Я защищаю честь свою и твою. И честь Великого Новгорода. Посол – гость. Бывает ли больше бесчестья, чем для хозяина, в доме которого обидели гостя?
ФЕДОР. Но, брат!..
ДМИТРИЙ. Сейчас не брат я тебе. Сейчас я степенный посадник, свободно выбранный гражданами великого свободного города. И властью своей велю: убрать оружие! С дороги – прочь!
Толпа расступается.
ДМИТРИЙ. Свободен путь твой, князь. Езжай с добром. Но приведись на поле бранном нам встретиться – посмотрим, с кем Бог…
Холмский спускается с Вадимова места. Истаивают огни факелов, исчезает гул веча, и вновь Холмский и Дмитрий одни в ночном монастырском притворе.
ХОЛМСКИЙ. Мы встретились…
ДМИТРИЙ. Бог был с тобой.
ХОЛМСКИЙ. Оставим Бога, Дмитрий. Бог с тем, с кем сила. Сила ныне с нами. Вы слишком долго жили в мире и благоденствии. Мы бедствовали и воевали. Трое новогородцев были против одного моего ратника на Шелони. И что ж? Мечи ваши изъела ржа, рука отвыкла. Нет вольности, когда нет сил оборонять ее. Новгород обречен.
ДМИТРИЙ. Так мыслишь, что народ мирный и трудолюбивый беззащитен пред варваром, яки овца пред голодным волком?
ХОЛМСКИЙ. Выходит, так. Ржа изъела не токмо мечи ваши, но и единство ваше. Попомни вече. Кроме мужей достойных, преданных господину своего, вольному Новгороду, кто яро требовал к ответу мне мать твою Марфу, зная силу слова ее? Кто разъярял чернь убить меня, московского посла, зная, что деяние сие возбудит гнев грозный и праведный Иоанна и даст ему повод к войне? Вернись в тот час, Димитрий!
И вновь – вечевая площадь, дымные факелы и грозный ропот толпа. И вновь:
ЗАХАРИЙ ОВИН. Пусть Марфа говорит!
УПАДЫШ. Как! Марфа?
НАЗАРИЙ. Да, Марфа!
УПАДЫШ. Внял. Пусть Марфа! Марфа! Марфа!..
Молчание.
ДМИТРИЙ. Захарий Овин, дьяк вечевой. Назар, подвойский. Партия не наша. За ними есть еще. То знали мы всегда.
ХОЛМСКИЙ. Так знай еще: они уже стоят посольством в Яжелбицах. И молят мира. На любых условьях.
ДМИТРИЙ. Новугород не сдан!
ХОЛМСКИЙ. Падет. И в нем измена. Некто Упадыш с шильниками пушки заклепит железом. Есть замыслы еще.
ДМИТРИЙ. Зачем мне это знать!
ХОЛМСКИЙ. Скажу. Наутро суд. Иоанн строг. Но милостив к друзьям. Тебя всегда хотел он видеть в верных своих. Честь твоя и рода твоего порука верности. За тем пожаловал он тебя боярином московским.
ДМИТРИЙ. Я не просил того!
ХОЛМСКИЙ. То знак был. Ты не внял. Ныне открыт нам промысел Господний. Прими его. Склонись пред Иоанном. Вернись в Новгород, склони вече к благоразумию. К чему нам еще кровь, ее и так реки. Тебе поверят.
ДМИТРИЙ. И что скажу я, в Новгород возвратясь? Как глядеть мне в глаза матерей и жен, чьи сыновья и мужи вышли со мной на бой за свободу и уж не вернутся в родные околья? Как, князь?
ХОЛМСКИЙ. Ты доблестен, Димитрий. Но не мудр. (Помолчав.) Свободен ты. Нет у ворот охраны. И кони ждут ночной горячей скачки. А свежих на любой подставе получишь тотчас именем моим. Теки в любой предел!
ДМИТРИЙ. В какой!
ХОЛМСКИЙ. Того знать не желаю.
ДМИТРИЙ. Измена, князь. Что скажет Иоанн, когда проведает?
ХОЛМСКИЙ. Ему слуга я верный. Но не холоп. Превыше службы – честь. А выше только Бог!.. Спеши. Уж утро близится. Спеши!
ДМИТРИЙ. Уж утро близится… туманные долины… О сказочная русская земля!.. Спаси Бог, князь. Я не боюсь суда.
ХОЛМСКИЙ. Судилища!
ДМИТРИЙ. Тем паче!..
Картина третья
Наутро великий князь московский Иоанн прибыл в Руссу из Яжелбиц и, едва сойдя с коня, презрев торжественность уготованной ему встречи, призвал плененных к ответу. Первым предстал перед ним Дмитрий Борецкий.
ИОАНН. Аника-воин! Хорош!.. Добро ж тебе. (Брадатому.) Реки!
БРАДАТЫЙ (развернув свиток, читает). «Честной король польский и князь великий литовский Казимир заключил сей дружественный союз с нареченным владыкою, с посадниками, тысячскими новогордскими, с боярами, людьми житыми, купцами и со всем Великим Новым городом… Ведать тебе, честному королю, Великий Новгород по сей крестной грамоте и держать на Городище своего наместника греческой веры, вместе с дворецким и ти у ном, чиновным мужем. Наместнику судить с посадником во дворе архиепископском бояр, житых людей, младших граждан согласно с правдою, но в суд тысячского, владыки и монастырей ему не вступаться… Если государь Московский пойдет войной на Великий Новгород, то тебе, честному королю, или в твое отсутствие Ради Литовской дать нам скорую помощь…»
ИОАНН. Вот я. А где ж ваш Казимир?.. Молчишь. (Брадатому.) Реки.
