– Видите ли, в море я практически не принимаю ванну. Тут держишь себя в опрятности, да и не люблю я горячую соленую воду. Я чуть не заказал отдельную ванную комнату. Непонятно зачем.
– На этом корабле нет отдельных.
– Это я понял. По-моему, очень пристойный корабль, – сказал мистер Пинфолд, грустно задерживая взгляд на карри Острая индийская приправа.
, на неустойчивом бокале вина, на пустующих местах за столом и всячески стараясь быть любезным с Главером.
– Да, тут все знают друг друга. Тут каждый год едут одни и те же люди. Людям подавай свое общество, иначе они зачахнут.
– Мне не обязательно, – сказал мистер Пинфолд. – Я тут, знаете, приболел. Мне нужен покой.
– Огорчительно слышать. Тут вам будет вполне покойно. Кое-кто находит, что тут слишком покойно.
– Слишком мне не будет, – сказал мистер Пинфолд.
Он церемонно распрощался с Главером и не вспоминал о нем до самой каюты, когда вдруг среди прочих стуков различил звуки джаз-банда. Мистер Пинфолд озадаченно застыл. Он не был меломаном. Уяснилось одно: где-то совсем близко играет джаз. И тогда он вспомнил.
– Это игрок в гольф, – подумал он, – молодой сосед. У него граммофон. И более того, – сделал он неожиданное открытие, – у него собака . – Он совершенно отчетливо слышал изнутри, аккурат между их дверьми, стук когтей по линолеуму. – Готов поспорить, это нарушение. Не знаю я таких кораблей» где разрешают провозить в каютах собак. Смею думать, он подкупил стюарда. Впрочем, возражать нет причин. Мне все равно. Он, по-моему, очень приятный парень.
Ему попались на глаза серые пилюли, он принял одну, лег на койку, раскрыл книгу и под звуки танцевальной музыки и принюхивание собаки снова заснул.
Возможно, ему что-то снилось. Он моментально забыл, что заполняло эти провальные часы. Было темно. Он не спал, и где-то поблизости, похоже, под полом разыгрывалась странная сцена. Он отчетливо слышал, как священнослужитель проводит молитвенное собрание. По личному опыту мистер Пинфолд не знал протестантсткую службу. Дома и в школах исповедовалось англиканство – от терпимого до нестерпимого. Свои представления о нонконформизме он почерпнул из литературы, у мистера Чадбенда и Филипа Хенри Госса, из шарад и старых номеров «Панча». Поспешавшая к концу проповедь была явно голосом этой веры – библейский словарь, эмоциальный тон. Обращалась она, очевидно, к членам экипажа. Мужские голоса запели гимн, который мистер Пинфолд помнил еще по детской: его няня, как почти все няни на свете, была кальвинистской. «Греби к берегу, моряк. Греби к берегу».
– Я хочу остаться с Билли, когда вы все разойдетесь, – сказал священнослужитель. Нестройная, наспех молитва, шарканье ног и стук отодвигаемых стульев, и тишина, и настоятельный голос священнослужителя: – Ну, Билли, что ты имеешь мне сказать? – и безошибочный звук рыданий.
Мистер Пинфолд почувствовал неудобство. Такое не полагается слышать посторонним.
– Билли, ты должен сказать мне сам. Я тебя ни в чем не обвиняю. Не навязываю тебе никаких слов. Молчание в ответ, не считая рыданий.
– Билли, ты знаешь, о чем мы говорили последний раз. Ты снова это делал? Ты осквернился, Билли?
– Да, сэр. Я не могу удержаться, сэр.
– Господь не искушает нас сверх наших сил. Билли. Я говорил тебе, помнишь? Думаешь, я сам не знаю этих искушений. Билли? Еще как знаю! Но я не поддаюсь им. Ты знаешь, что не поддаюсь – да, Билли?
Мистера Пинфолда объял ужас. Его сделали невольным участником совершенно непотребной сцены. Под рукой лежали трости. Он взял терновую и сильно постучал в пол.
– Чу! Ты слышал. Билли? Стук. Это Господь стучится в дверь твоей души. Он не сможет войти и помочь тебе, если ты не будешь чист, как я.
Более мистер Пинфолд не мог выносить. Он мучительно поднялся на ноги, надел пальто, причесался. Голоса снизу продолжали свое.
– Я не могу удержаться, сэр. Я хочу быть правильным. Я стараюсь. Я не могу.
– Над твоей койкой приколоты картинки с девицами – так?
– Да, сэр.
– Поганые картинки.
– Да, сэр.
