Еще до того, как она сказала ему, куда все это доставить, он закатил глаза и швырнул к ногам тряпку.
– Подруга, да у тебя вместо мозгов – дерьмо. Он не вернется.
Она пожала плечами.
– Ой, как мы плечами пожимаем! Прямо как Дженнифер Джейсон Ли.
– Я буду скучать по тебе, Бивер.
– Можешь поставить свою наглую маленькую задницу – будешь, – сказал он без улыбки.
Она начала наигрывать «Кумбайю» на потускневшей стальной гитаре Лютера Фокса. По нотам из библиотеки она научилась брать аккорды «Дома восходящего солнца» и тем самым увеличила свой репертуар ровно вдвое. Ей нравилось ощущать инструмент под пальцами, как он звенит и побрякивает у нее на коленях.
Она часами лежала в ванне. Обеды из макарон, которые она себе готовила, наполняли дом ароматом чеснока. Она читала романы на диване или качалась в кресле-качалке, а иногда брала увесистую, как кирпич, антологию поэзии с собой, уходя посидеть в тени стволов на излучине. Вордсворт, Блейк и Китс были изранены пометками. Робинсон Джефферс, Хини, Р. С. Томас, Лес Мюррей и Джудит Райт обрамлены звездочками и восклицательными знаками, поставленными разными людьми.
Иногда по утрам Джорджи не делала ничего, только держала в руках разные медиаторы Лю. Она лежала на диване, поворачивая руку так, чтобы солнечный свет сиял на меди, пластике и черепаховом панцире. С этими поблескивающими когтями она чувствовала себя совершенно иным существом.
Каждый день в ту осень Джорджи проверяла почту с растущим ожиданием. Ей понадобилось некоторое время, чтобы признаться себе в том, что она ждет знака. Казалось бы, ничего не происходило, но уверенность росла. Единственное письмо, адресованное ей, было от Эвис Макдугалл: та сообщала, что после нескольких недель операций вскоре выпишется из больницы. Вся электронная почта была либо от сумасшедших незнакомцев, либо от акул маркетинга, которые купили ее данные у кого-то еще. Со стороны семьи – молчание, хотя Джорджи и пыталась звонить им.
Джим почти не разговаривал.
Джорджи решила перевезти свои вещи постепенно.
* * *
Он ввел «Крузер» в виновато поглядывающий на него двор фермы. В багажнике булькали канистры. Старый, некрашеный дом был темен, и небо над ним пусто и безоблачно.
Он выхватил бутылку, стоявшую между лодыжек, и сделал глоток. Пиво было уже теплым. Когда в голове прояснилось от паров, он опустил стекло, чтобы вдохнуть чистого, сухого, пыльного воздуха. Он хотел выйти, чтобы избавиться от вони бензина, но не позволил себе – он боялся того, что наверняка сделает.
Если поджечь хибару, это не выжжет неудачу так, как тебе это нужно. И не освободит от ощущения, что, какое бы бурное и ненавистное начало ни присутствовало в этом мире, оно наблюдает за тобой и судит тебя. Но, черт возьми, и от этого можно будет получить немалое удовлетворение.
Если бы он вышел из машины под каким бы то ни было чертовым предлогом – он знал, что наверняка пойдет вперед и сделает это, он зажжет гребаную ночь, он зажжет звезды там, где их не было, и никто не посмеет сказать, что у него нет на это никаких причин.
И все же уже через несколько секунд он знал, что ничего не сделает. Разве он не доказал себе всего? Он сидит здесь в дикой ярости, у него есть средства и желание, но не делает этого – разве это не доказывает целиком и полностью, что тебе не суждено вечно повторяться?
Он допил пиво и заставил себя поехать назад. Он так чертовски устал.
* * *
Она увидела Лю Фокса на коленях посреди пропахшей мочой дымки. Солнце сияло в небе, как новая монетка. Он копал землю, а небо за его спиной горело, как лесной пожар. Он на секунду остановился и поманил ее. Джорджи присела рядом с ним на корточки и под землей увидела трубу из вороненой стали, покрытую сыпью клапанов и кранов. Она увидела, как он поворачивает краны – один за другим. Один извергал числа, другой – смех. И были маленькие вспышки каждого запаха: твоей матери, тыльной стороны руки, еды, дерьма, гнили, мыла. Она услышала детские крики, увидела фотосинтез. Кусочки информации вырывались из кранов, как сосиски из сосисочной машины. Из одного крана струилась только соль, а из другого – запах только что отчеканенных денег. А Лю продолжал копать, как пес, и облако пыли поднималось у него между лодыжек, пока не докопал до адского сплетения труб под землей, в которые всасывался, хранился и бродил каждый момент времени и опыта. Все, что когда бы то ни было случалось, лежало там. Джорджи не понимала, кто и зачем сделал это и что из этого выйдет.
