Весь участок дороги, проходивший через селение, оказался полем ожесточенной битвы. Рабы дрались, не щадя сил. Вражеские воины, сперва ошеломленные внезапным нападением, постепенно воспрянули духом и образовали плотный четырехугольник, отражавший атаки нападающих. Но то здесь, то там со стоном или молча валились на землю окруженные, рушилась живая стена воинов, и на мгновение в первом ряду образовывалась брешь. И хотя на место упавшего сразу же выдвигался другой воин из второго ряда, все же ровная вначале линия вражеского фронта оказалась в нескольких местах изломанной. В эти бреши проникали атакующие рабы.
Неистово работая топором, Хун-Ахау, построивший свой отряд клином, пытался пробиться к центру вражеского войска, где он недавно видел Кантуля. Медленно, пядь за пядью продвигался юноша вперед. Пот лил с него ручьями, смешиваясь с кровью, – он не надел панциря, и брошенное кем-то легкое копье пронзило ему левое плечо. Скользнувший мимо удар меча сорвал кожу со лба. Но Хун-Ахау не чувствовал ран и с методичностью дровосека валил двигавшихся ему навстречу людей.
Он уже видел лицо что-то неистово кричавшего Кантуля, когда вдруг справа, оттуда, где находилась лощина, послышался мощный, на мгновение заглушивший все звуки битвы, рев. Это ударили по флангу вражеского войска вышедшие из засады отряды Шбаламке и Укана. Словно по живой цепочке, страх и неуверенность передались в центр войска Кантуля: выражение твердости и мужества на лицах воинов сменилось сомнением и беспокойством. Их ответные удары стали менее энергичными; они все чаще поворачивали головы в сторону приближавшегося необычного шума. Воспользовавшись этим, Хун-Ахау удвоил свои усилия и через мгновение, чувствуя за спиной плотную массу своего отряда, оказался лицом к лицу с Кантулем.
С воплем ужаса наследник тикальского трона взмахнул мечом, но что-то в выражении лица Хун-Ахау словно парализовало его. Узнал ли он в появившемся грозном воине любимого раба своей мертвой сестры, или его поразил вид залитого кровью, почти обнаженного юноши с гневным лицом, внезапно выросшего перед ним? Он не успел сказать ни слова.
На мгновение Хун-Ахау словно почувствовал в воздухе аромат эделена. Вот кто была его юная владычица – недолгий диковинный цветок!
– За Эк-Лоль! – крикнул Хун-Ахау, опуская топор на голову царевича.
Кантуль широко раскинул руки, словно собираясь обнять своего врага, и упал на спину.
Смерть предводителя вызвала общую панику. Окружавшие Кантуля придворные с криками бросились в разные стороны, попадая под удары и своих, и чужих. Вражеский строй дрогнул и сломался. Разгорелись ожесточенные поединки между отдельными воинами, и через минуту все было кончено: дорога усыпана мертвыми и корчившимися от мук ранеными, да вдалеке виднелись одинокие фигуры врагов, побросавших оружие и спасавшихся бегством.
С глубоким вздохом облегчения Хун-Ахау опустил топор и вытер рукой вспотевший, как ему казалось, лоб. Взглянув мельком на руку, он с удивлением увидел, что она запачкана кровью. «Чья же это кровь? – подумал он. – Ведь я никого не касался руками!» После долгих часов тревоги и гнетущей жажды мести юноша почувствовал спокойствие.
Он отмстил за Эк-Лоль! За свою маленькую царевну, так верившую в него. Если бы она могла сейчас увидеть, что он выполнил свое обещание – убил Кантуля…
– Позовите Цуля! – крикнул молодой предводитель. – Где Цуль? Иди скорее сюда!
Но старик уже был около него. С радостным криком он нагнулся и поставил босую ногу Хун-Ахау на мертвое лицо царевича. По телу юноши прошла невольная дрожь – он почувствовал тепло еще не остывшего тела. А этот человек был уже мертв. Ужасное дело – война!
Старик, вне себя от восторга, приплясывал вокруг мертвого Кантуля, то воспевая храбрость и мужество Хун-Ахау, то осыпая неистовыми проклятиями убитого. Наконец он вспомнил о Эк-Лоль, и, усевшись около мертвого тела ее брата, старый раб заплакал.
Хун-Ахау нагнулся к нему, собираясь утешить старика, но в этот момент услышал встревоженный голос Шбаламке.
– Хун-Ахау, где ты? – кричал его названый брат. – Иди скорее сюда! Укан тяжело ранен!
Молодой предводитель рабов, как ягуар, прыгнул в сторону и побежал на голос Шбаламке. Радость победы, удовлетворение и гордость тем, что он отмстил за смерть царевны, сменились чувством печали и горечи.