БРАДАТЫЙ. «Ржев, Великие Луки и Холмовский погост остаются землями новогородскими, но платят дать тебе, честному королю. Новогородец судится в Литве по вашим законам, литвин в Новогороде по нашим законам без всякого притеснения…»
ИОАНН. Подлог?
ДМИТРИЙ. Нет, не подлог.
ИОАНН. Не ведал?
ДМИТРИЙ. Ведал. Там и печать моя, и имя средь других.
ИОАНН. Не соблазнился отпереться. Верно. Печати нет, но имя есть твое. Не средь других – средь первых. Хочешь знать, откуда грамота у нас?
ДМИТРИЙ. Скажи – узнаю.
ИОАНН (Холмскому). Скажи.
ХОЛМСКИЙ. Сей список найден средь иных берест и пергаминов в схваченном обозе.
ИОАНН. И явлен мне – как доказательство измены вашей подлой!
ДМИТРИЙ. Измена – в чем?
ИОАНН. Так! В чем! (Брадатому.) Реки!
БРАДАТЫЙ. «В Луках будет твой и наш тиун, торопецкому не судить в новогородских владениях. В Торжке и Волоке имей тиуна, с нашей стороны будет там посадник…»
ДМИТРИЙ. И что?
ИОАНН. Все мало? (Брадатому.) Еще реки, чтоб вдосталь!
БРАДАТЫЙ. «В утверждение сего договора целуй крест к Великому Новуграду за все твое княжество и за всю Раду Литовскую вправду, без извета; а послы наши целовали крест новогородскую душою к честному королю за Великий Новгород».
ИОАНН. Крест целовать на верность Казимиру! И это не измена?
ДМИТРИЙ. Великий Новгород издревле волен сам выбирать князей.
ИОАНН. А земли наши раздавать полякам – тож волен?
ДМИТРИЙ. То земли не твои, то земли наши. И пяди их не видеть никому. (Брадатому.) Коль полон список твой, реки сполна. Реки изъян: «Тебе, честному королю…»
БРАДАТЫЙ. «Тебе, честному королю, не купить ни сел, ни рабов и не принимать их в дар, ни королеве, ни панам литовским…»
ИОАНН. А в латинянство мезкое отпад от русского святого христианства? Здесь тоже чисто пред Богом и людьми?
ДМИТРИЙ (Брадатому). Реки изъян о вере, он последний.
БРАДАТЫЙ. «Ты, честной король, не должен касаться нашей православной веры: где захотим, там и посвятим нашего владыку, захотим в Москве, захотим в Киеве; а римских церквей не ставить нигде в земле новогородской…»
ДМИТРИЙ. На том целован крест. В том наше право.
ИОАНН. Свое час сей вам право укажу! (Холмскому.) Иссечь кнутом позорным! И на плаху!
ДМИРИЙ. Не смеешь сечь плененного в бою!
ХОЛМСКИЙ. Не смеешь, государь.
ИОАНН. Не пленник он – холоп неверный мой! (Дмитрию.) Не я ль тебе пожаловал боярство московское? И принял он!
ДМИТРИЙ. Премудр ты, Иоанн! А я гадал – почто?.. Ликуй, палач! И да простит нас Бог!..
Стража увлекает Дмитрия и передает в руки Палача и его сына.
ИОАНН. Троих тех – тож. На плаху! Вот вам право! Других – в жел е за, отослать в Москву. А прочих… Отпустить. Пусть в Новгород несут благую весть о нашем милосердье!
ХОЛМСКИЙ. Притек гонец. Доносят из полков: горят монастыри и все посады вкруг города. Подожжены. Осадой негде встать. Готовить штурм?
ИОАНН. И что?
ХОЛМСКИЙ. Возьмем. Хоть и не споро.
ИОАНН. И что? Всех истребить? Ты сам же зрил, сколь глубоко пустила корни ересь! Степного скакуна не объезжают в день. Мы не спешим. Ни штурма, ни осады. Послов принять. Не тотчас, продержать в неведенье, что хуже быстрой кары. Потом принять. Мы продиктуем им условья мира.
БРАДАТЫЙ. Премудр ты, государь!
ХОЛМСКИЙ. Знак, государь, подай к началу казни.
ИОАНН. Да свершится суд наш и Божий!
Четырежды слышится страшное палаческое «Хэк!», четырежды сверкает топор в дымных лучах огромного багрового солнца, четырежды с глухим стуком скатываются на помост смиренные головы вольных новгородских мужей. Стучат молотки – заколачивают гробы.
На опустевшей площади появляются Палач и сын.
ПАЛАЧ. Не дивна ль жизнь? Не дивно ль Божье утро? Как любо с толком сделанное дело! Ответствуй, так?
СЫН (любуясь снятым с руки казненного перстнем). Так, отче. Лепота!
ПАЛАЧ. Теперь медку испить ли? А можно, что ж, исполнена работа.
СЫН. Вели.
ПАЛАЧ. Влеки!
Сын уходит, возвращается с бр а тиной. Палач тем временем заметил Отрока, сошедшего откуда-то сверху, со стропил звонницы.
