И, всё существо моё было охвачено этим сладостным восхвалением, и насыщалось и услаждалось им, и черпало в нём мир, любовь и покой.
Этот неизведанный мною доселе покой, заполнивший всего меня, был настолько драгоценен моей мятущейся в страстях душе, что я застыл, боясь спугнуть его, как застывает человек мучимый сильной головной болью, поймав то положение головы, в котором эта боль вдруг перестала ощущаться. Страшась потерять счастливую радость этого неземного покоя, стараясь удержать его как можно дольше, я волевым усилием сковал малейшие движения души, и, как сквозь сон, издалека, внимал, как возглашает Флавиан ектении, как хор вздымает могучее:
– Утверди, Боже, святую православную веру, православных христиан во век века!
Блаженное состояние продолжалось и, когда закрылись царские врата, погас свет, и, когда все присутствующие в храме, вместе Флавианом, приклонив колена пред святым алтарём единым сердцем и едиными устами запели дивную мольбу Богородице:
– Под Твою милость прибегаем, Богородице Дево. Молений наших не тпрезри в скорбех, но от бед избави нас, Едина Чистая и Благословенная! Пресвятая Богородице спаси нас! Радуйся, Радосте наша, покрый нас от всякого зла честным Твоим омофором!
Небесный покой пребывал в моей душе и тогда, когда Флавиан, и с ним молящиеся переместились в правый угол придела к стоящей в глубине резного кивота высокой, ростовой иконе преподобного Сергия со врезанным в неё серебряным мощевичком с частицею святых мощей Радонежского Чудотворца, когда молящиеся вместе с хором начали петь пронзительно-задушевную стихиру – Преподобне, Отче Сергие! Мира красоту и сладость временную возненавидел еси…, и когда, вслед за Флавианом, все начали подходить прикладываться к мощевичку на иконе, а затем под благословение к самому Флавиану, вставшему в нескольких шагах от святого образа.
Я, как и все, пристроившись в конце мужской очереди и тихонько подпевая непрестанно льющееся из множества благочестивых уст: – Ублажаем Тя, преподобне Отче наш Сергие…, подошёл к старинному кивоту, перекрестившись, приложился к тёплому серебру мощевичка, затем, отшагнув в сторону, поднял глаза на просвечивающее сквозь смуглую олифу, священное изображение, и окаменел, как поражённый громовым ударом.
С иконы, всё также кротко и ласково, на меня смотрел «старичок», с которым я разговаривал на скамейке.
ГЛАВА 12. МОНАХИНЯ ЕЛИЗАВЕТА
Постепенно я пришёл в себя. Мимо меня всё ещё продолжали проходить, уже заканчивающие прикладываться к иконе женщины, по всему храму гасили лампадки, церковь почти опустела. Дождавшись конца очереди, я последним подошёл под благословение к Флавиану.
– Лёша, что-то случилось? – внимательно посмотрев на меня спросил он.
– Знаешь, отец Флавиан, я, кажется, как бы это сказать, перемолился, что-ли…
– А, в чём это выразилось? – сосредоточился Флавиан.
– С час назад, я вышел посидеть на скамеечке, размышлял о своём, можно сказать – Господа вопрошал. И, вдруг ясно слышу ответ, произнесённый вслух. Смотрю, а рядом со мной старичок сидит, благообразный такой, и от него доброта вокруг так и льётся, и вида он какого-то церковного, но не современного. Поговорили мы с ним немного, а, тут, меня Клавдия Ивановна к славословию позвала. Я тебя ещё хотел спросить про этого старичка после службы, уж больно он какой-то необычный и добрый. А, сейчас подошёл к иконе Сергия преподобного, глянул, а на ней мой старичок изображён, и даже в одежде той же самой… Слушай, так бывает вообще, а? Или у меня уже, как это сейчас говорят «чердак протёк» или «крыша поехала»?
Флавиан помолчал, потом вздохнул:
– Бывает и так, Алексей, бывает… Ты теперь – третий, кого я знаю, из тех, кому преподобный Сергий лично являлся, вот как тебе сегодня. Одному в Лавре, в Сергиевом Посаде, он тогда ещё Загорском назывался, вернее – одной – рабе Божьей, и одному здесь. В грех зависти вводишь, брат Алексий – засмеялся Флавиан – я тут одиннадцать лет служу, а такого чуда, по грехам моим, не удостоился, а ты третий день, и на! – сам Игумен земли Русской посещением пожаловал! Ох, и любит же тебя Господь, Алёша!
