пожаловал Герою, Князю Ивану Петровичу Шуйскому, все доходы города Пскова, им спасенного. Но сии личные милости были ничто в сравнении с теми, коими Феодор осыпал своего шурина, дав ему все, что подданный мог иметь в самодержавии: не только древний знатный сан Конюшего, в течение семнадцати лет никому не жалованный, но и титло Ближнего Великого Боярина , наместника двух Царств, Казанского и Астраханского. Беспримерному сану ответствовало и богатство беспримерное: Годунову дали, или Годунов взял себе, лучшие земли и поместья, доходы области Двинской, Ваги, — все прекрасные луга на берегах Москвы-реки, с лесами и пчельниками, — разные казенные сборы Московские, Рязанские, Тверские, Северские, сверх особенного денежного жалованья: что, вместе с доходом его родовых отчин в Вязьме и Дорогобуже, приносило ему ежегодно не менее осьми или девяти сот тысяч нынешних рублей серебряных: богатство, какого от начала России до наших времен не имел ни один Вельможа, так, что Годунов мог на собственном иждивении выводить в поле до ста тысяч воинов! Он был уже не временщик, не любимец, но Властитель Царства. Уверенный в Феодоре, Борис еще опасался завистников и врагов: для того хотел изумить их своим величием, чтобы они не дерзали и мыслить об его низвержении с такой высокой степени, недоступной для обыкновенного честолюбия Вельмож-Царедворцев. Действительно изумленные, сии завистники и враги несколько времени злобились втайне, безмолвствуя, но вымышляя удар; а Годунов, со рвением души славолюбивой, устремился к великой цели: делами общественной пользы оправдать доверенность Царя, заслужить доверенность народа и признательность отечества. Пентархия , учрежденная Иоанном, как тень исчезла: осталась древняя Дума Царская, где Мстиславский, Юрьев, Шуйский судили наряду с иными Боярами, следуя мановению Правителя : ибо так современники именовали Бориса, который один, в глазах России, смело правил рулем государственным, повелевал именем Царским, но действовал своим умом, имея советников, но не имея ни совместников, ни товарищей.Когда Феодор, утомленный мирским великолепием, искал отдохновения в набожности; когда, прервав блестящие забавы и пиры, в виде смиренного богомольца ходил пешком из монастыря в монастырь, в Лавру Сергиеву и в иные Святые Обители, вместе с супругою, провождаемою знатнейшими Боярынями и целым полком особенных Царицыных телохранителей (пышность новая, изобретенная Годуновым, чтобы вселить в народ более уважения к Ирине и к ее роду)… в то время Правительство уже неусыпно занималось важными делами государственными, исправляло злоупотребления власти, утверждало безопасность внутреннюю и внешнюю. Во всей России, как в счастливые времена Князя Ивана Бельского и Адашева, сменили худых наместников, Воевод и судей, избрав лучших; грозя казнию за неправду, удвоили жалованье чиновников, чтобы они могли пристойно жить без лихоимства; вновь устроили войско и двинули туда, где надлежало восстановить честь оружия или спокойствие отечества. Начали с Казани. Еще лилась кровь Россиян на берегах Волги, и бунт кипел в земле Черемисской: Годунов более умом, нежели мечем, смирил мятежников, уверив их, что новый Царь, забывая старые преступления, готов, как добрый отец, миловать и виновных в случае искреннего раскаяния; они прислали старейшин в Москву и дали клятву в верности. Тогда же Борис велел строить крепости на Горной и Луговой стороне Волги, Цывильск, Уржум, Царев-город на Кокшаге, Санчурек и другие, населил оные Россиянами, и тем водворил тишину в сей земле, столь долго для нас бедственной.