ПАЛАЧ. А, отрок! Как? Тот мастер, что в Торжке, ловчее был?
ОТРОК. Судить о том не мне.
ПАЛАЧ. И то, что не тебе. Тут мастер судит мастера, и только. Заказчик не оценит мастерства! (Принимает из рук сына братину, пьет. Возвращая братину.) Добро! Радей. Радей, сын мой, в ученье! Воздастся все, работа велика. Сколько сделано, а сколь еще грядет! (Бросает Отроку ладанку, снятую с Дмитрия.) Владей!
Палач и сын уходят. Отрок прячет ладанку на груди.
ОТРОК. «Тем днем плененных посадников приведоша к князю великому, он же разъярися за измену их и повеле казнити их: кнутьем бити и главы отсечи… Се был числа 21-го, месяца июля, в год
1471-й… Боярыня Марфа за ся и за сына Феодора учинила данную грамоту святому Соловецкому монастырю, дала земли и варницы на Бела-море и повеле плакати о рабе Божьем Димитрии. И сама плаче…» И плаче Марфа о сыне, и рвет власа и истязает лик свой…
МАРФА. О окаянная я! Будь проклята жена, рукою своею подвигнувшая сына, кровинушку свою, к смерти позорной! О Боже! Накажи меня своим проклятьем вечным, коль снова долг свой бабий преступлю и шаг ступлю я за пороги дома, где велено мне быть указом высшим, тепло его и душу сберегая от лютых зим!..
Картина четвертая
И едва успели отзвучать последние стоны плача, как зазвенели, затренькали гусельки, загудели гудки, засвистали сопелки, и горохом из прорванной рогожи высыпали скоморохи, замелькали колесом, завихрились под веселую плясовую в угождение высокому московскому гостю – думному дьяку Иоанна Стефану Брадатому, которого со всей возможной щедростью принимал в своем доме новгородский боярин Захарий Овин со своим первым другом и ласкателем подвойским Назарием.
Гость уже был распоясан и благодушествовал. Но временами тень набегала на его чело, выдавая тайную досаду, и тогда по знаку хозяина поддавали жару музыканты и скоморохи.
ЗАХАРИЙ (поднося гостю драгоценный софийский кратир с фалернским вином). Высокий гость, дозволь мне молвить слово.
БРАДАТЫЙ. Молви, молви.
ЗАХАРИЙ. Сколь бесконечны дни, влекущие ненастья! Сколь скоротечны годы благоденствий! Четвертый год минует с той поры, как Иоанн, великий князь московский, мир даровал нам и свой поруку – а как вчера!..
БРАДАТЫЙ. Не дорогонько обошелся мир вам? Восемьдесят пудов серебра – не медн а п у ла. За таки деньги можно всю великую Ганзу скупить. Ужель не возроптали?
ЗАХАРИЙ. Помилуй Бог!
БРАДАТЫЙ. Никто-никто?
НАЗАРИЙ. Как можно!
БРАДАТЫЙ. А это хорошо. Ну, молви, молви.
ЗАХАРИЙ. За все года дарованного миры мы в Новограде не устали славить явленную нам милость Иоанна, и всякий день с молитвой на устах его благославлять! И всякий час…
БРАДАТЫЙ. И на черну дань не возроптали? Народишко, он же, самим ведомо, каков. За полушку вопит. А тут все ж таки три гривны с о бжи. Неужто не шумят: разор, разор!
ЗАХАРИЙ. Ни един!
НАЗАРИЙ. Как рыбы в Волхове!
БРАДАТЫЙ. А бояре, житые люди? Земельки-то много отошло к милостивому государю нашему. Чти: Пинега, Мезень, Немьюга, Выя…
НАЗАРИЙ. Поганая Сура, Пильи горы. В низах еще…
БРАДАТЫЙ. О! И в низах! Уже ль благословляли и за токо оскудение?
ЗАХАРИЙ. Все как один!
НАЗАРИЙ. Без малого изъяна!
БРАДАТЫЙ. И это хорошо. Реки, реки!
ЗАХАРИЙ. Сколь радостно душе смиренной ведать, что каждый день и час о ней печется, не зная устали, себя не пощажая, во имя блага русских всех земель и нас средь них, земли новогородской, достойный и премудрый Иоанн, звездой вошедший средь себе подобных…
БРАДАТЫЙ. А вот касаемо веча… Ну, утеснение учинено, вечевые грамоты отменили… то ж вам, новугородцам, как дитю цацка. Се как?
ЗАХАРИЙ. Что знать благоволишь?
БРАДАТЫЙ. Волнений не зрится? Тож как рыбы в Волхове?
НАЗАРИЙ. Тишей!
БРАДАТЫЙ. А что Иоанн суд свой утвердил превыше вашего?
ЗАХАРИЙ. То благо, милость! Ведомы всем премудрость Иоанна!
НАЗАРИЙ. И милосердье кроткое его!
БРАДАТЫЙ. И тут не возроптали? Никаких там укоризн, сговоров – Казимира бы не худо изведать, снестись с ним? Не супротив Москвы – так, на худой конец?
ЗАХАРИЙ. Господь нас сохрани!
БРАДАТЫЙ. Ни-ни?
ЗАХАРИЙ. Ни-ни!
НАЗАРИЙ. Ни-ни!
БРАДАТЫЙ (подумав). И это хорошо. Реки, боярин, внемлю. В одном челом бью – окоротись. Сколь же вы, новгородцы, поговорить охочи! Бог жизни, что ль, вам отпустил без меры?
