Она передала мне еще одно письмо от Травена, в котором он подробно (и с немецкой аккуратностью) расписал для нас экскурсии на каждый день.
Поразительно, как удачно эти экскурсии были составлены.
Тридцать пять страниц плотного машинописного текста.
Личностный, лаконичный, учитывающий все особенности бедекер.
Нам предлагался замечательный маршрут – от Вера Крус до Акапулько.
Если какой-то материал был почерпнут просто из обыкновенного путеводителя, он тут же подкреплялся обширным авторским комментарием. Скажем, о небольшом городке Пуэбло в письме было сказано: „Посетите кафедральный собор Эль Розарио… церковь Сан Франциско… и хорошенько осмотрите их изнутри. Это позволит Вам понять, почему Мексика такая бедная страна, и куда уходят все плоды трудов многих индейцев”. Или: „Непременно загляните на рынок… Там индейцы продают неприхотливые, но всегда замечательные творения своих рук… Некоторые приезжают сюда из горных районов и говорят на языках, которые любого человека могут поставить в тупик…”
Это было чудесное путешествие: машина надежна, а мисс Мери любезна и услужлива. И все же в течение всего времени, проведенного в Мексике, нас ни на секунду не оставляло странное чувство, что Травен находится где-то поблизости. Мы почти не сомневались в том, что он внимательно наблюдает за нами, следит за каждым нашим шагом. Думаю, – не без юмора замечал Смит, – он остался доволен: мы тщательно придерживались всех его инструкций, написанных поистине с немецкой тщательностью…»
«Бруно Травен так и остался личностью загадочной, человеком, никому не известным, –такими словами закончил свои заметки Смит. – О причинах его необычного поведения много спорили, строили множество догадок. Однажды вдова писателя даже намекнула, что Бруно Травен вел столь скрытный образ жизни исключительно ради забавы. Может быть… Если даже жена не захотела ничего рассказать о своем знаменитом муже, то я готов поверить. Начав такую интересную игру, трудно из нее выйти…»
Скончался Бруно Травен 27 марта 1969 года.
Прах его развеяли над тропическим лесом мексиканского штата Чьяпас.
На русском языке существует перевод «Корабля мертвых». Он сделан в 1929 году талантливой переводчицей Э. И. Грейнер-Гекк. К сожалению, перевод ее не полон, конструкция романа нарушена. Много лет я мечтал представить русскому читателю полный текст великого романа.
Мечты, как видим, сбываются.
Геннадий Прашкевич, 2006, Новосибирск
Книга первая
Остынь, девчонка, не рыдай,
Меня домой не ожидай –
В чудесный Новый Орлеан,
В солнечную Луизиану.
Случилась все-таки беда
И не вернусь я никогда –
В чудесный Новый Орлеан
В солнечную Луизиану.
Остынь, девчонка, не рыдай,
На мертвом корабле я, знай.
Прощай, чудесный Новый Орлеан,
Солнечная Луизиана.
1
На пароходе «Тускалуза» я пришел с грузом хлопка из Нового Орлеана в Антверпен.
Это был экстра корабль. Будь я проклят, если вру. First rate steamer, пароход первого класса, made in USA. О, солнечный улыбающийся Новый Орлеан, только там бывают такие корабли, не то что у трезвых пуритан и холодных торговцев басмой с Севера! А какие на нем чудесные каюты для экипажа! Их проектировал кораблестроитель, осененный дерзкой революционной мыслью, что экипаж любого судна, как это ни странно, тоже состоит из людей, а не просто из рабочих рук. Все блестит, все сияет. Баня, белье, сетки против москитов. Всегда чистые чашки, столовые ножи, вилки, ложки. Даже негритята, думающие только о том, как бы поддержать эту чистоту, все сделать так, чтобы экипаж был здоров и в добром настроении. Компания наконец догадалась, что обихоженные моряки лучше заморенных.
Второй офицер? Я? No, Sir. Я не был вторым офицером на этом корыте. Я был просто палубным рабочим, совсем скромным. Такой чудесный современный корабль в некотором смысле уже и не корабль. Это плавающая машина. Такой корабль нуждается не в моряках, а в рабочих. Даже шкипер на нем всего только инженер. И старший матрос, который стоит на руле, всего лишь машинист, я не вру. Время романтиков ушло. Да и вряд ли на морях были романтики, это вымысел. Лживые истории о морских приключениях придумывают для того, чтобы неопытных юношей вовлечь в такую жизнь, где они быстро опускаются и гибнут, поскольку их ничто не поддерживает, кроме веры в правдивость всех этих гнусных морских писак. Для капитана и рулевых, может, когда-то существовала романтика, не знаю, но для экипажа никогда. Для экипажа был только труд, в котором нет ничего человеческого. Капитан и рулевые становились героями опер, романов и баллад, но никогда нигде не звучала песенка о моряке, который постоянно занят работой. Yes, Sir.