Он приобнял меня за плечи, встряхнул ласково, видя мою полную ошалелость.
– Посиди тут, подожди, сейчас я разоблачусь и подойду.
Скоро он вышел из алтаря вместе с матерью Серафимой, несшей перекинутым через плечо, какое-то тонкое светлое облачение.
– Благословите, батюшка, я вам, всё-таки, ещё подглажу подризничек на завтра, а то вон низок чуть примялся, не благолепно.
Хорошо, мать, Бог благословит, подглаживай, только сперва чайку нам поставь с Алёшей, мы скоро подойдём.
– Благословите, батюшка!
– Бог благословит!
Флавиан с легким выдохом присел рядом со мной на лавочку, вытянул вперёд ноги, наклонившись, потёр ладонями коленки, поморщился:
– Не было бы дождя, завтра, не то помокнем на крестном ходу…
Взглянув на его вытянутые в разбитых войлочных «деревенских» тапочках ноги, я поинтересовался:
– Болят?
– Есть, малость. Наша «поповская профболезнь» – ноги, всякие там, артрозы, варикозы, тромбофлебиты и пр. Надо же и попам, как-то спасаться, хоть ногами поболеть, слава Богу за всё! Алёш! Ты расскажи-ка поподробней, что за разговор у вас с Батюшкой Сергием вышел?
Я рассказал, практически – слово в слово. Флавиан сидел задумавшись.
– Батюшка Флавиан, а кто, кроме меня, ещё здесь преподобного Сергия видел, не секрет?
Да, нет, не секрет, тем более, что того человека здесь и нет уже давно. Лет восемь назад, у нас работала небольшая бригада маляров из К-а, белили церковь известью, попутно подштукатуривая всякие выбоинки да трещинки. Было их четверо; отец за бригадира, два сына и зять, работящие, непьющие, ну и, не то чтобы верующие, но и не безбожники, профессионалы хорошие. Младшего из сыновей звали Олегом, год лишь, как из армии вернулся. Хороший, скромный работящий паренёк, а в миру себя не находил. Девчонки его как-то не интересовали, гоняться за деньгами да материальным благополучием, тоже ему было не интересно. Его душа просила чего-то большого, настоящего, серьёзного. И, надумал он в «контрактники» в Чечню податься. Родные отговаривают, а он – мне за Родину посражаться хочется, кто-то же её должен защищать! Так и решил – после работы на церкви, отдохнуть недельку и в военкомат. А, так как был он парнем ловким и сильным, то отец его на самые высокие и неудобные места работать посылал, барабаны под куполами белить, шатёр колокольни и тому подобные. И, вот, было это как раз под Сергиев день, я в сторожке сидел, синодики переписывал, маляры колокольню добеливали, к празднику хотели успеть, слышу в открытое окошко, вроде крик и ударилось что-то о землю. Вбегает ко мне бригадиров зять с круглыми глазами, кричит – Батюшка! Олежка наш убился, с колокольни упал!
Я выскакиваю, конечно, бегом к паперти, а там Олег лежит на плитах распластанный, над ним отец и старший брат на коленях, однако, крови не видно. Тут моя Серафима подскочила, оттолкнула мужиков, врач, как никак, давай Олега осматривать да обслушивать. Потом, подняла голову, смотрит на отца Олегова и спрашивает:
– А, упал-то, он откуда?
Тот отвечает: – Да, вон, с самого верху шатра, от второго окошечка, метров с двадцати двух примерно.
Серафима уставилась на меня – Ничего – говорит – не пойму тогда.
И, опять, давай Олега осматривать да ощупывать.
Вдруг, упавший открывает глаза, улыбается радостно и говорит – мать Серафима, батюшка! А, как в Посад доехать?
Мы ему, – Лежи, не шевелись, какой Посад, сейчас «скорую» вызовем! – мол, мало ли что человек в шоке сболтнёт.
А, он – скок, и на ногах стоит! – Не надо «скорой», я весь целенький! – и улыбается во весь рот.
Но, мать Серафима – кремень – заставила-таки свозить в Т-скй травмпункт на рентген, – не дай Бог, какие скрытые травмы. Старший брат его на своей «шестёрке» свозил, мать Серафима с ними ездила.
Рентген ему там сделали, осмотрели, и, с руганью прогнали – С каких, мол, он у вас двадцати двух метров на каменные плиты упал?! Он и со стула на ковёр не падал! Ни синячка, ни ссадинки!