ЗАХАРИЙ (поспешно). Я сей кратир фалернского вина, бесценного, как сам кратир бесценный, вздымаю в честь благого Иоанна! Пусть будет здрав и славен он в веках, наш покровитель и благодеятель, великий государь всея Руси!
БРАДАТЫЙ. Всея Руси. Вот это ладно, ладно.
ЗАХАРИЙ. Виват!
БРАДАТЫЙ. Виват?
НАЗАРИЙ. Так фряжски да германски князья друг друга и особ высоких славят.
БРАДАТЫЙ. Тогда виват.
Пьют. Музыканты ударяют подчарную. Гость являет знак неудовольствия. Певцы и музыканты смолкают.
БРАДАТЫЙ. А отчего не вижу я за сим столом достойную Марфу? Коль в Новограде у вас така дружба и тако единение, грешно отдалять от себя недр у гов ваших бывших. Не по христианскому сие обычаю.
ЗАХАРИЙ. Жене не место средь мужей в пиру.
БРАДАТЫЙ. Кака жена! Ину и на вече послушать любо. А коли так, отчего ж не место ей в дружеском пиру? Посидеть, взаимно усладиться беседой. В чем тут зазор?
ЗАХАРИЙ. Велишь призвать?
БРАДАТЫЙ. Так и призвать! Вы, ведомо мне, люди в Новограде сильные, из первейших, властью великой наделены…
ЗАХАРИЙ. Не наша власть – то Иоанна власть.
НАЗАРИЙ. Не наша сила – Иоанна сила.
БРАДАТЫЙ. Так, так. Однако ж Марфа не из холопьев ваших. Вот кабы она сама дала милостивое согласие свое разделить душевную нашу трапезу…
ЗАХАРИЙ. Исполним. (Выходит отдать распоряжение и возвращается.)
НАЗАРИЙ. Что новое в Москве?
БРАДАТЫЙ. Все суета. В приказах. Ино в Думе. Как сядут сиднем: глаголят, глаголят, глаголят! Да всяк умнейшим показать себя тщится. А дел-то? Не узришь! Ну их. Только у вас тут да и иных оказиях и отдыхаешь… Так Марфа, говорите, утишела? На вече ни ногой, все в хозяйствах своих, в докуках?
ЗАХАРИЙ. Того не говорили мы, но так.
НАЗАРИЙ. Сын Феодор ей ревностный помощник.
БРАДАТЫЙ. Добро, добро.
НАЗАРИЙ. А верно ль говорят, что, третью дочь родивши, благословенная супруга Иоанна пешком явилась в Троицку обитель молить о сыне? И будто там предстал ей Сергий святый с младенцем благовидным на руках. И будто вверг его в ее он лоно. И в сем знаменье добрый знак того, что Бог дарует Иоанну сына, наследника московского престола?
БРАДАТЫЙ. Всяк говорят.
НАЗАРИЙ. Вот было б благо! То был бы, по обряду, вновь Василий. Василий Иоаннович. Второй.
ЗАХАРИЙ. Нет, третий. Великий князь московский Василий Темный был второй. А ныне будет третий.
НАЗАРИЙ. Верно, третий. А коль Господь сподобит в свой черед послать ему наследника, вновь будет Иоанн.
ЗАХАРИЙ. Четвертый.
НАЗАРИЙ. Из рода в род накапливая мудрость и милосердье достославных предков, великий будет, верно, государь!
ЗАХАРИЙ. Так. Иоанн Четвертый!
Благоговейно помолчали.
БРАДАТЫЙ. Как же вам, новугородцам, любо лясы точить о московский делах! Кто, да что, да с кем. Иных докук мало?
СЛУГА. Боярыня Марфа.
БРАДАТЫЙ. Просить! Просить!
Входит Марфа в сопровождении Федора.
БРАДАТЫЙ. Спаси Бог, Марфа, что на зов смиренный откликнулась!
МАРФА. Спаси Бог и тебя.
БРАДАТЫЙ. А это, вижу, Федор, сын твой меньший? На Дмитрия похож. Случалось мне с ним видеться. И говорить. Хоть кратко. (Захарию.) К столу, хозяин, отчего не просишь и величальной не встречаешь гостью?
Под звуки величальной Марфу и Федора проводят к столу. Но потому что в этом доме, издавна неприятельском для Марфы, ее всегда поносили, а не возвеличивали, так и теперь по оплошке скоморохов (а скорее по знаку Захария, чутко прозревшего тайный умысел высокого московского гостя) величальная вдруг сменяется издевательским куплетом:
А и шел дристун
Вдоль по улице,
Лели-Лель!
А кому поем,
А тому добро,
Лели-Лель!..
ФЕДОР (вскакивает и хватается за оружие). Молчать, шуты!
Скоморохи испуганно разбегаются.
МАРФА. Сядь, сын.
ФЕДОР. Мы здесь затем, чтобы поношенья слушать?
БРАДАТЫЙ. Поношенья? Каки таки поношенья? Я, истинно сказать, слов а не слушал. Никогда их не слушаю. В нынешних погудках таки слова, что лучше не слушать. (Захарию.) Вели-ка вторить. И коли поношенье верно было, я дерзость не спущу. Вели-вели!
По знаку Захария перепуганные скоморохи повторяют куплет:
А и шел дристун
Вдоль по улице,
Лели-Лель!..
БРАДАТЫЙ (подумав). И верно, есть.
1 2 3 4 5
ФЕДОР. Но, брат!..
ДМИТРИЙ. Сейчас не брат я тебе. Сейчас я степенный посадник, свободно выбранный гражданами великого свободного города. И властью своей велю: убрать оружие! С дороги – прочь!
Толпа расступается.
ДМИТРИЙ. Свободен путь твой, князь. Езжай с добром. Но приведись на поле бранном нам встретиться – посмотрим, с кем Бог…
Холмский спускается с Вадимова места. Истаивают огни факелов, исчезает гул веча, и вновь Холмский и Дмитрий одни в ночном монастырском притворе.
ХОЛМСКИЙ. Мы встретились…
ДМИТРИЙ. Бог был с тобой.
ХОЛМСКИЙ. Оставим Бога, Дмитрий. Бог с тем, с кем сила. Сила ныне с нами. Вы слишком долго жили в мире и благоденствии. Мы бедствовали и воевали. Трое новогородцев были против одного моего ратника на Шелони. И что ж? Мечи ваши изъела ржа, рука отвыкла. Нет вольности, когда нет сил оборонять ее. Новгород обречен.
ДМИТРИЙ. Так мыслишь, что народ мирный и трудолюбивый беззащитен пред варваром, яки овца пред голодным волком?
ХОЛМСКИЙ. Выходит, так. Ржа изъела не токмо мечи ваши, но и единство ваше. Попомни вече. Кроме мужей достойных, преданных господину своего, вольному Новгороду, кто яро требовал к ответу мне мать твою Марфу, зная силу слова ее? Кто разъярял чернь убить меня, московского посла, зная, что деяние сие возбудит гнев грозный и праведный Иоанна и даст ему повод к войне? Вернись в тот час, Димитрий!
И вновь – вечевая площадь, дымные факелы и грозный ропот толпа. И вновь:
ЗАХАРИЙ ОВИН. Пусть Марфа говорит!
УПАДЫШ. Как! Марфа?
НАЗАРИЙ. Да, Марфа!
УПАДЫШ. Внял. Пусть Марфа! Марфа! Марфа!..
Молчание.
ДМИТРИЙ. Захарий Овин, дьяк вечевой. Назар, подвойский. Партия не наша. За ними есть еще. То знали мы всегда.
ХОЛМСКИЙ. Так знай еще: они уже стоят посольством в Яжелбицах. И молят мира. На любых условьях.
ДМИТРИЙ. Новугород не сдан!
ХОЛМСКИЙ. Падет. И в нем измена. Некто Упадыш с шильниками пушки заклепит железом. Есть замыслы еще.
ДМИТРИЙ. Зачем мне это знать!
ХОЛМСКИЙ. Скажу. Наутро суд. Иоанн строг. Но милостив к друзьям. Тебя всегда хотел он видеть в верных своих. Честь твоя и рода твоего порука верности. За тем пожаловал он тебя боярином московским.
ДМИТРИЙ. Я не просил того!
ХОЛМСКИЙ. То знак был. Ты не внял. Ныне открыт нам промысел Господний. Прими его. Склонись пред Иоанном. Вернись в Новгород, склони вече к благоразумию. К чему нам еще кровь, ее и так реки. Тебе поверят.
ДМИТРИЙ. И что скажу я, в Новгород возвратясь? Как глядеть мне в глаза матерей и жен, чьи сыновья и мужи вышли со мной на бой за свободу и уж не вернутся в родные околья? Как, князь?
ХОЛМСКИЙ. Ты доблестен, Димитрий. Но не мудр. (Помолчав.) Свободен ты. Нет у ворот охраны. И кони ждут ночной горячей скачки. А свежих на любой подставе получишь тотчас именем моим. Теки в любой предел!
ДМИТРИЙ. В какой!
ХОЛМСКИЙ. Того знать не желаю.
ДМИТРИЙ. Измена, князь. Что скажет Иоанн, когда проведает?
ХОЛМСКИЙ. Ему слуга я верный. Но не холоп. Превыше службы – честь. А выше только Бог!.. Спеши. Уж утро близится. Спеши!
ДМИТРИЙ. Уж утро близится… туманные долины… О сказочная русская земля!.. Спаси Бог, князь. Я не боюсь суда.
ХОЛМСКИЙ. Судилища!
ДМИТРИЙ. Тем паче!..
Картина третья
Наутро великий князь московский Иоанн прибыл в Руссу из Яжелбиц и, едва сойдя с коня, презрев торжественность уготованной ему встречи, призвал плененных к ответу. Первым предстал перед ним Дмитрий Борецкий.
ИОАНН. Аника-воин! Хорош!.. Добро ж тебе. (Брадатому.) Реки!
БРАДАТЫЙ (развернув свиток, читает). «Честной король польский и князь великий литовский Казимир заключил сей дружественный союз с нареченным владыкою, с посадниками, тысячскими новогордскими, с боярами, людьми житыми, купцами и со всем Великим Новым городом… Ведать тебе, честному королю, Великий Новгород по сей крестной грамоте и держать на Городище своего наместника греческой веры, вместе с дворецким и ти у ном, чиновным мужем. Наместнику судить с посадником во дворе архиепископском бояр, житых людей, младших граждан согласно с правдою, но в суд тысячского, владыки и монастырей ему не вступаться… Если государь Московский пойдет войной на Великий Новгород, то тебе, честному королю, или в твое отсутствие Ради Литовской дать нам скорую помощь…»
ИОАНН. Вот я. А где ж ваш Казимир?.. Молчишь. (Брадатому.) Реки.
