— Он говорит Tochter, — сказал американец.Девушка, на которую показывал Педуцци, вошла в дом.Они спустились с холма через поле, потом повернули и пошли вдоль берега реки. Педуцци говорил быстро, многозначительно подмигивая. Они шли рядом, и американка чувствовала, как от Педуцци пахнет вином. Один раз он даже толкнул ее локтем. Он говорил то на диалекте Ампеццо, то на немецко-тирольском диалекте. Он никак не мог сообразить, какой же язык его спутники лучше понимают, и поэтому говорил на обоих. Но когда американец произнес «ja, ja»[ да, да (нем.)
], Педуцци решил окончательно перейти на тирольский. Молодые люди ничего не понимали.— Когда мы проходили по городу, все нас видели. За нами, наверное, следит речная охрана. Очень жалею, что мы в это дело впутались. Да еще этот старый дурак вдребезги пьян.— А у тебя, конечно, не хватает духу вернуться назад, — сказала американка. — Тебе непременно нужно идти с ним дальше.— А ты бы вернулась? Возвращайся домой, Тайни.— Я останусь с тобой. Уж если садиться в тюрьму, так, по крайней мере, вместе.Они круто повернули к воде, и Педуцци остановился, отчаянно жестикулируя и указывая на реку. Шинель его развевалась по ветру. Вода была грязная и мутная. Направо на берегу лежала кучка мусора.— Да говорите по-итальянски, — сказал американец.— Un'mezz'ora. Piu d'un'mezz'ora[ Полчаса. Больше получаса (итал.)
].— Он говорит, что нам еще, по крайней мере, полчаса ходу. Возвращайся лучше домой, Тайни. Ты и так уже озябла на этом ветру. Погода мерзкая, и все равно ничего интересного не предвидится.— Хорошо, — ответила американка и стала взбираться на поросший травой берег.Педуцци был внизу, у реки, и заметил, что американка ушла, только когда она была уже на гребне холма.— Фрау! — закричал он. — Фрейлен! Фрау, что же вы уходите?Американка скрылась за холмом.— Ушла, — сказал Педуцци. Он был возмущен.Он снял резинку, которой были связаны удочки, и начал собирать их.— Но ведь вы же сказали, что еще полчаса ходу.— Да, да. Там очень хорошо. Но здесь тоже хорошо.— Правда?— Ну конечно. И здесь хорошо, и там хорошо.Американец сел на берегу, собрал удочку, приладил катушку и протянул леску через кольцо. Ему было не по себе, и он боялся, что каждую минуту может нагрянуть речная охрана или на берегу появится толпа местных жителей. Он видел городские дома и кампаниллу над гребнем холма. Он открыл свой ящик с поводками. Педуцци наклонился и засунул туда свой плоский заскорузлый большой палец и указательный и смешал влажные поводки.— А грузило есть у вас?— Нет.— У вас должно быть грузило. — Педуцци был взволнован. Нельзя без piombo[ свинец (итал.)
]. Piombo. Немного piombo. Вот тут. Как раз над крючком, а то наживка будет плавать по воде. Обязательно надо piombo. Хоть маленький кусочек.— А у вас есть?— Нет.Он стал лихорадочно шарить в карманах, роясь в грязной подкладке своей шинели.— Ничего нет. Нельзя без piombo.— Ну, так, значит, удить нельзя, — сказал американец и разобрал удочку, наматывая обратно леску через кольцо. — Мы достанем piombo и будем удить завтра.— Ну, послушайте, caro[ дорогой (итал.)
], у вас должно быть piombo. Иначе леска будет плавать по воде.На глазах Педуцци рушились все надежды.— Piombo должно быть у вас. Нам хватит кусочка. Удочки у вас совсем новенькие, а вот грузила нет. Я бы принес. А вы сказали, что все у вас есть.Американец смотрел на реку, мутную от тающего снега.— Ну что же, — сказал он, — мы раздобудем немного piombo и будем удить завтра.— Утром? В котором часу?— В семь.Выглянуло солнце. Стало тепло и приятно. Американец почувствовал облегчение. Он уже больше не нарушает закона. Усевшись на берегу, он достал из кармана бутылку с марсалой и передал ее Педуцци. Педуцци передал ее обратно. Американец сделал глоток и передал бутылку обратно.— Пейте, — сказал он, — пейте. Это ваша марсала.Сделав еще маленький глоток, американец снова протянул бутылку Педуцци. Тот внимательно посмотрел на нее, потом торопливо схватил и залпом выпил. Седые волосы в складках его шеи шевелились, когда он пил, глаза не отрываясь смотрели на узкую темную бутылку. Он выпил ее до дна. Пока он пил, светило солнце. Было чудесно. Все-таки это был удачный день! Чудесный день!— Senta, caro![ Слушай, дорогой! (итал.)
