Прошла минута-другая.
Храп из соседней комнаты переходил в мажорный тон.
Адмиральша, казалось, строже и любопытнее «выпучила» глаза на офицера, словно бы изумленная, что он, невежа, не подходит представиться ей и скорей разрешить жадное, злостное любопытство строгой и несомненно верной всю жизнь супруги.
Пикантные слухи об Артемьеве уже опередили его приезд.
Молодой офицер между тем выругал про себя, и довольно энергично, храпевшего адмирала.
Он и «скотина» за то, что женился на адмиральше, – разумеется, она и лет тридцать тому назад была такая же «противная жаба», – хотя бы у нее было и большое состояние и все сокровища мира. Он и «осел», не сумевший избавиться от адмиральши хоть бы на время плавания. Он и «позорный трус», который только срамит и себя и службу, позволяя «бабе» командовать русской эскадрой.
«Ишь пялит на меня глаза!» – подумал старший офицер, взглянув на адмиральшу.
И, поклонившись ей, – все же дама! – повернулся и направился к выходу, чтоб ехать на «Воина».
– Попрошу вас пожаловать ко мне! – остановил Артемьева низкий и густой, слегка нетерпеливый контральто, часто бывающий у честолюбивых и очень некрасивых дам.
Молодой моряк подавил вздох и, приблизившись к адмиральше, снова наклонил голову.
С видом чуть ли не королевы адмиральша протянула надушенную руку с короткими пальцами, унизанными кольцами, поднявши ее кверху, с обычным жестом для baisemain .
Артемьев еще не забыл красивых, тонких рук «великолепной Варвары», и выхоленная, пухлая и некрасивая рука адмиральши показалась ему еще противнее и словно бы «наглее» оттого, что на ней сверкали крупные брильянты, рубины и изумруды бесчисленных колец.
Он особенно деликатно пожал ее и отступил несколько шагов.
В глазах адмиральши промелькнуло изумление от такой дерзости.
Она, впрочем, не показала ни гневного чувства «начальницы эскадры» к дерзкому подчиненному, ни обычного озлобления уродливой женщины к красивому человеку и любезно попросила садиться.
– Познакомимся. Можете курить! – милостиво прибавила она.
Артемьев присел. Но не закурил.
– Кажется, имею удовольствие видеть господина Артемьева, нового старшего офицера крейсера «Воин»?
«Отлично знаешь, кто я такой, из доклада с вахты. Но, верно, допрос по порядку?» – подумал молодой человек и ответил утвердительно.
– Ваше имя и отчество?
– Александр Петрович.
– А меня зовут Елизаветой Григорьевной. Сегодня пришли на «Добровольце»?
– Час тому назад.
Прошла пауза. Адмиральша помахала веером, подровняла на обеих руках кольца и не без иронически-шутливого упрека сказала:
– А я думала, что вы, Александр Петрович, удостоите представиться жене начальника эскадры и расскажете что-нибудь интересное с родины… А вы было бежать… Это нелюбезно, молодой человек.
«Начинается разнос?» – усмехнулся про себя Артемьев и сказал:
– Я не смею беспокоить вас, Елизавета Григорьевна.
– Вот как! – не то удовлетворенно, не то недоверчиво протянула адмиральша.
– Я по службе, Елизавета Григорьевна… Явиться к его превосходительству.
– Пармен Степаныч отдыхает. Я ему скажу, что вы являлись. Передать ему что-нибудь надо?..
– Очень вам благодарен. Решительно ничего.
– Ведь вы, Александр Петрович, назначены сюда, конечно, Нельминым?
При имени Нельмина и слове «конечно» молодой моряк густо покраснел и с какой-то особенной силой уверенности, которою хотят обмануть себя не уверенные в чем-нибудь люди, ответил:
– Я назначен по распоряжению министра!
– И Василий Васильич лично приказал вам уехать из Петербурга через три дня?
«И это уж известно!»
– Нет-с. Начальник главного штаба сообщил мне приказание министра.
– Но отчего такая спешность, Александр Петрович? – казалось, с самым искренним участием спросила адмиральша.
Об этом напрасно раздумывал и Артемьев и до сих пор ни до чего не додумался.
– Воля начальства! – сказал он.
– Я решительно не понимаю Василия Васильевича. Он ведь добрый старик. Входит в семейное положение офицера… Сам женатый. Я еще поняла бы такие распоряжения Нельмина… Холостяк… Любит щеголять энергией. В три дня! По правде сказать, я – не большая поклонница нового товарища министра. Несколько предосудителен этот дон-Жуан под шестьдесят…
Артемьева уже грызло подозрение.