Да, я был только палубным рабочим, всего лишь. Выполнял любую работу, которая оказывалась нужна. Например, красил борта. Машина работает сама, а рабочие должны быть заняты. Грязные борта не должны быть грязными, потому что тогда мы увидели бы на корабле лентяев со скрещенными на груди руками. А таких не должно быть. Они должны работать с утра до ночи. На судне всегда есть что-то такое, что требует покраски. Невольно приходишь к мысли, что та часть человечества, которая никогда не выходит в море, занята только одним – производством краски. Невольно преисполняешься благодарностью к ним, потому что, если краски не окажется, палубные рабочие останутся без работы, а старший офицер, которому мы подчиняемся, впадет в мрачное отчаяние, потому что некому будет отдавать команды. Разве будет кто-то платить за работу, которая не сделана? No, Sir.
Велика ли моя зарплата? Не думаю. Даже четверть века непрерывного труда не дала бы мне столько денег, чтобы попасть на приличное кладбище. Свой среди нищих трупов, это да. И только еще одна четверть века непрерывного труда позволила бы мне приблизиться к званию самого бедного представителя так называемого среднего класса. Правда, тогда я уже считался бы гражданином, потому что средний класс – главная опора любого развитого государства. Я уже мог бы называть себя достойным членом общества. Но все вместе это требует полвека непрерывного труда, не меньше. Ничуть не меньше. Может, там, в ином мире…
Нет, я не думал изучать город. Тем более Антверпен. Я его не терплю. По нему шляется много плохих моряков и всяких грязных типов. Yes, Sir. Но ничего в жизни не бывает просто. Жизнь редко сообразуется с нашими планами и меньше всего интересуется, нравится нам все это или нет. Не гигантские глыбы вращают колесо мира, а мириады мелких камушков. Сняв груз, мы должны были взять балласт и уйти с ним. В тот вечер перед отходом «Тускалузы» экипаж отправился в город. На палубе остался только я. Надоело чтение, надоел сон, я не знал, чем заняться. Нетрудно догадаться, почему весь экипаж оказался на берегу. Каждому хотелось пропустить по рюмочке, ведь дома, в Америке, нас ожидал сухой закон. Я лениво плевал с борта, и вдруг мне захотелось почувствовать твердую землю под ногами, увидеть улицу, которая не качается под ногами. Захотелось дать отдых усталым глазам, сделать себе подарок. Всего-то.
– Раньше надо было идти, – сказал старший офицер, выслушав меня. – Сейчас у меня нет денег.
– Мне нужно всего двадцать долларов, сэр.
– Пять, и ни цента больше.
– С пятеркой мне нечего делать на берегу. Нужно двадцать, чтобы завтра не болеть. Вы же знаете. Именно двадцать.
– Десять. И это мое последнее слово. Десять или совсем ничего. Хотя я могу и цента тебе не дать.
– Хорошо, – быстро согласился я. – Десять.
– Распишись вот здесь. Утром я занесу это в ведомость.
Так я получил червонец. Я и хотел всего червонец. Но если бы так сказал, то получил бы от офицера только пятерку. Больше червонца я не собирался тратить. То, что берешь в город, обратно никогда с собой не приносишь, это точно.
– Не напивайся, – посоветовал офицер. – Здесь страшная дыра.
Я обиделся. Капитан, офицеры и инженеры всегда напивались, как скоты, даже по два раза в день, а мне советуют не напиваться. Что за глупость. Я не беру этой отравы в рот. На моей родине в Америке сухой закон. Yes, Sir. Я сухой до самых костей. Можете положиться на меня.
И двинулся вниз по трапу.
2
Смеркалось. Я шел по улице, довольный миром, не думая даже, что кому-то он может не нравиться. Разглядывал витрины, встречных. Какие хорошие девчонки, дьявол их побери! Некоторые не замечали меня, но те, кто вдруг меня видел, улыбались лучше всех. Незаметно я подошел к дому, фасад которого был чудесно вызолочен. Очень весело все это выглядело и двери были широко распахнуты. «Входи, приятель, садись, забудь свои заботы!»
