Я вытащил платок и высморкался.
— Вы хотите сказать, что Бог разрешает нам снова построить Башню, да?
— Да, но до сих пор этого никто так и не сумел. Подходили довольно близко, но недостаточно близко.
— Но где? Где пытались снова построить Башню? — Люди не знали, что строят, хотя и пытались. Пирамиды, Шартрский собор, Гонконгский банк…
— Гонконгский банк? Вы имеете в виду, что, построив эту свою дымовую трубу стоимостью в миллиард долларов, Норман Фостер note 77 почти воссоздал Вавилонскую башню? Вы должно быть шутите. А как же тогда насчет моей работы? Я хоть раз был к этому близок?
— Нет, но на сей раз это возможно. Когда музей будет закончен, вполне вероятно, что вам это удастся. Все признаки в наличии.
— А что такое Язык Предметов?
— Этого я вам сказать не могу.
Мы стояли и слушали тишину. Она была не то чтобы оглушительной, но довольно плотной.
— И все же я никак не могу понять, почему именно я. Ведь кругом полным-полно других противных, но талантливых архитекторов
— В основном по двум причинам. Вы потомок Нимрода, царя Сеннаара, где начали строить первую Башню и «сей начал быть силен на земле». А еще он построил Ниневию в Ассирии. Только его потомкам разрешено пытаться строить Башню.
Будучи под впечатлением того, что я оказался пра-пра-пра… царя Нимрода, я не мог не спросить о второй причине. И то, что я услышал от своего Надзирателя, заставило меня онеметь.
— Вторая причина — это то, что вы любите Бога, Радклифф. Всю свою непутевую жизнь вы ковыляли к Нему.
Вторая, третья и четвертая смерти показались бессмысленными всем, кроме нас с Хазенхюттлем. Однако, был в них смысл или нет, они вызвали все нарастающий ропот недовольства, особенно с тех пор, как местный зоолог обнаружил мертвую крысу, оказавшуюся не обычной крысой, а сильвиной — грызуном, который вымер еще пятьдесят тысяч лет назад. На нас, подобно очкастой саранче с блокнотами, обрушились люди из газет, Гринписа, музеев естественной истории, журнала «Нешнл Джиографик». Почему же такое внимание привлек мертвый зверек в десять дюймов длиной? Да потому, что, когда его нашли, он был еще жив, хотя предположительно вымер еще во времена гибели Атлантиды. Когда рабочий принес сильвину в офис и сказал, что нашел ее у штабеля досок, где несколько недель назад мы с Хазенхюттлем беседовали о Башне, зверек показался мне похожим на смесь крысы с порыжевшим на солнце ботинком. Я почти не обратил на него внимания, только спросил парня, зачем ему больная крыса. Он сказал, что с детства любит ухаживать за больными животными. Занятый своими делами, я не упомянул об этом ни. Хазенхюттлю, ни Палму. Но именно Мортон через четыре дня явился ко мне очень возбужденный и рассказал об открытии зоолога. Не будучи большим поклонником флоры и фауны, я нашел это довольно интересным, но уж никак не новостью десятилетия. Мне редко доводилось видеть Мортона столь взволнованным, и это его волнение показалось мне куда более — занятным, чем какая-то Крыса из Незапамятных Времен. Мой обычно такой спокойный друг никак не мог смириться с тем, что, когда крысу нашли, она была еще жива. Правда потом она сдохла, ио все же некоторое время пожила в двадцатом столетии.
— Что в этом такого? Разве в разных заброшенных уголках мира не находят то и дело разных вымерших животных?
— Но мертвых, Гарри! Части скелетов и отпечатки тел, но живых — никогда. Если это животное дожило до нашего времени, подумай только, сколько может существовать и других считающихся вымершими животных? Его слова как будто послужили командой — за следующие несколько дней на самой стройплощадке или в ее окрестностях были найдены едва живыми еще два предположительно вымерших существа: змея Дорна и разновидность карликовой совы, называющаяся «таркио». После того как нашли сову, даже мне стало не по себе, и я отправился на поиски Хазенхюттля, надеясь с его помощью установить связь между этими событиями. В отличие от ангелов-хранителей большинства людей, мой далеко не всегда был под рукой. Когда я предложил ему носить с собой пейджер, чтобы я при необходимости всегда мог связаться с ним, у него на лице появилось выражение, которое я не раз видел на лице Венаска, и он сказал:
— Вы найдете меня тогда, когда я буду считать, что вам нужно меня найти.