] Завтра утром, в семь.Он несколько раз назвал американца «саго», и это ему сошло. Хорошая была марсала! Таких дней еще много будет впереди, и начнется это завтра, в семь часов утра.Они стали подниматься на холм по направлению к городу. Американец шел впереди. Он был почти на гребне холма, когда Педуцци окликнул его:— Послушайте, саго. Не дадите ли вы мне пять лир?— За сегодня? — хмурясь, спросил американец.— Нет, не за сегодня. Дайте мне их сегодня за завтрашний день. Я запасу все, что нужно на завтра. Pane, salami, formaggio[ хлеб, салями, сыр (итал.)
], хорошей закуски для всех нас. Вы, я и синьора. Наживку, пескарей, не одних червяков. И марсала будет. Все за пять лир. Пять лир, а, синьор?Американец порылся в бумажнике и достал бумажку в две лиры и две по одной.— Благодарю вас, саго. Благодарю вас, — сказал Педуцци таким тоном, каким говорят члены «Карлтон-клуба», принимая «Морнинг пост» из рук соседа.Вот это была жизнь! Хватит с него ковырять вилами мерзлый навоз в саду отеля. Жизнь раскрывалась перед ним.— Так, значит, завтра в семь, саго, — сказал Педуцци, похлопывая американца по плечу. — Ровно в семь.— Я скорее всего не пойду, — сказал американец и положил бумажник обратно в карман.— Как? — спросил Педуцци. — Я принесу пескарей, синьор. Salami, все достану. Вы, я и синьора. Все трое.— Я скорее всего не пойду, — повторил американец. — По всей вероятности — нет. Узнаете у padrone в конторе отеля. 12 Если это происходило близко от барьера и против вашего места на трибуне, то хорошо было видно, как Виляльта дразнит быка и вызывает его, и когда бык кидался, Виляльта, не трогаясь с места, отклонялся назад, точно дуб под ударом ветра, плотно сдвинув ноги, низко опустив мулету и отводя шпагу за спину. Потом он кричал на быка, хлопал перед ним мулетой и снова, когда бык кидался, не трогаясь с места, поднимал мулету и, отклонившись назад, описывал мулетой дугу, и каждый раз толпа ревела от восторга.Когда наступало время для последнего удара, все происходило в одно мгновение. Разъяренный бык, стоя прямо против Виляльты, не спускал с него глаз. Виляльта одним движением выхватывал шпагу из складок мулеты и, направив ее, кричал быку: «Торо! Торо!» — и бык кидался, и Виляльта кидался, и на один миг они сливались воедино. Виляльта сливался с быком, и все было кончено. Виляльта опять стоял прямо, и красная рукоятка шпаги торчала между лопатками быка. Виляльта поднимал руку, приветствуя толпу, а бык не спускал с него глаз, ревел, захлебываясь кровью, и ноги его подгибались. Кросс по снегу Фуникулер еще раз дернулся и остановился. Он не мог идти дальше, путь был сплошь занесен снегом. Ветер начисто подмел открытый склон горы, и поверхность снега смерзлась в оледенелый наст. Ник в багажном вагоне натер свои лыжи, сунул носки башмаков в металлические скобы и застегнул крепление. Он боком прыгнул из вагона на твердый наст, выровнял лыжи и, согнувшись и волоча палки, понесся вниз по скату.Впереди на белом просторе мелькал Джордж, то исчезая, то появляясь и снова исчезая из виду. Когда, внезапно попав на крутой изгиб склона, Ник стремительно полетел вниз, в его сознании не осталось ничего, кроме чудесного ощущения быстроты и полета. Он въехал на небольшой бугор, а потом снег начал убегать из-под его лыж, и он понесся вниз, быстрей, быстрей, по последнему крутому спуску. Согнувшись, почти сидя на лыжах, стараясь, чтобы центр тяжести пришелся как можно ниже, он мчался в туче снега, словно в песчаном вихре, и чувствовал, что скорость слишком велика. Но он не замедлил хода. Он не сдаст и удержится. Потом он попал на рыхлый снег, оставленный ветром в выемке горы, не удержался и, гремя лыжами, полетел кубарем, точно подстреленный кролик, потом зарылся в сугроб, ноги накрест, лыжи торчком, набрав полные уши и ноздри снега.Джордж стоял немного ниже, ладонями сбивая снег со своей куртки.— Высокий класс, Ник! — крикнул он. — Это чертова выемка виновата. Она и меня подвела.— А как там, дальше? — Ник, лежа на спине, выровнял лыжи и встал.— Нужно все время забирать влево. Спуск хороший, крутой. Внизу сделаешь христианию — там изгородь.— Подожди минутку, съедем вместе.— Нет, ты ступай вперед. Я люблю смотреть, как ты съезжаешь.Ник Адамс проехал мимо Джорджа — на его широких плечах и светлых волосах осталось немного снегу, — потом лыжи Ника заскользили, и он ухнул вниз, окутанный свистящей снежной пылью, взлетая и падая, вверх, вниз по волнистому склону. Он все время забирал влево, и к концу, когда он летел прямо на изгородь, плотно сжав колени и изогнув туловище, он, в туче снега, сделал крутой поворот вправо и, сбавляя ход, проехал между склоном горы и проволочной изгородью.