– Как же ты хочешь быть правильным, умышленно держа перед глазами искушение? Я приду и порву эти картинки.
– Не надо, сэр, пожалуйста. Мне нужно.
Мистер Пинфолд, хромая, вышел из каюты и поднялся на верхнюю палубу. Море было спокойнее. В холле и баре прибавилось народу. Половина седьмого. Группа лиц играла в кости на выпивку. Мистер Пинфолд сел в одиночестве и заказал себе коктейль. Когда стюард принес его, он спросил: – На пароходе есть судовой священник?
– Нет, сэр. По воскресеньям сам капитан читает молитвы.
– Тогда, значит, среди пассажиров есть священник?
– Я не видел, сэр. Вот список пассажиров.
Мистер Пинфолд приник к списку. Ни перед одним именем не было выставлено духовное звание. Странный корабль, думал мистер Пинфолд: как можно допускать, чтобы миряне наставляли в христианской вере языческий, по всей видимости, экипаж? Видимо, кто-то из начальствующих – религиозный маньяк.
Просыпаясь и засыпая, он потерял счет времени. Создавалось впечатление, что он уже много дней плывет на этом странном корабле. Когда в бар вошел Главер, мистер Пинфолд приветливо сказал: – Давненько не видел вас.
Главер отчасти озадачился.
– Я был у себя в каюте, – сказал он.
– Я был вынужден уйти. Мне стало не по себе от их молитвенного собрания. А вам?
– Молитвенное собрание? – сказал Главер. – Где?
– Прямо под нами. Неужели не слышали?
– Ничего не слышал, – сказал Главер. Он сделал движение уйти.
– Возьмите себе что-нибудь, – сказал мистер Пинфолд.
– Спасибо, нет. Не пью. В таком месте, как Цейлон, надо беречься.
– Как ваша собака?
– Собака?
– Ваша потайная собака. Безбилетница. Не подумайте, что я в претензии. Я не возражаю против вашей собаки. И если на то пошло, против вашего граммофона тоже.
– Но у меня нет никакой собаки. У меня нет граммофона.
– Ну да, – обиженно сказал мистер Пинфолд. – Наверное, я ошибся.
Если Главер не желает доверять ему, то навязываться молодому человеку он тоже не будет.
– Увидимся за обедом, – сказал Главер, ретируясь.
На нем смокинг, отметил мистер Пинфолд, и на других тоже. Пора переодеваться. Мистер Пинфолд вернулся к себе в каюту. Снизу ничего не было слышно; лже-священник и неприличный матрос ушли. Зато джаз-банд разыгрался вовсю. Получается, что это не граммофон Главера. Переодеваясь, мистер Пинфолд обдумал положение дел. В войну он плавал на транспортах, перевозивших войска, и там на всех палубах были громкоговорители. Из этих аппаратов неслись сигналы тревоги и нечленораздельные команды и в определенные часы популярная музыка. Вот так, видимо, был оборудован и «Калибан». Страшное неудобство, когда он сядет работать. Надо будет справиться, нельзя ли это как-то отключить.
Одевался он долго. Пальцы были на редкость нерасторопны с запонками и галстуком, а отразившееся в зеркале пылающее лицо было по-прежнему в пятнах. Он завершал свой гардероб, когда гонг позвал к обеду. Вечерние туфли он даже не стал пытаться надеть. Вместо них он сунул ноги в мягкие, на меховой подкладке ботинки, в которых взошел на корабль. Крепко обжимая рукой поручень, с тростью в другой, он с трудом сходил в кают-компанию. Спускаясь, он отметил бронзовую мемориальную доску, извещавшую о том, что во время войны корабль был приписан к военно-морскому флоту и обеспечивал высадку в Северной Африке и Нормандии.
За столом он был первым и вообще в числе немногих в кают-компании. Он обратил внимание на то, что какой-то мелкий смуглый мужчина в будничном костюме сидит за отдельным столиком. Стали сходиться люди. Он разглядывал своих спутников как бы в некотором изумлении. Как это водится на судах подобного рода, самая веселая компания подобралась за стоком судового кассира: несколько – девиц и молоденьких женщин и наиболее общительные мужчины из бара. Перед мистером Пинфолдом поставили тарелку супа. У сервировального столика кучно стояли несколько цветных стюардов, негромко переговариваясь. Неожиданно мистер Пинфолд услышал, поражаясь, три неприличных выражения на чистом английском языке. Он сурово глянул в ту сторону. Тут же один из стюардов вырос у него сбоку.
