другими, с итальянцами. Это было в Милане, в Главном госпитале, в корпусе Понте. А рядом был корпус Зонде. Перед госпиталем стоял памятник Понте, а может быть, Зонде. Там меня навестил тот полковник. Смешно было. Тогда в первый раз стало смешно. Я был весь забинтован. Но ему сказали про меня. И тут-то он и произнес свою изумительную речь: «Вы — иностранец, англичанин (все иностранцы назывались англичанами), отдали больше чем жизнь». Какая речь! Хорошо бы написать ее светящимися буквами и повесить в редакции. Он и не думал шутить. Он, должно быть, представлял себя на моем месте. «Che mala fortuna! Che mala fortuna!» Какое несчастье! (итал.)
Я, в сущности, раньше никогда не задумывался над этим. И теперь старался относиться к этому легко и не причинять беспокойства окружающим. Вероятно, это никогда не помешало бы мне, если бы не встреча с Брет, когда меня отправили в Англию. Я думаю, ей просто захотелось невозможного. Люди всегда так. Черт с ними, с людьми. Католическая церковь замечательно умеет помочь в таких случаях. Совет хороший, что и говорить. Не думать об этом. Отличный совет. Попробуй как-нибудь последовать ему. Попробуй.Я лежал без сна и думал, и мысль перескакивала с предмета на предмет. Потом я не мог больше отогнать мыслей об этом и начал думать о Брет, и все остальное исчезло. Я думал о Брет, и мысли мои уже не перескакивали с предмета на предмет, а словно поплыли по мягким волнам. И тут, неожиданно для самого себя, я заплакал. Потом, немного спустя, мне стало легче, я лежал в постели и прислушивался к тяжелым вагонам, проезжавшим мимо по улице, а потом заснул.Вдруг я проснулся. Снаружи доносился шум. Я прислушался, и мне показалось, что я слышу знакомый голос. Я надел халат и подошел к двери. Внизу раздавался голос консьержки. Она очень сердилась. Услыхав свое имя, я окликнул ее.— Это вы, мосье Барнс? — крикнула консьержка.— Да, я.— Здесь какая-то женщина, она шумит на всю улицу. Что за безобразие, в такую пору! Говорит, что ей нужно вас видеть. Я сказала, что вы спите.Потом я услышал голос Брет. Спросонья я был уверен, что это Жоржет. Не знаю почему. Она ведь не знала моего адреса.— Попросите ее наверх, пожалуйста.Брет поднялась по лестнице. Я увидел, что она совсем пьяна.— Как глупо, — сказала она. — Ужасный скандал вышел. Но ты ведь не спал, правда?— Как ты думаешь, что я делал?— Не знаю. А который час?Я посмотрел на стенные часы. Было половина пятого.— Понятия не имела, который час, — сказала Брет. — Можно человеку сесть? Не сердись, милый. Только что рассталась с графом. Он привез меня сюда.— Ну, как он? — Я доставал коньяк, содовую и стаканы.— Одну каплю только, — сказала Брет. — Не спаивай меня. Граф? Ничего. Он свой.— Он правда граф?— Твое здоровье. Пожалуй, правда. Во всяком случае, достоин быть графом. Черт его дери, чего он только не знает о людях! И где он всего этого набрался. Держит сеть кондитерских в Америке.Она отпила из своего стакана.— Кажется, он сказал «сеть». Что-то в этом роде. Сплетает их — рассказал мне про них кое-что. Страшно интересно. Но он свой. Совсем свой. Никаких сомнений. Это сразу видно.Она отпила еще глоток.— А в общем, какое мне дело до него? Ты хоть не сердишься? Он, знаешь, очень помогает Зизи.— А Зизи что, настоящий герцог?— Очень может быть. Греческий, понимаешь? Художник он никудышный. Граф мне понравился.— Где ты была с ним?— О, повсюду. А сейчас он привез меня сюда. Предлагал мне десять тысяч долларов, если я поеду с ним в Биарриц. Сколько это на фунты?— Около двух тысяч.— Куча денег. Я сказала ему, что не могу. Он принял это очень мило. Сказала, что у меня слишком много знакомых в Биаррице.Брет засмеялась.— Лениво ты меня догоняешь, — сказала она, я до сих пор только пригубил свой коньяк с содовой. Я отпил большой глоток.— Вот это уже лучше, — сказала Брет. — Очень смешно. Он хотел, чтобы я поехала с ним в Канн. Говорю, у меня слишком много знакомых в Канне. Монте-Карло. Говорю, у меня слишком много знакомых в Монте-Карло. И вообще повсюду. Это правда, между прочим. Так вот, я попросила привезти меня сюда.