Она начала плакать от тревоги и недоумения.
И потом он поднял глаза, взял щепоть земли, плюнул на нее и скатал ее в желтую таблетку. Он ласково прижал ее к уху Джорджи и улыбнулся. Таблетка пела. Как приложенная к уху ракушка. Как хор, выводящий одну ноту. Как пчела, жужжащая прямо в ухо.
* * *
Каждый день к трем, когда кончались занятия в школе, Джорджи проскальзывала обратно в город. Сегодня, ставя маленькую «Мазду» в гараж, она подумала: а заметил ли кто-нибудь вообще, что в гараже освобождается пространство, по мере того как она увозит по коробке в день вдаль по шоссе? Она сомневалась в этом. Джим был занят по горло. Ее теперь не было большую часть недели. Она занималась домашними делами лихорадочными рывками по утрам, до того, как мальчики уйдут в школу. Никто, похоже, не замечал.
На автоответчике обнаружилось пять сообщений. Большинство из них были неразборчивые вскрики возбуждения и поздравлений, и только отрывистый голос Джима в самом конце просветил ее. Голос был безразличный и усталый, но она слышала, как на заднем плане кричат и скандируют палубные.
– Мы будем сразу после трех, – сказал он. – Как разгрузимся, пойдем прямо в пивную. Приводи мальчиков.
Джим больше не ходил в пивную. Для этого похода могла быть только одна причина – традиционное требование платить за всех в баре в конце самого удачного дня.
Джорджи включила передатчик и ощутила в эфире вибрацию. Ясно, он напал на основную жилу; он убил свинью. Это было хорошо слышно даже в быстрых и благоговейных переговорах по радио – восхищение, смешанное с горечью, и уклончивые расспросы о координатах.
Поджидая мальчиков из школы, она взяла бинокль и разыскала «Налетчика», идущего полным ходом вдоль берега к проходу между рифами.
В четыре в пивной было настоящее столпотворение. Джорджи уже однажды видела такое и слышала рассказы о других больших уловах и соответствующих празднествах. В Уайт-Пойнте было положено уважительно относиться к пикам удачи – с той же серьезностью, с какой следовало не замечать провалы. Праздновали из страха, что такая удача может впредь обходить тебя стороной. Но в этот день, с таким чертовски огромным, почти сверхъестественным уловом, надо было ожидать, что все окончательно обезумеют.
К пяти Джорджи отступила с позиций на газон рядом с пивной, чтобы избавить мальчиков от худшего. Они были возбуждены и счастливы, но им совершенно не стоило смотреть на подавальщиц в веревочных трусиках, которым стреляют в майки пивом из водяных пистолетов. Бильярдные столы – как бассейны, и их суконное покрытие трещит по швам от танцующих ног. Она задумалась, не на такие ли сборища звали семью Фоксов, чтобы они развлекали собрание гитарами и скрипками. Господи, да это все равно что попасть в медвежью берлогу. И проигрыватель надрывается, чтобы обеспечить звучание «Эй-Си/Ди-Си» и «Зи-Зи Топ» на требуемой громкости. И голозадый палубный, ныряющий за барную стойку и возвращающийся так быстро, что можно поклясться: где-то там, за стойкой, спрятан трамплин. И громкий смех, и грохот бьющегося стекла. Она видела там Йоги и Шовера Макдугалла. Бивер закрылся рано. У него обнаружилась невероятная способность избегать ее взгляда. Она узнала дюжину серферов с растрескавшимися губами, родителей, которых видела в школьном дворе, лица из супермаркета. У нескольких нашлась для нее добрососедская улыбка, но никто не заговорил с нею. Все были там, кроме Рэчел и Джерры.
Джим вышел, подгоняемый волной дружеских похлопываний по спине; для человека, который за день заработал столько же, сколько медсестра зарабатывает за год, он выглядел очень торжественно и серьезно. На шее у него болтались солнечные очки. Мальчики торжественно пожали ему руку, и они вчетвером пошли посидеть на травянистом пригорке, за которым уже начинался пляж. Над ними висели чайки. Солнце склонялось к морю, и в его отблеске суда усиленно раскачивались на якорях.
– Сколько? – спросил Джош. – Сколько лангустов?
– У нас посуды не хватило, – сказал его отец. – Пришлось паковать их, как в старые времена, и поливать из палубной кишки. Пришлось освободить ледник, когда кончились мешки.