Вернулись они, сели мы за столом в сторожке, чай пить, все вместе. Олег рассказал:
– Как я на козырьке оступился, до сих пор и сам не пойму. Я, как раз, страховку от монтажного пояса отцепил и на неё ведро с известью повесил, чтобы удобнее было местоположение поменять, стал через козырёк переступать, и тут кроссовка соскользнула. Я только успел понять, что вниз лечу, и подумать – Конец!
– Нет, Олег, не конец! – слышу. Вижу, что я стою на земле, но не здесь, а в другом каком-то месте, на пшеничном поле, пшеница на нём высокая, и васильки яркие между колосьев, и монастырь вдалеке виднеется большой. Колокольню я хорошо запомнил, красивая такая, высокая, голубая с белой отделкой, и купол в виде чаши богатой с крестом. Рядом со мной старенький монах стоит, светленький весь такой, борода белая-белая. Смотрит он мне в глаза, а мне так хорошо-хорошо! Говорит он мне:
– Это не конец, Олеже, это начало другой твоей жизни. Ты воином хочешь быть, Родину защищать – это хорошо. Но на Кавказ тебе ехать, воли Божьей нет. Христу сейчас другие воины нужны. Приезжай ко мне в Посад, я тебя воином Христовым сделаю.
Сказал это, повернулся и пошёл к монастырю через пшеницу с васильками. Я, было хотел за ним, а тут, меня кто-то толкает, открываю глаза – надо мной мать Серафима, вокруг все вы.
Я, с полки икону преподобного Сергия достал, показываю Олегу.
– Он? – спрашиваю.
– Он! – и сияет весь.
– Ну, тогда – говорю – бери, вот, листок бумаги и ручку, пиши как в Сергиев Посад проехать.
Дня, через три они всю работу закончили, рассчитались и уехали. А, через полтора месяца, мне из Троице-Сергиевой Лавры письмо пришло, коротенькое: «Помолитесь обо мне, батюшка. Принят в число братии Троице-Сергиевой Лавры. Послушник Олег».
А, ещё через три с половиной года, новое: «Помолитесь обо мне, отче Флавиане. Сподобился принять постриг в мантию с именем Сергий, во имя преподобного Сергия Радонежского».
Вот так. Последний раз я виделся с ним в Лавре пару месяцев назад. Отец Сергий уже год, как иеродиакон.
– А, что такое – иеродиакон?
– Иеродиакон – значит – монах диакон. Если диакон «белый» то называется просто диакон, а если монах то иеродиакон.
– Подожди, а что значит «белый»?
– «Белый» значит – женатый. Всё духовенство в Церкви делится на «белое» – женатое, и «чёрное» – монашеское, «чёрное» – от цвета монашеских одежд. Потому и названия различаются. В белом духовенстве: диакон, заслуженный диакон – протодиакон, священник – иерей, заслуженный священник – протоиерей или протопресвитер. А, в монашестве, соответственно – иеродиакон, архидиакон, иеромонах, игумен, архимандрит. Кстати, высшее духовенство – епископы, поставляются только из монашествующих.
– Тогда, батюшка, объясни мне, малограмотному, что такое монашество, я ведь о нём, как ты понимаешь, только из безбожных книг да фильмов что-то знаю, и то, наверняка, всё неправильно.
Флавиан помолчал, поглаживая свою седую редкую бороду.
– Монашество, Лёша, это жизнь такая, особая, с Богом и в Боге. Само название «монах» от слова «моно» – один. То есть, один на один с Богом. Ещё монахов называют «иноки», то есть – иной, не такой как все.
– Не такой, это значит – жениться нельзя и мясо есть?
– Дело не в мясе, и не в женитьбе, Лёша, есть и вегетарианцы и завзятые холостяки, но это не делает их монахами. Монахов называют «земные ангелы, небесные человеки», ещё говорят: «свет миряном – монахи, свет монахам – Ангелы». То есть, жизнь монахов сравнивается с Ангельской.
– А, в чём же это сходство?
– Сходство в том, что смыслом жизни и Ангелов и монахов, их назначением, является служение Богу и исполнение Его святой воли. Причём и те и другие выбрали этот путь добровольно и сознательно.
– Так, что же, все монахи святы как ангелы?
– Нет, конечно, принятие монашества не залог святости и спасения, нельзя стать святым через совершение над тобою какого-либо священнодействия или принятие на себя обетов. Только в некоторых еретических сектах учат, что – если ты стал их членом, то ты уже спасён. Но, ведь – «без труда не вынешь рыбку из пруда», а эта поговорка применима и в деле спасения души. Трудиться же над самим собой, над совершенствованием в заповедях Божьих необходимо всем, и мирянам и монахам.