– А ведь вы, Александр Петрович, очень не хотели к нам?
– Очень! – горячо воскликнул Артемьев.
– Ну еще бы, это так понятно. Я слышала, какая у вас прелестная и преданная жена и – без комплиментов! – какой вы, Александр Петрович, образцовый муж и отец…
«Куда это ты гнешь, ведьма? – подумал Артемьев и взглянул на нее – совсем любезно улыбается теперь лягушечьими глазами. А все-таки скорей бы треснул брамсель, – и она бы ушла!» – неделикатно пожелал молодой человек, взволнованно ожидавший от адмиральши какой-нибудь любезной «пакости».
– Такие дружные, согласные пары ныне, к сожалению, редкость, – продолжала адмиральша, по-видимому, оживившаяся матримониальной темой. – Не правда ли, Александр Петрович?
«Правда, что ты одна из отвратительнейших особ для пары! Вот это правда!» – хотелось бы сказать гостю, но вместо этого он, подавая реплику, уклончиво промолвил:
– Говорят…
– К несчастию, в этом «говорят» много правды… Или муж увлечется чужой женой… или жена – чужим мужем. Да еще, пожалуй, и каким-нибудь холостяком второй молодости в придачу, особенно если законный муж – большой философ… Никакого чувства долга… Никаких нравственных принципов… И куда мы придем!?
Но в эту минуту, щегольски одетый во все белое и в белых парусинных башмаках, молодой матрос, благообразный, чисто выбритый, с опрятными руками, видимо, с повадкой хорошо выдрессированного адмиральского вестового, остановился в нескольких шагах от адмиральши и, глядя на нее напряженными, слегка испуганными глазами, тихим и почтительным голосом доложил:
– Капитан просит позволения видеть ваше превосходительство!
– Проси!
И, обращаясь к Артемьеву, прибавила, любезно и конфиденциально понижая голос:
– A la bonne heure! Сейчас увидите большого философа-мужа.
– Да Князьков и не женат.
– Какой Князьков?.. Я говорю про милейшего Ивана Николаича… Вы знаете Каурова? Муж недавно перевел его командиром с «Верного» на «Олега», а Князькова на «Верный».
В вошедшем видном брюнете с красивыми крупными чертами моложавого, румяного и жизнерадостного лица, с пушистыми усами и окладистой черной бородой, решительно нельзя было увидать ни малейшей неловкости или затруднительности мужа «великолепной Варвары».
Он молодцевато и как-то приятно и легко нес свою крупную, полноватую фигуру в белом кителе, белых штанах и желтых башмаках, слегка почтительно наклонив коротко остриженную, крепко посаженную, круглую, черноволосую голову с жирным загорелым затылком.
Кауров крепко поцеловал руку адмиральши и с аффектацией почтительного подчиненного спросил:
– Как прикажете, ваше превосходительство… Будить адмирала?
– А что?
– Ученье… Адмирал хоть посмотрит.
– Какое в два часа?
– Минное, ваше превосходительство.
– Не беспокойте Пармена Степаныча. Делайте без него.
– Слушаю-с, ваше превосходительство!
Кауров с каким-то удовольствием и как-то «вкусно» сыпал «превосходительством».
Адмиральша указала на стоявшего Артемьева.
– Вот и новенький к нам. Знакомы?
Кауров так крепко пожал руку Артемьева и так ласково, добродушно и, казалось, чуть-чуть посмеиваясь глазами, улыбался всем лицом, что влюбленный любовник его жены невольно смутился и, казалось, готов был сейчас же извиниться перед мужем и просить, чтобы он на него не сердился. Он сам понимает, как обворожительна его жена.
– Молодой человек не хотел к нам… И на меня – ни малейшего внимания. Не удостоил подойти сам. Верно, расстроен. Хандрит… По семье, конечно, – ядовито прибавила адмиральша.
Артемьев презрительно усмехнулся.
– Привыкнет, ваше превосходительство!.. Только немножко подтянуть себя… Нервы и стихнут, Александр Петрович… И я привык на положение соломенного вдовца… Вавочка обрадовала было осенью. Телеграфировала, что приедет… А на днях: «не приеду»… Ну что Вавочка? Она писала, что вы – спасибо, голубчик! – навешали ее… Здорова? Не скучает?
– Здорова… Не скучает, кажется…
– И молодец Вавочка. Честь имею кланяться, ваше превосходительство!
И Кауров снова чмокнул руку адмиральши.
Поклонился и Артемьев, собираясь уходить.
– Так и не удостоите, молодой человек, чем-нибудь интересным из Петербурга? – с насмешливой усмешкой высокомерно спросила адмиральша.