Он взглянул вверх. Джордж съезжал, готовясь к повороту телемарк, выдвинув вперед согнутую в колене ногу и волоча другую; палки висели, словно тонкие ножки насекомого, и, задевая снег, взбивали комочки снежного пуха; и, наконец, почти скрытый тучами снега, скорчившись, выбросив одну ногу вперед, вытянув другую назад, отклонив туловище влево, он описал четкую красивую кривую, подчеркивая ее блестящими остриями палок.— Я не решился на христианию, — сказал Джордж. — Слишком глубокий снег. А ты отлично съехал.— С моей ногой нельзя делать телемарк, — сказал Ник.Ник лыжей прижал верхнюю проволоку, и Джордж проехал через изгородь. Ник вслед за ним выехал на дорогу. Они шли, слегка согнув колени, по дороге, проложенной в сосновом бору. Здесь возили лес, и накатанный полозьями лед был в оранжевых и табачно-желтых пятнах от конской мочи. Лыжники держались полосы снега на обочине. Дорога круто спускалась к ручью и затем почти отвесно поднималась в гору. Сквозь деревья им виден был длинный облезлый дом с широкими стрехами. Издали он выглядел сплошь блекло-желтым. Вблизи оконные рамы оказались зелеными. Краска лупилась. Ник палкой расстегнул зажим и сбросил лыжи.— Лучше понесем их, — сказал он.Он стал карабкаться по крутой дорожке с лыжами на плече, пробивая ледяную кору шипами каблука. Он слышал за спиной дыхание Джорджа и треск льда под его каблуками. Они прислонили лыжи к стене гостиницы, обмахнули друг другу штаны, потоптались, стряхивая с башмаков снег, и вошли в дом.Внутри было почти темно. В углу комнаты поблескивала большая изразцовая печь. Потолок был низкий. Вдоль стен стояли гладкие деревянные скамьи и темные, в винных пятнах, столы. У самой печки, покуривая трубку, потягивая мутное молодое вино, сидели два швейцарца. Лыжники сняли куртки и сели у стены по другую сторону печки. Голос, певший в соседней комнате, умолк, и в комнату вошла служанка в синем переднике и спросила, что им подать.— Бутылку сионского, — сказал Ник. — Согласен, Джорджи?— Можно, — сказал Джордж. — В этом ты больше понимаешь. Я всякое вино люблю.Служанка вышла.— Нет ничего лучше лыж, правда? — сказал Ник. — Знаешь, это ощущение, когда начинаешь съезжать по длинному спуску.— Да! — сказал Джордж. — Так хорошо, что и сказать нельзя.Служанка принесла вино, и они никак не могли откупорить бутылку. Наконец Ник вытащил пробку. Служанка вышла, и они услыхали, как она в соседней комнате запела по-немецки.— Кусочки пробки попали. Ну, не беда, — сказал Ник.— Как ты думаешь, есть у них какое-нибудь печенье?— Сейчас спросим.Служанка вошла, и Ник заметил, что у нее под передником обрисовывается круглый живот. «Странно, — подумал он, — как это я сразу не обратил внимания, когда она вошла».— Что это вы поете? — спросил он.— Это из оперы, из немецкой оперы. — Она явно не желала продолжать разговор. — У нас есть яблочная слойка, если хотите.— Не очень-то она любезна, — сказал Джордж.— Что ж ты хочешь? Она нас не знает и, наверно, подумала, что мы хотим посмеяться над ее пением. Она, должно быть, оттуда, где говорят по-немецки, и она стесняется, что она здесь. Да тут еще беременность, а она не замужем, вот и стесняется.— Откуда ты знаешь, что она не замужем?— Кольца нет. Да здесь ни одна девушка не выходит замуж, пока не пройдет через это.Дверь отворилась, и в клубах пара, топая облепленными снегом сапогами, вошла партия лесорубов. Служанка принесла им три бутылки молодого вина, и они, сняв шляпы, заняли оба стола и молча покуривали трубки, кто прислонясь к стене, кто облокотившись на стол. Время от времени, когда лошади, запряженные в деревянные сани, встряхивали головой, снаружи доносилось резкое звяканье колокольчиков.Джордж и Ник чувствовали себя отлично. Они очень любили друг друга. Они знали, что впереди еще весь долгий обратный путь.— Когда тебе нужно возвращаться в университет? — спросил Ник.— Сегодня вечером, — сказал Джордж. — Мне надо поспеть на поезд десять сорок из Монтре.— Хорошо бы ты остался, мы бы завтра махнули на Дан-дю-Лис.— Я должен закончить свое образование, — сказал Джордж. — А что, Ник, если бы нам пошататься вдвоем? Захватить лыжи и поехать поездом, сойти, где хороший снег, и идти куда глаза глядят, останавливаться в гостиницах, пройти насквозь Оберланд, и Вале, и Энгадин, а с собой взять только сумку с инструментами да положить в рюкзак запасной свитер и пижаму, и к черту учение и все на свете!