Усмирив Казанское Царство, Годунов довершил завоевание Сибирского. Еще не зная о гибели Ермака, но зная уменьшение его сил от болезней и голода, он немедленно послал туда Воеводу Ивана Мансурова с отрядом стрельцов, а вслед за ним и других, Василия Сукина, Ивана Мясного, Данила Чулкова с знатным числом ратников и с огнестрельным снарядом. Первый встретил наших Сибирских витязей, Атамана Матвея Мещеряка с остатком Ермаковых сподвижников, на реке Type. «Доблие Козаки ожили радостию», — говорит Летописец: не боясь новых опасностей и битв, ужасаясь единственно мысли явиться в отечестве бедными изгнанниками, с вестию о завоевании утраченном, они, исполненные мужества и надежды, возвратились к устью Тобола, но не могли взять Искера, где властвовал уже не старец Кучюм, а юный, бодрый Князь Сейдяк, его победитель: сведав о бегстве Козаков, он собрал толпы ногаев, преданных ему Татар Сибирских, выгнал Кучюма и, слыша о новом приближении Россиян, стоял на берегу Иртыша с войском многочисленным, готовый к усильному бою. Козаки предложили Мансурову плыть далее Иртышом, несмотря на осеннее время, холод и морозы. Там, где сия река впадает в Обь, они вышли на берег и сделали деревянную крепость: пишут, что Остяки, думая взять оную, принесли с собою славного Белогорского идола, или Шайтана , начали ему молиться под деревом и разбежались от ужаса, когда Россияне пушечным выстрелом сокрушили сей кумир обожаемый. — Воеводы Сукин и Мясной остановились на берегу Туры, и на месте городка Чингия основали нынешний Тюмень. Чулков же, не находя сопротивления или преодолев оное, заложил Тобольск, и в нем первую церковь Христианскую (в 1587 году); известил о том Воеводу Мансурова, Атамана Мещеряка, соединился с ними, разбил Князя Сейдяка, дерзнувшего приступить к Тобольской крепости, взял его в плен раненного, весь обоз, все богатство, и сею победою, которая стоила жизни последнему Ермакову Атаману, Никите Мещеряку, довершил падение Ногайского Иртышского Царства. Искер опустел, и Тобольск сделался новою столицею Сибири. Другое же, менее вероятное предание славит не мужество, а хитрость Воеводы Чулкова, весьма не достохвальную: узнав, как пишут, что Сейдяк, друг его, Царевич Киргизский Ураз-Магмет, и Мурза-Карача вышли из Искера с пятьюстами воинами, и на Княжеском лугу , близ Тобольска, увеселяются птичьею ловлею, Воевода пригласил их к себе в гости, связал и послал в Москву. — Еще изгнанник Кучюм держался с шайками Ногаев Тайбугина Улуса в степи Барабинской, жег селения, убивал людей в волостях Курдацкой, Салынской, в самых окрестностях Тобола: чтобы унять сего разбойника, новый Сибирский Воевода, Князь Кольцов-Мосальский, ходил во глубину пустынь Ишимских и близ озера Чили-Кула (1 Августа 1591) истребил большую часть его конницы, захватив двух жен Ханских и сына, именем Абдул-Хаира. Тщетно государь, желая водворить тишину в своем новом, отдаленном Царстве, предлагал Кучюму жалованье, города и волости в России; обещал даже оставить его Царем в земле Сибирской, если он с покорностию явится в Москве. О том же писал к отцу и пленник Абдул-Хаир, славя великодушие Феодора, который дал ему и Царевичу Маметкулу богатые земли в собственность, любя живить смертных и миловать виновных . Оставленный двумя сыновьями, Ногайскими союзниками и знатным Чин-Мурзою (который выехал к нам вместе с матерью Царевича Маметкула), Кучюм гордо ответствовал на предложения Феодоровы: «Я не уступал Сибири Ермаку, хотя он и взял ее. Желая мира, требую Иртышского берега». Но бессильная злоба Кучюмова не мешала Россиянам более и более укрепляться в Сибири заложением новых городов от реки Печоры до Кета и Тары, для безопасного сообщения с Пермию и с Уфою, тогда же построенною, вместе с Самарою , для обуздания Ногаев. В 1592 году, при Тобольском Воеводе Князе Федоре Михайловиче Лобанове-Ростовском, были основаны Пелым, Березов, Сургут; в 1594 — Тара, в 1596 — Нарым и Кетский Острог, неодолимые твердыни для диких Остяков, Вогуличей и всех бывших Кучюмовых Улусников, которые иногда еще мыслили о сопротивлении, изменяли и не хотели платить ясака: так в грамотах Царских упоминается о мятеже Пелымского Князя Аблегирима, коего велено было Воеводе нашему схватить хитростию или силою и казнить вместе с сыном и с пятью или шестью главными бунтовщиками Вогульскими. Кроме воинов, стрельцов и Козаков, Годунов посылал в Сибирь и земледельцев из Перми, Вятки, Каргополя, из самых областей Московских, чтобы населить пустыни и в удобных местах завести пашню. Распоряжениями благоразумными, обдуманными, без усилий тягостных, он навеки утвердил сие важное приобретение за Россиею, в обогащение Государства новыми доходами, новыми способами торговли и промышленности народной. Около 1586 года Сибирь доставляла в казну 200000 соболей, 10000 лисиц черных и 500000 белок, кроме бобров и горностаев.