Укан был ранен копьем в грудь навылет. При первом взгляде на его лицо Хун-Ахау понял, что копанцу жить осталось недолго. Его широко раскрытые, ничего не видящие глаза были устремлены в небо; при каждом тяжелом вздохе кровь, пузырясь, вытекала из широкой рваной раны. Укан с трудом, прерывисто дышал. Вокруг безмолвно стояли рабы из его отряда и Ах-Мис.
Сдерживая стон, Хун-Ахау опустился на колени около раненого и тихо позвал:
– Укан, брат мой! Ты слышишь меня? Это я, Хун-Ахау! Я здесь, рядом…
Веки копанца часто затрепетали, как будто он хотел отряхнуть надвигавшуюся на его глаза мглу. Рука слабо шевельнулась, ища руку Хун-Ахау. Тот схватил ее, крепко сжал.
– Я здесь, Укан! Я здесь!
Губы копанца зашевелились, он тяжело вздохнул и прошептал:
– Мы победили, Хун!
– Да, мы победили, – подтвердил Хун-Ахау, глотая слезы. – Кантуль убит! Но не говори– больше, тебе вредно! Мы вылечим тебя…
– Нет, – сказал Укан, – я умираю… Хун, если ты будешь в Копане… подружись с моим братом… говорят, он похож: на меня.
Внезапно резкая судорога свела тело умирающего, он рванулся вперед, словно собираясь подняться, снова тяжело упал на землю и замер. Копанец был мертв. Ах-Мис громко заплакал, не стыдясь своих слез.
Молча смотрел молодой предводитель на спокойное лицо верного соратника. Тяжелая спазма сжимала горло юноши. Укан мертв! Эта мысль не укладывалась у него в голове. Он снова и снова видел перед собой живые, лукавые глаза копанца, слышал его голос, подтрунивавший над Шбаламке. Укан мертв! И это в самом начале трудного пути, в двух шагах от Тикаля. Какие же жертвы ждут их в дальнейшем?
Стряхнув с себя оцепенение, Хун-Ахау встал и обратился к стоявшему около него Шбаламке:
– Надо подсчитать, сколько у нас раненых, и позаботиться о них. Если их мало, мы возьмем их с собой; если… Но что это такое?
Чей-то тревожный возглас прервал его речь. Послышались крики. И Хун-Ахау увидел, что с трех сторон на его войско надвигается плотная масса воинов. Окрестности селения были уже запружены врагами. Они продвигались вперед медленным, мерным шагом, и от их тяжелой поступи гудела земля. Солнечные лучи, попадая на блестящие наконечники копьев, вспыхивали яркими звездочками.
– Это войско накона! Теперь мы умрем! – сказал юноше Шбаламке.
И оба они, схватив оружие, бросились навстречу наступавшему врагу.
Новая схватка была недолгой. Уставшие после только что окончившегося боя и ошарашенные неожиданным появлением нового врага, рабы не смогли долго сопротивляться. Напрасно Хун-Ахау и Шбаламке метались от одного к другому, убеждали их построиться в колонну, чтобы прорвать вражеский строй. Все усилия были напрасны. С горечью в душе Хун-Ахау видел, как один за другим падают его соратники. Скоро он и Шбаламке оказались в центре группы вражеских воинов, ожесточенно на них нападавших. Вертясь как волчок, юноша отбивал направленные на него удары. Вдруг до его слуха донесся короткий стон Шбаламке. Забыв все, Хун-Ахау повернулся в сторону названого брата, но в это мгновение что-то, как ему показалось, мягкое, но тяжелое ударило его по затылку. Перед глазами юноши вспыхнул яркий сноп разноцветных искр; он услышал неистовый гул, как будто рядом оказался водопад, ноги его подкосились, и юноша полетел в черную мглу…
Након Тикаля медленно обходил поле боя, рассматривая павших и раненых. Вдруг всегда спокойное лицо его выразило неподдельное изумление.
– Как, разве царевич Кантуль был с вами? – обратился он к лежащему неподалеку раненому рабу.
Раб с усилием приподнялся на локоть и, гордо глядя в лицо накона, медленно произнес:
– Нет, мы, рабы, разбили его воинов, а наш вождь убил его!
И, потеряв сознание, раненый упал на спину.
– Я сообщу новому повелителю Тикаля сразу два приятных известия, – про себя сказал након, и его суровое лицо озарилось непривычной улыбкой. Затем, повернувшись к одному из следовавших за ним на почтительном расстоянии начальников, он громко добавил:
– Раненых рабов добить!
Глава девятнадцатая
БЕГСТВО
Возьмите его голову и поместите ее на дереве, находящемся около дороги.