Забот у меня не было, но забавно показалось, что их можно вот так забыть. Ну, разве это не мило? А внутри вызолоченного дома оказалось много людей и все были веселыми, все забыли о своих заботах, вовсю гремела музыка. Я сел за стол, и стены там тоже оказались вызолоченными. Развязный парнишка грохнул передо мной бутылку и стакан. Наверное, умел читать мысли, потому что предложил по-английски: «Плюнь на все и веселись, как все тут».
Он был прав. В течение долгого плавания я видел вокруг только хмурые лица, слышал окрики боцмана и офицеров, а теперь меня окружали исключительно веселые люди. И я тоже решил повеселиться. И с этого мига ничего не помню. Но упрекаю в этом не веселых людей в вызолоченном доме, а сухой закон, который ничем не может помочь слабым. Закон вообще делает человека только слабым, поскольку в природе человека преступать все законы, которые он создает. Только через какое-то время я определился в неизвестной тесной каморке, где неизвестная чудесная девушка весело обняла меня.
Я спросил:
– Сколько сейчас времени, малышка?
– Ох, – ответила она и весело засмеялась. – Ты, наверное, настоящий джентльмен, да? Ты так спрашиваешь про время, будто торопишься. Ох, какой хороший мальчик, – нежно погладила она меня, – не лишай себя удовольствия, будь кавалером, не оставляй свою девочку среди преступников. Тут вокруг много таких, а я ужасно труслива, разбойники могут меня убить.
Да, в таких обстоятельствах долгом крепкого американского моряка является защита беспомощных девочек. Мне с самого детства строго внушали: выполняй все, что попросит вот такая беспомощная трусливая девочка, исполняй все ее просьбы, даже если это сопряжено с риском. Поэтому в порт я вернулся только утром. И не увидел свою любимую «Тускалузу». Она ушла в солнечный Новый Орлеан без меня.
Мне не раз приходилось видеть дитя, заблудившееся, потерявшее мать. Я даже видел людей, у которых сгорел дом или, наоборот, был унесен наводнением. Я видел животных, у которых отняли самку, а то и еще хуже. Все они выглядели печальными. Очень печальными. Но еще печальнее выглядит моряк, оставшийся в чужой стране, когда его корабль ушел. При этом пугает его вовсе не чужая страна. Моряк привык к чужим странам. Иногда он остается в чужих странах добровольно по каким-то своим личным причинам. Конечно, он и тогда выглядит печально, но не испытывает такой ужасной тоски и потерянности. Когда корабль уходит на родину без тебя, ты сразу чувствуешь себя брошенным. Ты сразу начинаешь понимать, что корабль, оказывается, свободно может обойтись без тебя, ты не так уж и нужен ему. Жалкая заклепка, потерянная кораблем, вполне может стать причиной его гибели, а вот ты ничего для него не значишь. Корабль нуждается в каждой заклепке, без нее ему крышка, а отсутствие моряка имеет даже положительные стороны: компания сэкономит деньги на зарплате. Никому моряк не нужен на самом деле. Если выловят из воды его труп, даже опознавать не станут. Просто скажут: «Это моряк». Вот все, что можно сказать о таких, как я.
Но тосковать я не хотел. Сделай из плохого хорошее, сказал я себе. К черту «Тускалузу»! К черту это корыто, на морях много судов гораздо краше его. Ну-ка, друг, давай посчитаем, сколько плавает по морям судов? Полмиллиона, точно. И все они нуждаются в палубных рабочих. Антверпен огромный порт, сюда заходит множество кораблей. Конечно, не следует думать, что прямо сейчас капитан первого же судна крикнет в мегафон: «Эй, господин палубный рабочий, прыгайте на палубу, не уходите к соседу, прошу вас!» Но все равно когда-нибудь крикнет. Так что не стоит страдать из-за неверности этой «Тускалузы». Есть корабли получше. У нее только чистые каюты да хорошая еда. Вот и все преимущества. Жалко только, что проклятые беглецы, бросившие меня в Антверпене, жрут сейчас яичницу с беконом. Ох, хоть бы моя порция не досталась Слиму. Лучше бы она досталась Бобу, хотя и он та еще собака. Эти бандиты сейчас приступили к дележу, они заберут все мои вещи, а старшему офицеру скажут, что я ничего не имел. Слим и раньше воровал у меня туалетное мыло, видите ли, он не любит умываться простым, этот бродвейский разнаряженный жеребец. Yes, Sir , вы не поверите, на что они способны.