В делах внешней Политики Борис следовал правилам лучших времен Иоанновых, изъявляя благоразумие с решительностию, осторожность в соблюдении целости, достоинства, величия России. Два Посла были в Москве свидетелями Феодорова воцарения: Елисаветин и Литовский. «Кончина Иоаннова (пишет Баус) изменила обстоятельства и предала меня в руки главным врагам Англии: Боярину Юрьеву и Дьяку Андрею Щелкалову, которые в первые дни нового Царствования овладели Верховною Думою. Меня не выпускали из дому, стращали во время бунта Московского, и Щелкалов велел мне сказать в насмешку: « Царь Английский умер! Борис Годунов, наш доброжелатель, еще не имел тогда власти». В начале Маия объявили Баусу, что он может ехать назад в Англию; представили его Царю, отпустили с честию, с дарами и с дружелюбным письмом, в коем Феодор говорил Елисавете: «Хотя дело о сватовстве и тесном союзе с Англиею кончилось смертию моего родителя, однако ж искренно желаю твоей доброй приязни, и купцы Лондонские не лишаются выгод, данных им последнею жалованною грамотою». Но Баус в безрассудной досаде не хотел взять ни письма, ни даров Царских; оставил их в Колмогорах, и вместе с медиком Робертом Якоби уехал из России. Удивленный такою дерзостию, Феодор послал гонца Бекмана к Королеве; жаловался на Бауса; снова предлагал ей дружбу, обещая милость купцам Английским, с условием, чтобы и наши могли свободно торговать в Англии. Сей гонец долго жил в Лондоне, не видя Елисаветы; наконец увидел в саду, где и вручил ей письмо Государево. «Для чего нынешний Царь (спросила Королева) не любит меня? Отец его был моим другом; а Феодор гонит наших купцев из России». Слыша от Бекмана, что Царь не гонит их, но жалует, и что они платят казне вдвое менее иных чужеземных купцев в России, Елисавета написала в ответ к Феодору. «Брат любезнейший! с неизъяснимою скорбию узнала я о преставлении великого государя, отца твоего, славныя памяти, и моего нежнейшего друга. В его время смелые Англичане, открыв морем неизвестный дотоле путь в отдаленную страну вашу, пользовались там важными правами, и если обогащались, то не менее и Россию обогащали, благодарно хваляся покровительством Иоанновым. Но имею утешение в печали: гонец твой уверил меня, что сын достоин отца, наследовав его правила и дружество к Англии. Тем более сожалею, что посол мой Баус заслужил твое негодование: муж испытанный в делах государственных, как здесь, так и в иных землях, — всегда скромный и благоразумный. Удивляюся, хотя и верю твоим жалобам, которые могут быть изъяснены досадами, сделанными ему одним из твоих Советников Думных (Дьяком Щелкановым) явным доброхотом гостей Немецких. Но взаимная наша любовь не изменится от сей неприятности. Требуешь свободной торговли для купцев Российских в Англии: чего никогда не бывало, и что несовместно с пользою наших; но мы и тому не противимся, если ты исполнишь обещание Иоанново и дашь новую жалованную грамоту, для ислючительной торговли в своем Царстве обществу Лондонских купцев, нами учрежденному, не позволяя участвовать в ее выгодах другим англичанам». Не весьма довольный ответом Елисаветы, ни холодным приемом Бекмана в Лондоне, но желая сохранить полезную связь с ее Державою, Царь велел (в Сентябре 1585 года) ехать к Королеве Английскому купцу, Иерониму Гросею, чтобы объясниться с нею удовлетворительнее и выбором такого посланника доказать ей искренность нашего доброго расположения. «Пределы России, — писал Феодор к Елисавете с Горсеем, — открыты для вольной торговли всех народов, сухим путем и морем. К нам ездят купцы Султановы, Цесарские, Немецкие, Испанские, Французские, Литовские, Персидские, Бухарские, Хивинские, Шамахинские и многие иные, так что можем обойтися и без Англичан, и в угодность им не затворим дорог в свою землю. Для нас все равны; а ты, слушаясь корыстолюбивых гостей Лондонских, не хочешь равнять с ними и других своих подданных! Говоришь, что у вас никогда не бывало наших людей торговых — правда: ибо они и дома торгуют выгодно; следственно, могут и впредь не ездить в Англию. Мы рады видеть купцев Лондонских в России, если не будешь требовать для них исключительных прав, несогласных с уставами моего Царства». Сии Феодоровы мысли о вольной торговле удивили Английского Историка, Юма, который находил в них гораздо более истины и проницания, нежели в Елисаветиных понятиях о купечестве.