Она смотрела на меня, поставив локоть на стол, подняв стакан.— Что ты на меня так смотришь? Я сказала ему, что влюблена в тебя. И это тоже правда. Что ты на меня так смотришь? Он принял это очень мило. Хочет завтра повезти нас ужинать. Поедешь?— Почему же нет?— Ну, мне пора идти.— Зачем?— Я только хотела повидать тебя. Ужасно глупая затея. Может быть, ты оденешься и сойдешь со мной вниз? Он ждет с машиной в двух шагах отсюда.— Граф?— Ну да. И шофер в ливрее. Хочет покатать меня. А потом позавтракать в Булонском лесу. Вино корзинами. Брал у Зелли. Дюжина бутылок Мумма. Не соблазнишься?— Мне утром нужно работать, — сказал я. — И я слишком отстал от вас, вам будет скучно со мной.— Не будь идиотом.— Не могу.— Как хочешь. Передать ему привет?— Непременно. Самый нежный.— Спокойной ночи, милый.— Как трогательно.— А ну тебя.Мы поцеловались на прощание, и Брет вздрогнула.— Я пойду, — сказала она. — Спокойной ночи, милый.— Зачем ты уходишь?— Так лучше.На лестнице мы еще раз поцеловались, и, когда я крикнул консьержке, чтобы она потянула шнур, она что-то проворчала за дверью. Я поднялся к себе и смотрел в открытое окно, как Брет подходит к большому лимузину, дожидавшемуся у края тротуара под дуговым фонарем. Она вошла, и машина тронулась. Я отвернулся от окна. На столе стоял пустой стакан и стакан, наполовину наполненный коньяком с содовой. Я вынес их оба на кухню и вылил коньяк в раковину. Я погасил газ в столовой, сбросил туфли, сидя на постели, и лег. Вот какая она, Брет, — и о ней-то я плакал. Потом я вспомнил, как она только что шла по улице и как села в машину, и, конечно, спустя две минуты мне уже опять стало скверно. Ужасно легко быть бесчувственным днем, а вот ночью — это совсем другое дело. 5 Утром я спустился по бульвару Сен-Мишель до улицы Суфло и выпил кофе с бриошами. Утро выдалось чудесное. Конские каштаны Люксембургского сада были в цвету. Чувствовалась приятная утренняя свежесть перед жарким днем. Я прочел газеты за кофе и выкурил сигарету. Цветочницы приходили с рынка и раскладывали свой дневной запас товара. Студенты шли мимо, кто в юридический институт, кто в Сорбонну. По бульвару сновали трамваи и люди, спешащие на работу. Я сел в автобус и доехал до церкви Мадлен, стоя на задней площадке. От церкви Мадлен я прошел по бульвару Капуцинов до Оперы, а оттуда в свою редакцию. Я прошел мимо продавца прыгающих лягушек и продавца игрушечных боксеров. Я шагнул в сторону, чтобы не наступить на нитки, посредством которых его помощница приводила боксеров в движение. Она стояла отвернувшись, держа нитки в сложенных руках. Продавец уговаривал двух туристов купить игрушку. Еще три туриста остановились и смотрели. Я шел следом за человеком, который толкал перед собою каток, печатая влажными буквами слово CINZANO на тротуаре. По всей улице люди спешили на работу. Приятно было идти на работу. Я пересек авеню Оперы и свернул к своей редакции.Поднявшись к себе, я прочел французские утренние газеты, покурил, а потом сел за машинку и усердно проработал все утро. В одиннадцать часов я взял такси и поехал на Кэ-д'Орсей, вошел в министерство и просидел там с полчаса вместе с десятком корреспондентов, слушая, как представитель министерства иностранных дел, молодой дипломат в роговых очках, говорит и отвечает на вопросы. Председатель кабинета министров уехал в Лион, где он должен был выступить с речью, или, вернее, он уже находится на обратном пути. Несколько человек задавали вопросы, чтобы послушать самих себя, а кое-кто из представителей телеграфных агентств задавал вопросы, чтобы услышать ответы. Новостей не было. Из министерства я поехал в одном такси с Уолси и Крамом.— Что вы делаете по вечерам, Джейк? — спросил Крам. — Вас нигде не видно.— Я бываю в Латинском квартале.— Как-нибудь соберусь туда. В кафе «Динго». Ведь там самое веселье?