А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

Витицкий С

Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики


 

Здесь выложена электронная книга Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики автора по имени Витицкий С. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Витицкий С - Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики.

Размер архива с книгой Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики равняется 304.73 KB

Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики - Витицкий С => скачать бесплатную электронную книгу


С. ВИТИЦКИЙ
ПОИСК ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ,
или
ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ ТЕОРЕМА ЭТИКИ


Три вопроса повторяются неизменно: что в
человеке является собственно человеческим? Как
он приобрел это человеческое? Как можно усилить
в нем эту человеческую сущность?
Дж. Брунер "Психология познания"
(Изд-во "Прогресс", Москва,
1977, стр. 387)


ОТ АВТОРА
У всех, без исключения, героев этой книги несколько прототипов.
Черты этих прототипов в каждом из героев перемешаны в достаточно
произвольной пропорции. То же можно сказать и о наиболее острых из
описанных в книге ситуаций. Поэтому, хотя многое и даже очень многое
здесь - незамысловатая калька с реальности, бессмысленно задаваться
вопросами типа: "кто есть кто, что есть что, где и когда именно?"
Большинство процитированных в книге "машинных" афоризмов взяты
автором из сборника "Компьютерные игры" (Лениздат, 1988). Автор пользуется
случаем выразить свою благодарность и восхищение создателям соответствующих
программ для ЭВМ.