— И еще пройти через весь Шварцвальд. Ух, и места же!— Это где ты рыбу ловил прошлым летом?— Да.Они съели слойку и допили вино.Джордж прислонился к стене и закрыл глаза.— Вино всегда так на меня действует, — сказал он.— Тебе плохо? — спросил Ник.— Нет, мне хорошо, только чудно как-то.— Понимаю, — сказал Ник.— Ну да, — сказал Джордж.— Закажем еще бутылочку? — спросил Ник.— Нет, довольно, — сказал Джордж.Они еще посидели. Ник — облокотившись на стол, Джордж — прислонясь к стене.— Что, Эллен ждет ребенка? — спросил Джордж, отделившись от стены и тоже ставя локти на стол.— Да.— Скоро?— В конце лета.— Ты рад?— Да. Теперь рад.— Вы вернетесь в Штаты?— Очевидно.— Тебе хочется?— Нет.— А Эллен?— Тоже нет.Джордж помолчал. Он смотрел на пустую бутылку и на пустые стаканы.— Скверно, да? — спросил он.— Нет, ничего, — ответил Ник.— Так как же?— Не знаю, — сказал Ник.— Ты с ней будешь ходить на лыжах в Штатах?— Не знаю.— Там горы неважные, — сказал Джордж.— Неважные, — сказал Ник. — Слишком скалистые. И слишком много лесу. И потом, они очень далеко.— Верно, — сказал Джордж, — во всяком случае, в Калифорнии так.— Да, — сказал Ник, — повсюду так, где мне приходилось бывать.— Верно, — сказал Джордж, — повсюду так.Швейцарцы встали из-за стола, расплатились и вышли.— Жаль, что мы не швейцарцы, — сказал Джордж.— У них у всех зоб, — сказал Ник.— Не верю я этому.— И я не верю.Они засмеялись.— А что, Ник, если нам с тобой никогда больше не придется вместе ходить на лыжах? — сказал Джордж.— Этого быть не может, — сказал Ник. — Тогда не стоит жить на свете.— Непременно пойдем, — сказал Джордж.— Иначе быть не может, — подтвердил Ник.— Хорошо бы дать друг другу слово, — сказал Джордж.Ник встал. Он наглухо застегнул свою куртку. Потом потянулся через Джорджа и взял прислоненные к стене лыжные палки. Он крепко всадил острие палки в половицу.— А что толку давать слово, — сказал он.Они открыли дверь и вышли. Было очень холодно. Снег подернулся ледяной коркой. Дорога шла в гору, сосновым лесом.Они взяли свои лыжи, прислоненные к стене. Ник надел рукавицы, Джордж уже начал подыматься в гору с лыжами на плече. Обратный путь еще можно проделать вместе. 13 Я услышал бой барабанов на улице, а потом рожки и гудки, а потом они повалили из-за угла, и все плясали. Вся улица была запружена ими. Маэра увидел его, а потом и я его увидел. Когда музыка умолкла и танцоры присели на корточки, он присел вместе со всеми, а когда музыка снова заиграла, он подпрыгнул и пошел, приплясывая, вместе с ними по улице. Понятно, он был пьян.Спуститесь вы к нему, сказал Маэра, меня он ненавидит.Я спустился вниз, и нагнал их, и схватил его за плечо, пока он сидел на корточках и дожидался музыки, чтобы вскочить, и сказал: идем, Луи. Побойтесь бога, вам сегодня выступать. Он не слушал меня. Он все слушал, не заиграет ли музыка.Я сказал: не валяйте дурака, Луи. Идемте в отель.Тут музыка снова заиграла, и он подпрыгнул, увернулся от меня и пошел плясать. Я схватил его за руку, а он вырвался и сказал: да оставь ты меня в покое. Тоже папаша нашелся.Я вернулся в отель, а Маэра стоял на балконе и смотрел, веду я его или нет. Увидев меня, он вошел в комнату и спустился вниз взбешенный.В сущности, сказал я, он просто неотесанный мексиканский дикарь.Да, сказал Маэра, а кто будет убивать его быков, после того как он сядет на рог?Мы, надо полагать, сказал я.Да, мы, сказал Маэра. Мы будем убивать быков за них, за дикарей, и за пьяниц, и за танцоров. Да. Мы будем убивать их. Конечно, мы будем убивать их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
], Педуцци решил окончательно перейти на тирольский. Молодые люди ничего не понимали.— Когда мы проходили по городу, все нас видели. За нами, наверное, следит речная охрана. Очень жалею, что мы в это дело впутались. Да еще этот старый дурак вдребезги пьян.— А у тебя, конечно, не хватает духу вернуться назад, — сказала американка. — Тебе непременно нужно идти с ним дальше.— А ты бы вернулась? Возвращайся домой, Тайни.— Я останусь с тобой. Уж если садиться в тюрьму, так, по крайней мере, вместе.Они круто повернули к воде, и Педуцци остановился, отчаянно жестикулируя и указывая на реку. Шинель его развевалась по ветру. Вода была грязная и мутная. Направо на берегу лежала кучка мусора.— Да говорите по-итальянски, — сказал американец.— Un'mezz'ora. Piu d'un'mezz'ora[ Полчаса. Больше получаса (итал.)