Ладно. Что мне теперь до этого корыта? По-настоящему меня тревожило только то, что в кармане денег не оказалось. Маленькая трусливая девочка так жалостливо рассказала ночью, что ее любимая мама умирает от тяжелой болезни, что я отдал ей все доллары, чтобы утром она смогла купить нужные лекарства. Я не хотел нести ответственность перед небом за смерть чудесной старушки, поэтому отдал девчонке все деньги, какие имел. Я ведь возвращался на корабль, где меня всегда накормят и напоят, а у девчонки мать была при смерти. Разве я не обязан был ей помочь?
3
Присев на какой-то ящик, я проследил весь путь «Тускалузы» в море. Очень надеялся, что скоро она напорется на морскую скалу и экипаж вынужден будет опустить шлюпки. Жаль, что она ловко обходит рифы, я так и не услышал о ней плохих новостей. Все равно я желал ей всех несчастий. Лучше всего, если бы она попала в руки пиратов, а они уж отняли бы у этой гадины Слима все мои вещи и так ему наподдали, что впредь зарекся бы к ним прикасаться.
Это были хорошие мысли. Я начал подремывать, но тяжелая рука коснулась моего плеча. Чей-то голос зазвучал так торопливо, что я ничего не мог понять. Это меня разозлило. «Черт! – сказал я. – Заткнитесь. Мне тошно от вашего треска. Я ничего не понимаю. Идите к дьяволу».
– Вы англичанин? – спросили наконец по-английски.
– Нет, янки.
– Аха, значит, американец.
– Ну да, – сказал я. – И оставьте меня в покое. Не хочу никого слышать.
– Но меня вам придется слушать.
– Это еще почему? Нуждаетесь в дружеском разговоре?
– Вы моряк?
– А вам какое дело?
– С какого корабля?
– С «Тускалузы». Новый Орлеан.
– «Тускалуза» ушла еще в три утра.
– Зачем вы мне это говорите? Неужели нет новостей более свежих? Эта уже смердит.
– Покажите ваши документы.
– Какие документы?
– Вашу корабельную книжку.
Ох, шоколадный крем с яблочным соком! Ох, яичница с беконом! Моя корабельная книжка! Понятно, она осталась в кармане моей тужурки, а тужурка лежала в моей сумке, а сумка уютно покоилась под койкой моей каюты. На «Тускалузе». Интересно, что сегодня подали на завтрак? Если негр пережарил сало для яичницы, я задам ему взбучку.
– Да, вашу корабельную книжку. Понимаете меня?
– Вроде бы да. Но корабельной книжки у меня нет.
– У вас нет корабельной книжки? Надо было слышать, как он это спросил.
«Вы не верите, что существуют моря и океаны?»
И что ему она далась? Явно не поверил мне и спросил в третий раз. Ему казалось непостижимым отсутствие корабельной книжки.
– Хоть какие-то документы у вас есть? Паспорт? Удостоверение личности?
– Нет, – уверенно сказал я.
– Тогда идите со мной.
– Куда? – я никак не мог понять намерения этого человека. Если он хочет потащить меня на какую-нибудь посудину, которая мне не нравится, я не пойду. И дозорное судно меня не устроит, эта служба не для меня. Я не видел поблизости никаких кораблей, но мне не нравилось, что он так энергично тащит меня.
– Куда? Сейчас поймете.
Не буду утверждать, что он произнес это любезно, хотя агенты по найму моряков бывают необыкновенно любезными, когда не могут найти матроса для какого-нибудь корыта. Значит, он имел в виду более приличное судно, не трещалку для каботажных рейсов? Не зря я говорил себе: не горюй, моряк, тебе повезет. Кораблей много, и везде нужны твои руки.
И мы пошли.
И оказались где?
Правильно, в полицейском участке.
Тут меня основательно обыскали. Не найдя ничего, стоящего внимания, человек, торжественный, как первосвященник, спросил сухо:
– Оружие? Инструменты?
Я был поражен. Вполне нормальный на вид человек. Неужели он думает, что я могу припрятать за поясом пулемет? Или держать в кармане бинокль? Неужели он думает, что у меня непременно окажется то, что он ищет? Я и так стоял перед столом, за которым суровый человек, похожий на первосвященника, смотрел на меня так, будто я спер у него бумажник. Он даже раскрыл толстый альбом, в котором было наклеено много фотографий. Все, наверное, его приятели. Он внимательно сличал мое лицо с фотографиями в альбоме.