– Ничего интересного нет, Елизавета Григорьевна… А петербургские и кронштадтские сплетни, вероятно, вам хорошо известны, гораздо лучше, чем мне.
Адмиральша едва кивнула и не протянула руки.
XII
Только что Артемьев вернулся на крейсер и стал переодеваться, как капитанский вестовой Максим, такой же добродушный, веселый и суетливый, как и капитан, уже просил старшего офицера пожаловать в капитанскую каюту.
– В большом они нетерпении, ваше вашескобродие!
Через несколько минут Артемьев был у капитана.
– Ну, садитесь и рассказывайте, Александр Петрович! Как принял адмирал и тому подобное? О чем так долго беседовали, если не секрет? Идем мы на Север и тому подобное? – полный любопытства, нетерпеливо и озабоченно спрашивал Алексей Иванович, то и дело вытирая капли пота с лысины.
– Адмирал никак не принял. Храпел.
– Любит всхрапнуть… Ха-ха-ха! От переутомления… Ха-ха-ха! Бык-быком! А Марфа Посадница?
– Форменная донна Стервоза!
Алексей Иванович захохотал, как ребенок, простодушно и заразительно. И глаза стали детскими.
– Это вы ловко окрестили, Александр Петрович… Именно донна Стервоза! Испанисто «задается»… И сама она, мол, донна и ее дядюшка… Удостоился видеть… Тоже вроде гранда Свинтусино-де-ла-Пройдоха.
Видимо довольный своим дешевым остроумием, Алексей Иванович сам же весело смеялся.
– Так что же адмиральша, Александр Петрович?
– Ну и рожа, Алексей Иваныч! Куда хуже сапога… Адмирал храпит, а она у балкона… таращит глаза… Хотел было удрать от нее… Не к ней же являться и прикладываться к ее свиным лапкам в кольцах!.. – раздраженно говорил Артемьев.
Капитан уже не хохотал. Он стал вдруг серьезен.
– Так-таки и не явились к адмиральше?.. И тому подобное?..
– Сама позвала.
– И не подошли к руке, Александр Петрович?.. – спрашивал Алексей Иванович, взглядывая на старшего офицера сконфуженными и в то же время испуганно-укоризненными глазами.
– Не подошел… Пожал руку… Да чего вы волнуетесь, Алексей Иваныч?
– А что она? Ведь все у нас обязательно целуют ее руку. И тому подобное… Нельзя… Так как же прошел этот скандал?.. Чем кончилось? По крайней мере не развели с ней? И тому подобное?.. – совсем уже подавленно спрашивал капитан.
Артемьев рассказал про свое свидание с адмиральшей и прибавил:
– Все кончилось тем, что не подала руки… И с чего вы это так волнуетесь?
– Эх, Александр Петрович!.. – вздохнул капитан. – Не все кончилось… Только началось. И тому подобное. Она злопамятная… И теперь адмирала будет нажигать.
– И черт с ней!.. Пусть ко мне придирается!
– Ко всем, и главное – ко мне… Одни неприятности пойдут… И тому подобное. А то и законопатит нас куда-нибудь в трущобное плавание. И чего вам стоило, голубчик, подойти к ней – все-таки супруга адмирала и в некотором роде, хоть и сапог, а дама! – и приложиться к ее свиным лапам? Потешили бы ее… Мало ли какие подлые руки приходится пожимать. И тому подобное. Пожал и отошел. Так к чему из-за какой-нибудь подлой бабы наживать только беспокойство… Вы не будьте в претензии, Александр Петрович, что я позволил… И тому подобное…
И, протянув руку, капитан крепко пожал руку Артемьеву, просто и искренно сказав:
– Я – пугливая ворона, Александр Петрович. Всего боюсь. Мне бы только протянуть год – и к семье… Потом опять по летам буду отстаиваться где-нибудь в Финском заливе… А семья на даче около. Приедешь – и хорошо… Жизнь – разве беспокойство, передряги да ссоры? Ну, да, верно, уйдем и донны Стервозы не увидим!.. Как-нибудь пролетит эта история с ней!
Артемьев сказал, что он не в претензии. Ему жаль было сказать Алексею Ивановичу, что так бояться всего – ужасно.
А чем лучше его жизнь? – невольно спросил он себя, когда заперся в своей каюте и вспомнил свою службу. Он всегда «умывал руки», оставаясь «чистеньким», и боялся заступиться за «правду», чтобы не рискнуть благополучием и счастьем семейной жизни.
И разве не трус он перед женой?
XIII
Артемьев написал письмо «великолепной Варваре».