К счастью, на сей раз он оказался в одном из своих излюбленных мест — на хоккейном стадионе Eisstockschiessen на берегу озера. Знакомая толпа пенсионеров и зевак Целль-ам-Зее с их багровыми скучающими лицами и вонючими сигаретами в руках наблюдала за неспешно разворачивающейся игрой. Хазенхюттль частенько сюда захаживал, хотя я ни разу не видел, чтобы он принял участие в игре. «Старики рассказывают занимательные истории, Радклифф. Никто так не любит поговорить, как они, и каждый ждет не дождется своей очереди».
Когда в то утро я нашел его, он стоял в сторонке, совершенно не обращая внимания на игру, и смотрел на озеро.
Не поворачиваясь, он спросил:
— Пришли узнать насчет животных?
— Да. Что означает их появление?
В руке он держал бутылку австрийского рома. Она была наполовину пуста. Хазенхюттль поднес горлышко к губам и, сделав изрядный глоток, зажмурился от удовольствия.
— Я не знаю, что они означают. Я хочу сказать, что вообще не понимаю, каково значение всех этих смертей. Сначала сварщик, потом животные. Не знаю. А какая красивая картина — возвращение животных. — Он еще раз приложился к бутылке. — Сильвина была первой, но она не должна была умирать! Никто не должен был! А теперь они умирают повсеместно. В полете, под землей… Те три, которых обнаружили здесь, единственные, сумевшие добраться сюда. Редких животных будут находить по всему миру еще многие годы, но никто так и не поймет, что все они находились на пути к нам. — С обидой взглянув на бутылку, он аккуратно поставил ее у ног. — Сейчас здесь у нас очень интересное место.
— Да перестаньте вы, Хазенхюттль, вы же все знаете. Как по-вашему, что происходит?
— Очевидно, я знаю не все. Что я думаю? Если вкратце, то, по-моему, все пошло наперекосяк.
— А из-за чего все пошло наперекосяк?
— Не знаю. В том-то и проблема. Может быть, из-за вас, может, из-за вашего здания, точно не могу сказать.
— И что же нам делать?
Он снова нагнулся за бутылкой, правда, на сей раз глядя на нее гораздо благожелательнее.
— Что вам делать? Думаю, продолжать. Продолжааа-ать и продолжаааать… Делать то же, что и раньше надеяться на лучшее.
Я что-то плохо себя чувствую. Думал ром поможет, так ведь нет. Ни на сколечко. Вам когда-нибудь приходилось слышать о больном духе, Гарри? Звучит довольно странно. Но ведь в последнее время мы тут с вами нагляделись и более странных вещей, верно?
Но дальше пошли твориться еще более странные вещи. Инструменты исчезали прямо на глазах владельцев. Ночной сторож клялся и божился, что видел, как две ночи подряд внутри здания идет дождь. Как друзья Гамлета, вместе с ним ожидающие появления призрака, мы с Палмом просидели несколько следующих ночей с бедным перепуганным сторожем в ожидании повторения проклятого дождя, но он больше так и не пошел. Потом один рабочий-сариец сказал, что у него в салате вдруг ожил латук. Когда какой-то остряк спросил, в чем это выразилось, тот ответил: «Он дышал».
Случалось и разное другое, но для меня самым странным оказался день, когда я снова увидел Кумпола. Жизнь среди гор не сделала из меня альпиниста или лыжника, но в свободный день после двухчасовой прогулки в хорошую погоду я всегда начинал чувствовать себя молодцеватым и ужасно спортивным, не говоря уже о том, что такой моцион являлся прекрасным оправданием для последующей королевской трапезы, полной холестерина, соли и сахара. Ик! Весна уже выглядывала из-за угла, и день, хотя на дворе еще стоял февраль, был очень солнечным и довольно теплым — около пятидесяти градусов. В эту зиму вообще было очень мало снега, что изрядно подгадило австрийскому лыжному сезону, зато позволило нам продвигаться вперед хорошими темпами. Местные строительные компании имели тенденцию зимой впадать в спячку, но, после того как мы пожаловались на них в Сару, люди султана подмазали кого нужно, и мы смогли нормально работать дальше.