Но Елисавета настояла: извиняясь пред Феодором, что важные государственные дела мешали ей входить в дальние объяснения с Бекманом и что она виделась с ним только в саду, где обыкновенно гуляет и беседует с людьми ближними , Королева уже не требовала монополии для купцев Лондонских: убеждала Царя единственно освободить их от платежа тягостных пошлин — и, сведав от Горсея все обстоятельства Двора Московского, писала особенно к Царице и к брату ее, именуя первую любезнейшею кровною сестрою , а Годунова родным приятелем ; славила ум и добродетель Царицы; уведомляла, что из дружбы к ней снова отпускает в Москву медика своего Якоби, особенно искусного в целении женских и родильных болезней; благодарила Годунова за доброхотство к Англичанам, надеясь, что он, как муж ума глубокого, будет и впредь их милостивцем, сколько в одолжение ей, столько и для истинных выгод России. Так хитрила Елисавета — и не бесполезно: Царица приняла ее ласковую грамоту с любовью, Годунов с живейшим удовольствием и (в 1587 году) дал право Англичанам торговать беспошлинно (лишив казну более двух тысяч фунтов стерлингов ежегодного доходу), с обязательством: 1) не привозить к нам чужих изделий; 2) не рассылать закупщиков по городам, но лично самим меняться товарами; 3) не продавать ничего в розницу, а только оптом: сукна, камки, бархаты кипами, вина куфами, и проч.; 4) не отправлять людей своих сухим путем в Англию без ведома Государева; 5) в тяжбах с Россиянами зависеть от суда царских казначеев и Дьяка Посольского. Честолюбивый Борис не усомнился известить Королеву, что он доставил сии выгоды гостям Лондонским, чувствуя ее милость, и желает всегда блюсти их под своею рукою , в надежде, что они будут вести себя тихо, честно, без обманов, не мешая Испанцам, Французам, Немцам, ни другим Англичанам торговать в наших пристанях и городах: «ибо море Океан есть путь Божий, всемирный, незаградимый». Здесь в первый раз видим Вельможу Российского в переписке с иноземным Венценосцем: чего дотоле не терпела осторожная Политика наших Царей. В то же время получив бумагу от министров Елисаветиных о разных неумеренных требованиях их купечества, Годунов велел Дьяку Щелкалову написать в ответ, что все возможное для Англии сделано, а более уже ничего не сделается; что им стыдно беспокоить такого великого человека суесловием и что шурину Царскому, знаменитейшему Боярину Великой Державы Российской, неприлично самому отвечать на бумагу нескромную. Высоко ценя благосклонность славной Королевы и чувствительный к ее лести, Годунов знал однако ж меру угождения. Англичане старались низвергнуть ненавистного для них Щелкалова; но Борис, уважая его опытность и способности, вверял ему все дела иноземные и дал новое, знаменитое титло Дьяка Ближнего .Еще гораздо важнее и затруднительнее были для нас сношения с Литвою: ибо Стефан, как бы предчувствуя, что ему жить недолго, нетерпеливо хотел довершить начатое: возвысить Державу свою унижением России, и считая Ливонию только задатком, а мир отдохновением, мечтало восстановлении древних границ Витовтовых на берегах Угры. Посол его, Сапега, узнав в Москве о кончине Иоанновой, сказал Боярам, что он без нового Королевского наказа не может видеть нового Царя, ни говорить с ними о делах; ждал сего наказа три месяца, и представленный Феодору (22 Июня), объявил ему за тайну, будто бы в знак искреннего доброжелательства, о намерении Султана воевать Россию — то есть Баторий хотел испугать Феодора и страхом расположить к уступчивости против Литвы!.. Во время сего пышного, как обыкновенно, представления Царь сидел на троне с державою и скипетром; близ него стояли Рынды в белой одежде и в златых цепях , у трона один Годунов: все иные Вельможи сидели далее. Но Послу оказали честь без ласки: не приглашенный Феодором к обеду, он с сердцем уехал домой и не впустил к себе чиновника с блюдами стола Царского.
1 2 3 4