].— Он говорит, что нам еще, по крайней мере, полчаса ходу. Возвращайся лучше домой, Тайни. Ты и так уже озябла на этом ветру. Погода мерзкая, и все равно ничего интересного не предвидится.— Хорошо, — ответила американка и стала взбираться на поросший травой берег.Педуцци был внизу, у реки, и заметил, что американка ушла, только когда она была уже на гребне холма.— Фрау! — закричал он. — Фрейлен! Фрау, что же вы уходите?Американка скрылась за холмом.— Ушла, — сказал Педуцци. Он был возмущен.Он снял резинку, которой были связаны удочки, и начал собирать их.— Но ведь вы же сказали, что еще полчаса ходу.— Да, да. Там очень хорошо. Но здесь тоже хорошо.— Правда?— Ну конечно. И здесь хорошо, и там хорошо.Американец сел на берегу, собрал удочку, приладил катушку и протянул леску через кольцо. Ему было не по себе, и он боялся, что каждую минуту может нагрянуть речная охрана или на берегу появится толпа местных жителей. Он видел городские дома и кампаниллу над гребнем холма. Он открыл свой ящик с поводками. Педуцци наклонился и засунул туда свой плоский заскорузлый большой палец и указательный и смешал влажные поводки.— А грузило есть у вас?— Нет.— У вас должно быть грузило. — Педуцци был взволнован. Нельзя без piombo[ свинец (итал.)
]. Piombo. Немного piombo. Вот тут. Как раз над крючком, а то наживка будет плавать по воде. Обязательно надо piombo. Хоть маленький кусочек.— А у вас есть?— Нет.Он стал лихорадочно шарить в карманах, роясь в грязной подкладке своей шинели.— Ничего нет. Нельзя без piombo.— Ну, так, значит, удить нельзя, — сказал американец и разобрал удочку, наматывая обратно леску через кольцо. — Мы достанем piombo и будем удить завтра.— Ну, послушайте, caro[ дорогой (итал.)
], у вас должно быть piombo. Иначе леска будет плавать по воде.На глазах Педуцци рушились все надежды.— Piombo должно быть у вас. Нам хватит кусочка. Удочки у вас совсем новенькие, а вот грузила нет. Я бы принес. А вы сказали, что все у вас есть.Американец смотрел на реку, мутную от тающего снега.— Ну что же, — сказал он, — мы раздобудем немного piombo и будем удить завтра.— Утром? В котором часу?— В семь.Выглянуло солнце. Стало тепло и приятно. Американец почувствовал облегчение. Он уже больше не нарушает закона. Усевшись на берегу, он достал из кармана бутылку с марсалой и передал ее Педуцци. Педуцци передал ее обратно. Американец сделал глоток и передал бутылку обратно.— Пейте, — сказал он, — пейте. Это ваша марсала.Сделав еще маленький глоток, американец снова протянул бутылку Педуцци. Тот внимательно посмотрел на нее, потом торопливо схватил и залпом выпил. Седые волосы в складках его шеи шевелились, когда он пил, глаза не отрываясь смотрели на узкую темную бутылку. Он выпил ее до дна. Пока он пил, светило солнце. Было чудесно. Все-таки это был удачный день! Чудесный день!— Senta, caro![ Слушай, дорогой! (итал.)