Так вот, Великий Путешественник Гарри в своих австрийских гетрах из натуральной кожи и туристических ботинках отправился в одиночку в горы по одной из множества тропинок, начинавшихся сразу за городом. Солнце хоть и отдает. горам лишь часть себя, зато отдает беззаветно. А где нет солнца, там, даже в середине дня мешанина самых ледяных, самых резких из всех когда-либо виденных мною теней. Поднимаясь в гору, я попадал то на солнце, то в тень, и перепад температур был просто поразительным.
Один раз я даже рассмеялся, почувствовав, что, стоило мне буквально на минуту оказаться в тени, и выступивший у меня на лице пот почти мгновенно замерз на переносице. Птицы над моей головой гонялись друг за другом широкими полукружиями, то попадая в тень, то оказываясь на солнце. В воздухе стояли запахи отсыревшего камня, сосновой хвои и свежего асфальта, который укладывали где-то неподалеку. У меня в рюкзаке лежали желтое яблоко, свежий хлеб и зеленая бутылка шипучей минеральной воды. Обернувшись, я увидел высящийся на противоположной стороне озера каркас музея. Солнце ярко освещало его, рассыпаясь во все стороны лучиками света, отраженного или стеклами, или полированным камнем. В принципе я мог бы немного постоять здесь и полюбоваться им с этой новой, далекой точки, но ведь я и так разглядывал его большую часть каждого дня. Более того, эти горные прогулки отчасти и были задуманы мной как средство хоть немного отдохнуть от музея. А еще я спасался от него двухчасовыми телефонными разговорами с Клэр, долгими трапезами с Мортоном или другими членами нашей команды, чтением Корана или перечитыванием Библии. Когда я рассказал о своем увлечении Кораном Клэр, она тоже начала его читать, и с той поры изрядная часть наших с ней разговоров стала сводиться к обсуждению вопросов широты и долготы добродетели и греха, различных путей к Богу. Я не стал рассказывать ей о нашем с Хазенхюттлем разговоре насчет Вавилонской башни по телефону, поскольку ждал ее возвращения, чтобы сделать это при встрече.
У австрийцев есть очень хороший обычай. Когда здание доведено до нужной высоты, устраивается церемония называющаяся Dachgleiche note 78. На самой верхней балке со всей возможной торжественностью устанавливается елка, украшенная красными и белыми тряпочками. Символически это означает, что, мол вот и все, ребята, — только осталось, что крышу навести, и дело в шляпе. На самом деле работа еще далеко не закончена, но это прекрасная пауза на полпути и повод для устройства Dachgleichen Feier, во время которого все участники строительства собираются вместе, чтобы поесть, выпить и дружески похлопать друг друга по спине. Хорошо поработали, ребятки. Клэр даже решила специально приехать, чтобы принять участие в празднике, а после Dachgleiche мы с ней планировали спокойно поездить по стране, полюбоваться видами и насладиться обществом друг друга после такой долгой разлуки. Мне хотелось рассказать ей все от начала до конца и послушать, что она на это скажет. Затем я хотел спросить ее, согласна ли она после того, как я снова вернусь в Калифорнию, и дальше жить со мной. Долгое отсутствие не сделало мое сердце мягче, но позволило мне понять, чего стоит женщина, которая оказалась гораздо более мужественной и необычной, чем я поначалу себе представлял. Я думал о ней постоянно, а иногда, когда мне нужен был слушатель, даже разговаривал с ней. В прежние времена я обычно разговаривал сам с собой, но теперь так привык к мысли о ней, что предпочитал разговаривать с воображаемой Клэр, — это было более продуктивно, чем с более сочувственным и во всем согласным самим собой. Клэр была человеком мягким, но это была мягкость пантерьей шкуры.
Где я? Я направлялся в сторону Зонналма, пересек луг и сейчас приближался к тенистому лесу. На опушке виднелся покосившийся от времени сарайчик для хранения инструментов. А он стоял рядом с этим сарайчиком. Я заметил его в основном потому, что это было единственное белое пятно на коричневато-зеленоватом фоне. Тогда я еще не знал, что это он, поскольку нас разделяло большое расстояние, однако остановился и некоторое время наблюдал, как животное поворачивается и исчезает в лесу. Его резко выделяющаяся белизна привлекла бы мое внимание в любом случае, но сейчас при виде белого пятнышка у меня вдруг мелькнула мысль: «Вот было бы забавно, если б это оказался Кумпол!» Но и момент, и мысль миновали, и я двинулся дальше.