БРАДАТЫЙ. «Ржев, Великие Луки и Холмовский погост остаются землями новогородскими, но платят дать тебе, честному королю. Новогородец судится в Литве по вашим законам, литвин в Новогороде по нашим законам без всякого притеснения…»
ИОАНН. Подлог?
ДМИТРИЙ. Нет, не подлог.
ИОАНН. Не ведал?
ДМИТРИЙ. Ведал. Там и печать моя, и имя средь других.
ИОАНН. Не соблазнился отпереться. Верно. Печати нет, но имя есть твое. Не средь других – средь первых. Хочешь знать, откуда грамота у нас?
ДМИТРИЙ. Скажи – узнаю.
ИОАНН (Холмскому). Скажи.
ХОЛМСКИЙ. Сей список найден средь иных берест и пергаминов в схваченном обозе.
ИОАНН. И явлен мне – как доказательство измены вашей подлой!
ДМИТРИЙ. Измена – в чем?
ИОАНН. Так! В чем! (Брадатому.) Реки!
БРАДАТЫЙ. «В Луках будет твой и наш тиун, торопецкому не судить в новогородских владениях. В Торжке и Волоке имей тиуна, с нашей стороны будет там посадник…»
ДМИТРИЙ. И что?
ИОАНН. Все мало? (Брадатому.) Еще реки, чтоб вдосталь!
БРАДАТЫЙ. «В утверждение сего договора целуй крест к Великому Новуграду за все твое княжество и за всю Раду Литовскую вправду, без извета; а послы наши целовали крест новогородскую душою к честному королю за Великий Новгород».
ИОАНН. Крест целовать на верность Казимиру! И это не измена?
ДМИТРИЙ. Великий Новгород издревле волен сам выбирать князей.
ИОАНН. А земли наши раздавать полякам – тож волен?
ДМИТРИЙ. То земли не твои, то земли наши. И пяди их не видеть никому. (Брадатому.) Коль полон список твой, реки сполна. Реки изъян: «Тебе, честному королю…»
БРАДАТЫЙ. «Тебе, честному королю, не купить ни сел, ни рабов и не принимать их в дар, ни королеве, ни панам литовским…»
ИОАНН. А в латинянство мезкое отпад от русского святого христианства? Здесь тоже чисто пред Богом и людьми?
ДМИТРИЙ (Брадатому). Реки изъян о вере, он последний.
БРАДАТЫЙ. «Ты, честной король, не должен касаться нашей православной веры: где захотим, там и посвятим нашего владыку, захотим в Москве, захотим в Киеве; а римских церквей не ставить нигде в земле новогородской…»
ДМИТРИЙ. На том целован крест. В том наше право.
ИОАНН. Свое час сей вам право укажу! (Холмскому.) Иссечь кнутом позорным! И на плаху!
ДМИРИЙ. Не смеешь сечь плененного в бою!
ХОЛМСКИЙ. Не смеешь, государь.
ИОАНН. Не пленник он – холоп неверный мой! (Дмитрию.) Не я ль тебе пожаловал боярство московское? И принял он!
ДМИТРИЙ. Премудр ты, Иоанн! А я гадал – почто?.. Ликуй, палач! И да простит нас Бог!..
Стража увлекает Дмитрия и передает в руки Палача и его сына.
ИОАНН. Троих тех – тож. На плаху! Вот вам право! Других – в жел е за, отослать в Москву. А прочих… Отпустить. Пусть в Новгород несут благую весть о нашем милосердье!
ХОЛМСКИЙ. Притек гонец. Доносят из полков: горят монастыри и все посады вкруг города. Подожжены. Осадой негде встать. Готовить штурм?
ИОАНН. И что?
ХОЛМСКИЙ. Возьмем. Хоть и не споро.
ИОАНН. И что? Всех истребить? Ты сам же зрил, сколь глубоко пустила корни ересь! Степного скакуна не объезжают в день. Мы не спешим. Ни штурма, ни осады. Послов принять. Не тотчас, продержать в неведенье, что хуже быстрой кары. Потом принять. Мы продиктуем им условья мира.
БРАДАТЫЙ. Премудр ты, государь!
ХОЛМСКИЙ. Знак, государь, подай к началу казни.
ИОАНН. Да свершится суд наш и Божий!
Четырежды слышится страшное палаческое «Хэк!», четырежды сверкает топор в дымных лучах огромного багрового солнца, четырежды с глухим стуком скатываются на помост смиренные головы вольных новгородских мужей. Стучат молотки – заколачивают гробы.
На опустевшей площади появляются Палач и сын.
ПАЛАЧ. Не дивна ль жизнь? Не дивно ль Божье утро? Как любо с толком сделанное дело! Ответствуй, так?
СЫН (любуясь снятым с руки казненного перстнем). Так, отче. Лепота!
ПАЛАЧ. Теперь медку испить ли? А можно, что ж, исполнена работа.
СЫН. Вели.
ПАЛАЧ. Влеки!
Сын уходит, возвращается с бр а тиной. Палач тем временем заметил Отрока, сошедшего откуда-то сверху, со стропил звонницы.
ПАЛАЧ. А, отрок! Как? Тот мастер, что в Торжке, ловчее был?