1 2 3 4
Поразительно, как удачно эти экскурсии были составлены.
Тридцать пять страниц плотного машинописного текста.
Личностный, лаконичный, учитывающий все особенности бедекер.
Нам предлагался замечательный маршрут – от Вера Крус до Акапулько.
Если какой-то материал был почерпнут просто из обыкновенного путеводителя, он тут же подкреплялся обширным авторским комментарием. Скажем, о небольшом городке Пуэбло в письме было сказано: „Посетите кафедральный собор Эль Розарио… церковь Сан Франциско… и хорошенько осмотрите их изнутри. Это позволит Вам понять, почему Мексика такая бедная страна, и куда уходят все плоды трудов многих индейцев”. Или: „Непременно загляните на рынок… Там индейцы продают неприхотливые, но всегда замечательные творения своих рук… Некоторые приезжают сюда из горных районов и говорят на языках, которые любого человека могут поставить в тупик…”
Это было чудесное путешествие: машина надежна, а мисс Мери любезна и услужлива. И все же в течение всего времени, проведенного в Мексике, нас ни на секунду не оставляло странное чувство, что Травен находится где-то поблизости. Мы почти не сомневались в том, что он внимательно наблюдает за нами, следит за каждым нашим шагом. Думаю, – не без юмора замечал Смит, – он остался доволен: мы тщательно придерживались всех его инструкций, написанных поистине с немецкой тщательностью…»
«Бруно Травен так и остался личностью загадочной, человеком, никому не известным, –такими словами закончил свои заметки Смит. – О причинах его необычного поведения много спорили, строили множество догадок. Однажды вдова писателя даже намекнула, что Бруно Травен вел столь скрытный образ жизни исключительно ради забавы. Может быть… Если даже жена не захотела ничего рассказать о своем знаменитом муже, то я готов поверить. Начав такую интересную игру, трудно из нее выйти…»
Скончался Бруно Травен 27 марта 1969 года.
Прах его развеяли над тропическим лесом мексиканского штата Чьяпас.
На русском языке существует перевод «Корабля мертвых». Он сделан в 1929 году талантливой переводчицей Э. И. Грейнер-Гекк. К сожалению, перевод ее не полон, конструкция романа нарушена. Много лет я мечтал представить русскому читателю полный текст великого романа.
Мечты, как видим, сбываются.
Геннадий Прашкевич, 2006, Новосибирск
Книга первая
Остынь, девчонка, не рыдай,
Меня домой не ожидай –
В чудесный Новый Орлеан,
В солнечную Луизиану.
Случилась все-таки беда
И не вернусь я никогда –
В чудесный Новый Орлеан
В солнечную Луизиану.
Остынь, девчонка, не рыдай,
На мертвом корабле я, знай.
Прощай, чудесный Новый Орлеан,
Солнечная Луизиана.
1
На пароходе «Тускалуза» я пришел с грузом хлопка из Нового Орлеана в Антверпен.
Это был экстра корабль. Будь я проклят, если вру. First rate steamer, пароход первого класса, made in USA. О, солнечный улыбающийся Новый Орлеан, только там бывают такие корабли, не то что у трезвых пуритан и холодных торговцев басмой с Севера! А какие на нем чудесные каюты для экипажа! Их проектировал кораблестроитель, осененный дерзкой революционной мыслью, что экипаж любого судна, как это ни странно, тоже состоит из людей, а не просто из рабочих рук. Все блестит, все сияет. Баня, белье, сетки против москитов. Всегда чистые чашки, столовые ножи, вилки, ложки. Даже негритята, думающие только о том, как бы поддержать эту чистоту, все сделать так, чтобы экипаж был здоров и в добром настроении. Компания наконец догадалась, что обихоженные моряки лучше заморенных.
Второй офицер? Я? No, Sir. Я не был вторым офицером на этом корыте. Я был просто палубным рабочим, совсем скромным. Такой чудесный современный корабль в некотором смысле уже и не корабль. Это плавающая машина. Такой корабль нуждается не в моряках, а в рабочих. Даже шкипер на нем всего только инженер. И старший матрос, который стоит на руле, всего лишь машинист, я не вру. Время романтиков ушло. Да и вряд ли на морях были романтики, это вымысел. Лживые истории о морских приключениях придумывают для того, чтобы неопытных юношей вовлечь в такую жизнь, где они быстро опускаются и гибнут, поскольку их ничто не поддерживает, кроме веры в правдивость всех этих гнусных морских писак. Для капитана и рулевых, может, когда-то существовала романтика, не знаю, но для экипажа никогда. Для экипажа был только труд, в котором нет ничего человеческого. Капитан и рулевые становились героями опер, романов и баллад, но никогда нигде не звучала песенка о моряке, который постоянно занят работой. Yes, Sir.