– Слушаю, сэр, желаете что-нибудь выпить, сэр? Ни признака издевки на мягком лице, ни призвука услышанной грубятины в мягком южно-индийском говоре. Недоумевая, мистер Пинфолд сказал: – Вина.
– Вина, сэр?
– Какое-нибудь шампанское у вас имеется?
– О да, сэр. Трех названий. Я принесу карту.
– Не тревожьтесь о названиях. Просто принесите пол-бутылки.
Пришел Главер и сел напротив.
– Должен принести свои извинения, – сказал мистер Пинфолд. – Это не был ваш граммофон. С войны осталась кое-какая аппаратура.
– А-а, – сказал Главер. – В этом, значит, дело.
– Другого объяснения, пожалуй, не найти.
– Пожалуй, да.
– Весьма странный язык у прислуги.
– Они из Траванкора Прежнее название южно-индийского штата Керала.
.
– Я не об этом. Я имею в виду крепкие выражения. Причем, в нашем присутствии. Полагаю, это не умышленная дерзость, а просто разболтанность.
– Я не замечал, – сказал Главер. Он скованно держался с мистером Пинфолдом. Затем стол заполнился. Капитан Стирфорт приветствовал всех и занял место во главе стола. Ничем не примечательный человек, с первого взгляда. Хорошенькая, довольно еще молодая женщина, миссис Скарфилд, как ее представители, села рядом с мистером Пинфолдом. Он объяснил ей, что он временно инвалид и поэтому не встал. – Врач прописал мне страшно сильные пилюли. У меня после них весьма странное самочувствие. Не обессудьте, если я буду скучным соседом.
– Боюсь, мы тут все очень скучные люди, – сказала она. – А вы писатель, да? Боюсь, я никогда не нахожу времени для чтения.
У мистера Пинфолда был навык вести подобные разговоры, но сегодня он не чувствовал себя в форме. Он сказал: – Завидую вам, – и тупо уткнулся в бокал. «Наверное, думает, что я пьян», – подумал он и сделал попытку объясниться: – Большие такие, серые пилюли. Не знаю, что в них там. Не уверен, что мой врач это знает. Что-то новое.
– Тем более интересно, правда? – сказала миссис Скарфилд.
Мистер Пинфолд впал в отчаяние и остаток обеда, едва притронувшись к еде, промолчал.
Капитан поднялся, за ним все застолье. Медлительный мистер Пинфолд, замешкавшись с тростью, еще сидел, когда все прошли за его спиной. Потом он встал. Он бы с дорогой душой отправился к себе в каюту, но его удержали, смешно сказать, страх, что его заподозрят в морской болезни, и, еще смешнее, вдруг осознанное чувство долга перед капитаном. Ему представилось, что он, в некотором смысле, его подчиненный и было бы грубейшим нарушением уйти, прежде чем тебя отпустят. И поэтому он с трудом проследовал за ними в гостиную и опустился в кресло между супругами Скарфилд. Те пили кофе. Он всем предложил бренди. Все отказались, и тогда себе он попросил смешать бренди и crйme de menthe. Когда он отдавал это распоряжение, Скарфилды обменялись взглядом (а он его перехватил), которым словно подтверждали друг другу крепнувшую уверенность: – Дорогой, мой сосед, писатель, лыка не вязал. – Да ты что! – Вдрызг пьяный.
Миссис Скарфилд в самом деле удивительно хороша, думал мистер Пинфолд. В Бирме она недолго сохранит свою кожу.
Мистер Скарфилд торговал древесиной, тиком. Его перспективы зависели не столько от собственного трудолюбия и сообразительности, сколько от действий политиков. К этому предмету он привлек внимание своей малой аудитории.
– В демократическом обществе, – сказал мистер Пинфолд со значением, которого не заслуживала свежесть этой мысли, – не добиваются власти, дабы иметь возможность проводить политику: проводят политику, дабы иметь возможность добиться власти.
Он проиллюстрировал свою мысль примерами.
В свое время он общался со многими членами правительства. Некоторые были также членами клуба Беллами, тех он просто хорошо знал. Без скидки на свое теперешнее общество он заговорил о них в фамильярном тоне, как говорил бы среди своих. Скарфилды снова переглянулись и он слишком поздно сообразил, что он не в своем окружении, где знаться с политиками считалось едва ли не компрометирующим обстоятельством. Эти люди решат, что он распушил перья. Он оборвал себя в середине предложения и смолк, сгорая от стыда.
– Как, должно быть, интересно вращаться за кулисами, – сказала миссис Скарфилд. – А нам что скажут в газетах, на том и спасибо.
Не было ли яда в ее улыбке? По первому впечатлению она была сама открытость и дружелюбие. Сейчас ему показалось, что он чувствует ее скрытую неприязнь.