ОТРОК. Судить о том не мне.
ПАЛАЧ. И то, что не тебе. Тут мастер судит мастера, и только. Заказчик не оценит мастерства! (Принимает из рук сына братину, пьет. Возвращая братину.) Добро! Радей. Радей, сын мой, в ученье! Воздастся все, работа велика. Сколько сделано, а сколь еще грядет! (Бросает Отроку ладанку, снятую с Дмитрия.) Владей!
Палач и сын уходят. Отрок прячет ладанку на груди.
ОТРОК. «Тем днем плененных посадников приведоша к князю великому, он же разъярися за измену их и повеле казнити их: кнутьем бити и главы отсечи… Се был числа 21-го, месяца июля, в год
1471-й… Боярыня Марфа за ся и за сына Феодора учинила данную грамоту святому Соловецкому монастырю, дала земли и варницы на Бела-море и повеле плакати о рабе Божьем Димитрии. И сама плаче…» И плаче Марфа о сыне, и рвет власа и истязает лик свой…
МАРФА. О окаянная я! Будь проклята жена, рукою своею подвигнувшая сына, кровинушку свою, к смерти позорной! О Боже! Накажи меня своим проклятьем вечным, коль снова долг свой бабий преступлю и шаг ступлю я за пороги дома, где велено мне быть указом высшим, тепло его и душу сберегая от лютых зим!..
Картина четвертая
И едва успели отзвучать последние стоны плача, как зазвенели, затренькали гусельки, загудели гудки, засвистали сопелки, и горохом из прорванной рогожи высыпали скоморохи, замелькали колесом, завихрились под веселую плясовую в угождение высокому московскому гостю – думному дьяку Иоанна Стефану Брадатому, которого со всей возможной щедростью принимал в своем доме новгородский боярин Захарий Овин со своим первым другом и ласкателем подвойским Назарием.
Гость уже был распоясан и благодушествовал. Но временами тень набегала на его чело, выдавая тайную досаду, и тогда по знаку хозяина поддавали жару музыканты и скоморохи.
ЗАХАРИЙ (поднося гостю драгоценный софийский кратир с фалернским вином). Высокий гость, дозволь мне молвить слово.
БРАДАТЫЙ. Молви, молви.
ЗАХАРИЙ. Сколь бесконечны дни, влекущие ненастья! Сколь скоротечны годы благоденствий! Четвертый год минует с той поры, как Иоанн, великий князь московский, мир даровал нам и свой поруку – а как вчера!..
БРАДАТЫЙ. Не дорогонько обошелся мир вам? Восемьдесят пудов серебра – не медн а п у ла. За таки деньги можно всю великую Ганзу скупить. Ужель не возроптали?
ЗАХАРИЙ. Помилуй Бог!
БРАДАТЫЙ. Никто-никто?
НАЗАРИЙ. Как можно!
БРАДАТЫЙ. А это хорошо. Ну, молви, молви.
ЗАХАРИЙ. За все года дарованного миры мы в Новограде не устали славить явленную нам милость Иоанна, и всякий день с молитвой на устах его благославлять! И всякий час…
БРАДАТЫЙ. И на черну дань не возроптали? Народишко, он же, самим ведомо, каков. За полушку вопит. А тут все ж таки три гривны с о бжи. Неужто не шумят: разор, разор!
ЗАХАРИЙ. Ни един!
НАЗАРИЙ. Как рыбы в Волхове!
БРАДАТЫЙ. А бояре, житые люди? Земельки-то много отошло к милостивому государю нашему. Чти: Пинега, Мезень, Немьюга, Выя…
НАЗАРИЙ. Поганая Сура, Пильи горы. В низах еще…
БРАДАТЫЙ. О! И в низах! Уже ль благословляли и за токо оскудение?
ЗАХАРИЙ. Все как один!
НАЗАРИЙ. Без малого изъяна!
БРАДАТЫЙ. И это хорошо. Реки, реки!
ЗАХАРИЙ. Сколь радостно душе смиренной ведать, что каждый день и час о ней печется, не зная устали, себя не пощажая, во имя блага русских всех земель и нас средь них, земли новогородской, достойный и премудрый Иоанн, звездой вошедший средь себе подобных…
БРАДАТЫЙ. А вот касаемо веча… Ну, утеснение учинено, вечевые грамоты отменили… то ж вам, новугородцам, как дитю цацка. Се как?
ЗАХАРИЙ. Что знать благоволишь?
БРАДАТЫЙ. Волнений не зрится? Тож как рыбы в Волхове?
НАЗАРИЙ. Тишей!
БРАДАТЫЙ. А что Иоанн суд свой утвердил превыше вашего?
ЗАХАРИЙ. То благо, милость! Ведомы всем премудрость Иоанна!
НАЗАРИЙ. И милосердье кроткое его!
БРАДАТЫЙ. И тут не возроптали? Никаких там укоризн, сговоров – Казимира бы не худо изведать, снестись с ним? Не супротив Москвы – так, на худой конец?
ЗАХАРИЙ. Господь нас сохрани!
БРАДАТЫЙ. Ни-ни?
ЗАХАРИЙ. Ни-ни!
НАЗАРИЙ. Ни-ни!
БРАДАТЫЙ (подумав). И это хорошо. Реки, боярин, внемлю. В одном челом бью – окоротись. Сколь же вы, новгородцы, поговорить охочи! Бог жизни, что ль, вам отпустил без меры?