Да, я был только палубным рабочим, всего лишь. Выполнял любую работу, которая оказывалась нужна. Например, красил борта. Машина работает сама, а рабочие должны быть заняты. Грязные борта не должны быть грязными, потому что тогда мы увидели бы на корабле лентяев со скрещенными на груди руками. А таких не должно быть. Они должны работать с утра до ночи. На судне всегда есть что-то такое, что требует покраски. Невольно приходишь к мысли, что та часть человечества, которая никогда не выходит в море, занята только одним – производством краски. Невольно преисполняешься благодарностью к ним, потому что, если краски не окажется, палубные рабочие останутся без работы, а старший офицер, которому мы подчиняемся, впадет в мрачное отчаяние, потому что некому будет отдавать команды. Разве будет кто-то платить за работу, которая не сделана? No, Sir.
Велика ли моя зарплата? Не думаю. Даже четверть века непрерывного труда не дала бы мне столько денег, чтобы попасть на приличное кладбище. Свой среди нищих трупов, это да. И только еще одна четверть века непрерывного труда позволила бы мне приблизиться к званию самого бедного представителя так называемого среднего класса. Правда, тогда я уже считался бы гражданином, потому что средний класс – главная опора любого развитого государства. Я уже мог бы называть себя достойным членом общества. Но все вместе это требует полвека непрерывного труда, не меньше. Ничуть не меньше. Может, там, в ином мире…
Нет, я не думал изучать город. Тем более Антверпен. Я его не терплю. По нему шляется много плохих моряков и всяких грязных типов. Yes, Sir. Но ничего в жизни не бывает просто. Жизнь редко сообразуется с нашими планами и меньше всего интересуется, нравится нам все это или нет. Не гигантские глыбы вращают колесо мира, а мириады мелких камушков. Сняв груз, мы должны были взять балласт и уйти с ним. В тот вечер перед отходом «Тускалузы» экипаж отправился в город. На палубе остался только я. Надоело чтение, надоел сон, я не знал, чем заняться. Нетрудно догадаться, почему весь экипаж оказался на берегу. Каждому хотелось пропустить по рюмочке, ведь дома, в Америке, нас ожидал сухой закон. Я лениво плевал с борта, и вдруг мне захотелось почувствовать твердую землю под ногами, увидеть улицу, которая не качается под ногами. Захотелось дать отдых усталым глазам, сделать себе подарок. Всего-то.
– Раньше надо было идти, – сказал старший офицер, выслушав меня. – Сейчас у меня нет денег.
– Мне нужно всего двадцать долларов, сэр.
– Пять, и ни цента больше.
– С пятеркой мне нечего делать на берегу. Нужно двадцать, чтобы завтра не болеть. Вы же знаете. Именно двадцать.
– Десять. И это мое последнее слово. Десять или совсем ничего. Хотя я могу и цента тебе не дать.
– Хорошо, – быстро согласился я. – Десять.
– Распишись вот здесь. Утром я занесу это в ведомость.
Так я получил червонец. Я и хотел всего червонец. Но если бы так сказал, то получил бы от офицера только пятерку. Больше червонца я не собирался тратить. То, что берешь в город, обратно никогда с собой не приносишь, это точно.
– Не напивайся, – посоветовал офицер. – Здесь страшная дыра.
Я обиделся. Капитан, офицеры и инженеры всегда напивались, как скоты, даже по два раза в день, а мне советуют не напиваться. Что за глупость. Я не беру этой отравы в рот. На моей родине в Америке сухой закон. Yes, Sir. Я сухой до самых костей. Можете положиться на меня.
И двинулся вниз по трапу.
2
Смеркалось. Я шел по улице, довольный миром, не думая даже, что кому-то он может не нравиться. Разглядывал витрины, встречных. Какие хорошие девчонки, дьявол их побери! Некоторые не замечали меня, но те, кто вдруг меня видел, улыбались лучше всех. Незаметно я подошел к дому, фасад которого был чудесно вызолочен. Очень весело все это выглядело и двери были широко распахнуты. «Входи, приятель, садись, забудь свои заботы!»