– Я почти не читаю политические рубрики, – сказал он.
– Зачем же вам-то, получая все из первых рук. В душе мистера Пинфолда не осталось сомнений. Он выставил себя ослом. Не дорожа больше репутацией стойкого к морской болезни человека, он качнул корпус в сторону капитана, потом – Скарфилдов.
– С вашего позволения, я, пожалуй, пойду к себе в каюту.
Он не без труда выбрался из глубокого кресла, не без труда управился с тростью, не без труда удержал равновесие. Только-только они пожелали ему «доброй ночи», он еще не отошел толком, когда какая-то реплика капитана вызвала их смех. Дружный, в три горла, безжалостно-язвительный, на слух мистера Пинфолда. Навстречу шел Главер. Желая объясниться, он сказал: – Я совершенно не разбираюсь в политике.
– Правда? – сказал Главер.
– Скажите им, что я не разбираюсь.
– Кому сказать?
– Капитану.
– Так вот же он сам.
– Ничего, не имеет значения.
Он захромал дальше и, оглянувшись от дверей, увидел, что Главер разговаривает со Скарфилдами. Со стороны казалось: составляется партия в бридж, но мистер Пинфолд знал, что у них другой интерес, тайный - его персона.
Еще не было девяти часов. Мистер Пинфолд разделся. Он развесил одежду, умылся и принял пилюлю. В бутылке со снотворным еще оставалось на три столовых ложки. Он решил постараться заснуть без него, воздержаться, по крайней мере, до полуночи. Море теперь было гораздо спокойнее, на койке уже не будет мотать. Он улегся и начал читать какой-то роман из тех, что взял в дорогу.
Он не успел дочитать страницу, когда грянул джаз. Это не была радиопередача. Прямо под ним, сию минуту репетировали люди. В том же месте и с тою же необъяснимой слышимостью, что дневной урок божий; счастливая молодежь, несомненно, команда из-за стола судового кассира. Из инструментов там были барабаны, трещотки и что-то вроде дудки. Тон задавали барабаны и трещетки. Мистер Пинфолд не разбирался в музыке. Ему показалось, что ритмы, в которых они играли, заимствованы у какого-то примитивного племени и представляют не столько художественный, сколько этнографический интерес. Его догадка подтвердилась.
– Попробуем индейцев покопута, – сказал молодой человек, без особых оснований выступавший в роли вожака.
– Только не это. Это такая гадость , – сказала девушка.
– Знаю, – сказал вожак. – Это ритм три восьмых. Между прочим, в гестапо пришли к нему самостоятельно. Они играли это в камерах. Это сводило с ума заключенных.
– Да-да, – сказала другая девушка. – За тридцать шесть часов любой ломался. Большинству хватало двенадцати. Они могли вынести любую пытку – только не эту.
– Это доводило их до совершенного безумия. – До буйного помешательства. – До сумасшествия в чистом виде. – Это было хуже любой пытки. – Сейчас русские прибегают к этому. – Женские, мужские голоса, все молодые, напористые, сминали друг друга, как кутята. – Лучше всех это делают венгры. – Славные три восьмых. – Славные индейцы покопута. – Вот кто были психи.
– Я полагаю, нас никто не слышит? – сказал приятный девичий голос.
– Не ерунди, Мими. Сейчас все на верхней палубе.
– Отлично, – сказал вожак. – Ритм три восьмых.
И они грянули.
Грохот частил и сотрясался в каюте, немедленно ставшей пыточной камерой. Мистер Пинфолд был не из тех, кто может думать и читать под музыкальное сопровождение. Даже в юности он выискивал такие ночные клубы, чтобы из бара не было слышно оркестра. Были у него друзья, тот же Роджер Стиллингфлит, которым джаз был нужен, как наркотик: то ли он их возбуждал, то ли затормаживал – мистер Пинфолд не выяснял. Сам он предпочитал тишину. Ритм три восьмых поистине оказался пыткой. Он не мог читать. А ведь он и четверти часа не пробыл в каюте. Впереди невыносимые часы. Он допил бутылку со снотворным и под музыку лихой молодежи со стола кассира провалился в беспамятство.
Он проснулся на рассвете. Веселая молодежь внизу разошлась. Три восьмых угомонились. Ни единая тень не мелькнула за окном каюты в свете палубных иллюминаторов. И однако наверху царило смятение. Команда – ее значительная часть, во всяком случае, – волочила по палубе что-то, судя по звуку, вроде многорядной бороны, и работа не доставляла им радости. Они мятежно роптали на своем языке, а распоряжавшийся офицер изрыгал луженой глоткой морского волка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
– На этом корабле нет отдельных.