Уже в сумерках, усталый, с натруженными мышцами, я тем же путем возвращался обратно. Солнце посылало свой последний привет, и контраст между светом и тьмой ослеплял своим всегдашним великолепием и драматизмом. На нижнем конце луга я остановился полюбоваться видом и освещением. Яблоко я сохранил, рассчитывая съесть, когда усталость одолеет меня окончательно и во рту появится резиноватый горький вкус. Снимая рюкзак, чтобы достать спасительный фрукт, я почувствовал, как мой рот увлажняется при одной мысли о шероховатой i мякоти и обещающем последовать сладком взрыве! на языке. И только уже держа яблоко в руке, я обернулся, чтобы посмотреть на вершину холма, и всего в каких-нибудь пятидесяти футах от себя вдруг снова увидел пса. Он стоял как вкопанный, уставившись на меня. Я ни секунды не сомневался, что это Кумпол. Три большие черные морщинки у него на морде, будто кто-то опрокинул ему на голову чернильницу, опровергали все сомнения, Я чувствовал: он ждет, когда я обращу на него внимание. Поняв, что его наконец заметили, пес развернулся и потрусил обратно в лес. — Кум!
Но он не останавливался.
— Кумпол! Подожди! — Я замер на месте. — Кум! Погоди! — Поняв, что мне его не остановить, я швырнул в него яблоком, не с досады, а чтобы он хоть обернулся напоследок. Может быть, смерть сделала его глухим. Но может быть, смерть просто не желала нашего контакта, поэтому я продолжал стоять на месте. Он же по-прежнему убегал. Я снова крикнул, но безрезультатно. Я видел его, он явился из какого-то другого мира, с какой-то целью, которую мне предстояло понять. Он удалялся от меня через темнеющий луг, ярко-белый на фоне зелени, похожий на катящийся ком снега. Даже после того, как он вбежал в лес, я еще некоторое время видел его. Быстрые белые стежки между черными вертикалями. Взгляды, намеки, вспышки белого цвета, там, там и там. Напрягая зрение, я ухитрялся видеть его и уже в полной тьме. Я знал, что на свете бывают чудеса, загадочные явления вроде мертвых белых собак, чудеса столь же великие, как, например, единственный раз в жизни обретенная мною способность говорить на всех известных языках. Легче всего было онеметь от всего этого и замереть на месте. Но это было бы неправильно. Венаск говорил, что большинство людей при виде призраков: (1) вскрикивают, (2) начинают дрожать, (3) впоследствии сотню раз рассказывают о случившемся, не задумываясь о том, почему призрак явился именно им. Что он хотел им сказать? «Чудеса и призраки не возникают просто так. Они не появляются в безлюдных пустынях и не показываются посреди Тихого океана какой-нибудь случайно проплывающей мимо рыбе. Им нужны зрители. Всем чудесам нужны зрители. Те, кто сможет их оценить. Ведь даже Френк Синатра вряд ли имел бы успех у глухих. И когда чудеса являются нам, мы должны прикинуть, какая связь между ними и нами. Выяснив это, друг мой, ты окажешься на верном пути».
Когда я понял, что Кумпол исчез и наше свидание закончено, я не придумал ничего лучшего, чем поднять руку над головой и помахать ему вслед. Уже исчезнувшему. От этого я почувствовал себя хорошо, но все же этого было недостаточно.
— Я люблю тебя! Я люблю тебя, Кум! — Я кричал это своему другу через весь луг в холодеющий воздух, через время и смерть и все прочие препятствия, люблю тебя!
— Этот парень такой урод, что даже одежда не хочет его носить! — говорил я об одном бригадире-американце, который создавал нам все больше и больше проблем. Палм уставился в потолок, но его молчание говорило о том, что он со мной согласен. Дверь медленно приоткрылась, и в образовавшейся щели показалось лицо, которое я узнал лишь через несколько секунд. Хазенхюттль, состарившийся на две тысячи лет.
— Господи, дружище, входите же!
Мортон вскочил и предложил гостю свое кресло. Хазенхюттль благодарно улыбнулся, но улыбка тут же исчезла с его лица, а то, как тяжело он плюхнулся в кресло, показывало, что он на пределе сил.
— Может, мне уйти? — Палм двинулся к выходу. Хазенхюттль взглянул на него и кивнул.
— Спасибо, Мортон, я надолго не задержусь. Учитывая его вид и голос, скорее похожий на шепот, это и впрямь было похоже на правду.
Когда Палм вышел и дверь со щелчком захлопнулась, мы с Хазенхюттлем некоторое время смотрели друг на друга через письменный стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33