Забот у меня не было, но забавно показалось, что их можно вот так забыть. Ну, разве это не мило? А внутри вызолоченного дома оказалось много людей и все были веселыми, все забыли о своих заботах, вовсю гремела музыка. Я сел за стол, и стены там тоже оказались вызолоченными. Развязный парнишка грохнул передо мной бутылку и стакан. Наверное, умел читать мысли, потому что предложил по-английски: «Плюнь на все и веселись, как все тут».
Он был прав. В течение долгого плавания я видел вокруг только хмурые лица, слышал окрики боцмана и офицеров, а теперь меня окружали исключительно веселые люди. И я тоже решил повеселиться. И с этого мига ничего не помню. Но упрекаю в этом не веселых людей в вызолоченном доме, а сухой закон, который ничем не может помочь слабым. Закон вообще делает человека только слабым, поскольку в природе человека преступать все законы, которые он создает. Только через какое-то время я определился в неизвестной тесной каморке, где неизвестная чудесная девушка весело обняла меня.
Я спросил:
– Сколько сейчас времени, малышка?
– Ох, – ответила она и весело засмеялась. – Ты, наверное, настоящий джентльмен, да? Ты так спрашиваешь про время, будто торопишься. Ох, какой хороший мальчик, – нежно погладила она меня, – не лишай себя удовольствия, будь кавалером, не оставляй свою девочку среди преступников. Тут вокруг много таких, а я ужасно труслива, разбойники могут меня убить.
Да, в таких обстоятельствах долгом крепкого американского моряка является защита беспомощных девочек. Мне с самого детства строго внушали: выполняй все, что попросит вот такая беспомощная трусливая девочка, исполняй все ее просьбы, даже если это сопряжено с риском. Поэтому в порт я вернулся только утром. И не увидел свою любимую «Тускалузу». Она ушла в солнечный Новый Орлеан без меня.
Мне не раз приходилось видеть дитя, заблудившееся, потерявшее мать. Я даже видел людей, у которых сгорел дом или, наоборот, был унесен наводнением. Я видел животных, у которых отняли самку, а то и еще хуже. Все они выглядели печальными. Очень печальными. Но еще печальнее выглядит моряк, оставшийся в чужой стране, когда его корабль ушел. При этом пугает его вовсе не чужая страна. Моряк привык к чужим странам. Иногда он остается в чужих странах добровольно по каким-то своим личным причинам. Конечно, он и тогда выглядит печально, но не испытывает такой ужасной тоски и потерянности. Когда корабль уходит на родину без тебя, ты сразу чувствуешь себя брошенным. Ты сразу начинаешь понимать, что корабль, оказывается, свободно может обойтись без тебя, ты не так уж и нужен ему. Жалкая заклепка, потерянная кораблем, вполне может стать причиной его гибели, а вот ты ничего для него не значишь. Корабль нуждается в каждой заклепке, без нее ему крышка, а отсутствие моряка имеет даже положительные стороны: компания сэкономит деньги на зарплате. Никому моряк не нужен на самом деле. Если выловят из воды его труп, даже опознавать не станут. Просто скажут: «Это моряк». Вот все, что можно сказать о таких, как я.
Но тосковать я не хотел. Сделай из плохого хорошее, сказал я себе. К черту «Тускалузу»! К черту это корыто, на морях много судов гораздо краше его. Ну-ка, друг, давай посчитаем, сколько плавает по морям судов? Полмиллиона, точно. И все они нуждаются в палубных рабочих. Антверпен огромный порт, сюда заходит множество кораблей. Конечно, не следует думать, что прямо сейчас капитан первого же судна крикнет в мегафон: «Эй, господин палубный рабочий, прыгайте на палубу, не уходите к соседу, прошу вас!» Но все равно когда-нибудь крикнет. Так что не стоит страдать из-за неверности этой «Тускалузы». Есть корабли получше. У нее только чистые каюты да хорошая еда. Вот и все преимущества. Жалко только, что проклятые беглецы, бросившие меня в Антверпене, жрут сейчас яичницу с беконом. Ох, хоть бы моя порция не досталась Слиму. Лучше бы она досталась Бобу, хотя и он та еще собака. Эти бандиты сейчас приступили к дележу, они заберут все мои вещи, а старшему офицеру скажут, что я ничего не имел. Слим и раньше воровал у меня туалетное мыло, видите ли, он не любит умываться простым, этот бродвейский разнаряженный жеребец. Yes, Sir , вы не поверите, на что они способны.
