— Ну и что ты сказал?— Ничего. Изображал глухонемого идиота. А говорил этот, переводчик.— Что?— Откуда я знаю. Он же по-английски говорил.— Ты что говорил? — спросил Кудряшов у американца.— Я совсем мало чего говорил. Я говорил, что он очень нехорошо говорит английский и я ничего не понимаю. И еще я требовал посла и адвокат!— Ну ты даешь, янки! Ну ты наглец!— Наглец это хорошо или плохо?— Это когда как. В данном случае нормально!— Тогда я наглец!— Больше ничего не спрашивали?— Вроде ничего…— Что значит вроде?— Понимаете, мужики, там потом тот, который нам ноги смазывал, пришел. Ну в балахоне. Их доктор. И что-то такое выпить дал. И стал иголки втыкать.— Под ногти?— Нет. Не под ногти. В шею и уши— Больно?— Нет. Совсем не больно. Знаете, даже приятно. Вначале чуть жжет, потом тепло, а потом как будто два пузыря водки выпил. Без закуси. Голова кругом, в ушах звон, в глазах туман. И почему-то смеяться хочется…— Yes. Да. Туман. И смешно. Как будто выпил. Два стакан виски.— Он тоже пил… в смысле ему тоже вкалывали?— Ему тоже.— Так. И дальше что?— А дальше ничего не помню. Дальше они, кажется, что-то спрашивали.— А ты, кажется, отвечал?— Может, и отвечал. Не помню. Хоть убей. Только знаете, представлялось, будто я перед батяней стою маленький, а он с ремнем и требует что-то рассказать. И я ему соврать боюсь…— А тебе что представлялось?— Yes. Father с подтяжкой.— С подтяжками?— Yes! С подтяжками.— А ты переводил, что он отвечал? Когда ему иголки?— Переводил.— И что?— Я не помню. Я тоже был с иголки. Я как туман…— Дела…— Мужики, а у меня батяни нет. Я детдомовский.— Ну, значит, тебе бояться нечего.— Ну да. У нас знаешь какая воспиталка была. Так вицей драла…— Тогда так, мужики, — предложил на правах командира Кудряшов. — Давайте договоримся, о чем рассказывать. Пока они правду своими палочками из нас сами не повыковыривали. Ну в смысле, чтобы всем одинаково.— А эти? — кивнул на американцев Далидзе.— А куда от них деться? Мы теперь одной веревочкой, в смысле колодками. Будем сообща врать…— О чем будем все врать? — спросили американцы.— Значит, так. Мы советские моряки. Торгового флота. Потерпели аварию тут, неподалеку. Выплыли на берег. Пошли в лес по нужде и заблудились.— И прошли пару сотен километров. По джунглям.— Ну заблудились же!— А тельняшки наши где? И оружие откуда?— Ну это… нашли.— Где? В лесу? Когда по нужде отошли?— Да… Ну скажем, что наше судно перевозило оружие. И мы случайно не тот ящик взяли… Думали — с едой, а оказалось — со стволами…— А американцы?— А американцы потерпели бедствие на вертолетах. Куда-то летели. И сели.— А мы пошли в кусты по нужде, сели и их увидели. Застыдились и стали стрелять?— Отстань от меня со своей нуждой!— Это не моя идея — твоя.— Что такое ну-жда? — все-таки вклинились американцы. — Это когда что-то нужно?— Это когда, наоборот, что-то не нужно. Так не нужно, что аж невтерпеж!— Нет, мужики. Они хоть и ближе к приматам, чем мы, но не полные же идиоты. Я думаю, придется говорить правду. Что шли мы к разбитому самолету…На этом слове русские пленники вздрогнули и напряглись. Американцы переглянулись. Впервые то, о чем думали и догадывались все, было произнесено вслух.— Шли к разбитому самолету. Потому что узнали, что он перевозил… золото. Что сами мы — беглые зеки из России. Без паспорта и гражданства. Потому что беглые. Что хотели подзаработать монет. Тем более — все это так почти и есть Верно ведь?— А оружие?— Для самообороны. Из армейского склада, который мы ограбили. После того как сбежали с зоны. До того как угнали корабль. Который потом затонул…— А американцы?— Ну я же говорю. Искали самолет с золотом, а тут откуда ни возьмись янки на вертолетах. И тоже наверняка за золотом Нам, конечно, стало обидно, ну и мы в сердцах…— Но он не перевозил золото! — возразили американцы.— А мы откуда знали, что он перевозил? Вы же не писали в газетах, что он перевозил… Ну вы что, не понимаете?Американцы переглянулись.— O'key! Золото так золото Мы согласен.— Ну, значит, так: вы тоже летели за золотом. И мы за золотом. И схлестнулись. Стенка на стенку…— А куда золото дели?— Какое золото?— Которое в самолете было.— А может, его не было. Загрузить забыли. Или лучше так. Было, но мы его по дороге обронили. Или не обронили, а спрятали, чего-то испугавшись, а место забыли. Отошли…— По нужде?— Да пошел ты! Отошли — и как корова языком! А обо всем прочем, ну там о тропе, о прохожих… ну вы меня понимаете — молчок. Какие бы вам иголки в какое место ни вставляли. Ясно?— Ясно!— Yes! — кивнули американцы.— Ну раз «йес» — значит, «йес»! Значит — полный порядок!
— Ты! И ты! — ткнули пальцами конвоиры. И расстегнули Кузнецова с напарником. И кивнули дулами автоматов вверх.— Встали!Встали.Толкнули прикладами в спины.— Пошли!Пошли.Затекшие после многочасового сидения ноги слушались плохо. Пленники покачивались, спотыкались, но шли.Еще один удар прикладом по спине.— Налево! Повернули.— Прямо!Опять пошли… Недалеко. До ближайшей хижины.— Здравствуйте! — сказал по-английски уже знакомый большой военный чин.— Приветствует, — перевел американец.— Пусть идет со своим приветствием туда, на чем сидит…— Здравствуйте, — перевел американец— Садитесь, — показал американец на плетеные кресла.— Мне надо задать вам несколько вопросов. Первый. Как вас зовут?— Майкл Джонстон. Гражданин Соединенных Штатов Америки.— А его?— Спрашивает, как тебя зовут.— Задов! Хрен Моржович!— Как?!— Ладно, черт с ним. Кузнецов Алексей Петрович! Русский. То есть бывший русский. А теперь просто гражданин без паспорта.— Почему без паспорта?— Зекам паспорта не положены.— Что есть «зек»? Я не знаю, как это переводить.— Зек — это заключенный в колонии. Строгого режима.— «Колония» это что? Это поселок, где в строгом порядок живут колонисты? Которые обживают новые земли? Как у нас давно в Америке?— Во-во. Обживают земли. В очень строгом порядке. Это точно.Американец пожал плечами и перевел.— А как вы оказались здесь?— Угнали корабль, поплыли, приплыли, потерпели бедствие, пошли пешком.— Как угнали?— Обыкновенно. Как корабли угоняют. Пришли, команду выкинули и поплыли…— А как вы находили путь? В море?— А мы капитана оставили. И этого, штурмана.— И где они теперь?— Утонули. Вместе с кораблем.— А что вы у нас искали?— Честно скажу — искали золото.— У нас нет золота.— А мы не ваше искали. Мы их искали, — кивнул допрашиваемый на переводчика.— Yes! Наше золото, — подтвердил американец.— А куда вы потом шли?— Не знаю. Я не смотрел. Нас командир вел. А я шел, куда велели. За тем, кто впереди шел.— А куда велели?— Вначале направо, потом налево, потом прямо, потом опять направо…— Можете показать на карте?— Я не умею читать карт.— А почему вы были с оружием?— А как без оружия? Мы же по лесу шли. В котором зверья хищного видимо-невидимо.— Откуда оно взялось?— Расплодилось. Дело-то нехитрое…— Откуда взялось оружие?— Ах оружие? Со склада. Мы склад ограбили.— Как ограбили?— Обыкновенно. Как склады грабят. Пришли, охрану выкинули и забрали…— Хорошо, пройдите сюда…— Зачем?— Затем, чтобы убедиться в правдивости ваших слов.— А как вы убедитесь?— Вы сядете вот сюда и выпьете воду из этого стакана. Или вы меня обманывали? И были не там, где говорили? И теперь боитесь признать?— Я? Ничуть. Могу хоть целое ведро выпить. Залпом. Чтобы вы убедились…— Ну так садитесь…Кузнецов сел. И выпил жидкость. С противным терпким запахом.Из-за циновки вышел старик в балахоне. Который лечил раны. И поклонился. И вытащил из-за пояса маленькую коробочку, из которой достал тоненькие, напоминающие щепки, костяные иголочки. И еще раз поклонился.Первую иголку он воткнул куда-то за ухо. Вторую — за второе ухо. Третью — в мочку. Четвертую — в ту же мочку. Остальные — в шею.У Кузнецова заслезились и поплыли глаза. И поплыло сознание. Словно в голову закачали туман. Густой, плотный, вязкий. Который невозможно стряхнуть простым мотанием головы. Закачалось кресло. Закачались и расплылись стены. И лицо стоящего напротив вьетнамца. А вместо этого лица из тумана выплыло совсем другое лицо. Резкое и суровое. Лицо старшины. Его самого первого старшины.— Рядовой Кузнецов! — заорал он.Кузнецов знал, что отвечать ему нельзя. Что если он ответит, старшина сразу его заметит и сразу влепит ему наряд вне очереди. И что, пока он молчит, старшина его как бы не видит. А если скажет хоть слово…— Рядовой Кузнецов! — грозно повторил старшина. Так, что барабанные перепонки заболели.Очень захотелось ответить. Хотя и нельзя. Но очень захотелось. Просто неудержимо. Кузнецов зажал ладонями рот и закрыл глаза.— Рядовой Кузнецов!!! Если вы здесь, вы Должны отвечать «я!».— Я! — пискнул Кузнецов.— Громче! И четче!— Я! — рявкнул Кузнецов.— Почему вы молчали? Отвечать честно!— Я боялся! Товарищ старшина! — честно ответил Кузнецов.— Теперь вы будете говорить правду?— Так точно! Теперь я буду говорить правду! Кузнецову очень хотелось говорить правду. Одну только правду. И ничего кроме правды. Как стоя перед Господом Богом.— Тогда скажите мне, откуда у вас оружие? Кузнецов смутно помнил, что об оружии ему говорить было нельзя. Что о чем-то таком они договаривались с товарищами. Вот только он не помнил, с какими товарищами. И о чем.— Откуда у вас оружие? Отвечать!— Со склада!— Вы его украли?— Никак нет! Мы его не крали! Нет! Мы его получили. На складе. У кладовщика.— Как он смел его вам дать?!— Мы не сами. Мы должны были идти на стрельбы. Вернее, на задание. Нам надо было… Но я не могу об этом говорить…— Ты не можешь об этом говорить? Почему? Ведь я твой командир! Я тебе больше, чем папа и мама! От меня не может быть секретов! Ты слышишь меня?— Так точно! Слышу!— Ты скажешь мне правду?— Я не могу… Я не должен…— Ты хочешь сказать мне правду?!— Я хочу… Я очень хочу… Но я. Я не понимаю, что со мной… Мне кажется… Я хочу… Но мне плохо… Мне очень плохо!..Что происходило дальше, о чем его спрашивал старшина и что он отвечал старшине, Кузнецов не помнил. Наверняка тот что-то спрашивал. И, наверное, он что-то отвечал ..Очнулся Кузнецов уже под навесом. Уже в колодках. С явным ощущением постпохмельного синдрома. С головной болью, дурным запахом во рту и смутными воспоминаниями о вчерашнем дне. В смысле — о прошедших минутах.— Сколько я был там? — спросил он.— Часа два с половиной.— А я что-нибудь рассказал?— Откуда мы знаем. Мы за себя-то ничего сказать не можем…— Мне кажется, что я что-то рассказал… Но я никак не могу вспомнить что…— Мы все не можем вспомнить…На этом восточная поэзия с воткнутыми в уши иголками закончилась. И началась проза. Проза жизни.— Куда вы шли? — спрашивал военный. И тонкой палочкой бамбука, летящей с мелодичным посвистом, бил по голым пяткам.— А-а-а!— Он говорит, что часть маршрута все равно знает. Но ему нужен весь маршрут, — переводил, с состраданием глядя на истязаемого, американец.Американец сидел в плетеном кресле. Потому что стоять не мог. Его пятки опухли, как подушки. Его голые ноги напоминали валенки…— Он требует показать весь маршрут. Он знает, что ты знаком с картой. Что ты кадровый военный армии Советского Союза…Ах они и это знают!Взмах. Посвист и обжигающая не пятки, но прокалывающая все нутро боль. Как видно, и с такими палочками они обходиться умеют!— Где вы проходили? Каждый день. Каждый час.— Я не помню. Я не смотрел на карту… Взмах. Посвист. Рассекающая тело надвое от ступни до мозга боль.— А-а-а-а!!!— Он спрашивает, где вы шли? Извини, я ничем не могу помочь.— Не извиняйся.Посвист… боль!Посвист… боль!Посвист…Боль!!Боль!!!Боль!!!!И темнота потери сознания. Где все равно боль.И холодная вода на голову и лицо.— Как проходил ваш маршрут? Он требует показать на карте…— Я не умею читать карт.— Он говорит, ты умеешь читать. Он видел, как ты читаешь…Взмах… посвист… и боль!Боль!!Боль!!!Боль!!!!… * * * — Ты что-то сказал?— Сказал. Про подводную лодку. И про самолет…— Про золото?— Нет, не про золото. Про то, что мы там должны были что-то взять. Но я не знаю что. Потому что об этом знал один только командир. Которого они убили…— А про вьетнамца? Того?— Нет. Ничего.— А что еще они спрашивали?— Про маршрут. От начала до конца.— Сказал?— Нет. Вернее, не про весь. Только от самолета. И про ребят. Про могилы— И про могилы?— И про могилы. Сам не заметил… Но про гранаты не сказал. Понимаешь? Про гранаты ни слова не сказал. Чтобы они… Пусть только сунутся… Пусть только копнут… И все… Чтобы все… До одного… Гниды косоглазые…— И я сказал…— Про что?— Про лодку… И самолет… И могилы…— Били?— Били… И вот еще. На руке… На руке, с внутренней стороны, от плеча до локтя была снята кожа. Тремя длинными полосами.— Живым на ремни режут. Гады!Издалека, со стороны хижины доносились сдавленные крики.— Кто там?— Далидзе.— Громко кричит…— Шакалы! Дети шакалов! А-а-а!! Чтоб вы…! Чтоб ваши мамы…! А-а-а-а!! Чтоб ваши дети…! И внуки…! А-а-а-а-а!!! Псы вонючие…!Зря горячился Резо. Зря ругался на двух языках. На русском и грузинском. Они все равно их не понимали. Ни тот, ни другой…— Где вы проходили? Вспомните приметы…— Не дождешься! Волк поганый!.. А-а-а-а-а!!— Где вы вставали на дневки? Когда и через какие реки переправлялись?— А-а-а-а-а!!! Потом крики стихли. Потом возобновились вновь. И снова стихли…— Ответьте, где вы находились в первый день? С шести до девяти часов утра?— Пошел ты!. А-а-а-а-а! Больно! А-а-а-а-а!!! Ну больно же! Больно!!! Шакалы-ы-ы!— Ответьте, где вы находились в первый день? С шести до девяти часов утра…— Не помню! Ну сказал же — не помню! Ну честное слово — не помню! Не помню-ю-у-у! Ну вы что, не понимаете?! А-а-а-а-а!!! Бо-о-о-ль-но-о-о-о-о!!! Га-а-ды!— Ответьте, где вы находились в первый день? С шести до девяти часов утра…— Кажется… На побережье… Моря…— Где вы были на побережье моря?— Не помню… А-а-а-а-а-а!!!..Резо и его американца принесли через три часа. И бросили на землю. Еще через полчаса Резо пришел в себя. И тихо застонал. А потом закричал. В голос.— М-м-м! Больно! О-о-очень больно! О-о-очень. М-м-м!…— Ты сказал?Далидзе молчал. И отводил в сторону глаза. И кричал.— Он что-нибудь сказал? Слышь, американец. Он сказал что-нибудь?— Он сказал. Что-нибудь.— Что?— Он сказал что-то про море. И про первый день. Они очень страшно его мучил. Очень, очень страшно…— А потом?— Потом он, как это по-русски, потерял разумность.— Сознание?— Yes. Потерял сознание.— Я не смог. Я не выдержал. Мне было больно. Очень! — тихо произнес Далидзе. — Я не мужчина после этого!— Да брось ты, Резо. Все мы здесь…— Мне было очень больно! Я не знал, что может быть так больно! Вот…Резо раскрыл сжатую в кулак, окровавленную руку. И все посмотрели на его пятерню.На четырех его пальцах вместо ногтей и верхних фаланг торчали кости. Голые кости. Расщепленные на концах. Они просто срезали с них мясо. Просто сострогали, как серную головку со спички… И кусали, и дробили эти кости щипцами.— Падлы! Что творят!..— Я не смог… Я сказал… Я не мужчина… Со стороны хижины доносились новые крики. Новой пары пленников…— Ответьте, где вы находились в первый день с девяти часов утра до полудня? * * * — А-а-а-а-а!!!..— Ответьте, где вы находились в первый день с полудня до двух часов дня?— Бо-о-о-льно-о-о-о!!!..— Ответьте, где вы находились в первый день с двух до четырех часов дня?..— Где вы находились во второй день с шести часов?..— Где вы находились в третий день?..— Где вы находились?..— Где?..— Где?..— Где?.. * * * Через день пленников перестали бить по ногам. И били только по рукам и голове. И резали и жгли тело. И выворачивали суставы. И строгали пальцы…— Теперь меня интересует пятый день. Шесть часов вечера.— Я не помню пятый день. Я не помню, что было в шесть часов вечера.— Постарайтесь вспомнить. Иначе вам будет больно. И вы все равно все расскажете. Вы все равно все рассказываете. Только очень поздно.— Зачем вам все это? Зачем вы нас мучаете? Лучше просто убейте…— Мы не виновны в ваших страданиях. Вы сами виновны в ваших страданиях. Мы не приглашали вас в нашу страну. Вы пришли, не спросив нас. С оружием в руках. И убивали наших бойцов, которые хотели остановить вас. Потому что это их страна. Вы убили много наших бойцов… Мы не трогаем гостей. Но вы не гости. Вы пришли без нашего согласия и не хотите рассказать зачем… Зачем вы пришли в нашу страну?— За приборами. С разбитого самолета.— Мы не верим вам. Где эти приборы? Куда они делись? Если вы пришли за приборами?— Мы потеряли их. Ну, в смысле бросили. Когда начались бои.— Где бросили? При каких обстоятельствах?— Ну не знаю я где. Не знаю, при каких обстоятельствах. Их командир прятал.— Один?— Один. Ну один. Ну честное слово — один.— Мы не верим вам.— Ну а зачем мы, по-вашему, пришли? Зачем?— Наверное, вы хотели убить старейшину нашей провинции…— Старейшину? Какого старейшину? Какой провинции? О каком старейшине вы говорите? На хрена он нам сдался, ваш старейшина!..— Или взорвать дамбу. Вот здесь. В верховьях этой реки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Ты! И ты! — ткнули пальцами конвоиры. И расстегнули Кузнецова с напарником. И кивнули дулами автоматов вверх.— Встали!Встали.Толкнули прикладами в спины.— Пошли!Пошли.Затекшие после многочасового сидения ноги слушались плохо. Пленники покачивались, спотыкались, но шли.Еще один удар прикладом по спине.— Налево! Повернули.— Прямо!Опять пошли… Недалеко. До ближайшей хижины.— Здравствуйте! — сказал по-английски уже знакомый большой военный чин.— Приветствует, — перевел американец.— Пусть идет со своим приветствием туда, на чем сидит…— Здравствуйте, — перевел американец— Садитесь, — показал американец на плетеные кресла.— Мне надо задать вам несколько вопросов. Первый. Как вас зовут?— Майкл Джонстон. Гражданин Соединенных Штатов Америки.— А его?— Спрашивает, как тебя зовут.— Задов! Хрен Моржович!— Как?!— Ладно, черт с ним. Кузнецов Алексей Петрович! Русский. То есть бывший русский. А теперь просто гражданин без паспорта.— Почему без паспорта?— Зекам паспорта не положены.— Что есть «зек»? Я не знаю, как это переводить.— Зек — это заключенный в колонии. Строгого режима.— «Колония» это что? Это поселок, где в строгом порядок живут колонисты? Которые обживают новые земли? Как у нас давно в Америке?— Во-во. Обживают земли. В очень строгом порядке. Это точно.Американец пожал плечами и перевел.— А как вы оказались здесь?— Угнали корабль, поплыли, приплыли, потерпели бедствие, пошли пешком.— Как угнали?— Обыкновенно. Как корабли угоняют. Пришли, команду выкинули и поплыли…— А как вы находили путь? В море?— А мы капитана оставили. И этого, штурмана.— И где они теперь?— Утонули. Вместе с кораблем.— А что вы у нас искали?— Честно скажу — искали золото.— У нас нет золота.— А мы не ваше искали. Мы их искали, — кивнул допрашиваемый на переводчика.— Yes! Наше золото, — подтвердил американец.— А куда вы потом шли?— Не знаю. Я не смотрел. Нас командир вел. А я шел, куда велели. За тем, кто впереди шел.— А куда велели?— Вначале направо, потом налево, потом прямо, потом опять направо…— Можете показать на карте?— Я не умею читать карт.— А почему вы были с оружием?— А как без оружия? Мы же по лесу шли. В котором зверья хищного видимо-невидимо.— Откуда оно взялось?— Расплодилось. Дело-то нехитрое…— Откуда взялось оружие?— Ах оружие? Со склада. Мы склад ограбили.— Как ограбили?— Обыкновенно. Как склады грабят. Пришли, охрану выкинули и забрали…— Хорошо, пройдите сюда…— Зачем?— Затем, чтобы убедиться в правдивости ваших слов.— А как вы убедитесь?— Вы сядете вот сюда и выпьете воду из этого стакана. Или вы меня обманывали? И были не там, где говорили? И теперь боитесь признать?— Я? Ничуть. Могу хоть целое ведро выпить. Залпом. Чтобы вы убедились…— Ну так садитесь…Кузнецов сел. И выпил жидкость. С противным терпким запахом.Из-за циновки вышел старик в балахоне. Который лечил раны. И поклонился. И вытащил из-за пояса маленькую коробочку, из которой достал тоненькие, напоминающие щепки, костяные иголочки. И еще раз поклонился.Первую иголку он воткнул куда-то за ухо. Вторую — за второе ухо. Третью — в мочку. Четвертую — в ту же мочку. Остальные — в шею.У Кузнецова заслезились и поплыли глаза. И поплыло сознание. Словно в голову закачали туман. Густой, плотный, вязкий. Который невозможно стряхнуть простым мотанием головы. Закачалось кресло. Закачались и расплылись стены. И лицо стоящего напротив вьетнамца. А вместо этого лица из тумана выплыло совсем другое лицо. Резкое и суровое. Лицо старшины. Его самого первого старшины.— Рядовой Кузнецов! — заорал он.Кузнецов знал, что отвечать ему нельзя. Что если он ответит, старшина сразу его заметит и сразу влепит ему наряд вне очереди. И что, пока он молчит, старшина его как бы не видит. А если скажет хоть слово…— Рядовой Кузнецов! — грозно повторил старшина. Так, что барабанные перепонки заболели.Очень захотелось ответить. Хотя и нельзя. Но очень захотелось. Просто неудержимо. Кузнецов зажал ладонями рот и закрыл глаза.— Рядовой Кузнецов!!! Если вы здесь, вы Должны отвечать «я!».— Я! — пискнул Кузнецов.— Громче! И четче!— Я! — рявкнул Кузнецов.— Почему вы молчали? Отвечать честно!— Я боялся! Товарищ старшина! — честно ответил Кузнецов.— Теперь вы будете говорить правду?— Так точно! Теперь я буду говорить правду! Кузнецову очень хотелось говорить правду. Одну только правду. И ничего кроме правды. Как стоя перед Господом Богом.— Тогда скажите мне, откуда у вас оружие? Кузнецов смутно помнил, что об оружии ему говорить было нельзя. Что о чем-то таком они договаривались с товарищами. Вот только он не помнил, с какими товарищами. И о чем.— Откуда у вас оружие? Отвечать!— Со склада!— Вы его украли?— Никак нет! Мы его не крали! Нет! Мы его получили. На складе. У кладовщика.— Как он смел его вам дать?!— Мы не сами. Мы должны были идти на стрельбы. Вернее, на задание. Нам надо было… Но я не могу об этом говорить…— Ты не можешь об этом говорить? Почему? Ведь я твой командир! Я тебе больше, чем папа и мама! От меня не может быть секретов! Ты слышишь меня?— Так точно! Слышу!— Ты скажешь мне правду?— Я не могу… Я не должен…— Ты хочешь сказать мне правду?!— Я хочу… Я очень хочу… Но я. Я не понимаю, что со мной… Мне кажется… Я хочу… Но мне плохо… Мне очень плохо!..Что происходило дальше, о чем его спрашивал старшина и что он отвечал старшине, Кузнецов не помнил. Наверняка тот что-то спрашивал. И, наверное, он что-то отвечал ..Очнулся Кузнецов уже под навесом. Уже в колодках. С явным ощущением постпохмельного синдрома. С головной болью, дурным запахом во рту и смутными воспоминаниями о вчерашнем дне. В смысле — о прошедших минутах.— Сколько я был там? — спросил он.— Часа два с половиной.— А я что-нибудь рассказал?— Откуда мы знаем. Мы за себя-то ничего сказать не можем…— Мне кажется, что я что-то рассказал… Но я никак не могу вспомнить что…— Мы все не можем вспомнить…На этом восточная поэзия с воткнутыми в уши иголками закончилась. И началась проза. Проза жизни.— Куда вы шли? — спрашивал военный. И тонкой палочкой бамбука, летящей с мелодичным посвистом, бил по голым пяткам.— А-а-а!— Он говорит, что часть маршрута все равно знает. Но ему нужен весь маршрут, — переводил, с состраданием глядя на истязаемого, американец.Американец сидел в плетеном кресле. Потому что стоять не мог. Его пятки опухли, как подушки. Его голые ноги напоминали валенки…— Он требует показать весь маршрут. Он знает, что ты знаком с картой. Что ты кадровый военный армии Советского Союза…Ах они и это знают!Взмах. Посвист и обжигающая не пятки, но прокалывающая все нутро боль. Как видно, и с такими палочками они обходиться умеют!— Где вы проходили? Каждый день. Каждый час.— Я не помню. Я не смотрел на карту… Взмах. Посвист. Рассекающая тело надвое от ступни до мозга боль.— А-а-а-а!!!— Он спрашивает, где вы шли? Извини, я ничем не могу помочь.— Не извиняйся.Посвист… боль!Посвист… боль!Посвист…Боль!!Боль!!!Боль!!!!И темнота потери сознания. Где все равно боль.И холодная вода на голову и лицо.— Как проходил ваш маршрут? Он требует показать на карте…— Я не умею читать карт.— Он говорит, ты умеешь читать. Он видел, как ты читаешь…Взмах… посвист… и боль!Боль!!Боль!!!Боль!!!!… * * * — Ты что-то сказал?— Сказал. Про подводную лодку. И про самолет…— Про золото?— Нет, не про золото. Про то, что мы там должны были что-то взять. Но я не знаю что. Потому что об этом знал один только командир. Которого они убили…— А про вьетнамца? Того?— Нет. Ничего.— А что еще они спрашивали?— Про маршрут. От начала до конца.— Сказал?— Нет. Вернее, не про весь. Только от самолета. И про ребят. Про могилы— И про могилы?— И про могилы. Сам не заметил… Но про гранаты не сказал. Понимаешь? Про гранаты ни слова не сказал. Чтобы они… Пусть только сунутся… Пусть только копнут… И все… Чтобы все… До одного… Гниды косоглазые…— И я сказал…— Про что?— Про лодку… И самолет… И могилы…— Били?— Били… И вот еще. На руке… На руке, с внутренней стороны, от плеча до локтя была снята кожа. Тремя длинными полосами.— Живым на ремни режут. Гады!Издалека, со стороны хижины доносились сдавленные крики.— Кто там?— Далидзе.— Громко кричит…— Шакалы! Дети шакалов! А-а-а!! Чтоб вы…! Чтоб ваши мамы…! А-а-а-а!! Чтоб ваши дети…! И внуки…! А-а-а-а-а!!! Псы вонючие…!Зря горячился Резо. Зря ругался на двух языках. На русском и грузинском. Они все равно их не понимали. Ни тот, ни другой…— Где вы проходили? Вспомните приметы…— Не дождешься! Волк поганый!.. А-а-а-а-а!!— Где вы вставали на дневки? Когда и через какие реки переправлялись?— А-а-а-а-а!!! Потом крики стихли. Потом возобновились вновь. И снова стихли…— Ответьте, где вы находились в первый день? С шести до девяти часов утра?— Пошел ты!. А-а-а-а-а! Больно! А-а-а-а-а!!! Ну больно же! Больно!!! Шакалы-ы-ы!— Ответьте, где вы находились в первый день? С шести до девяти часов утра…— Не помню! Ну сказал же — не помню! Ну честное слово — не помню! Не помню-ю-у-у! Ну вы что, не понимаете?! А-а-а-а-а!!! Бо-о-о-ль-но-о-о-о-о!!! Га-а-ды!— Ответьте, где вы находились в первый день? С шести до девяти часов утра…— Кажется… На побережье… Моря…— Где вы были на побережье моря?— Не помню… А-а-а-а-а-а!!!..Резо и его американца принесли через три часа. И бросили на землю. Еще через полчаса Резо пришел в себя. И тихо застонал. А потом закричал. В голос.— М-м-м! Больно! О-о-очень больно! О-о-очень. М-м-м!…— Ты сказал?Далидзе молчал. И отводил в сторону глаза. И кричал.— Он что-нибудь сказал? Слышь, американец. Он сказал что-нибудь?— Он сказал. Что-нибудь.— Что?— Он сказал что-то про море. И про первый день. Они очень страшно его мучил. Очень, очень страшно…— А потом?— Потом он, как это по-русски, потерял разумность.— Сознание?— Yes. Потерял сознание.— Я не смог. Я не выдержал. Мне было больно. Очень! — тихо произнес Далидзе. — Я не мужчина после этого!— Да брось ты, Резо. Все мы здесь…— Мне было очень больно! Я не знал, что может быть так больно! Вот…Резо раскрыл сжатую в кулак, окровавленную руку. И все посмотрели на его пятерню.На четырех его пальцах вместо ногтей и верхних фаланг торчали кости. Голые кости. Расщепленные на концах. Они просто срезали с них мясо. Просто сострогали, как серную головку со спички… И кусали, и дробили эти кости щипцами.— Падлы! Что творят!..— Я не смог… Я сказал… Я не мужчина… Со стороны хижины доносились новые крики. Новой пары пленников…— Ответьте, где вы находились в первый день с девяти часов утра до полудня? * * * — А-а-а-а-а!!!..— Ответьте, где вы находились в первый день с полудня до двух часов дня?— Бо-о-о-льно-о-о-о!!!..— Ответьте, где вы находились в первый день с двух до четырех часов дня?..— Где вы находились во второй день с шести часов?..— Где вы находились в третий день?..— Где вы находились?..— Где?..— Где?..— Где?.. * * * Через день пленников перестали бить по ногам. И били только по рукам и голове. И резали и жгли тело. И выворачивали суставы. И строгали пальцы…— Теперь меня интересует пятый день. Шесть часов вечера.— Я не помню пятый день. Я не помню, что было в шесть часов вечера.— Постарайтесь вспомнить. Иначе вам будет больно. И вы все равно все расскажете. Вы все равно все рассказываете. Только очень поздно.— Зачем вам все это? Зачем вы нас мучаете? Лучше просто убейте…— Мы не виновны в ваших страданиях. Вы сами виновны в ваших страданиях. Мы не приглашали вас в нашу страну. Вы пришли, не спросив нас. С оружием в руках. И убивали наших бойцов, которые хотели остановить вас. Потому что это их страна. Вы убили много наших бойцов… Мы не трогаем гостей. Но вы не гости. Вы пришли без нашего согласия и не хотите рассказать зачем… Зачем вы пришли в нашу страну?— За приборами. С разбитого самолета.— Мы не верим вам. Где эти приборы? Куда они делись? Если вы пришли за приборами?— Мы потеряли их. Ну, в смысле бросили. Когда начались бои.— Где бросили? При каких обстоятельствах?— Ну не знаю я где. Не знаю, при каких обстоятельствах. Их командир прятал.— Один?— Один. Ну один. Ну честное слово — один.— Мы не верим вам.— Ну а зачем мы, по-вашему, пришли? Зачем?— Наверное, вы хотели убить старейшину нашей провинции…— Старейшину? Какого старейшину? Какой провинции? О каком старейшине вы говорите? На хрена он нам сдался, ваш старейшина!..— Или взорвать дамбу. Вот здесь. В верховьях этой реки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33