– Это я понял. По-моему, очень пристойный корабль, – сказал мистер Пинфолд, грустно задерживая взгляд на карри Острая индийская приправа.
, на неустойчивом бокале вина, на пустующих местах за столом и всячески стараясь быть любезным с Главером.
– Да, тут все знают друг друга. Тут каждый год едут одни и те же люди. Людям подавай свое общество, иначе они зачахнут.
– Мне не обязательно, – сказал мистер Пинфолд. – Я тут, знаете, приболел. Мне нужен покой.
– Огорчительно слышать. Тут вам будет вполне покойно. Кое-кто находит, что тут слишком покойно.
– Слишком мне не будет, – сказал мистер Пинфолд.
Он церемонно распрощался с Главером и не вспоминал о нем до самой каюты, когда вдруг среди прочих стуков различил звуки джаз-банда. Мистер Пинфолд озадаченно застыл. Он не был меломаном. Уяснилось одно: где-то совсем близко играет джаз. И тогда он вспомнил.
– Это игрок в гольф, – подумал он, – молодой сосед. У него граммофон. И более того, – сделал он неожиданное открытие, – у него собака . – Он совершенно отчетливо слышал изнутри, аккурат между их дверьми, стук когтей по линолеуму. – Готов поспорить, это нарушение. Не знаю я таких кораблей» где разрешают провозить в каютах собак. Смею думать, он подкупил стюарда. Впрочем, возражать нет причин. Мне все равно. Он, по-моему, очень приятный парень.
Ему попались на глаза серые пилюли, он принял одну, лег на койку, раскрыл книгу и под звуки танцевальной музыки и принюхивание собаки снова заснул.
Возможно, ему что-то снилось. Он моментально забыл, что заполняло эти провальные часы. Было темно. Он не спал, и где-то поблизости, похоже, под полом разыгрывалась странная сцена. Он отчетливо слышал, как священнослужитель проводит молитвенное собрание. По личному опыту мистер Пинфолд не знал протестантсткую службу. Дома и в школах исповедовалось англиканство – от терпимого до нестерпимого. Свои представления о нонконформизме он почерпнул из литературы, у мистера Чадбенда и Филипа Хенри Госса, из шарад и старых номеров «Панча». Поспешавшая к концу проповедь была явно голосом этой веры – библейский словарь, эмоциальный тон. Обращалась она, очевидно, к членам экипажа. Мужские голоса запели гимн, который мистер Пинфолд помнил еще по детской: его няня, как почти все няни на свете, была кальвинистской. «Греби к берегу, моряк. Греби к берегу».
– Я хочу остаться с Билли, когда вы все разойдетесь, – сказал священнослужитель. Нестройная, наспех молитва, шарканье ног и стук отодвигаемых стульев, и тишина, и настоятельный голос священнослужителя: – Ну, Билли, что ты имеешь мне сказать? – и безошибочный звук рыданий.
Мистер Пинфолд почувствовал неудобство. Такое не полагается слышать посторонним.
– Билли, ты должен сказать мне сам. Я тебя ни в чем не обвиняю. Не навязываю тебе никаких слов. Молчание в ответ, не считая рыданий.
– Билли, ты знаешь, о чем мы говорили последний раз. Ты снова это делал? Ты осквернился, Билли?
– Да, сэр. Я не могу удержаться, сэр.
– Господь не искушает нас сверх наших сил. Билли. Я говорил тебе, помнишь? Думаешь, я сам не знаю этих искушений. Билли? Еще как знаю! Но я не поддаюсь им. Ты знаешь, что не поддаюсь – да, Билли?
Мистера Пинфолда объял ужас. Его сделали невольным участником совершенно непотребной сцены. Под рукой лежали трости. Он взял терновую и сильно постучал в пол.
– Чу! Ты слышал. Билли? Стук. Это Господь стучится в дверь твоей души. Он не сможет войти и помочь тебе, если ты не будешь чист, как я.
Более мистер Пинфолд не мог выносить. Он мучительно поднялся на ноги, надел пальто, причесался. Голоса снизу продолжали свое.
– Я не могу удержаться, сэр. Я хочу быть правильным. Я стараюсь. Я не могу.
– Над твоей койкой приколоты картинки с девицами – так?
– Да, сэр.
– Поганые картинки.
– Да, сэр.
– Как же ты хочешь быть правильным, умышленно держа перед глазами искушение? Я приду и порву эти картинки.