– Так для чего ж тогда принимать монашество, если и трудиться надо всем одинаково, да и спастись можно и в миру?
– Вспомни, Лёша, когда ты влюбился в Ирину и начал встречаться с ней, ты ведь оставлял и откладывал другие дела ради встречи и общения с любимой? Почему?
– Ну… потому, наверное, что общение с ней доставляло мне большую радость, чем всё остальное.
– Правильно! Так же и монахами становятся те, для которых общение с Богом является радостью большей, чем все другие земные радости. В Евангелии, Христос говорит притчу о купце, ищущем хороших жемчужин, который, найдя одну жемчужину, прекраснейшую других, продаёт всё, что имеет, и становится её обладателем. Эта притча, можно сказать, напрямую относится к монахам. Есть много «драгоценных жемчужин» и в мирской жизни. Это и радость взаимной любви в христианском браке, счастье видеть выросших в вере и благочестии детей, удовольствия получаемые от честного труда, от празднования церковных и семейных праздников, и ещё многое, приносящее христианину радость сердечную и обогащающее его душу благодатью Святого Духа. Однако есть «жемчужина прекраснейшая» – непрестанная жизнь во Христе, доступная во всей полноте, лишь «продавшим всё», то есть отрешившимся от всех забот, страстей и радостей житейских, и погрузившимся в глубины богопознания. Это – монашество. Ещё, монашество можно сравнить со «спецназом» в армии. Есть обычные войска, со своим уровнем подготовки и своими задачами, а есть части «спецназа», в которых уровень подготовки намного выше, тренировки длительнее и тяжелее, но и задачи, выполняемые «спецназом» тоже – особой важности. Так вот, если Церковь называют – Воинством Христовы, то монашество – «спецназ» этого воинства.
– Хорошо, а какие же особые задачи выполняет этот монашеский «спецназ»?
– В первую очередь, это – молитва за весь мир. Один Господь знает, что было бы со всем нашим миром, во что бы он уже выродился, если бы круглосуточная монашеская молитва не умилостивляла бы правосудие Божье, не низводила бы на наш падший мир Божественную милость и благодать Святого Духа.
Второе, это – тот неоценимый монашеский опыт духовной жизни, совершенствования в добродетели и борьбы с падшими духами, который, будучи собран многими поколениями монашествующих, обобщён Святыми Отцами и изложен во множестве боговдохновенных книг Священного Предания. Этот опыт, став доступным миру, является помощью и руководством в духовной жизни всем ищущим духовного совершенства, как новым поколениям монахов, так и благочестивым мирянам.
Третье, это – непосредственное воздействие на мир примером подвижнической жизни, словом научения, старческим окормленим множества душ достигшими совершенства подвижниками. Не говоря уже о том, что монастыри с древности были центрами грамотности, духовного просвещения и местом, где ищущие укрепление и наставления в благочестивой жизни миряне получали возможность приобщиться к сокровищнице духовного монашеского опыта, обрести утешения в скорбях, а, нередко, и прозорливое откровение Божьей воли или чудесное исцеление души и тела.
– Ну, в общем, понятно… Ты, потому и не женился, чтобы стать монахом и служить только Богу и людям.
– Да, нет, не совсем так, сначала я был женат.
– Как? Ты был женат? На ком? А где твоя жена? Что же ты раньше об этом не говорил?
– Да, в общем-то, ты и не спрашивал, да, и к слову, как-то, не приходилось.
– Ну, ты даёшь! Прости, может я не туда лезу, просто мне важно понять, отчего так изменилась твоя жизнь, если для тебя это не слишком болезненно, расскажи!
– Нет, уже давно не болезненно, напротив, даже радостно видеть на своей жизни удивительное проявление Божественного спасительного Промысла. Ты, может быть помнишь, меня, по окончании института распределили в престижный космический НИИ, с перспективой серьёзной научной карьеры. И, вправду, через полгода я уже руководил группой, работали по очень интересному направлению, я был «с головой» в работе. Вот, в эту нашу группу и прислали на стажировку Валентину, мою бывшую жену. Она была дочкой главного конструктора нашего НИИ, потому её и поставили в лучшую группу конструкторов на перспективное направление. Я её сначала не воспринимал как девушку, просто – стажёр К-ва, и всё. А, она в меня с первого дня влюбилась, всячески показывала своё расположение, домашними пирожками угощала и т. д. Ну, ей, видно и папа намекнул, что я сотрудник с будущим, особенно в случае если на ней женюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Этот неизведанный мною доселе покой, заполнивший всего меня, был настолько драгоценен моей мятущейся в страстях душе, что я застыл, боясь спугнуть его, как застывает человек мучимый сильной головной болью, поймав то положение головы, в котором эта боль вдруг перестала ощущаться. Страшась потерять счастливую радость этого неземного покоя, стараясь удержать его как можно дольше, я волевым усилием сковал малейшие движения души, и, как сквозь сон, издалека, внимал, как возглашает Флавиан ектении, как хор вздымает могучее:
– Утверди, Боже, святую православную веру, православных христиан во век века!