Это был крик страсти, злобы, негодования и обиды влюбленного, ревнивого и самолюбивого животного, которого так неожиданно и скоро обмануло другое лживое, красивое и очаровательное животное, – строки, достаточно глупые для человека в том возрасте, когда отрава и слепота в любви так же обычны, как и в старые годы.
Как обыкновенно бывает, письмо вдруг оканчивалось требованием «всей правды» (да еще по телеграфу), приезда в Нагасаки, как она обещала, клятвами в любви и уверениями, что несчастная и оклеветанная Вава – прелестная женщина и, выйдя за него замуж, станет еще прелестнее.
Артемьев прочитал свое посланье, и ему стало стыдно.
«Разве есть доказательства, что она лжет? Разве слухи, подлые намеки адмиральши и гнусное хвастовство Нельмина непременно правдивы? И наконец какое у меня право – и где такое право? – оскорблять женщину, которая все-таки любила?»
Артемьев разорвал письмо свое на мелкие клочки. Он решил завтра написать, а сегодня ответить жене.
Но после нескольких строк продолжать письма Артемьев не мог. Не мог написать правды. Стыдно было и лгать.
Но он избежал того и другого, – совесть сговорчива, – написал телеграмму. Напишет «бедной Соне» всю правду потом.
Несколько успокоенный, Артемьев вышел наверх, велел собрать команду во фронт, представился команде и произвел на матросов хорошее впечатление, особенно тем, что очень громко и внятно сказал, что закон не разрешает бить и употреблять какие-нибудь наказания, в законе не указанные.
Еще большее впечатление произвел новый старший офицер на жадно слушавших его матросов тем, что разрешил обращаться к нему с жалобами, если кто-нибудь будет беззаконно наказан.
Распустив команду, Артемьев вместе с боцманами осмотрел крейсер и нашел, что старшему офицеру придется много поработать, чтобы крейсер был в порядке.
– Грязновато там, где не на виду! – говорил он боцманам.
– Это точно, ваше благородие! – соглашались оба.
– Так отчего же эта грязь?..
– Не требовал прежний старший офицер!
– А я буду требовать!
В тот же вечер «новый» нечаянно услыхал, что оба боцмана посмеивались над ним, уверенные, что он только сначала «хорохорится», и заметил, что в кают-компании с ним все были сдержанны и сухи.
А Непобедный рассказывал о каких-то новых порядках, которые завел на каком-то острове какой-то Дон-Кихот.
«Пробуют», – подумал Артемьев и не обратил ни малейшего внимания.
Часов в девять он съехал на берег. Отправил телеграмму и зашел в ресторан одного из лучших отелей.
Он сел за столик, лениво отхлебывал портер и, мрачный, посматривал на публику, как вдруг к нему подошел в статском платье Кауров. Он был несколько красен, но не пьян.
– Позволите на минуту подсесть, Александр Петрович?
– Пожалуйста, Иван Николаич!
И Артемьев как-то виновато и ласково улыбнулся. А Кауров, посмеиваясь, рассказывал:
– За обедом Марфа Посадница жаловалась адмиралу на вас. Еще бы! Не прикладывались к ручке… Не титуловали… За ее пакостные намеки назвали сплетницей. Хвалю… Она и насчет этого прошлась… да и обо всех ваших поступках «вообще». Гости… А, верно, уж было накаливание a part … Так вы имейте в виду и завтра подтяните крейсер… Приедет адмирал и будет придираться. Ну, а вам, Александр Петрович, «пофартило». Послезавтра уйдете от адмиральши в крейсерство на Север. Это не наш адмирал придумал… Берендеев приказал из Петербурга.
– Очень вам благодарен, Иван Николаич… Не угодно ли стакан портера?
– Стакан… я уже порядочно выпил этих стаканов… а впрочем…
Кауров пригубил стакан и сказал:
– А я ведь, Александр Петрович, собственно говоря, не для этого предупреждения подсел к вам…
У Артемьева екнуло сердце.
– Моя Вавочка вас того… приоболванила? Втемяшились?
– Да, Иван Николаич!
– И шлем без козырей?
– Вроде этого…
– Вавочка умеет. Без этого скучно… Особенно если сама увлечется… А вы, слава богу… чего лучше мужчина! Разумеется, для вас первого она пожертвовала супружеским долгом и познала настоящую любовь… и, верно, развода хочет с постылым Иваном Николаичем и с вашею Софией Николаевной… одним словом, роман… Но только вы этому не верьте… Когда она вам говорила или писала – она верила. А затем… Много было этих первых жертв… знаете ли, по привычке, как боцмана прежде ругались… Ну, и интереснее каждому любовнику быть первым… Но… на кой черт ей бросать мужа?
1 2 3 4 5 6 7 8