«Пополь-Вух»

Хун-Ахау очнулся в темноте. Неистово болела голова; в затылке как будто сверлили огненным буравом. Он слегка шевельнулся – боль усилилась. Перед закрытыми глазами медленно проплывали разрозненные видения: улыбающееся личико царевны… птица с голубой грудкой, самозабвенно заливающаяся песней на зеленой ветке… Горбун Ах-Каок… Отец, склонившийся над молодыми всходами кукурузы… Неожиданно появилось лицо Укана с плотно сжатыми губами, холодное и далекое… «Почему он так смотрит на меня? – подумал Хун-Ахау. – Как будто не замечает, что я здесь. Да, Укан мертв… была битва… Чем же она окончилась?» И юноша начал припоминать пережитое: битву, ее начало, смерть Укана. Чем окончилось сражение… Память неохотно уступала натиску воли.
Но постепенно облако тумана рассеялось, и юноша вспомнил известие о смерти Эк-Лоль, принесенное Цулем, бурные события той ночи, победу над войском Кантуля… Вот когда был убит Укан! Но что же случилось потом? И внезапно перед взором Хун-Ахау предстали суровые лица приближающихся воинов, последняя отчаянная схватка, плечом к плечу со Шбаламке… Битва с новым врагом, в которой он был ранен, – вот последнее, что он смог вспомнить… Где же он находится теперь? Их снова отправили в Тикаль? Он опять в лагере для рабов? Не похоже, здесь слишком тихо!
Вдруг новая мысль пришла ему в голову: может быть, он тоже умер и находится в гробнице? Холодный пот выступил на лбу юноши, но затем он сообразил, что вряд ли мятежного раба будут хоронить в склепе. Нет, это не так! Где же он? Пытаясь поднять руку, Хун-Ахау пошевелился, и жгучая боль, мгновенно пронизавшая все тело, заставила его застонать.
– Что ты хочешь, Хун-Ахау? – спросил в темноте чей-то приглушенный голос. Большая теплая рука заботливо потрогала его лоб. – Ты слышишь меня?
– Кто ты? – слабо спросил юноша.
– Ты не узнаешь меня? Это я, Ах-Мис! Благодарение милостивым богам, наконец-то ты очнулся! Я уже боялся, что твоя душа никогда не вернется к тебе. Ты лежал тихо-тихо и даже ни разу не застонал…
– Где мы, Ах-Мис?
– Мы с тобой в хижине одного доброго земледельца. Сейчас ночь, постарайся уснуть. Все будет хорошо, и ты скоро выздоровеешь…
– А где все остальные? – спросил юноша. – Почему они молчат? Или они в других хижинах? Мы что, всё в том же селении, где на нас напало войско
накона? Нам надо немедленно двигаться дальше! Позови скорее сюда Шбаламке, Ах-Мис…
– Шбаламке? – В голосе Ах-Миса зазвучали удивление и горечь. – Ведь он был убит на твоих глазах!
– Шбаламке убит? – Хун-Ахау сделал попытку приподняться, но не смог. Он слабо вскрикнул, и беспамятство снова охватило его.
Когда юноша очнулся вновь, был день. Лучи солнца, пронзившие яркими копьями тонкий плетень, заменявший хижине стены, упирались в желтую утрамбованную глину пола. Где-то неподалеку слышался ритмичный шум зернотерки. Все это так напоминало Хун-Ахау его детство, что он невольно глянул на дверь, ожидая, что вот-вот войдет мать. Но никто не появлялся. И понемногу яркое ощущение спокойной радости и беззаботности, навеянное воспоминаниями о детских годах, потускнело и вместо него появилось уже привычное чувство настороженности и затаенной тревоги. Юноша вспомнил слова Ах-Миса о том, что Шбаламке убит. Сразу стало горько во рту. Значит, их разбили? Где же он сейчас находится?
Теперь глаза Хун-Ахау уже внимательно обежали хижину. Ее внутренний вид ни о чем ему не говорил: он мог быть и в двух шагах от Тикаля, и за много дней пути от него. Обычная хижина простого земледельца. Куда же девался Ах-Мис?
Как будто в ответ на этот немой вопрос в хижину, пригнувшись, осторожно вошел Ах-Мис. Увидя устремленные на него глаза Хун-Ахау, великан радостно ухмыльнулся и, подойдя к куче сухих кукурузных стеблей, на которых лежал юноша, поспешно уселся рядом.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он. – Сильно болит голова? У тебя уже хороший вид, Хун-Ахау, значит, ты поправляешься!
– Я себя чувствую очень хорошо, и голова почти не болит, – нетерпеливо сказал Хун-Ахау. – Расскажи мне лучше, что произошло после того, как меня ранили. Где все наши товарищи?
Доброе лицо Ах-Миса внезапно омрачилось; он тяжело вздохнул.