Блаженное состояние продолжалось и, когда закрылись царские врата, погас свет, и, когда все присутствующие в храме, вместе Флавианом, приклонив колена пред святым алтарём единым сердцем и едиными устами запели дивную мольбу Богородице:
– Под Твою милость прибегаем, Богородице Дево. Молений наших не тпрезри в скорбех, но от бед избави нас, Едина Чистая и Благословенная! Пресвятая Богородице спаси нас! Радуйся, Радосте наша, покрый нас от всякого зла честным Твоим омофором!
Небесный покой пребывал в моей душе и тогда, когда Флавиан, и с ним молящиеся переместились в правый угол придела к стоящей в глубине резного кивота высокой, ростовой иконе преподобного Сергия со врезанным в неё серебряным мощевичком с частицею святых мощей Радонежского Чудотворца, когда молящиеся вместе с хором начали петь пронзительно-задушевную стихиру – Преподобне, Отче Сергие! Мира красоту и сладость временную возненавидел еси…, и когда, вслед за Флавианом, все начали подходить прикладываться к мощевичку на иконе, а затем под благословение к самому Флавиану, вставшему в нескольких шагах от святого образа.
Я, как и все, пристроившись в конце мужской очереди и тихонько подпевая непрестанно льющееся из множества благочестивых уст: – Ублажаем Тя, преподобне Отче наш Сергие…, подошёл к старинному кивоту, перекрестившись, приложился к тёплому серебру мощевичка, затем, отшагнув в сторону, поднял глаза на просвечивающее сквозь смуглую олифу, священное изображение, и окаменел, как поражённый громовым ударом.
С иконы, всё также кротко и ласково, на меня смотрел «старичок», с которым я разговаривал на скамейке.
ГЛАВА 12. МОНАХИНЯ ЕЛИЗАВЕТА
Постепенно я пришёл в себя. Мимо меня всё ещё продолжали проходить, уже заканчивающие прикладываться к иконе женщины, по всему храму гасили лампадки, церковь почти опустела. Дождавшись конца очереди, я последним подошёл под благословение к Флавиану.
– Лёша, что-то случилось? – внимательно посмотрев на меня спросил он.
– Знаешь, отец Флавиан, я, кажется, как бы это сказать, перемолился, что-ли…
– А, в чём это выразилось? – сосредоточился Флавиан.
– С час назад, я вышел посидеть на скамеечке, размышлял о своём, можно сказать – Господа вопрошал. И, вдруг ясно слышу ответ, произнесённый вслух. Смотрю, а рядом со мной старичок сидит, благообразный такой, и от него доброта вокруг так и льётся, и вида он какого-то церковного, но не современного. Поговорили мы с ним немного, а, тут, меня Клавдия Ивановна к славословию позвала. Я тебя ещё хотел спросить про этого старичка после службы, уж больно он какой-то необычный и добрый. А, сейчас подошёл к иконе Сергия преподобного, глянул, а на ней мой старичок изображён, и даже в одежде той же самой… Слушай, так бывает вообще, а? Или у меня уже, как это сейчас говорят «чердак протёк» или «крыша поехала»?
Флавиан помолчал, потом вздохнул:
– Бывает и так, Алексей, бывает… Ты теперь – третий, кого я знаю, из тех, кому преподобный Сергий лично являлся, вот как тебе сегодня. Одному в Лавре, в Сергиевом Посаде, он тогда ещё Загорском назывался, вернее – одной – рабе Божьей, и одному здесь. В грех зависти вводишь, брат Алексий – засмеялся Флавиан – я тут одиннадцать лет служу, а такого чуда, по грехам моим, не удостоился, а ты третий день, и на! – сам Игумен земли Русской посещением пожаловал! Ох, и любит же тебя Господь, Алёша!
Он приобнял меня за плечи, встряхнул ласково, видя мою полную ошалелость.