] Завтра утром, в семь.Он несколько раз назвал американца «саго», и это ему сошло. Хорошая была марсала! Таких дней еще много будет впереди, и начнется это завтра, в семь часов утра.Они стали подниматься на холм по направлению к городу. Американец шел впереди. Он был почти на гребне холма, когда Педуцци окликнул его:— Послушайте, саго. Не дадите ли вы мне пять лир?— За сегодня? — хмурясь, спросил американец.— Нет, не за сегодня. Дайте мне их сегодня за завтрашний день. Я запасу все, что нужно на завтра. Pane, salami, formaggio[ хлеб, салями, сыр (итал.)
], хорошей закуски для всех нас. Вы, я и синьора. Наживку, пескарей, не одних червяков. И марсала будет. Все за пять лир. Пять лир, а, синьор?Американец порылся в бумажнике и достал бумажку в две лиры и две по одной.— Благодарю вас, саго. Благодарю вас, — сказал Педуцци таким тоном, каким говорят члены «Карлтон-клуба», принимая «Морнинг пост» из рук соседа.Вот это была жизнь! Хватит с него ковырять вилами мерзлый навоз в саду отеля. Жизнь раскрывалась перед ним.— Так, значит, завтра в семь, саго, — сказал Педуцци, похлопывая американца по плечу. — Ровно в семь.— Я скорее всего не пойду, — сказал американец и положил бумажник обратно в карман.— Как? — спросил Педуцци. — Я принесу пескарей, синьор. Salami, все достану. Вы, я и синьора. Все трое.— Я скорее всего не пойду, — повторил американец. — По всей вероятности — нет. Узнаете у padrone в конторе отеля. 12 Если это происходило близко от барьера и против вашего места на трибуне, то хорошо было видно, как Виляльта дразнит быка и вызывает его, и когда бык кидался, Виляльта, не трогаясь с места, отклонялся назад, точно дуб под ударом ветра, плотно сдвинув ноги, низко опустив мулету и отводя шпагу за спину. Потом он кричал на быка, хлопал перед ним мулетой и снова, когда бык кидался, не трогаясь с места, поднимал мулету и, отклонившись назад, описывал мулетой дугу, и каждый раз толпа ревела от восторга.Когда наступало время для последнего удара, все происходило в одно мгновение. Разъяренный бык, стоя прямо против Виляльты, не спускал с него глаз. Виляльта одним движением выхватывал шпагу из складок мулеты и, направив ее, кричал быку: «Торо! Торо!» — и бык кидался, и Виляльта кидался, и на один миг они сливались воедино. Виляльта сливался с быком, и все было кончено. Виляльта опять стоял прямо, и красная рукоятка шпаги торчала между лопатками быка. Виляльта поднимал руку, приветствуя толпу, а бык не спускал с него глаз, ревел, захлебываясь кровью, и ноги его подгибались. Кросс по снегу Фуникулер еще раз дернулся и остановился. Он не мог идти дальше, путь был сплошь занесен снегом. Ветер начисто подмел открытый склон горы, и поверхность снега смерзлась в оледенелый наст. Ник в багажном вагоне натер свои лыжи, сунул носки башмаков в металлические скобы и застегнул крепление. Он боком прыгнул из вагона на твердый наст, выровнял лыжи и, согнувшись и волоча палки, понесся вниз по скату.Впереди на белом просторе мелькал Джордж, то исчезая, то появляясь и снова исчезая из виду. Когда, внезапно попав на крутой изгиб склона, Ник стремительно полетел вниз, в его сознании не осталось ничего, кроме чудесного ощущения быстроты и полета. Он въехал на небольшой бугор, а потом снег начал убегать из-под его лыж, и он понесся вниз, быстрей, быстрей, по последнему крутому спуску. Согнувшись, почти сидя на лыжах, стараясь, чтобы центр тяжести пришелся как можно ниже, он мчался в туче снега, словно в песчаном вихре, и чувствовал, что скорость слишком велика. Но он не замедлил хода. Он не сдаст и удержится. Потом он попал на рыхлый снег, оставленный ветром в выемке горы, не удержался и, гремя лыжами, полетел кубарем, точно подстреленный кролик, потом зарылся в сугроб, ноги накрест, лыжи торчком, набрав полные уши и ноздри снега.Джордж стоял немного ниже, ладонями сбивая снег со своей куртки.— Высокий класс, Ник! — крикнул он. — Это чертова выемка виновата. Она и меня подвела.— А как там, дальше? — Ник, лежа на спине, выровнял лыжи и встал.— Нужно все время забирать влево. Спуск хороший, крутой. Внизу сделаешь христианию — там изгородь.— Подожди минутку, съедем вместе.— Нет, ты ступай вперед. Я люблю смотреть, как ты съезжаешь.