– Что тебе рассказывать? – произнес он медленно. – Вот когда выздоровеешь, все и узнаешь!
– Слушай, Ах-Мис, – сказал юноша, в упор глядя на великана. – Неужели ты не понимаешь, что я должен знать все сейчас? Разве я смогу заснуть, раздумывая о том, что произошло с нашим отрядом, и не зная ответа. Неизвестность хуже самой горькой вести. Прошу тебя еще раз, расскажи мне все, ничего не скрывая. Обещаю, что это не принесет мне вреда! Ну, начинай же, – добавил он, видя, что Ах-Мис все еще медлит. – Я жду!
Великан еще раз тяжело вздохнул и начал рассказывать. Отрывистые, короткие фразы падали тяжело, как камни.
– Войско накона напало на нас неожиданно; никто не заметил, как они приблизились. Наши дрались изо всех сил, но сил-то уже ни у кого не было. Ты помнишь, какую битву мы выдержали перед этим. Сразу стало ясно, что долго мы не продержимся. Некоторые не выдержали, ударились в бегство. Я сражался неподалеку от тебя и Шбаламке. Когда твоего названого брата ударили копьем, он вскрикнул, и ты обернулся. Тут тебя ударили палицей по затылку. Я видел, как вы оба упали, и решил, что наше дело проиграно. Поэтому, когда меня стали вязать, я не очень сопротивлялся – мне уже было все равно: смерть, плен, рабство, – раз вас нет. Воины накона взяли много пленных – не меньше сотни. Всех нас отвели в сторону. А потом я увидел, как након шел по улице, где была битва, и осматривал трупы. И он сказал: «Раненых рабов добить». Тут вдруг я подумал: а если тебя или Шбаламке только ранили, и вы лежите, беспомощные, воины вас добьют. Мне стало очень грустно, и я пожалел, что так легко дался, когда меня связывали. Мне очень захотелось освободиться, но я сказал себе: «Не спеши, Ах-Мис, не торопись, подумай!» – как будто это ты мне говорил. Я начал думать и наконец придумал. Стемнело, воины расположились на отдых, пленных никто не сторожил. Я лег на землю, согнулся так, чтобы веревки на руках оказались около зубов. Я их перегрыз очень быстро, а развязать путы на ногах было уже совсем просто. Так я освободился и осторожно отполз от пленных. Мне очень хотелось найти вас и убедиться самому, действительно ли вы мертвы. Потом я встал и пошел по улице, совсем не прячась. Никто из воинов не обращал на меня внимания. Только когда я начал наклоняться и осматривать трупы, один из них крикнул мне: «Ты что ищешь?» А я ему ответил: «Свою палицу». – «Ищи, ищи, – снова крикнул он, – может, к утру найдешь!» И засмеялся. Чему он смеялся, скажи мне, Хун-Ахау? – Он принял тебя за одного из своих, – сказал юноша. – На тебе ведь была одежда, воина, которую ты получил после битвы с Ах-Печем.
– Должно быть! Я долго искал вас. Шбаламке был мертв и уже закоченел. А у тебя тело было мягкое, я пощупал сердце, оно билось слабо-слабо. Я понял: тебя надо спасать! Но как? Если я поташу тебя на спине – сразу заметят и задержат! Тогда я лег рядом с тобой и стал передвигаться ползком, тащя тебя. Ты очень легкий, Хун-Ахау, мне было совсем не трудно. Так я добрался до края дороги, а там, за домом, встал и взвалил тебя на спину. Как я бежал – наверное, никогда в жизни я так не бегал! В лесочке, у ручья, я обмыл раны и попытался привести тебя в сознание, но мне не удалось. Я сильно испугался за тебя – вдруг все-таки ты умрешь – и поэтому немедленно отправился в путь. Шел я в сторону от главной дороги, по которой мы двигались из Тикаля. Мне хотелось уйти подальше от места сражения и тогда уже попросить помощи. Я шел всю ночь. Утром я спрятался на чьем-то поле, и там нас обнаружил хозяин. Он очень хороший человек! Если бы не он и его жена, ты бы умер! Вукуб-Тихаш – так зовут его – ухаживал за тобой, как за родным сыном. Ты и сейчас лежишь в его хижине. Вот и все!
И, закончив непривычно длинное для него повествование, Ах-Мис облегченно вздохнул.
– Ты рассказал ему, что мы беглые рабы? – спросил Хун-Ахау.
– Я попытался ему сказать, что мы братья и тебя ранил прыгнувший с дерева ягуар, – выдавил смущенно великан. – Но Вукуб-Тихаш засмеялся и сказал, что он уже стар для сказок и лучше бы мне помолчать. Он прячет меня в сарае, когда уходит на работу, и не велит оттуда выходить, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза, – наверное, он знает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25