– Не надо, сэр, пожалуйста. Мне нужно.
Мистер Пинфолд, хромая, вышел из каюты и поднялся на верхнюю палубу. Море было спокойнее. В холле и баре прибавилось народу. Половина седьмого. Группа лиц играла в кости на выпивку. Мистер Пинфолд сел в одиночестве и заказал себе коктейль. Когда стюард принес его, он спросил: – На пароходе есть судовой священник?
– Нет, сэр. По воскресеньям сам капитан читает молитвы.
– Тогда, значит, среди пассажиров есть священник?
– Я не видел, сэр. Вот список пассажиров.
Мистер Пинфолд приник к списку. Ни перед одним именем не было выставлено духовное звание. Странный корабль, думал мистер Пинфолд: как можно допускать, чтобы миряне наставляли в христианской вере языческий, по всей видимости, экипаж? Видимо, кто-то из начальствующих – религиозный маньяк.
Просыпаясь и засыпая, он потерял счет времени. Создавалось впечатление, что он уже много дней плывет на этом странном корабле. Когда в бар вошел Главер, мистер Пинфолд приветливо сказал: – Давненько не видел вас.
Главер отчасти озадачился.
– Я был у себя в каюте, – сказал он.
– Я был вынужден уйти. Мне стало не по себе от их молитвенного собрания. А вам?
– Молитвенное собрание? – сказал Главер. – Где?
– Прямо под нами. Неужели не слышали?
– Ничего не слышал, – сказал Главер. Он сделал движение уйти.
– Возьмите себе что-нибудь, – сказал мистер Пинфолд.
– Спасибо, нет. Не пью. В таком месте, как Цейлон, надо беречься.
– Как ваша собака?
– Собака?
– Ваша потайная собака. Безбилетница. Не подумайте, что я в претензии. Я не возражаю против вашей собаки. И если на то пошло, против вашего граммофона тоже.
– Но у меня нет никакой собаки. У меня нет граммофона.
– Ну да, – обиженно сказал мистер Пинфолд. – Наверное, я ошибся.
Если Главер не желает доверять ему, то навязываться молодому человеку он тоже не будет.
– Увидимся за обедом, – сказал Главер, ретируясь.
На нем смокинг, отметил мистер Пинфолд, и на других тоже. Пора переодеваться. Мистер Пинфолд вернулся к себе в каюту. Снизу ничего не было слышно; лже-священник и неприличный матрос ушли. Зато джаз-банд разыгрался вовсю. Получается, что это не граммофон Главера. Переодеваясь, мистер Пинфолд обдумал положение дел. В войну он плавал на транспортах, перевозивших войска, и там на всех палубах были громкоговорители. Из этих аппаратов неслись сигналы тревоги и нечленораздельные команды и в определенные часы популярная музыка. Вот так, видимо, был оборудован и «Калибан». Страшное неудобство, когда он сядет работать. Надо будет справиться, нельзя ли это как-то отключить.
Одевался он долго. Пальцы были на редкость нерасторопны с запонками и галстуком, а отразившееся в зеркале пылающее лицо было по-прежнему в пятнах. Он завершал свой гардероб, когда гонг позвал к обеду. Вечерние туфли он даже не стал пытаться надеть. Вместо них он сунул ноги в мягкие, на меховой подкладке ботинки, в которых взошел на корабль. Крепко обжимая рукой поручень, с тростью в другой, он с трудом сходил в кают-компанию. Спускаясь, он отметил бронзовую мемориальную доску, извещавшую о том, что во время войны корабль был приписан к военно-морскому флоту и обеспечивал высадку в Северной Африке и Нормандии.
За столом он был первым и вообще в числе немногих в кают-компании. Он обратил внимание на то, что какой-то мелкий смуглый мужчина в будничном костюме сидит за отдельным столиком. Стали сходиться люди. Он разглядывал своих спутников как бы в некотором изумлении. Как это водится на судах подобного рода, самая веселая компания подобралась за стоком судового кассира: несколько – девиц и молоденьких женщин и наиболее общительные мужчины из бара. Перед мистером Пинфолдом поставили тарелку супа. У сервировального столика кучно стояли несколько цветных стюардов, негромко переговариваясь. Неожиданно мистер Пинфолд услышал, поражаясь, три неприличных выражения на чистом английском языке. Он сурово глянул в ту сторону. Тут же один из стюардов вырос у него сбоку.
– Слушаю, сэр, желаете что-нибудь выпить, сэр? Ни признака издевки на мягком лице, ни призвука услышанной грубятины в мягком южно-индийском говоре. Недоумевая, мистер Пинфолд сказал: – Вина.