— Да. Или в новом, в «Селекте».— Я сколько раз собирался, — сказал Крам. — Но ведь вы знаете, когда у тебя жена и дети…— В теннис играете? — спросил Уолси.— Нет, — сказал Крам. — Можно сказать, что в этом году совсем не играл. Мне хотелось как-нибудь вырваться, но по воскресеньям всегда дождь, да и корты страшно переполнены.— Англичане не работают по субботам, — сказал Уолси.— Везет им, подлецам, — сказал Крам. — Ну погодите. Не вечно же я буду журналистом. Будет и у меня время ездить за город.— Вот что лучше всего — жить за городом и иметь свою машину.— Я подумываю купить себе машину в будущем году.Я постучал в стекло. Шофер затормозил.— Я уже дома, — сказал я. — Зайдите, выпьем по стаканчику.— Спасибо, — сказал Крам.Уолси покачал головой.— Мне нужно обработать, что он там наговорил сегодня.Я сунул два франка в руку Крама.— Вы с ума сошли, Джейк, — сказал он. — Я заплачу.— Так это же за счет редакции.— Бросьте. Платить буду я.Я помахал им на прощание. Крам высунул голову.— В среду увидимся, за завтраком.— Непременно.Я в лифте поднялся в редакцию. Роберт Кон ждал меня.— Хэлло, Джейк, — сказал он, — завтракать пойдем?— Пойдем. Я только посмотрю, нет ли чего срочного.— Где будем завтракать?— Все равно. — Я осматривал свой письменный стол. — А вы где хотите завтракать?— Может быть, к Ветцелю? Там хорошие закуски.В ресторане мы заказали закуски и пиво. Официант принес пиво в высоких глиняных кружках — пиво было очень холодное, и на стенках выступили бусинки. Подали с десяток разных закусок.— Весело вам было вчера? — спросил я.— Нет. Не очень.— Как пишется?— Плохо. Не двигается у меня вторая книга.— У всех так бывает.— Я знаю. Но все-таки это меня мучает.— А Южная Америка? Не забыли еще?— Нет, не забыл.— За чем же дело стало?— Фрэнсис.— Так возьмите ее с собой, — сказал я.— Она не захочет. Это не для нее. Ей нужно большое общество.— Тогда пошлите ее к черту.— Не могу. У меня все-таки есть обязательства по отношению к ней.Он отодвинул тарелку с нарезанными огурцами и взял маринованной селедки.— Скажите, Джейк, что вы знаете о леди Брет Эшли?— Леди Эшли — ее фамилия. Брет — имя. Она очень милая женщина, — сказал я. — Разводится с мужем и собирается выйти за Майкла Кэмпбелла. Он сейчас в Шотландии.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Фиеста'
1 2 3 4
Я, в сущности, раньше никогда не задумывался над этим. И теперь старался относиться к этому легко и не причинять беспокойства окружающим. Вероятно, это никогда не помешало бы мне, если бы не встреча с Брет, когда меня отправили в Англию. Я думаю, ей просто захотелось невозможного. Люди всегда так. Черт с ними, с людьми. Католическая церковь замечательно умеет помочь в таких случаях. Совет хороший, что и говорить. Не думать об этом. Отличный совет. Попробуй как-нибудь последовать ему. Попробуй.Я лежал без сна и думал, и мысль перескакивала с предмета на предмет. Потом я не мог больше отогнать мыслей об этом и начал думать о Брет, и все остальное исчезло. Я думал о Брет, и мысли мои уже не перескакивали с предмета на предмет, а словно поплыли по мягким волнам. И тут, неожиданно для самого себя, я заплакал. Потом, немного спустя, мне стало легче, я лежал в постели и прислушивался к тяжелым вагонам, проезжавшим мимо по улице, а потом заснул.Вдруг я проснулся. Снаружи доносился шум. Я прислушался, и мне показалось, что я слышу знакомый голос. Я надел халат и подошел к двери. Внизу раздавался голос консьержки. Она очень сердилась. Услыхав свое имя, я окликнул ее.— Это вы, мосье Барнс? — крикнула консьержка.— Да, я.— Здесь какая-то женщина, она шумит на всю улицу. Что за безобразие, в такую пору! Говорит, что ей нужно вас видеть. Я сказала, что вы спите.Потом я услышал голос Брет. Спросонья я был уверен, что это Жоржет. Не знаю почему. Она ведь не знала моего адреса.— Попросите ее наверх, пожалуйста.Брет поднялась по лестнице. Я увидел, что она совсем пьяна.— Как глупо, — сказала она. — Ужасный скандал вышел. Но ты ведь не спал, правда?