Милым друзьям моим, с которыми я
сегодня - чаще или реже, но - встреча
юсь, и тем из них, с которыми, может
быть, не встречусь теперь уже больше
никогда.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СЧАСТЛИВЫЙ МАЛЬЧИК.
Глава 1....
Вдруг наступает такой момент, когда ты ощущаешь потребность
подвести итоги, сказал тогда Станислав. И вовсе необязательно это
случается с тобой на старости лет... (Он испытывал приступ
глубокомыслия). И необязательно тому должна быть какая-то особая
причина! Происходит вот что: некто, живущий внутри и обычно
занятый своими делами, вдруг отвлекается от этих дел и задумчиво
произносит: "Что же, сударь мой, кажется, нам пора подводить
итоги..."
Виконт выслушал этот период благосклонно, хлюпнул трубкой и
произнес: "Покупаю. Записывай..." Но Станислав ничего записывать
естественно не стал - он прислушивался к своему внутреннему
ощущению, понимая уже, что это - предзнаменование. Ощущение
постепенно пропадало, теряло остроту... определенность...
первоначальную свою свирепую многозначительность
- ясную непреложность счастливого стиха... Он так и
не понял, какие, собственно, итоги понадобилось ему вдруг подводить.
Это происходило в тысяча девятьсот семидесятом году, весной, в
день, когда Станиславу стукнуло тридцать семь. Точнее, вечером того
дня, а еще точнее - ночью, когда гости все уже разошлись, мама принялась
прибирать посуду, а Станислав вместе с другом своим Виктором Кикониным
(по кличке Виконт) пошли проветриться, а проветрившись, вознамерились
еще немного посидеть - теперь уже у Виконта.
Была бутылка розового "вин-де-масэ", был крепкий кофе со сливовым
вареньем, гитара тихонько звенела, и двое творцов, подлинных
поэтов, двое кровных друзей, почти братьев, осторожно и с чувством выводили:
На штурвале застыла рука,
Мачты срезал седой туман,
Тяжело на душе моряка, |
Впереди только ветер и тьма... | bis
(Стихи коллективного автора: Красногоров плюс Киконин, музыка
- его же).
Почему-то Станиславу вспомнилось, что он неоднократно тонул.
Собственно, он тонул трижды. В первый раз - совсем маленьким, еще до
войны, в каком-то пруду Лесного парка. Мама сидела на бережку и разговаривала
с тетей Лидой, а маленький Слава плескался сначала на мелководье,
а потом решил сходить вглубь. Сперва под ногами было твердо,
потом появился тоненький и противный слой ила, потом - что-то вроде
кирпичного поребрика, а потом не стало ничего. Плавать Слава не умел.
От страха он широко раскрыл глаза, увидел тусклый свет вверху, колышащуюся
тьму впереди и забился судорожно, уже зная, что - пропал. И
вдруг под ногами снова появилось твердое с тоненьким слоем ила. Он
быстро выбрался на берег и сел рядом с мамой на разостланное покрывало.
Никто ничего не заметил. И ничего вокруг не изменилось. И он вдруг
подумал, что на самом деле он уже утонул, а на покрывале вместо него
сидит кто-то другой, но никто этого важного обстоятельства не замечает.
И вот именно (и только) в этот момент он испугался по-настоящему.
Второй случай был гораздо интереснее. Это была довольно странная
история. Уже во время войны, в эвакуации - они жили в деревушке
Кишла, Чкаловской области, - Слава с деревенскими ребятишками затеял
кататься в лодке. Они залезли в лодку впятером, разобрали весла, и
вдруг Толька Брунов заорал ужасным голосом и сделался белый, как молоко.
Это уже и само-то по себе было страшно до судороги, а тут еще
Слава увидел, ПОЧЕМУ Толька орет: на корме, на каких-то драных тряпках,
сидел, оказывается, чудовищный, громадный, зеленый с красными
пятнами паук величиною с кулак. Слава и вспомнить потом не мог, как
оказался в воде. Все пятеро оказались в воде, а лодка не перевернулась
разве что чудом. Слава к этому времени уже научился плавать, он вынырнул
и только было нацелился рвануть изо всех сил к недалекому берегу,
как обнаружил, что прямо перед лицом его, раскинув зеленые ноги во все
стороны, качается на воде все тот же паук и смотрит на него кровавыми
россыпями блестящих глазок, которых у него было - миллион. И вот тут
Слава отключился. Больше он ничего не запомнил. Ребята рассказали потом,
что он плавал неподвижно у самой поверхности, так что затылок
торчал наружу, и был в полной отключке. Его по-быстрому вытащили и откачали.
Паука больше никто не видел. Потом, много позже, уже снова в
Ленинграде, уже взрослый, Слава перерыл множество определителей членистоногих
и даже ходил консультироваться в Зоологический музей, и все
зря - не известен оказался биологической науке этот странный и страшный
паук. Не существовало его в природе, во всяком случае - на российских
широтах...
А про третье утонутие... утопитие... "катастрофическое погружение
в воду с невыходом из оной...", про третье - Станислав сколько-нибудь
подробно вспоминать не любил, а тем более - рассказывать. Там
тонула целая команда - шесть парней, четыре девушки: провалились под
лед на Ладоге во всем своем обмундировании, с чудовищными рюкзаками
своими, с палатками... Одна девушка утонула совсем, а Слава выплыл. Не
должен был выплыть, если по-честному, но - выплыл...
Так был начат отсчет. Ни с того ни с сего, по сути дела. Совершенно
случайно.
Он рассказал все три случая Виконту, и Виконт (с некоторой горечью)
признался, что сам он не тонул ни разу. Если не считать детского