Ладно. Что мне теперь до этого корыта? По-настоящему меня тревожило только то, что в кармане денег не оказалось. Маленькая трусливая девочка так жалостливо рассказала ночью, что ее любимая мама умирает от тяжелой болезни, что я отдал ей все доллары, чтобы утром она смогла купить нужные лекарства. Я не хотел нести ответственность перед небом за смерть чудесной старушки, поэтому отдал девчонке все деньги, какие имел. Я ведь возвращался на корабль, где меня всегда накормят и напоят, а у девчонки мать была при смерти. Разве я не обязан был ей помочь?
3
Присев на какой-то ящик, я проследил весь путь «Тускалузы» в море. Очень надеялся, что скоро она напорется на морскую скалу и экипаж вынужден будет опустить шлюпки. Жаль, что она ловко обходит рифы, я так и не услышал о ней плохих новостей. Все равно я желал ей всех несчастий. Лучше всего, если бы она попала в руки пиратов, а они уж отняли бы у этой гадины Слима все мои вещи и так ему наподдали, что впредь зарекся бы к ним прикасаться.
Это были хорошие мысли. Я начал подремывать, но тяжелая рука коснулась моего плеча. Чей-то голос зазвучал так торопливо, что я ничего не мог понять. Это меня разозлило. «Черт! – сказал я. – Заткнитесь. Мне тошно от вашего треска. Я ничего не понимаю. Идите к дьяволу».
– Вы англичанин? – спросили наконец по-английски.
– Нет, янки.
– Аха, значит, американец.
– Ну да, – сказал я. – И оставьте меня в покое. Не хочу никого слышать.
– Но меня вам придется слушать.
– Это еще почему? Нуждаетесь в дружеском разговоре?
– Вы моряк?
– А вам какое дело?
– С какого корабля?
– С «Тускалузы». Новый Орлеан.
– «Тускалуза» ушла еще в три утра.
– Зачем вы мне это говорите? Неужели нет новостей более свежих? Эта уже смердит.
– Покажите ваши документы.
– Какие документы?
– Вашу корабельную книжку.
Ох, шоколадный крем с яблочным соком! Ох, яичница с беконом! Моя корабельная книжка! Понятно, она осталась в кармане моей тужурки, а тужурка лежала в моей сумке, а сумка уютно покоилась под койкой моей каюты. На «Тускалузе». Интересно, что сегодня подали на завтрак? Если негр пережарил сало для яичницы, я задам ему взбучку.
– Да, вашу корабельную книжку. Понимаете меня?
– Вроде бы да. Но корабельной книжки у меня нет.
– У вас нет корабельной книжки? Надо было слышать, как он это спросил.
«Вы не верите, что существуют моря и океаны?»
И что ему она далась? Явно не поверил мне и спросил в третий раз. Ему казалось непостижимым отсутствие корабельной книжки.
– Хоть какие-то документы у вас есть? Паспорт? Удостоверение личности?
– Нет, – уверенно сказал я.
– Тогда идите со мной.
– Куда? – я никак не мог понять намерения этого человека. Если он хочет потащить меня на какую-нибудь посудину, которая мне не нравится, я не пойду. И дозорное судно меня не устроит, эта служба не для меня. Я не видел поблизости никаких кораблей, но мне не нравилось, что он так энергично тащит меня.
– Куда? Сейчас поймете.
Не буду утверждать, что он произнес это любезно, хотя агенты по найму моряков бывают необыкновенно любезными, когда не могут найти матроса для какого-нибудь корыта. Значит, он имел в виду более приличное судно, не трещалку для каботажных рейсов? Не зря я говорил себе: не горюй, моряк, тебе повезет. Кораблей много, и везде нужны твои руки.
И мы пошли.
И оказались где?
Правильно, в полицейском участке.
Тут меня основательно обыскали. Не найдя ничего, стоящего внимания, человек, торжественный, как первосвященник, спросил сухо:
– Оружие? Инструменты?
Я был поражен. Вполне нормальный на вид человек. Неужели он думает, что я могу припрятать за поясом пулемет? Или держать в кармане бинокль? Неужели он думает, что у меня непременно окажется то, что он ищет? Я и так стоял перед столом, за которым суровый человек, похожий на первосвященника, смотрел на меня так, будто я спер у него бумажник. Он даже раскрыл толстый альбом, в котором было наклеено много фотографий. Все, наверное, его приятели. Он внимательно сличал мое лицо с фотографиями в альбоме.
1 2 3 4