– Посиди тут, подожди, сейчас я разоблачусь и подойду.
Скоро он вышел из алтаря вместе с матерью Серафимой, несшей перекинутым через плечо, какое-то тонкое светлое облачение.
– Благословите, батюшка, я вам, всё-таки, ещё подглажу подризничек на завтра, а то вон низок чуть примялся, не благолепно.
Хорошо, мать, Бог благословит, подглаживай, только сперва чайку нам поставь с Алёшей, мы скоро подойдём.
– Благословите, батюшка!
– Бог благословит!
Флавиан с легким выдохом присел рядом со мной на лавочку, вытянул вперёд ноги, наклонившись, потёр ладонями коленки, поморщился:
– Не было бы дождя, завтра, не то помокнем на крестном ходу…
Взглянув на его вытянутые в разбитых войлочных «деревенских» тапочках ноги, я поинтересовался:
– Болят?
– Есть, малость. Наша «поповская профболезнь» – ноги, всякие там, артрозы, варикозы, тромбофлебиты и пр. Надо же и попам, как-то спасаться, хоть ногами поболеть, слава Богу за всё! Алёш! Ты расскажи-ка поподробней, что за разговор у вас с Батюшкой Сергием вышел?
Я рассказал, практически – слово в слово. Флавиан сидел задумавшись.
– Батюшка Флавиан, а кто, кроме меня, ещё здесь преподобного Сергия видел, не секрет?
Да, нет, не секрет, тем более, что того человека здесь и нет уже давно. Лет восемь назад, у нас работала небольшая бригада маляров из К-а, белили церковь известью, попутно подштукатуривая всякие выбоинки да трещинки. Было их четверо; отец за бригадира, два сына и зять, работящие, непьющие, ну и, не то чтобы верующие, но и не безбожники, профессионалы хорошие. Младшего из сыновей звали Олегом, год лишь, как из армии вернулся. Хороший, скромный работящий паренёк, а в миру себя не находил. Девчонки его как-то не интересовали, гоняться за деньгами да материальным благополучием, тоже ему было не интересно. Его душа просила чего-то большого, настоящего, серьёзного. И, надумал он в «контрактники» в Чечню податься. Родные отговаривают, а он – мне за Родину посражаться хочется, кто-то же её должен защищать! Так и решил – после работы на церкви, отдохнуть недельку и в военкомат. А, так как был он парнем ловким и сильным, то отец его на самые высокие и неудобные места работать посылал, барабаны под куполами белить, шатёр колокольни и тому подобные. И, вот, было это как раз под Сергиев день, я в сторожке сидел, синодики переписывал, маляры колокольню добеливали, к празднику хотели успеть, слышу в открытое окошко, вроде крик и ударилось что-то о землю. Вбегает ко мне бригадиров зять с круглыми глазами, кричит – Батюшка! Олежка наш убился, с колокольни упал!
Я выскакиваю, конечно, бегом к паперти, а там Олег лежит на плитах распластанный, над ним отец и старший брат на коленях, однако, крови не видно. Тут моя Серафима подскочила, оттолкнула мужиков, врач, как никак, давай Олега осматривать да обслушивать. Потом, подняла голову, смотрит на отца Олегова и спрашивает:
– А, упал-то, он откуда?
Тот отвечает: – Да, вон, с самого верху шатра, от второго окошечка, метров с двадцати двух примерно.
Серафима уставилась на меня – Ничего – говорит – не пойму тогда.
И, опять, давай Олега осматривать да ощупывать.
Вдруг, упавший открывает глаза, улыбается радостно и говорит – мать Серафима, батюшка! А, как в Посад доехать?
Мы ему, – Лежи, не шевелись, какой Посад, сейчас «скорую» вызовем! – мол, мало ли что человек в шоке сболтнёт.
А, он – скок, и на ногах стоит! – Не надо «скорой», я весь целенький! – и улыбается во весь рот.
Но, мать Серафима – кремень – заставила-таки свозить в Т-скй травмпункт на рентген, – не дай Бог, какие скрытые травмы. Старший брат его на своей «шестёрке» свозил, мать Серафима с ними ездила.
Рентген ему там сделали, осмотрели, и, с руганью прогнали – С каких, мол, он у вас двадцати двух метров на каменные плиты упал?! Он и со стула на ковёр не падал! Ни синячка, ни ссадинки!