случая с подрывом на детонаторе, он вообще никогда не подвергал
свою жизнь опасности. Станислав удивился. Ему в голову немедленно пришло
еще три или даже четыре случая, когда он был на волосок от гибели.
Это была самая простая штука - оказаться на волосок от гибели. Он не
поверил Виконту. Он решил, что Виконт по обыкновению темнит. Виконт
был темнило, темнило вульгарис.
Работал он в "ящике", и совершенно непонятно было, чем он там
занимается. "А, ерундой разной...", - отвечал он обычно на расспросы и
брезгливо кривил при этом свое длинное бледное личико - врал. Занимался
он, надо было думать, вовсе не ерундой. За последние десять лет он
успел уже раз сто побывать заграницей. Причем все время в каких-то диковинных
странах, куда нормальные советские люди никогда и не ездят:
Бразилия, Лесото, Гайана... Почему-то - Иран. На кой хрен советскому
человеку, окончившему Четвертый Медицинский, ездить в Иран?
Добиться у Виконта сколько-нибудь вразумительного ответа было
невозможно. Он никогда и ничего не рассказывал о своей работе. Никому.
Да и некому было ему об этом рассказывать. У него не было друзей, если
не считать Станислава.
Когда у Станислава собиралась обычная компания, Виконт (изредка)
вдруг ни с того ни с сего принимался рассказывать о чужих странах.
Рассказчик он был редкостный. Все затихали, когда на него это находило,
и слушали не дыша, боясь, что он спохватится и закончит говорить
так же неожиданно и беспричинно, как и начал.
Начинал он всегда с середины, с некоего непонятного пункта,
представлявшегося ему, видимо, ключевым....
- Белый пояс вокруг горы... - начинал он например. - Белые
деревья... вернее, белые СКЕЛЕТЫ деревьев в тошнотворном ядовитом тумане.
Будто под ногами не дикая гора, а какое-то забытое богом испаряющееся
кладбище... кладбище нелюдей... И в тумане - колючие остролистые
растения, которые называются здесь "терновый венец Христа"... И
гигантские пауки, раскинувшие паутину между растениями... Земли не
видно совсем - сплошь густой уродливый мох да ямы, наполненные черной
водой, а на каждом белесом стволе - омерзительные, скользкие, многоцветные
грибы...
Узкое лицо его становилось серым, словно от невыносимой внутренней
боли, голос садился - воспоминание мучило его как болезнь. Эти
рассказы, и даже не сами рассказы, а манера рассказывания, производили
на слушателей впечатление ошеломляющее. И на Станислава, разумеется,
тоже. Виконт казался ему в эти минуты сверхчеловеком, или человеком из
ада, или даже оборотнем - он переставал узнавать его в эти минуты...
А потом он вдруг встретил один из Виконтовых рассказов в книжке,
изданной Географгизом (кажется, это был Кауэлл, "В сердце леса").
Совпадение было почти дословное. В первый момент он глазам своим не
поверил. Потом - разозлился. Потом - восхитился. А потом подумал: какого
черта он это делает, пижон задрипанный?..
Конечно, он был пижоном. Он был пижоном во всех своих проявлениях,
- в разговоре, в литературных пристрастиях, в обыденной жизни.
Становясь в очередь к пивному ларьку он мог спросить с неописуемым высокомерием:
"Н-ну-с, кто тут не побоится признаться, что он последний?"
На дрожащих с похмелья остервенелых алкашей это производило неизгладимое
впечатление...
На низеньком полированном столике у него стояла обширная деревянная
чаша, черная, с золотыми драконами. С острова Минданао. Чаша
была полна курительными трубками. Их там было штук тридцать - от самодельных
корявых негритянских носогреек до тяжелых, прикладистых, словно
пистолет, самшитовых - (?)-музейных, антикварных, именных... Он, не
глядя, запускал левую свою, беспалую, руку в эту груду, в эту кучу, в
эту провонявшую перегаром роскошную свалку, безошибочно извлекал искомое,
привычно орудуя, набивал, раскуривал от спички, закутывался медвяным
дымом, - щурил левый, слепой, глаз... И вдруг произносил с подвыванием:
Ты сидишь у камина, и отблески красного света
Мерно пляшут вокруг, повторяя узоры портьер,
И, рыдая над рифмой, читаешь ты мраку сонеты,
И задумчиво смотрит на тебя твой седой фокстерьер...
На козетке луи мирно дремлет мартышка из Само,
И картины Ватто застилает клубящийся мрак,
Ты сидишь у камина, закутавшись в шаль "димуамо",
На коленях твоих шевелится страницами Стак...
"Кто такой Стак?" - осведомлялся Станислав, стараясь преодолеть
впечатление. "Какая тебе разница?.. - отвечал Виконт с величественным
раздражением. - Ну, например: СТА-нислав К-расногоров - это тебя
удовлетворяет?" "Ладно, хорошо... А почему Само? Нет никакого Само,
есть - Сомо". "Потому что димуАмо - звучит, а димуОмо - нет". И это
было совершенно справедливо: димуамо - звучало, а димуомо почему-то
- нет...
Когда они познакомились (в пятом классе) это был мелкий, не
опасный, но остроумный хулиган. Он ходил тогда в клешах, развалистой
походкой бывалого моричмана и носил тельняшку. Он был шкодник. Мастер
шкоды. Однажды они вместе дежурили в классе на перемене. Была весна
сорок пятого. Класс гудел, топотал и клубился в коридоре, а они сидели
на подоконнике классной комнаты на втором этаже и смотрели вниз. Сначала
там не было ничего интересного, а потом вдруг на панели под самым
окном объявился директор школы. В шляпе. Выдержать это было невозможно,
и Виконт (тогда он был еще всего лишь Кикон или Киконя) сейчас же
харкнул на эту шляпу и, разумеется, попал.