— Как ты думаешь, что я делал?— Не знаю. А который час?Я посмотрел на стенные часы. Было половина пятого.— Понятия не имела, который час, — сказала Брет. — Можно человеку сесть? Не сердись, милый. Только что рассталась с графом. Он привез меня сюда.— Ну, как он? — Я доставал коньяк, содовую и стаканы.— Одну каплю только, — сказала Брет. — Не спаивай меня. Граф? Ничего. Он свой.— Он правда граф?— Твое здоровье. Пожалуй, правда. Во всяком случае, достоин быть графом. Черт его дери, чего он только не знает о людях! И где он всего этого набрался. Держит сеть кондитерских в Америке.Она отпила из своего стакана.— Кажется, он сказал «сеть». Что-то в этом роде. Сплетает их — рассказал мне про них кое-что. Страшно интересно. Но он свой. Совсем свой. Никаких сомнений. Это сразу видно.Она отпила еще глоток.— А в общем, какое мне дело до него? Ты хоть не сердишься? Он, знаешь, очень помогает Зизи.— А Зизи что, настоящий герцог?— Очень может быть. Греческий, понимаешь? Художник он никудышный. Граф мне понравился.— Где ты была с ним?— О, повсюду. А сейчас он привез меня сюда. Предлагал мне десять тысяч долларов, если я поеду с ним в Биарриц. Сколько это на фунты?— Около двух тысяч.— Куча денег. Я сказала ему, что не могу. Он принял это очень мило. Сказала, что у меня слишком много знакомых в Биаррице.Брет засмеялась.— Лениво ты меня догоняешь, — сказала она, я до сих пор только пригубил свой коньяк с содовой. Я отпил большой глоток.— Вот это уже лучше, — сказала Брет. — Очень смешно. Он хотел, чтобы я поехала с ним в Канн. Говорю, у меня слишком много знакомых в Канне. Монте-Карло. Говорю, у меня слишком много знакомых в Монте-Карло. И вообще повсюду. Это правда, между прочим. Так вот, я попросила привезти меня сюда.Она смотрела на меня, поставив локоть на стол, подняв стакан.— Что ты на меня так смотришь? Я сказала ему, что влюблена в тебя. И это тоже правда. Что ты на меня так смотришь? Он принял это очень мило. Хочет завтра повезти нас ужинать. Поедешь?— Почему же нет?— Ну, мне пора идти.— Зачем?— Я только хотела повидать тебя. Ужасно глупая затея. Может быть, ты оденешься и сойдешь со мной вниз? Он ждет с машиной в двух шагах отсюда.— Граф?— Ну да. И шофер в ливрее. Хочет покатать меня. А потом позавтракать в Булонском лесу. Вино корзинами. Брал у Зелли. Дюжина бутылок Мумма. Не соблазнишься?— Мне утром нужно работать, — сказал я. — И я слишком отстал от вас, вам будет скучно со мной.— Не будь идиотом.— Не могу.— Как хочешь. Передать ему привет?— Непременно. Самый нежный.— Спокойной ночи, милый.— Как трогательно.— А ну тебя.Мы поцеловались на прощание, и Брет вздрогнула.— Я пойду, — сказала она. — Спокойной ночи, милый.— Зачем ты уходишь?— Так лучше.На лестнице мы еще раз поцеловались, и, когда я крикнул консьержке, чтобы она потянула шнур, она что-то проворчала за дверью. Я поднялся к себе и смотрел в открытое окно, как Брет подходит к большому лимузину, дожидавшемуся у края тротуара под дуговым фонарем. Она вошла, и машина тронулась. Я отвернулся от окна. На столе стоял пустой стакан и стакан, наполовину наполненный коньяком с содовой. Я вынес их оба на кухню и вылил коньяк в раковину. Я погасил газ в столовой, сбросил туфли, сидя на постели, и лег. Вот какая она, Брет, — и о ней-то я плакал. Потом я вспомнил, как она только что шла по улице и как села в машину, и, конечно, спустя две минуты мне уже опять стало скверно. Ужасно легко быть бесчувственным днем, а вот ночью — это совсем другое дело. 5 Утром я спустился по бульвару Сен-Мишель до улицы Суфло и выпил кофе с бриошами. Утро выдалось чудесное. Конские каштаны Люксембургского сада были в цвету. Чувствовалась приятная утренняя свежесть перед жарким днем. Я прочел газеты за кофе и выкурил сигарету. Цветочницы приходили с рынка и раскладывали свой дневной запас товара. Студенты шли мимо, кто в юридический институт, кто в Сорбонну. По бульвару сновали трамваи и люди, спешащие на работу. Я сел в автобус и доехал до церкви Мадлен, стоя на задней площадке. От церкви Мадлен я прошел по бульвару Капуцинов до Оперы, а оттуда в свою редакцию. Я прошел мимо продавца прыгающих лягушек и продавца игрушечных боксеров. Я шагнул в сторону, чтобы не наступить на нитки, посредством которых его помощница приводила боксеров в движение. Она стояла отвернувшись, держа нитки в сложенных руках. Продавец уговаривал двух туристов купить игрушку. Еще три туриста остановились и смотрели. Я шел следом за человеком, который толкал перед собою каток, печатая влажными буквами слово CINZANO на тротуаре. По всей улице люди спешили на работу. Приятно было идти на работу. Я пересек авеню Оперы и свернул к своей редакции.Поднявшись к себе, я прочел французские утренние газеты, покурил, а потом сел за машинку и усердно проработал все утро. В одиннадцать часов я взял такси и поехал на Кэ-д'Орсей, вошел в министерство и просидел там с полчаса вместе с десятком корреспондентов, слушая, как представитель министерства иностранных дел, молодой дипломат в роговых очках, говорит и отвечает на вопросы. Председатель кабинета министров уехал в Лион, где он должен был выступить с речью, или, вернее, он уже находится на обратном пути. Несколько человек задавали вопросы, чтобы послушать самих себя, а кое-кто из представителей телеграфных агентств задавал вопросы, чтобы услышать ответы. Новостей не было. Из министерства я поехал в одном такси с Уолси и Крамом.— Что вы делаете по вечерам, Джейк? — спросил Крам. — Вас нигде не видно.— Я бываю в Латинском квартале.— Как-нибудь соберусь туда. В кафе «Динго». Ведь там самое веселье?— Да. Или в новом, в «Селекте».— Я сколько раз собирался, — сказал Крам. — Но ведь вы знаете, когда у тебя жена и дети…— В теннис играете? — спросил Уолси.— Нет, — сказал Крам. — Можно сказать, что в этом году совсем не играл. Мне хотелось как-нибудь вырваться, но по воскресеньям всегда дождь, да и корты страшно переполнены.— Англичане не работают по субботам, — сказал Уолси.— Везет им, подлецам, — сказал Крам. — Ну погодите. Не вечно же я буду журналистом. Будет и у меня время ездить за город.— Вот что лучше всего — жить за городом и иметь свою машину.— Я подумываю купить себе машину в будущем году.Я постучал в стекло. Шофер затормозил.— Я уже дома, — сказал я. — Зайдите, выпьем по стаканчику.— Спасибо, — сказал Крам.Уолси покачал головой.— Мне нужно обработать, что он там наговорил сегодня.Я сунул два франка в руку Крама.— Вы с ума сошли, Джейк, — сказал он. — Я заплачу.— Так это же за счет редакции.— Бросьте. Платить буду я.Я помахал им на прощание. Крам высунул голову.— В среду увидимся, за завтраком.— Непременно.Я в лифте поднялся в редакцию. Роберт Кон ждал меня.— Хэлло, Джейк, — сказал он, — завтракать пойдем?— Пойдем. Я только посмотрю, нет ли чего срочного.— Где будем завтракать?— Все равно. — Я осматривал свой письменный стол. — А вы где хотите завтракать?— Может быть, к Ветцелю? Там хорошие закуски.В ресторане мы заказали закуски и пиво. Официант принес пиво в высоких глиняных кружках — пиво было очень холодное, и на стенках выступили бусинки. Подали с десяток разных закусок.— Весело вам было вчера? — спросил я.— Нет. Не очень.— Как пишется?— Плохо. Не двигается у меня вторая книга.— У всех так бывает.— Я знаю. Но все-таки это меня мучает.— А Южная Америка? Не забыли еще?— Нет, не забыл.— За чем же дело стало?— Фрэнсис.— Так возьмите ее с собой, — сказал я.— Она не захочет. Это не для нее. Ей нужно большое общество.— Тогда пошлите ее к черту.— Не могу. У меня все-таки есть обязательства по отношению к ней.Он отодвинул тарелку с нарезанными огурцами и взял маринованной селедки.— Скажите, Джейк, что вы знаете о леди Брет Эшли?— Леди Эшли — ее фамилия. Брет — имя. Она очень милая женщина, — сказал я. — Разводится с мужем и собирается выйти за Майкла Кэмпбелла. Он сейчас в Шотландии.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Фиеста'
1 2 3 4