ЗАХАРИЙ (поспешно). Я сей кратир фалернского вина, бесценного, как сам кратир бесценный, вздымаю в честь благого Иоанна! Пусть будет здрав и славен он в веках, наш покровитель и благодеятель, великий государь всея Руси!
БРАДАТЫЙ. Всея Руси. Вот это ладно, ладно.
ЗАХАРИЙ. Виват!
БРАДАТЫЙ. Виват?
НАЗАРИЙ. Так фряжски да германски князья друг друга и особ высоких славят.
БРАДАТЫЙ. Тогда виват.
Пьют. Музыканты ударяют подчарную. Гость являет знак неудовольствия. Певцы и музыканты смолкают.
БРАДАТЫЙ. А отчего не вижу я за сим столом достойную Марфу? Коль в Новограде у вас така дружба и тако единение, грешно отдалять от себя недр у гов ваших бывших. Не по христианскому сие обычаю.
ЗАХАРИЙ. Жене не место средь мужей в пиру.
БРАДАТЫЙ. Кака жена! Ину и на вече послушать любо. А коли так, отчего ж не место ей в дружеском пиру? Посидеть, взаимно усладиться беседой. В чем тут зазор?
ЗАХАРИЙ. Велишь призвать?
БРАДАТЫЙ. Так и призвать! Вы, ведомо мне, люди в Новограде сильные, из первейших, властью великой наделены…
ЗАХАРИЙ. Не наша власть – то Иоанна власть.
НАЗАРИЙ. Не наша сила – Иоанна сила.
БРАДАТЫЙ. Так, так. Однако ж Марфа не из холопьев ваших. Вот кабы она сама дала милостивое согласие свое разделить душевную нашу трапезу…
ЗАХАРИЙ. Исполним. (Выходит отдать распоряжение и возвращается.)
НАЗАРИЙ. Что новое в Москве?
БРАДАТЫЙ. Все суета. В приказах. Ино в Думе. Как сядут сиднем: глаголят, глаголят, глаголят! Да всяк умнейшим показать себя тщится. А дел-то? Не узришь! Ну их. Только у вас тут да и иных оказиях и отдыхаешь… Так Марфа, говорите, утишела? На вече ни ногой, все в хозяйствах своих, в докуках?
ЗАХАРИЙ. Того не говорили мы, но так.
НАЗАРИЙ. Сын Феодор ей ревностный помощник.
БРАДАТЫЙ. Добро, добро.
НАЗАРИЙ. А верно ль говорят, что, третью дочь родивши, благословенная супруга Иоанна пешком явилась в Троицку обитель молить о сыне? И будто там предстал ей Сергий святый с младенцем благовидным на руках. И будто вверг его в ее он лоно. И в сем знаменье добрый знак того, что Бог дарует Иоанну сына, наследника московского престола?
БРАДАТЫЙ. Всяк говорят.
НАЗАРИЙ. Вот было б благо! То был бы, по обряду, вновь Василий. Василий Иоаннович. Второй.
ЗАХАРИЙ. Нет, третий. Великий князь московский Василий Темный был второй. А ныне будет третий.
НАЗАРИЙ. Верно, третий. А коль Господь сподобит в свой черед послать ему наследника, вновь будет Иоанн.
ЗАХАРИЙ. Четвертый.
НАЗАРИЙ. Из рода в род накапливая мудрость и милосердье достославных предков, великий будет, верно, государь!
ЗАХАРИЙ. Так. Иоанн Четвертый!
Благоговейно помолчали.
БРАДАТЫЙ. Как же вам, новугородцам, любо лясы точить о московский делах! Кто, да что, да с кем. Иных докук мало?
СЛУГА. Боярыня Марфа.
БРАДАТЫЙ. Просить! Просить!
Входит Марфа в сопровождении Федора.
БРАДАТЫЙ. Спаси Бог, Марфа, что на зов смиренный откликнулась!
МАРФА. Спаси Бог и тебя.
БРАДАТЫЙ. А это, вижу, Федор, сын твой меньший? На Дмитрия похож. Случалось мне с ним видеться. И говорить. Хоть кратко. (Захарию.) К столу, хозяин, отчего не просишь и величальной не встречаешь гостью?
Под звуки величальной Марфу и Федора проводят к столу. Но потому что в этом доме, издавна неприятельском для Марфы, ее всегда поносили, а не возвеличивали, так и теперь по оплошке скоморохов (а скорее по знаку Захария, чутко прозревшего тайный умысел высокого московского гостя) величальная вдруг сменяется издевательским куплетом:
А и шел дристун
Вдоль по улице,
Лели-Лель!
А кому поем,
А тому добро,
Лели-Лель!..
ФЕДОР (вскакивает и хватается за оружие). Молчать, шуты!
Скоморохи испуганно разбегаются.
МАРФА. Сядь, сын.
ФЕДОР. Мы здесь затем, чтобы поношенья слушать?
БРАДАТЫЙ. Поношенья? Каки таки поношенья? Я, истинно сказать, слов а не слушал. Никогда их не слушаю. В нынешних погудках таки слова, что лучше не слушать. (Захарию.) Вели-ка вторить. И коли поношенье верно было, я дерзость не спущу. Вели-вели!
По знаку Захария перепуганные скоморохи повторяют куплет:
А и шел дристун
Вдоль по улице,
Лели-Лель!..
БРАДАТЫЙ (подумав). И верно, есть.
1 2 3 4 5