Ник Адамс проехал мимо Джорджа — на его широких плечах и светлых волосах осталось немного снегу, — потом лыжи Ника заскользили, и он ухнул вниз, окутанный свистящей снежной пылью, взлетая и падая, вверх, вниз по волнистому склону. Он все время забирал влево, и к концу, когда он летел прямо на изгородь, плотно сжав колени и изогнув туловище, он, в туче снега, сделал крутой поворот вправо и, сбавляя ход, проехал между склоном горы и проволочной изгородью.Он взглянул вверх. Джордж съезжал, готовясь к повороту телемарк, выдвинув вперед согнутую в колене ногу и волоча другую; палки висели, словно тонкие ножки насекомого, и, задевая снег, взбивали комочки снежного пуха; и, наконец, почти скрытый тучами снега, скорчившись, выбросив одну ногу вперед, вытянув другую назад, отклонив туловище влево, он описал четкую красивую кривую, подчеркивая ее блестящими остриями палок.— Я не решился на христианию, — сказал Джордж. — Слишком глубокий снег. А ты отлично съехал.— С моей ногой нельзя делать телемарк, — сказал Ник.Ник лыжей прижал верхнюю проволоку, и Джордж проехал через изгородь. Ник вслед за ним выехал на дорогу. Они шли, слегка согнув колени, по дороге, проложенной в сосновом бору. Здесь возили лес, и накатанный полозьями лед был в оранжевых и табачно-желтых пятнах от конской мочи. Лыжники держались полосы снега на обочине. Дорога круто спускалась к ручью и затем почти отвесно поднималась в гору. Сквозь деревья им виден был длинный облезлый дом с широкими стрехами. Издали он выглядел сплошь блекло-желтым. Вблизи оконные рамы оказались зелеными. Краска лупилась. Ник палкой расстегнул зажим и сбросил лыжи.— Лучше понесем их, — сказал он.Он стал карабкаться по крутой дорожке с лыжами на плече, пробивая ледяную кору шипами каблука. Он слышал за спиной дыхание Джорджа и треск льда под его каблуками. Они прислонили лыжи к стене гостиницы, обмахнули друг другу штаны, потоптались, стряхивая с башмаков снег, и вошли в дом.Внутри было почти темно. В углу комнаты поблескивала большая изразцовая печь. Потолок был низкий. Вдоль стен стояли гладкие деревянные скамьи и темные, в винных пятнах, столы. У самой печки, покуривая трубку, потягивая мутное молодое вино, сидели два швейцарца. Лыжники сняли куртки и сели у стены по другую сторону печки. Голос, певший в соседней комнате, умолк, и в комнату вошла служанка в синем переднике и спросила, что им подать.— Бутылку сионского, — сказал Ник. — Согласен, Джорджи?— Можно, — сказал Джордж. — В этом ты больше понимаешь. Я всякое вино люблю.Служанка вышла.— Нет ничего лучше лыж, правда? — сказал Ник. — Знаешь, это ощущение, когда начинаешь съезжать по длинному спуску.— Да! — сказал Джордж. — Так хорошо, что и сказать нельзя.Служанка принесла вино, и они никак не могли откупорить бутылку. Наконец Ник вытащил пробку. Служанка вышла, и они услыхали, как она в соседней комнате запела по-немецки.— Кусочки пробки попали. Ну, не беда, — сказал Ник.— Как ты думаешь, есть у них какое-нибудь печенье?— Сейчас спросим.Служанка вошла, и Ник заметил, что у нее под передником обрисовывается круглый живот. «Странно, — подумал он, — как это я сразу не обратил внимания, когда она вошла».— Что это вы поете? — спросил он.— Это из оперы, из немецкой оперы. — Она явно не желала продолжать разговор. — У нас есть яблочная слойка, если хотите.— Не очень-то она любезна, — сказал Джордж.— Что ж ты хочешь? Она нас не знает и, наверно, подумала, что мы хотим посмеяться над ее пением. Она, должно быть, оттуда, где говорят по-немецки, и она стесняется, что она здесь. Да тут еще беременность, а она не замужем, вот и стесняется.— Откуда ты знаешь, что она не замужем?— Кольца нет. Да здесь ни одна девушка не выходит замуж, пока не пройдет через это.Дверь отворилась, и в клубах пара, топая облепленными снегом сапогами, вошла партия лесорубов. Служанка принесла им три бутылки молодого вина, и они, сняв шляпы, заняли оба стола и молча покуривали трубки, кто прислонясь к стене, кто облокотившись на стол. Время от времени, когда лошади, запряженные в деревянные сани, встряхивали головой, снаружи доносилось резкое звяканье колокольчиков.Джордж и Ник чувствовали себя отлично. Они очень любили друг друга. Они знали, что впереди еще весь долгий обратный путь.