– Удача или хороший менеджмент? – поддразнивая, спросила Джорджи.
– Ни то ни другое.
– Развлекайся. Я отведу их домой и накормлю.
– Подожди меня, – пробормотал он.
И тут вышла Эвис Макдугалл, держа руку так, как будто еще к ней не привыкла. Джорджи сгребла мальчиков и скользнула на пляж как раз в тот момент, когда Эвис заметила Джима.
Примерно в девять Джим взошел по ступенькам террасы со стороны пляжа и тяжело уселся рядом с ней. Мальчики спали. Воздух был прохладен. Ей понадобилась хлопковая куртка, чтобы не замерзнуть. Джим скинул свои палубные ботинки.
– Ну и день, – сказала Джорджи.
– Они все еще празднуют, – сказал он несколько удивленно.
– Кажется, ты должен проставиться. Пей или иди домой, так?
– Ну, я уже слишком старый.
Некоторое время они помолчали. От Джима пахло потом и пивом.
– Ты спросила, что это – удача или мозги, – сказал он наконец. – Ты знаешь, сразу, мы даже первую сеть вытащить не успели, я уже знал, что это что-то другое. Это было слишком странно. К полудню я был уже уверен.
– Уверен в чем?
– Что это какой-то знак.
– Знак?
– Я отхожу от дел, Джорджи. Борис может довести сезон до конца. Я на какое-то время уезжаю.
– Да что ты говоришь? – воскликнула она с нервным смешком.
– Мальчики со следующего семестра пойдут в школу-интернат. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
– Господи, Джим, ты выпил. Может, поговорим завтра, когда все весь шум уляжется?
– Сестра Дебби забирает их в субботу.
– Они знают? Мальчики?
– Нет.
– Ты хочешь сказать, ты это планировал?
– Несколько недель, – пробормотал он. – Но сегодняшний день все подтвердил.
– Знак. Я думала, ты не суеверен.
– Я и не суеверен. Это другое.
– Но мальчики, Джим.
– Это мои дети. Ты же знала, что я раньше или позже это сделаю. А ты… ты уже на полпути к дверям; не надо им это видеть. Эти последние несколько месяцев были чертовски отвратительны, и пришло время принимать решения. Мне это кажется совершенно ясным.
У Джорджи в горле неожиданно сгустился комок. Она подумала об этом чертовом конверте.
– Это ведь Брум, так? – спросила она. – Ты едешь в Брум?
– Да. И хочу, чтобы ты поехала со мной. Это важно.
– Ты знаешь, где Лю, так?
– Не хуже тебя.
– Почему? Почему я должна ехать?
Джим вздохнул:
– Почему ты переехала к нему в дом? Почему ты притворяешься, что он тебе не нужен?
– Ответь мне, Джим.
– Я не могу. Не здесь. Не сейчас.
– Тогда я не поеду.
– Ты поедешь.
– Не угрожай мне.
– Господи, Джорджи, да не угрожаю я тебе. Слушай, – сказал он, наклоняясь к ней на стуле с таким серьезным видом, что это ее еще больше насторожило и испугало. – Тебе никогда не хотелось все исправить?
– Исправить что? – спросила она, защищаясь.
– Ну, вещи, которые ты делала раньше.
Она обхватила руками колени. Южный ветер перекатывался в хлопковых пальмах.
– Нет, – солгала она.
– Ну а вот некоторым из нас хочется.
– Джим, тебе не надо ничего исправлять. Не для меня.
– А это и не для тебя, – раздраженно сказал он.
– Тогда скажи мне, из-за чего это все, черт возьми!
– Господи, – пробормотал он. – Я не думал, что все пойдет так. Я думал, что окажу тебе услугу.
Джорджи встала и посмотрела на него. В свете, струившемся из-за двери, он выглядел осунувшимся, но его глаза были широко открыты. Он был похож на ребенка, который силится проглотить что-то, что слишком велико для него. Это зрелище лишило Джорджи злости. Прошло много времени с тех пор, как она в последний раз видела такой страх на его лице. Джорджи поверила ему. Это не из-за нее. Джима охватывало нечто, чего он не мог ни понять, ни контролировать, и Джорджи поняла, что заинтригована и чувствует неприязнь.
– Иди спать, – сказала она.
– Да, – отвечал он. – Пора бы.
Джорджи осталась на террасе в пронизывающе холодном вечернем воздухе. У залива подпрыгивала и грохотала пивная. Она неожиданно почувствовала себя старой. Она легла поздно, но спала только урывками, в богатой череде снов. Перед пробуждением она была на белом ракушечном пляже. Под луной стояли баобабы. Вода была спокойна и испещрена отражениями. Над пляжем возвышались джунгли, и оттуда тянулся насыщенный запах гниения. На краю моря появился силуэт. Струящаяся ткань, в которую он был облачен, делала его похожим на Христа из воскресной школы. Он манил ее, раскинув руки. Когда она подошла, она увидела миссис Юбэйл, у которой на лице был мозг, и ее дыхание было как тропическое зловоние, когда она прошептала: «О сестра, о сестра», – и взяла ее за руку. Джорджи отшатнулась. В лунном свете поблескивала стальная лопата, и она подобрала ее и взмахнула. Голова миссис Юбэйл раскололась, как арбуз. Она рухнула на мелководье. За деревьями неожиданно появились люди. Джорджи швырнула лопату, но не слышала звука падения.
* * *
Никто из членов семьи Джорджи еще не звонил в ответ. Персонал больницы, где лежала Джуд, говорил, что та не может подойти к телефону. Днем в пятницу Джорджи отогнала свою маленькую «Мазду» к Биверу, чтобы спросить, не подержит ли он машину до ее возвращения. Бивер всю неделю почти не разговаривал с нею. Она оставила машину у него на свалке. Он вышел из задней двери рядом с воняющими туалетами, и они постояли рядом с желтой веселушкой.
– Я понял, – сказал он, пиная переднюю шину носком ботинка. – Он верует.
– Ну, что-то им да овладело.
– Страх Господень, – сказал он с кривозубой усмешкой.
– Ты правда так считаешь?
– Что-то близкое к тому, Джордж.
– Сказал, что хочет что-то исправить, – сказала она, протягивая ему ключи.
– Ну, разве того, что жена померла, недостаточно?
Она пожала плечами.
– Это как-то связано с нею, ведь так?
– Я так думаю. Это и еще ты, Джордж.
– И все-таки что на него нашло? Он говорит о всяких знаках и предзнаменованиях, и я не пойму, он об удаче волнуется или о Господе Всемогущем.
– Может, для него это одно и то же.
– Ну так вот, меня это пугает, – сказала Джорджи. – Эти разговоры и эта поездка в Брум.
– Так зачем ты едешь?
– Ну, – пробормотала она, – я смогу что-нибудь для себя из нее извлечь.
– Фокса, – со смехом сказал Бивер. – Вот и нашлось имя, которым он сможет заклинать Господа. И оно всегда заставляло его подскакивать.
– Господи, Бивер, ты знаешь больше, чем говоришь. Могу поспорить, ты о нем все знаешь до капельки.
– Не. И все-таки я могу порассказать о нем достаточно дерьма – как и он обо мне.
– А дай-ка попробую угадать: мне ты не расскажешь, что хорошего знаешь о нем.
– Верно.
– Так ты его психоаналитик или исповедник?
Бивер рассмеялся и подтолкнул ее машинку бедром, так что его брюшко подпрыгнуло вместе с подвеской машины.
– Ну, Бивер, по-дружески. Скажи мне, меняются ли люди?
– По-дружески? Не знаю. Хотя одно тебе все-таки скажу. В старину вещи были гораздо проще. Джим Бакридж в том числе.
Потом она прогуливалась с Рэчел вдоль лагуны, и они остановились на мысу, чтобы посмотреть, как ее сын Сэм скатывается с отдаленной волны, перехлестывающей через риф. Рэчел знала, что это он, потому что узнала раскраску его доски, но для Джорджи он был просто струей пены на поверхности волны. Прогуливаясь в удрученном молчании, они наткнулись на перевернутую черепаху, окруженную наскакивающими птицами. Они перевернули ее на брюшко, положили на приплесок и увидели, что та все еще жива; но тут они заметили большой стебель, вырастающий у нее из головы, на конце которого была какая-то мидия; и когда они смыли раковину, крохотный краб упал с зада черепахи. Джорджи знала, что это за черепаха. Она видела их сотнями в тропиках. Это была грифовая черепаха, забравшаяся за тысячи миль от родины. Джорджи представила себе, как утомленную черепаху уносит южное течение Лиюин, а всякие животные прилепляются к ней, как к груде мусора.
– Ты веришь в предзнаменования, Рэчел?
– Не-а, – сказала та, подергивая за основание моллюска.
– Я думала, вы, ньюэйджеры, везде их видите.
– Что это ты заладила о «Нью эйдж»? Я просто помассировала тебе спину и уже стала ясновидящей. Подруга, единственное, что у меня ассоциируется с новой эпохой, – это значок доллара.
– Старая, циничная баба.
– Гляди-ка, дошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Подруга, да у тебя вместо мозгов – дерьмо. Он не вернется.
Она пожала плечами.
– Ой, как мы плечами пожимаем! Прямо как Дженнифер Джейсон Ли.
– Я буду скучать по тебе, Бивер.
– Можешь поставить свою наглую маленькую задницу – будешь, – сказал он без улыбки.
Она начала наигрывать «Кумбайю» на потускневшей стальной гитаре Лютера Фокса. По нотам из библиотеки она научилась брать аккорды «Дома восходящего солнца» и тем самым увеличила свой репертуар ровно вдвое. Ей нравилось ощущать инструмент под пальцами, как он звенит и побрякивает у нее на коленях.
Она часами лежала в ванне. Обеды из макарон, которые она себе готовила, наполняли дом ароматом чеснока. Она читала романы на диване или качалась в кресле-качалке, а иногда брала увесистую, как кирпич, антологию поэзии с собой, уходя посидеть в тени стволов на излучине. Вордсворт, Блейк и Китс были изранены пометками. Робинсон Джефферс, Хини, Р. С. Томас, Лес Мюррей и Джудит Райт обрамлены звездочками и восклицательными знаками, поставленными разными людьми.
Иногда по утрам Джорджи не делала ничего, только держала в руках разные медиаторы Лю. Она лежала на диване, поворачивая руку так, чтобы солнечный свет сиял на меди, пластике и черепаховом панцире. С этими поблескивающими когтями она чувствовала себя совершенно иным существом.
Каждый день в ту осень Джорджи проверяла почту с растущим ожиданием. Ей понадобилось некоторое время, чтобы признаться себе в том, что она ждет знака. Казалось бы, ничего не происходило, но уверенность росла. Единственное письмо, адресованное ей, было от Эвис Макдугалл: та сообщала, что после нескольких недель операций вскоре выпишется из больницы. Вся электронная почта была либо от сумасшедших незнакомцев, либо от акул маркетинга, которые купили ее данные у кого-то еще. Со стороны семьи – молчание, хотя Джорджи и пыталась звонить им.
Джим почти не разговаривал.
Джорджи решила перевезти свои вещи постепенно.
* * *
Он ввел «Крузер» в виновато поглядывающий на него двор фермы. В багажнике булькали канистры. Старый, некрашеный дом был темен, и небо над ним пусто и безоблачно.
Он выхватил бутылку, стоявшую между лодыжек, и сделал глоток. Пиво было уже теплым. Когда в голове прояснилось от паров, он опустил стекло, чтобы вдохнуть чистого, сухого, пыльного воздуха. Он хотел выйти, чтобы избавиться от вони бензина, но не позволил себе – он боялся того, что наверняка сделает.
Если поджечь хибару, это не выжжет неудачу так, как тебе это нужно. И не освободит от ощущения, что, какое бы бурное и ненавистное начало ни присутствовало в этом мире, оно наблюдает за тобой и судит тебя. Но, черт возьми, и от этого можно будет получить немалое удовлетворение.
Если бы он вышел из машины под каким бы то ни было чертовым предлогом – он знал, что наверняка пойдет вперед и сделает это, он зажжет гребаную ночь, он зажжет звезды там, где их не было, и никто не посмеет сказать, что у него нет на это никаких причин.
И все же уже через несколько секунд он знал, что ничего не сделает. Разве он не доказал себе всего? Он сидит здесь в дикой ярости, у него есть средства и желание, но не делает этого – разве это не доказывает целиком и полностью, что тебе не суждено вечно повторяться?
Он допил пиво и заставил себя поехать назад. Он так чертовски устал.
* * *
Она увидела Лю Фокса на коленях посреди пропахшей мочой дымки. Солнце сияло в небе, как новая монетка. Он копал землю, а небо за его спиной горело, как лесной пожар. Он на секунду остановился и поманил ее. Джорджи присела рядом с ним на корточки и под землей увидела трубу из вороненой стали, покрытую сыпью клапанов и кранов. Она увидела, как он поворачивает краны – один за другим. Один извергал числа, другой – смех. И были маленькие вспышки каждого запаха: твоей матери, тыльной стороны руки, еды, дерьма, гнили, мыла. Она услышала детские крики, увидела фотосинтез. Кусочки информации вырывались из кранов, как сосиски из сосисочной машины. Из одного крана струилась только соль, а из другого – запах только что отчеканенных денег. А Лю продолжал копать, как пес, и облако пыли поднималось у него между лодыжек, пока не докопал до адского сплетения труб под землей, в которые всасывался, хранился и бродил каждый момент времени и опыта. Все, что когда бы то ни было случалось, лежало там. Джорджи не понимала, кто и зачем сделал это и что из этого выйдет.
Она начала плакать от тревоги и недоумения.
И потом он поднял глаза, взял щепоть земли, плюнул на нее и скатал ее в желтую таблетку. Он ласково прижал ее к уху Джорджи и улыбнулся. Таблетка пела. Как приложенная к уху ракушка. Как хор, выводящий одну ноту. Как пчела, жужжащая прямо в ухо.
* * *
Каждый день к трем, когда кончались занятия в школе, Джорджи проскальзывала обратно в город. Сегодня, ставя маленькую «Мазду» в гараж, она подумала: а заметил ли кто-нибудь вообще, что в гараже освобождается пространство, по мере того как она увозит по коробке в день вдаль по шоссе? Она сомневалась в этом. Джим был занят по горло. Ее теперь не было большую часть недели. Она занималась домашними делами лихорадочными рывками по утрам, до того, как мальчики уйдут в школу. Никто, похоже, не замечал.
На автоответчике обнаружилось пять сообщений. Большинство из них были неразборчивые вскрики возбуждения и поздравлений, и только отрывистый голос Джима в самом конце просветил ее. Голос был безразличный и усталый, но она слышала, как на заднем плане кричат и скандируют палубные.
– Мы будем сразу после трех, – сказал он. – Как разгрузимся, пойдем прямо в пивную. Приводи мальчиков.
Джим больше не ходил в пивную. Для этого похода могла быть только одна причина – традиционное требование платить за всех в баре в конце самого удачного дня.
Джорджи включила передатчик и ощутила в эфире вибрацию. Ясно, он напал на основную жилу; он убил свинью. Это было хорошо слышно даже в быстрых и благоговейных переговорах по радио – восхищение, смешанное с горечью, и уклончивые расспросы о координатах.
Поджидая мальчиков из школы, она взяла бинокль и разыскала «Налетчика», идущего полным ходом вдоль берега к проходу между рифами.
В четыре в пивной было настоящее столпотворение. Джорджи уже однажды видела такое и слышала рассказы о других больших уловах и соответствующих празднествах. В Уайт-Пойнте было положено уважительно относиться к пикам удачи – с той же серьезностью, с какой следовало не замечать провалы. Праздновали из страха, что такая удача может впредь обходить тебя стороной. Но в этот день, с таким чертовски огромным, почти сверхъестественным уловом, надо было ожидать, что все окончательно обезумеют.
К пяти Джорджи отступила с позиций на газон рядом с пивной, чтобы избавить мальчиков от худшего. Они были возбуждены и счастливы, но им совершенно не стоило смотреть на подавальщиц в веревочных трусиках, которым стреляют в майки пивом из водяных пистолетов. Бильярдные столы – как бассейны, и их суконное покрытие трещит по швам от танцующих ног. Она задумалась, не на такие ли сборища звали семью Фоксов, чтобы они развлекали собрание гитарами и скрипками. Господи, да это все равно что попасть в медвежью берлогу. И проигрыватель надрывается, чтобы обеспечить звучание «Эй-Си/Ди-Си» и «Зи-Зи Топ» на требуемой громкости. И голозадый палубный, ныряющий за барную стойку и возвращающийся так быстро, что можно поклясться: где-то там, за стойкой, спрятан трамплин. И громкий смех, и грохот бьющегося стекла. Она видела там Йоги и Шовера Макдугалла. Бивер закрылся рано. У него обнаружилась невероятная способность избегать ее взгляда. Она узнала дюжину серферов с растрескавшимися губами, родителей, которых видела в школьном дворе, лица из супермаркета. У нескольких нашлась для нее добрососедская улыбка, но никто не заговорил с нею. Все были там, кроме Рэчел и Джерры.
Джим вышел, подгоняемый волной дружеских похлопываний по спине; для человека, который за день заработал столько же, сколько медсестра зарабатывает за год, он выглядел очень торжественно и серьезно. На шее у него болтались солнечные очки. Мальчики торжественно пожали ему руку, и они вчетвером пошли посидеть на травянистом пригорке, за которым уже начинался пляж. Над ними висели чайки. Солнце склонялось к морю, и в его отблеске суда усиленно раскачивались на якорях.
– Сколько? – спросил Джош. – Сколько лангустов?
– У нас посуды не хватило, – сказал его отец. – Пришлось паковать их, как в старые времена, и поливать из палубной кишки. Пришлось освободить ледник, когда кончились мешки.
– Удача или хороший менеджмент? – поддразнивая, спросила Джорджи.
– Ни то ни другое.
– Развлекайся. Я отведу их домой и накормлю.
– Подожди меня, – пробормотал он.
И тут вышла Эвис Макдугалл, держа руку так, как будто еще к ней не привыкла. Джорджи сгребла мальчиков и скользнула на пляж как раз в тот момент, когда Эвис заметила Джима.
Примерно в девять Джим взошел по ступенькам террасы со стороны пляжа и тяжело уселся рядом с ней. Мальчики спали. Воздух был прохладен. Ей понадобилась хлопковая куртка, чтобы не замерзнуть. Джим скинул свои палубные ботинки.
– Ну и день, – сказала Джорджи.
– Они все еще празднуют, – сказал он несколько удивленно.
– Кажется, ты должен проставиться. Пей или иди домой, так?
– Ну, я уже слишком старый.
Некоторое время они помолчали. От Джима пахло потом и пивом.
– Ты спросила, что это – удача или мозги, – сказал он наконец. – Ты знаешь, сразу, мы даже первую сеть вытащить не успели, я уже знал, что это что-то другое. Это было слишком странно. К полудню я был уже уверен.
– Уверен в чем?
– Что это какой-то знак.
– Знак?
– Я отхожу от дел, Джорджи. Борис может довести сезон до конца. Я на какое-то время уезжаю.
– Да что ты говоришь? – воскликнула она с нервным смешком.
– Мальчики со следующего семестра пойдут в школу-интернат. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
– Господи, Джим, ты выпил. Может, поговорим завтра, когда все весь шум уляжется?
– Сестра Дебби забирает их в субботу.
– Они знают? Мальчики?
– Нет.
– Ты хочешь сказать, ты это планировал?
– Несколько недель, – пробормотал он. – Но сегодняшний день все подтвердил.
– Знак. Я думала, ты не суеверен.
– Я и не суеверен. Это другое.
– Но мальчики, Джим.
– Это мои дети. Ты же знала, что я раньше или позже это сделаю. А ты… ты уже на полпути к дверям; не надо им это видеть. Эти последние несколько месяцев были чертовски отвратительны, и пришло время принимать решения. Мне это кажется совершенно ясным.
У Джорджи в горле неожиданно сгустился комок. Она подумала об этом чертовом конверте.
– Это ведь Брум, так? – спросила она. – Ты едешь в Брум?
– Да. И хочу, чтобы ты поехала со мной. Это важно.
– Ты знаешь, где Лю, так?
– Не хуже тебя.
– Почему? Почему я должна ехать?
Джим вздохнул:
– Почему ты переехала к нему в дом? Почему ты притворяешься, что он тебе не нужен?
– Ответь мне, Джим.
– Я не могу. Не здесь. Не сейчас.
– Тогда я не поеду.
– Ты поедешь.
– Не угрожай мне.
– Господи, Джорджи, да не угрожаю я тебе. Слушай, – сказал он, наклоняясь к ней на стуле с таким серьезным видом, что это ее еще больше насторожило и испугало. – Тебе никогда не хотелось все исправить?
– Исправить что? – спросила она, защищаясь.
– Ну, вещи, которые ты делала раньше.
Она обхватила руками колени. Южный ветер перекатывался в хлопковых пальмах.
– Нет, – солгала она.
– Ну а вот некоторым из нас хочется.
– Джим, тебе не надо ничего исправлять. Не для меня.
– А это и не для тебя, – раздраженно сказал он.
– Тогда скажи мне, из-за чего это все, черт возьми!
– Господи, – пробормотал он. – Я не думал, что все пойдет так. Я думал, что окажу тебе услугу.
Джорджи встала и посмотрела на него. В свете, струившемся из-за двери, он выглядел осунувшимся, но его глаза были широко открыты. Он был похож на ребенка, который силится проглотить что-то, что слишком велико для него. Это зрелище лишило Джорджи злости. Прошло много времени с тех пор, как она в последний раз видела такой страх на его лице. Джорджи поверила ему. Это не из-за нее. Джима охватывало нечто, чего он не мог ни понять, ни контролировать, и Джорджи поняла, что заинтригована и чувствует неприязнь.
– Иди спать, – сказала она.
– Да, – отвечал он. – Пора бы.
Джорджи осталась на террасе в пронизывающе холодном вечернем воздухе. У залива подпрыгивала и грохотала пивная. Она неожиданно почувствовала себя старой. Она легла поздно, но спала только урывками, в богатой череде снов. Перед пробуждением она была на белом ракушечном пляже. Под луной стояли баобабы. Вода была спокойна и испещрена отражениями. Над пляжем возвышались джунгли, и оттуда тянулся насыщенный запах гниения. На краю моря появился силуэт. Струящаяся ткань, в которую он был облачен, делала его похожим на Христа из воскресной школы. Он манил ее, раскинув руки. Когда она подошла, она увидела миссис Юбэйл, у которой на лице был мозг, и ее дыхание было как тропическое зловоние, когда она прошептала: «О сестра, о сестра», – и взяла ее за руку. Джорджи отшатнулась. В лунном свете поблескивала стальная лопата, и она подобрала ее и взмахнула. Голова миссис Юбэйл раскололась, как арбуз. Она рухнула на мелководье. За деревьями неожиданно появились люди. Джорджи швырнула лопату, но не слышала звука падения.
* * *
Никто из членов семьи Джорджи еще не звонил в ответ. Персонал больницы, где лежала Джуд, говорил, что та не может подойти к телефону. Днем в пятницу Джорджи отогнала свою маленькую «Мазду» к Биверу, чтобы спросить, не подержит ли он машину до ее возвращения. Бивер всю неделю почти не разговаривал с нею. Она оставила машину у него на свалке. Он вышел из задней двери рядом с воняющими туалетами, и они постояли рядом с желтой веселушкой.
– Я понял, – сказал он, пиная переднюю шину носком ботинка. – Он верует.
– Ну, что-то им да овладело.
– Страх Господень, – сказал он с кривозубой усмешкой.
– Ты правда так считаешь?
– Что-то близкое к тому, Джордж.
– Сказал, что хочет что-то исправить, – сказала она, протягивая ему ключи.
– Ну, разве того, что жена померла, недостаточно?
Она пожала плечами.
– Это как-то связано с нею, ведь так?
– Я так думаю. Это и еще ты, Джордж.
– И все-таки что на него нашло? Он говорит о всяких знаках и предзнаменованиях, и я не пойму, он об удаче волнуется или о Господе Всемогущем.
– Может, для него это одно и то же.
– Ну так вот, меня это пугает, – сказала Джорджи. – Эти разговоры и эта поездка в Брум.
– Так зачем ты едешь?
– Ну, – пробормотала она, – я смогу что-нибудь для себя из нее извлечь.
– Фокса, – со смехом сказал Бивер. – Вот и нашлось имя, которым он сможет заклинать Господа. И оно всегда заставляло его подскакивать.
– Господи, Бивер, ты знаешь больше, чем говоришь. Могу поспорить, ты о нем все знаешь до капельки.
– Не. И все-таки я могу порассказать о нем достаточно дерьма – как и он обо мне.
– А дай-ка попробую угадать: мне ты не расскажешь, что хорошего знаешь о нем.
– Верно.
– Так ты его психоаналитик или исповедник?
Бивер рассмеялся и подтолкнул ее машинку бедром, так что его брюшко подпрыгнуло вместе с подвеской машины.
– Ну, Бивер, по-дружески. Скажи мне, меняются ли люди?
– По-дружески? Не знаю. Хотя одно тебе все-таки скажу. В старину вещи были гораздо проще. Джим Бакридж в том числе.
Потом она прогуливалась с Рэчел вдоль лагуны, и они остановились на мысу, чтобы посмотреть, как ее сын Сэм скатывается с отдаленной волны, перехлестывающей через риф. Рэчел знала, что это он, потому что узнала раскраску его доски, но для Джорджи он был просто струей пены на поверхности волны. Прогуливаясь в удрученном молчании, они наткнулись на перевернутую черепаху, окруженную наскакивающими птицами. Они перевернули ее на брюшко, положили на приплесок и увидели, что та все еще жива; но тут они заметили большой стебель, вырастающий у нее из головы, на конце которого была какая-то мидия; и когда они смыли раковину, крохотный краб упал с зада черепахи. Джорджи знала, что это за черепаха. Она видела их сотнями в тропиках. Это была грифовая черепаха, забравшаяся за тысячи миль от родины. Джорджи представила себе, как утомленную черепаху уносит южное течение Лиюин, а всякие животные прилепляются к ней, как к груде мусора.
– Ты веришь в предзнаменования, Рэчел?
– Не-а, – сказала та, подергивая за основание моллюска.
– Я думала, вы, ньюэйджеры, везде их видите.
– Что это ты заладила о «Нью эйдж»? Я просто помассировала тебе спину и уже стала ясновидящей. Подруга, единственное, что у меня ассоциируется с новой эпохой, – это значок доллара.
– Старая, циничная баба.
– Гляди-ка, дошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37