– Вина, сэр?
– Какое-нибудь шампанское у вас имеется?
– О да, сэр. Трех названий. Я принесу карту.
– Не тревожьтесь о названиях. Просто принесите пол-бутылки.
Пришел Главер и сел напротив.
– Должен принести свои извинения, – сказал мистер Пинфолд. – Это не был ваш граммофон. С войны осталась кое-какая аппаратура.
– А-а, – сказал Главер. – В этом, значит, дело.
– Другого объяснения, пожалуй, не найти.
– Пожалуй, да.
– Весьма странный язык у прислуги.
– Они из Траванкора Прежнее название южно-индийского штата Керала.
.
– Я не об этом. Я имею в виду крепкие выражения. Причем, в нашем присутствии. Полагаю, это не умышленная дерзость, а просто разболтанность.
– Я не замечал, – сказал Главер. Он скованно держался с мистером Пинфолдом. Затем стол заполнился. Капитан Стирфорт приветствовал всех и занял место во главе стола. Ничем не примечательный человек, с первого взгляда. Хорошенькая, довольно еще молодая женщина, миссис Скарфилд, как ее представители, села рядом с мистером Пинфолдом. Он объяснил ей, что он временно инвалид и поэтому не встал. – Врач прописал мне страшно сильные пилюли. У меня после них весьма странное самочувствие. Не обессудьте, если я буду скучным соседом.
– Боюсь, мы тут все очень скучные люди, – сказала она. – А вы писатель, да? Боюсь, я никогда не нахожу времени для чтения.
У мистера Пинфолда был навык вести подобные разговоры, но сегодня он не чувствовал себя в форме. Он сказал: – Завидую вам, – и тупо уткнулся в бокал. «Наверное, думает, что я пьян», – подумал он и сделал попытку объясниться: – Большие такие, серые пилюли. Не знаю, что в них там. Не уверен, что мой врач это знает. Что-то новое.
– Тем более интересно, правда? – сказала миссис Скарфилд.
Мистер Пинфолд впал в отчаяние и остаток обеда, едва притронувшись к еде, промолчал.
Капитан поднялся, за ним все застолье. Медлительный мистер Пинфолд, замешкавшись с тростью, еще сидел, когда все прошли за его спиной. Потом он встал. Он бы с дорогой душой отправился к себе в каюту, но его удержали, смешно сказать, страх, что его заподозрят в морской болезни, и, еще смешнее, вдруг осознанное чувство долга перед капитаном. Ему представилось, что он, в некотором смысле, его подчиненный и было бы грубейшим нарушением уйти, прежде чем тебя отпустят. И поэтому он с трудом проследовал за ними в гостиную и опустился в кресло между супругами Скарфилд. Те пили кофе. Он всем предложил бренди. Все отказались, и тогда себе он попросил смешать бренди и crйme de menthe. Когда он отдавал это распоряжение, Скарфилды обменялись взглядом (а он его перехватил), которым словно подтверждали друг другу крепнувшую уверенность: – Дорогой, мой сосед, писатель, лыка не вязал. – Да ты что! – Вдрызг пьяный.
Миссис Скарфилд в самом деле удивительно хороша, думал мистер Пинфолд. В Бирме она недолго сохранит свою кожу.
Мистер Скарфилд торговал древесиной, тиком. Его перспективы зависели не столько от собственного трудолюбия и сообразительности, сколько от действий политиков. К этому предмету он привлек внимание своей малой аудитории.
– В демократическом обществе, – сказал мистер Пинфолд со значением, которого не заслуживала свежесть этой мысли, – не добиваются власти, дабы иметь возможность проводить политику: проводят политику, дабы иметь возможность добиться власти.
Он проиллюстрировал свою мысль примерами.
В свое время он общался со многими членами правительства. Некоторые были также членами клуба Беллами, тех он просто хорошо знал. Без скидки на свое теперешнее общество он заговорил о них в фамильярном тоне, как говорил бы среди своих. Скарфилды снова переглянулись и он слишком поздно сообразил, что он не в своем окружении, где знаться с политиками считалось едва ли не компрометирующим обстоятельством. Эти люди решат, что он распушил перья. Он оборвал себя в середине предложения и смолк, сгорая от стыда.
– Как, должно быть, интересно вращаться за кулисами, – сказала миссис Скарфилд. – А нам что скажут в газетах, на том и спасибо.
Не было ли яда в ее улыбке? По первому впечатлению она была сама открытость и дружелюбие. Сейчас ему показалось, что он чувствует ее скрытую неприязнь.
– Я почти не читаю политические рубрики, – сказал он.
– Зачем же вам-то, получая все из первых рук. В душе мистера Пинфолда не осталось сомнений. Он выставил себя ослом. Не дорожа больше репутацией стойкого к морской болезни человека, он качнул корпус в сторону капитана, потом – Скарфилдов.
– С вашего позволения, я, пожалуй, пойду к себе в каюту.
Он не без труда выбрался из глубокого кресла, не без труда управился с тростью, не без труда удержал равновесие. Только-только они пожелали ему «доброй ночи», он еще не отошел толком, когда какая-то реплика капитана вызвала их смех. Дружный, в три горла, безжалостно-язвительный, на слух мистера Пинфолда. Навстречу шел Главер. Желая объясниться, он сказал: – Я совершенно не разбираюсь в политике.
– Правда? – сказал Главер.
– Скажите им, что я не разбираюсь.
– Кому сказать?
– Капитану.
– Так вот же он сам.
– Ничего, не имеет значения.
Он захромал дальше и, оглянувшись от дверей, увидел, что Главер разговаривает со Скарфилдами. Со стороны казалось: составляется партия в бридж, но мистер Пинфолд знал, что у них другой интерес, тайный - его персона.
Еще не было девяти часов. Мистер Пинфолд разделся. Он развесил одежду, умылся и принял пилюлю. В бутылке со снотворным еще оставалось на три столовых ложки. Он решил постараться заснуть без него, воздержаться, по крайней мере, до полуночи. Море теперь было гораздо спокойнее, на койке уже не будет мотать. Он улегся и начал читать какой-то роман из тех, что взял в дорогу.
Он не успел дочитать страницу, когда грянул джаз. Это не была радиопередача. Прямо под ним, сию минуту репетировали люди. В том же месте и с тою же необъяснимой слышимостью, что дневной урок божий; счастливая молодежь, несомненно, команда из-за стола судового кассира. Из инструментов там были барабаны, трещотки и что-то вроде дудки. Тон задавали барабаны и трещетки. Мистер Пинфолд не разбирался в музыке. Ему показалось, что ритмы, в которых они играли, заимствованы у какого-то примитивного племени и представляют не столько художественный, сколько этнографический интерес. Его догадка подтвердилась.
– Попробуем индейцев покопута, – сказал молодой человек, без особых оснований выступавший в роли вожака.
– Только не это. Это такая гадость , – сказала девушка.
– Знаю, – сказал вожак. – Это ритм три восьмых. Между прочим, в гестапо пришли к нему самостоятельно. Они играли это в камерах. Это сводило с ума заключенных.
– Да-да, – сказала другая девушка. – За тридцать шесть часов любой ломался. Большинству хватало двенадцати. Они могли вынести любую пытку – только не эту.
– Это доводило их до совершенного безумия. – До буйного помешательства. – До сумасшествия в чистом виде. – Это было хуже любой пытки. – Сейчас русские прибегают к этому. – Женские, мужские голоса, все молодые, напористые, сминали друг друга, как кутята. – Лучше всех это делают венгры. – Славные три восьмых. – Славные индейцы покопута. – Вот кто были психи.
– Я полагаю, нас никто не слышит? – сказал приятный девичий голос.
– Не ерунди, Мими. Сейчас все на верхней палубе.
– Отлично, – сказал вожак. – Ритм три восьмых.
И они грянули.
Грохот частил и сотрясался в каюте, немедленно ставшей пыточной камерой. Мистер Пинфолд был не из тех, кто может думать и читать под музыкальное сопровождение. Даже в юности он выискивал такие ночные клубы, чтобы из бара не было слышно оркестра. Были у него друзья, тот же Роджер Стиллингфлит, которым джаз был нужен, как наркотик: то ли он их возбуждал, то ли затормаживал – мистер Пинфолд не выяснял. Сам он предпочитал тишину. Ритм три восьмых поистине оказался пыткой. Он не мог читать. А ведь он и четверти часа не пробыл в каюте. Впереди невыносимые часы. Он допил бутылку со снотворным и под музыку лихой молодежи со стола кассира провалился в беспамятство.
Он проснулся на рассвете. Веселая молодежь внизу разошлась. Три восьмых угомонились. Ни единая тень не мелькнула за окном каюты в свете палубных иллюминаторов. И однако наверху царило смятение. Команда – ее значительная часть, во всяком случае, – волочила по палубе что-то, судя по звуку, вроде многорядной бороны, и работа не доставляла им радости. Они мятежно роптали на своем языке, а распоряжавшийся офицер изрыгал луженой глоткой морского волка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15