— Когда тебе нужно возвращаться в университет? — спросил Ник.— Сегодня вечером, — сказал Джордж. — Мне надо поспеть на поезд десять сорок из Монтре.— Хорошо бы ты остался, мы бы завтра махнули на Дан-дю-Лис.— Я должен закончить свое образование, — сказал Джордж. — А что, Ник, если бы нам пошататься вдвоем? Захватить лыжи и поехать поездом, сойти, где хороший снег, и идти куда глаза глядят, останавливаться в гостиницах, пройти насквозь Оберланд, и Вале, и Энгадин, а с собой взять только сумку с инструментами да положить в рюкзак запасной свитер и пижаму, и к черту учение и все на свете!— И еще пройти через весь Шварцвальд. Ух, и места же!— Это где ты рыбу ловил прошлым летом?— Да.Они съели слойку и допили вино.Джордж прислонился к стене и закрыл глаза.— Вино всегда так на меня действует, — сказал он.— Тебе плохо? — спросил Ник.— Нет, мне хорошо, только чудно как-то.— Понимаю, — сказал Ник.— Ну да, — сказал Джордж.— Закажем еще бутылочку? — спросил Ник.— Нет, довольно, — сказал Джордж.Они еще посидели. Ник — облокотившись на стол, Джордж — прислонясь к стене.— Что, Эллен ждет ребенка? — спросил Джордж, отделившись от стены и тоже ставя локти на стол.— Да.— Скоро?— В конце лета.— Ты рад?— Да. Теперь рад.— Вы вернетесь в Штаты?— Очевидно.— Тебе хочется?— Нет.— А Эллен?— Тоже нет.Джордж помолчал. Он смотрел на пустую бутылку и на пустые стаканы.— Скверно, да? — спросил он.— Нет, ничего, — ответил Ник.— Так как же?— Не знаю, — сказал Ник.— Ты с ней будешь ходить на лыжах в Штатах?— Не знаю.— Там горы неважные, — сказал Джордж.— Неважные, — сказал Ник. — Слишком скалистые. И слишком много лесу. И потом, они очень далеко.— Верно, — сказал Джордж, — во всяком случае, в Калифорнии так.— Да, — сказал Ник, — повсюду так, где мне приходилось бывать.— Верно, — сказал Джордж, — повсюду так.Швейцарцы встали из-за стола, расплатились и вышли.— Жаль, что мы не швейцарцы, — сказал Джордж.— У них у всех зоб, — сказал Ник.— Не верю я этому.— И я не верю.Они засмеялись.— А что, Ник, если нам с тобой никогда больше не придется вместе ходить на лыжах? — сказал Джордж.— Этого быть не может, — сказал Ник. — Тогда не стоит жить на свете.— Непременно пойдем, — сказал Джордж.— Иначе быть не может, — подтвердил Ник.— Хорошо бы дать друг другу слово, — сказал Джордж.Ник встал. Он наглухо застегнул свою куртку. Потом потянулся через Джорджа и взял прислоненные к стене лыжные палки. Он крепко всадил острие палки в половицу.— А что толку давать слово, — сказал он.Они открыли дверь и вышли. Было очень холодно. Снег подернулся ледяной коркой. Дорога шла в гору, сосновым лесом.Они взяли свои лыжи, прислоненные к стене. Ник надел рукавицы, Джордж уже начал подыматься в гору с лыжами на плече. Обратный путь еще можно проделать вместе. 13 Я услышал бой барабанов на улице, а потом рожки и гудки, а потом они повалили из-за угла, и все плясали. Вся улица была запружена ими. Маэра увидел его, а потом и я его увидел. Когда музыка умолкла и танцоры присели на корточки, он присел вместе со всеми, а когда музыка снова заиграла, он подпрыгнул и пошел, приплясывая, вместе с ними по улице. Понятно, он был пьян.Спуститесь вы к нему, сказал Маэра, меня он ненавидит.Я спустился вниз, и нагнал их, и схватил его за плечо, пока он сидел на корточках и дожидался музыки, чтобы вскочить, и сказал: идем, Луи. Побойтесь бога, вам сегодня выступать. Он не слушал меня. Он все слушал, не заиграет ли музыка.Я сказал: не валяйте дурака, Луи. Идемте в отель.Тут музыка снова заиграла, и он подпрыгнул, увернулся от меня и пошел плясать. Я схватил его за руку, а он вырвался и сказал: да оставь ты меня в покое. Тоже папаша нашелся.Я вернулся в отель, а Маэра стоял на балконе и смотрел, веду я его или нет. Увидев меня, он вошел в комнату и спустился вниз взбешенный.В сущности, сказал я, он просто неотесанный мексиканский дикарь.Да, сказал Маэра, а кто будет убивать его быков, после того как он сядет на рог?Мы, надо полагать, сказал я.Да, мы, сказал Маэра. Мы будем убивать быков за них, за дикарей, и за пьяниц, и за танцоров. Да. Мы будем убивать их. Конечно, мы будем убивать их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12