Вернулись они, сели мы за столом в сторожке, чай пить, все вместе. Олег рассказал:
– Как я на козырьке оступился, до сих пор и сам не пойму. Я, как раз, страховку от монтажного пояса отцепил и на неё ведро с известью повесил, чтобы удобнее было местоположение поменять, стал через козырёк переступать, и тут кроссовка соскользнула. Я только успел понять, что вниз лечу, и подумать – Конец!
– Нет, Олег, не конец! – слышу. Вижу, что я стою на земле, но не здесь, а в другом каком-то месте, на пшеничном поле, пшеница на нём высокая, и васильки яркие между колосьев, и монастырь вдалеке виднеется большой. Колокольню я хорошо запомнил, красивая такая, высокая, голубая с белой отделкой, и купол в виде чаши богатой с крестом. Рядом со мной старенький монах стоит, светленький весь такой, борода белая-белая. Смотрит он мне в глаза, а мне так хорошо-хорошо! Говорит он мне:
– Это не конец, Олеже, это начало другой твоей жизни. Ты воином хочешь быть, Родину защищать – это хорошо. Но на Кавказ тебе ехать, воли Божьей нет. Христу сейчас другие воины нужны. Приезжай ко мне в Посад, я тебя воином Христовым сделаю.
Сказал это, повернулся и пошёл к монастырю через пшеницу с васильками. Я, было хотел за ним, а тут, меня кто-то толкает, открываю глаза – надо мной мать Серафима, вокруг все вы.
Я, с полки икону преподобного Сергия достал, показываю Олегу.
– Он? – спрашиваю.
– Он! – и сияет весь.
– Ну, тогда – говорю – бери, вот, листок бумаги и ручку, пиши как в Сергиев Посад проехать.
Дня, через три они всю работу закончили, рассчитались и уехали. А, через полтора месяца, мне из Троице-Сергиевой Лавры письмо пришло, коротенькое: «Помолитесь обо мне, батюшка. Принят в число братии Троице-Сергиевой Лавры. Послушник Олег».
А, ещё через три с половиной года, новое: «Помолитесь обо мне, отче Флавиане. Сподобился принять постриг в мантию с именем Сергий, во имя преподобного Сергия Радонежского».
Вот так. Последний раз я виделся с ним в Лавре пару месяцев назад. Отец Сергий уже год, как иеродиакон.
– А, что такое – иеродиакон?
– Иеродиакон – значит – монах диакон. Если диакон «белый» то называется просто диакон, а если монах то иеродиакон.
– Подожди, а что значит «белый»?
– «Белый» значит – женатый. Всё духовенство в Церкви делится на «белое» – женатое, и «чёрное» – монашеское, «чёрное» – от цвета монашеских одежд. Потому и названия различаются. В белом духовенстве: диакон, заслуженный диакон – протодиакон, священник – иерей, заслуженный священник – протоиерей или протопресвитер. А, в монашестве, соответственно – иеродиакон, архидиакон, иеромонах, игумен, архимандрит. Кстати, высшее духовенство – епископы, поставляются только из монашествующих.
– Тогда, батюшка, объясни мне, малограмотному, что такое монашество, я ведь о нём, как ты понимаешь, только из безбожных книг да фильмов что-то знаю, и то, наверняка, всё неправильно.
Флавиан помолчал, поглаживая свою седую редкую бороду.
– Монашество, Лёша, это жизнь такая, особая, с Богом и в Боге. Само название «монах» от слова «моно» – один. То есть, один на один с Богом. Ещё монахов называют «иноки», то есть – иной, не такой как все.
– Не такой, это значит – жениться нельзя и мясо есть?
– Дело не в мясе, и не в женитьбе, Лёша, есть и вегетарианцы и завзятые холостяки, но это не делает их монахами. Монахов называют «земные ангелы, небесные человеки», ещё говорят: «свет миряном – монахи, свет монахам – Ангелы». То есть, жизнь монахов сравнивается с Ангельской.
– А, в чём же это сходство?
– Сходство в том, что смыслом жизни и Ангелов и монахов, их назначением, является служение Богу и исполнение Его святой воли. Причём и те и другие выбрали этот путь добровольно и сознательно.
– Так, что же, все монахи святы как ангелы?
– Нет, конечно, принятие монашества не залог святости и спасения, нельзя стать святым через совершение над тобою какого-либо священнодействия или принятие на себя обетов. Только в некоторых еретических сектах учат, что – если ты стал их членом, то ты уже спасён. Но, ведь – «без труда не вынешь рыбку из пруда», а эта поговорка применима и в деле спасения души. Трудиться же над самим собой, над совершенствованием в заповедях Божьих необходимо всем, и мирянам и монахам.
– Так для чего ж тогда принимать монашество, если и трудиться надо всем одинаково, да и спастись можно и в миру?
– Вспомни, Лёша, когда ты влюбился в Ирину и начал встречаться с ней, ты ведь оставлял и откладывал другие дела ради встречи и общения с любимой? Почему?
– Ну… потому, наверное, что общение с ней доставляло мне большую радость, чем всё остальное.
– Правильно! Так же и монахами становятся те, для которых общение с Богом является радостью большей, чем все другие земные радости. В Евангелии, Христос говорит притчу о купце, ищущем хороших жемчужин, который, найдя одну жемчужину, прекраснейшую других, продаёт всё, что имеет, и становится её обладателем. Эта притча, можно сказать, напрямую относится к монахам. Есть много «драгоценных жемчужин» и в мирской жизни. Это и радость взаимной любви в христианском браке, счастье видеть выросших в вере и благочестии детей, удовольствия получаемые от честного труда, от празднования церковных и семейных праздников, и ещё многое, приносящее христианину радость сердечную и обогащающее его душу благодатью Святого Духа. Однако есть «жемчужина прекраснейшая» – непрестанная жизнь во Христе, доступная во всей полноте, лишь «продавшим всё», то есть отрешившимся от всех забот, страстей и радостей житейских, и погрузившимся в глубины богопознания. Это – монашество. Ещё, монашество можно сравнить со «спецназом» в армии. Есть обычные войска, со своим уровнем подготовки и своими задачами, а есть части «спецназа», в которых уровень подготовки намного выше, тренировки длительнее и тяжелее, но и задачи, выполняемые «спецназом» тоже – особой важности. Так вот, если Церковь называют – Воинством Христовы, то монашество – «спецназ» этого воинства.
– Хорошо, а какие же особые задачи выполняет этот монашеский «спецназ»?
– В первую очередь, это – молитва за весь мир. Один Господь знает, что было бы со всем нашим миром, во что бы он уже выродился, если бы круглосуточная монашеская молитва не умилостивляла бы правосудие Божье, не низводила бы на наш падший мир Божественную милость и благодать Святого Духа.
Второе, это – тот неоценимый монашеский опыт духовной жизни, совершенствования в добродетели и борьбы с падшими духами, который, будучи собран многими поколениями монашествующих, обобщён Святыми Отцами и изложен во множестве боговдохновенных книг Священного Предания. Этот опыт, став доступным миру, является помощью и руководством в духовной жизни всем ищущим духовного совершенства, как новым поколениям монахов, так и благочестивым мирянам.
Третье, это – непосредственное воздействие на мир примером подвижнической жизни, словом научения, старческим окормленим множества душ достигшими совершенства подвижниками. Не говоря уже о том, что монастыри с древности были центрами грамотности, духовного просвещения и местом, где ищущие укрепление и наставления в благочестивой жизни миряне получали возможность приобщиться к сокровищнице духовного монашеского опыта, обрести утешения в скорбях, а, нередко, и прозорливое откровение Божьей воли или чудесное исцеление души и тела.
– Ну, в общем, понятно… Ты, потому и не женился, чтобы стать монахом и служить только Богу и людям.
– Да, нет, не совсем так, сначала я был женат.
– Как? Ты был женат? На ком? А где твоя жена? Что же ты раньше об этом не говорил?
– Да, в общем-то, ты и не спрашивал, да, и к слову, как-то, не приходилось.
– Ну, ты даёшь! Прости, может я не туда лезу, просто мне важно понять, отчего так изменилась твоя жизнь, если для тебя это не слишком болезненно, расскажи!
– Нет, уже давно не болезненно, напротив, даже радостно видеть на своей жизни удивительное проявление Божественного спасительного Промысла. Ты, может быть помнишь, меня, по окончании института распределили в престижный космический НИИ, с перспективой серьёзной научной карьеры. И, вправду, через полгода я уже руководил группой, работали по очень интересному направлению, я был «с головой» в работе. Вот, в эту нашу группу и прислали на стажировку Валентину, мою бывшую жену. Она была дочкой главного конструктора нашего НИИ, потому её и поставили в лучшую группу конструкторов на перспективное направление. Я её сначала не воспринимал как девушку, просто – стажёр К-ва, и всё. А, она в меня с первого дня влюбилась, всячески показывала своё расположение, домашними пирожками угощала и т. д. Ну, ей, видно и папа намекнул, что я сотрудник с будущим, особенно в случае если на ней женюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17