Все было как в душном тягучем кошмаре. Как в замедленном кино.
Директор остановился... аккуратно снял шляпу... внимательно изучил
свисающее с нее... и принялся - неописуемо, мучительно, изнуряюще медленно
- поднимать голову...
Их вихрем снесло с подоконника. Они, как две торпеды, вылетели
в коридор, и тут Станиславу показалось, что Кикон совсем обезумел от
страха: он вдруг подскочил к Папаше - самому страшному, беспощадному и
могучему хулигану пятого "а" класса - и залепил ему по рылу!
Папаша обалдел. Он был на две головы длиннее маленького Кикона,
и с высоты своего роста пучил на него очумелые свои шары, совершенно,
видимо, утратив сцепление с реальностью. Тогда Кикон влепил ему
по морде вторично... И вот тут - началось!..
"Киконя Папаше по чавке накидал!" - пронеслось, казалось, по
всей школе. Мгновенно образовалась толпа жадных зрителей и болельщиков.
Папаша наконец осознал, что с ним произошло, и, ревя дурным голосом,
обрушился на наглеца, работая сразу всеми четырьмя своими гигантскими
конечностями... Так что когда директор со шляпой и со всем,
что с нее свисало, возник, наконец, в коридоре, на него сначала даже
не обратили внимания.
"Кто это сделал?" - гремел директор, высоко воздевая шляпу, но
его не слышали и не видели. "Прекратить драку!" - гремел директор, но
это уже была не драка, это была воспитательная работа, спецпроцедура,
и прекратить ее просто так было невозможно... И когда наконец порядок
установился, и в наступившей подобострастной тишине директор задал
свой ГЛАВНЫЙ вопрос: "Кто дежурный?!!!", Кикон радостно откликнулся:
"Я!" - с кровавым носом, с подбитым глазом, в рубахе, разодранной до
пупа, - и сразу же стало ясно, что это - не он преступный грешник, что
ТАМ его не было, его там просто не могло быть, он был ЗДЕСЬ, а кто был
ТАМ, - он не знает и знать никак не может...
"Где умный человек прячет лист? В лесу". Честертона они прочли
двумя-тремя годами позже, и не слишком высоко оценили его тогда
- после Конан Дойля, Луи Буссенара и Понсон дю-Террайля.
Летом сорок пятого Кикон подорвался на детонаторе. Он в очередной
раз сгонял с огольцами за город, где на полях недавних боев
еще разлагались непохороненные толком люди и погибали без всякого проку
тысячи и тысячи единиц разнообразнейшего оружия. Из этой своей последней
поездки приволок Киконя мешок добра, главным образом - пучки
желтоватых макарон бездымного пороха, да мотки бикфордова шнура, да
великое множество разнокалиберных патронов от стрелкового оружия всех
видов... Добро он спрятал в подвале родного дома, а в комнату к себе
взял только красивую многоцветную металлическую штучку размером с карандаш.
В этом карандаше он и принялся ковырять перочинным ножом, стараясь
красивую штучку развинтить на части. Штучка - рванула.
К счастью бабушка оказалась дома, она вызвала знакомого врача
из Военно-Медицинской, и Кикона увезли в больницу - сюда же, рядом, в
Военно-Медицинскую Академию... Три пальца на левой руке пришлось отнять,
мизинец и безымянный уцелели. В левом глазу навсегда остался
маленький осколок - он был медный, и его поэтому не сумели извлечь
магнитом. Из правой ладони был выдран большой кусок мяса и кожи. Дабы
возместить утраченное, врачи прирастили Киконе правую руку к животу, а
возникшую перемычку каждый день разминали раскаленными щипцами, чтобы
постепенно отсоединить. (Такие операции тогда, видимо, были в моде. В
палате с Киконей лежал воин, которому эскулапы таким же вот образом
наращивали утерянную в боях красоту: он ходил с левой рукой, соединенной
кожно-мясной перемычкой с тем местом, где у него раньше, до ранения
в лицо, был нос. По словам Кикони, во всех остальных отношениях
воин был абсолютно здоровый и даже здоровенный мужик. Каждые полмесяца
он регулярно уходил из клиники в самоход, к бабам, там обязательно
ввязывался в пьяную драку, и в драке ему обязательно обрывали эту его
перемычку. Утром он, весь в крови, возвращался с покаянием в палату, и
врачи начинали все сначала).
Киконя пролежал в больнице больше полугода, и когда он снова
появился в классе, это был уже совсем другой человек. В нем вдруг обнаружился
интеллектуал. Оказалось, что он начитан, хорошо играет в
шахматы и довольно свободно читает по-немецки и по-английски. С ним
стало интересно разговаривать. О книгах. О кино. О марках. Он способен
был с изысканной небрежностью толковать о Мату-Гросу, Великой Сабане и
о таинственных м е з а с, послуживших прообразом Затерянного Мира. Он
без запинки перечислял имена первобытных чудовищ, таящихся в трясинах
Конго и Убанги-Шари:

Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики - Витицкий С => читать онлайн электронную книгу дальше


Было бы хорошо, чтобы книга Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики автора Витицкий С дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Витицкий С - Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики.
Если после завершения чтения книги Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики вы захотите почитать и другие книги Витицкий С, тогда зайдите на страницу писателя Витицкий С - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Витицкий С, написавшего книгу Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики; Витицкий С, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн