Разновысокие договаривающиеся стороны говорили, как всегда, о разном. Вшивые толковали о бане, то есть о плачевном финансовом положении КБ, которое необходимо преодолевать. Попов – о будущем отечества и интеллектуальной собственности. Консенсус в итоге остался всего лишь нерусским словом.
Предложенные отступные подневольный отступник чрезвычайно энергично отправил куда следует. И ушел, как водится, не попрощавшись, «позабыв немой футляр».
Уйти-то он ушел, но вздувшийся фурункул смятения и гнева продолжал тревожить Попова. Чесался, проклятый. Вскрыть его следовало при помощи верного кия.
Для выполнения операции Алексей отправился в клуб «Black Jack». И все вроде бы складывалось хорошо – уже сыгрались с положительным балансом разминочные партии, уже заскакали в яблочко, как намагниченные, дуплеты… Как вдруг, на Лехину беду, пошел удар у Герки Немчика. Удар, выдержать который Попа не смог. Костяные шары, пущенные Геркой, проехались по Лехе с неумолимостью асфальтового катка.
Окончательно озверев от милостей судьбы, расплющенный, униженный и оскорбленный, Алексей до утра слонялся по увеселительным заведениям, завивая горе веревочкой. Однако мэтр прав: сколь веревочка ни вейся, все равно совьешься в плеть!..
Плеть принялась стегать Леху ближе к полудню 31 мая. В основном по буйной голове. Голова немелодично звенела и разбухала точно от грыжи. Вот почему после нудных физических и нравственных мытарств несчастный владелец грыжи оказался на проспекте Градоустроителей. Возле пивной палатки.
– Две порции, – почти не разжимая губ, пробормотал Попов, чувствуя, что это вовсе не его язык шевелится, а чревовещает грыжа.
Он кивнул в сторону разливного. Кивок усугубил Лехины страдания до максимума.
– Три, – профессионально оценила состояние клиента «сестра милосердия». Вместо шприца или клизмы ее нежная лапка сжимала рукоятку крана, запирающего внушительную пивную емкость.
«Две», – возразил ей пальцами окончательно одуревший клиент.
Профессионализм продавщицы был, конечно, выше всяких похвал, в этом-то Леха не сомневался. Просто он смутно, не охваченными грыжей клетками мозга, помнил, что денег хватит всего на две порции лекарства.
– Ну две так две. Главное – начать! – легкомысленно прощебетала продавщица и соблаговолила наконец открыть краник.
– Главное – кончить! – вяло отшутился Леха, принимая спасительные сосуды.
Замороженные губы точно магнитом притянулись к первому стакану. Говорят, нельзя объять необъятное. После размыкания губ Алексей Попов объял бессмертие. Когда последние пивные капли, ни на секунду не задерживаясь в гортани, упали вниз, он понял, что будет жить вечно. Он будет играть на бильярде Вселенной. Будет загонять шаровые скопления в черные дыры. Он – будет!
Леха медленно выдохнул остатки септичного воздуха. Милостиво кивнул ординатору службы его спасения и двинулся со вторым стаканом к выходу.
Дождь к тому времени, оказывается, предусмотрительно отступил к северо-западной окраине города, выкинув вместо белого флага веселое радужное полотенце. Солнце распаленно набросилось на лужицы, заскакало по витринам и стеклам машин. Разномастные зеленые насаждения в скверике за пивным павильоном, томно потягиваясь, так рьяно заиграли хлорофилловыми фибрами, что у Алексея защипало в носу.
И врагов-то вроде стало поменьше.
Настроение стремительно восставало из руин. С просыпающимся интересом к бытию Алексей смаковал пиво. Весьма кстати неподалеку продефилировала аппетитная блондинка. Попов сопроводил чаровницу взором, убеждая себя, что лучшей закуски, чем это вкусное зрелище, трудно представить.
Внезапно сзади на плечо опустилась тяжелая длань. Знакомый хрипловатый баритон произнес:
– Здорово живем, господин инженегр.
Осторожно развернувшись, чтобы не расплескать драгоценный напиток, Алексей увидел старинного друга Илью. Гиганта, силача, профессионального боксера и сердцееда. Илья был неузнаваем. Свежий солодовый запах плотно обволакивал его небритую морду. Коротко остриженные волосы казались взъерошенными. Таким Попа наблюдал Большого Брата один-единственный раз, лет семь назад. Когда тот, в условиях затяжного насморка, проиграл финал регионального чемпионата молокососу Деревянному Панде.
– Здорово, Илюха! – сказал Попов. – Ты чего смурной?
Илья Муромский, несмотря на недюжинный рост и физиономию наподобие кое-как отредактированной личины Квазимодо, нрава был легчайшего. По сути, был он чистым психоэнергетическим донором. Потому-то, видать, возле него даже отъявленные и прожженные мужененавистницы колебались в своем кредо. Количество феминисток, павших в объятия этому виртуозу мордобития, счету не поддавалось. Конечно, доброму и безалаберному бутузу еще в детско-юношеской спортивной школе внушили, что добро должно быть с кулаками. Только ведь мягкое сердце – не мачехин калач, скоро не зачерствеет. Каждый раз искренне кручинился крепенький паренек Илюшка, надавав сопернику по сопатке. Да и впоследствии, отведав амброзию победы, Муромский испытывал жестокие душевные муки, посылая соперников в нокаут.
«Может, и сейчас кому-нибудь чересчур сильно врезал, – подумал Леха, – оттого и страдает?»
Илья осторожно захватил Лехин стакан с пивом и, не замечая прилепившуюся к нему руку, проглотил содержимое одним глотком. Попов пораженно крякнул. Пить и курить Муромский бросил в девятом классе.
– Попчик, дорогой! – с бесшабашной лихостью загульного купчины воскликнул Илья, сминая в кулачище опустевший пластиковый сосуд. А с ним и Лехину кисть. – Поедем-ка, братишка, кататься…
– Чего вдруг? – полюбопытствовал Леха, осторожно освобождая руку из Илюхиного захвата.
– Тут, Леш, такое дело, понимаешь… Немыслимое дело. Можно сказать, мировое зло пошло войной на все прекрасное.
Попов, вспомнив собственный разговор с начальством и последовавшее фиаско в «Black Jack», заявлению Ильи вовсе не удивился. А тот продолжал:
– Мне, МНЕ предложили лечь под Хмыря! Ну ты же знаешь Хмыря. А Бакшиш, мой промоутер, шепчет, змей: «Твой последний бой». Типа шанс нарубить капусты на пенсию. Нет, ну не поганец? Я – и на пенсию! Я – и под Хмыря! Если б нас один перчила не разрулил, то… У-ух! Ты ж меня знаешь.
Алексей знал. Ой как знал.
«Видать, жадность Бакшишу совсем мозги своротила, раз решился такое Илюхе предложить, – подумал он. – Интересно было бы взглянуть на перчилу, который смог нашего медведя от буйства удержать».
Илья посмотрел ему в глаза.
– Поехали, Лешка, а? Пить будем, гулять будем, а смерть придет – помирать будем!..
– А может, брат, погодим помирать-то? – сказал Леха, которому первая часть Илюхиного лозунга понравилась намного больше, чем вторая.
– Об чем речь! – с восторгом согласился Илья. – Да запросто! Оно же только родить нельзя погодить, а остальное хоть бы хны.
Кататься перед питием и гуляньем предлагалось на возлюбленной «окушке» Муромского.
Из машины навстречу им поднялся незнакомый Попову заджинсованный мэн. Среднего роста, с обаятельной улыбкой и пронзительным взглядом темных, глубоко сидящих глаз. С усиками.
– А вот и перчила, о котором я тебе говорил, – с гордым видом личного друга всех перчил в округе отрекомендовал его Илья. – Знакомься, Лешка, это Никита Добрынин. Бывалый вояка и вчерашний санитар изнанки наших каменных джунглей. То есть морга. А это, Никит, Леха Попов, мой корешок, корешище, корефанище.
Знакомство продолжилось крепким рукопожатием. Кисти Алексея и Никиты сомкнулись, сжались и… расслабились. Заметно было, что обе стороны остались довольны проскочившими искрами обоюдной симпатии.
– Ну-с, бояре, биться так биться! – вскричал Алексей, чувствуя необычайный душевный подъем. – Где это хреново мировое зло?!
Муромский, значительно подняв указательный палец, важно ответил:
– Мировое Зло есть реверс Мирового Добра!
– Или аверс, – задумчиво поддержал философскую нить разговора новый знакомый. После чего в порядке резюме на одном дыхании выдал пышный букетище красных словес.
Трава пригнулась. С ближайших кустов и деревьев посыпались остатки дождевой воды.
Леха, совершенно обалдев, с обожанием воззрился на человека, так непринужденно разбрасывающего смарагды, сапфиры и гранаты великого и могучего языка. У самого-то у него язык прямо-таки онемел. Он только и смог спросить:
– Что так-то?
– Прощание со славянкой, – кратко ответствовал Никита. И положил рядом с еще дрожащим в воздухе первым букетом второй, более пышный и осязаемый.
Неизвестно, как он там разрулил ситуацию с Плюшкиным Бакшишем, но Алексея речевая мощь перчилы Добрынина пробрала до самых корней. До кончиков.
– Так мы едем? – полюбопытствовал для порядка Муромский.
– Безусловно, – сказал Алексей.
– По коням, – подытожил Никита.
Троица компактно распределилась по салону «Оки». Дружелюбно заурчал отлаженный движок. Из-под правого колеса юркнул на тротуар здоровенный дымчатый котище, затмив на мгновение водителю и пассажирам белый свет хвостом невероятных размеров.
Место подвига ждало героев. Почва была аккуратно взрыхлена и унавожена. В Третьяковской галерее антикварные часы XVIII века пробили два часа пополудни.
Глава 2
БИТЬ ИЛИ НЕ БИТЬ?
Черемысль – отнюдь не самый богатый штат в Объединенных Руссийских Конгломератах. Потому и внебрачный его ребенок, городок Картафаново, особенным процветанием не выделялся. Впрочем, не выделялся он и какой-нибудь особенной разрухой.
По причине удаленности от метрополии, а также известно чьих происков, понятно чьего казнокрадства, ясно какого климата и главное – надмирной русской планиды, дороги в Картафанове были сами представляете какие. Для безопасной и комфортной езды по здешним асфальтовым магистралям нашим героям, чья совокупная масса приближалась к трем сотням килограммов, подошел бы больше всего здоровущий джип. «Лендровер» какой-нибудь.
Илюхина «окушка» цвета кофе со сливками хоть и походила на джип формой, но прочностью уступала. Леха, критически окинув машинку своим ясным, промытым пивком взором, так прямо об этом и высказался:
– Попа полная! Да мы ж ее в шанежку расплющим, парни.
– Не мандражи, кудрявый, – успокоил его Илья. – Лошадка только что из тюнинга… тюнингу… – Он покатал во рту модное слово и с брезгливостью выплюнул. – Только что от Матвейки Черепанова. Матвейку-то знаешь?
Леха кивнул – кто ж в Картафанове не знает Матвейку-Паровоза?
– Вот я и говорю… Ручки к ней приложены трудовые. Подвеска усилена, то да се. Бугая пятилетнего нехолощеного можно возить. Хоть бы хны. Главное – внутрь затолкать.
Илья хохотнул и любовно погладил «окушку» по крыше. Никите на миг почудилось, что машинка, словно кошка, выгнула спинку навстречу его страшенной лапище и довольно мурлыкнула. Добрынин оторопело моргнул и, чтобы скрыть растерянность, закурил.
Папиросы у него были «Беломор», зато зажигалка – «Ронсон».
Леха, похоже, также увидел что-то странное, но виду не подал. Как уже говорилось, он знал Илью с голоштанного детства и привык, что к тому магнетически тянет всяческих особ женского пола. Почему должно быть исключение для техники? Он взглядом попросил у Никиты папироску, получил, раскурил, мимоходом отметил тонкий вкус грубого табачка и, красиво выпустив два дымных шлейфа из ноздрей, справился:
– Куда покатим-то, братцы?
– На Пятак! – провозгласил Муромский. – И без возражений. Я, срамно признаться, нынче еще ни разу не купался. Ни единого! А завтра уж июнь. Первый шаг природы к осеннему увяданию. Там на бережке под липками и обсудим, с какого боку за мировое зло браться.
– Маевка за городом – славная традиция русской, разъети ее в пути, революции, – заметил с одобрением Никита.
– Маевка, оно конечно, да. Вещь. Только у меня, между прочим, плавок нету, – сообщил Леха, забираясь на заднее сиденье.
Представить, что туда, в эту кормовую тесноту, полезет заджинсованный перчила Добрынин – с его щегольскими усами, аристократической физиономией и «Ронсоном» в кармане бело-голубых, как будто слегка светящихся «ливайсов» – так вот, представить такое зрелище Леха был неспособен категорически. А ему-то что, ему не привыкать. Он и в тракторной тележке, на наваленном россыпью корнеплоде турнепсе путешествовал. В багажном отсеке «кукурузника» вместо кукурузы летал. Вот такенного борова в детстве объезжал. Без седла, зато со шпорами!
– Плавок нету? И что? Семенники тебе уже и не трусы будто, – с добродушной укоризной прогудел Илья. – Мне вот, положим, они трусы, Никите трусы. А тебе – позорный клочок ткани?
В этот момент Никита рывком высунул голову в окошечко и обронил на мостовую дюжину-другую отборных, – матовых, по выражению Лехи Попова, – самоцветов. Неизвестно, оценил ли этот царский подарок дымчатый котяра, чей дерзкий бросок из-под колеса «Оки» послужил детонатором для взрыва, зато Леха оценил сполна. Он широко улыбнулся и блаженно прищурил глаза. Ну кому, скажите на милость, пришло в голову звать злодейкой судьбу, которая сводит с такими людьми?
Тем временем ведомая уверенной рукой Ильи машинка, подрезав грузовик «Кока-кола», выскочила в крайний левый ряд на проспекте Градоустроителей (бывший Далеких Канонад), нахраписто обошла спортивного вида иномарку и бодренько покатила навстречу солнцу. По направлению к озеру Пятак.
Пока друзья едут на маевку, представим поподробнее заджинсованного перчилу.
Никита Добрынин был военная косточка в бог знает каком поколении. Со времен Петра Великого, а то и раньше Добрынины верой и правдой служили отчизне. Дед Никиты, Самсон Добрынин, был одним из самых секретных диверсантов, действовавших в тылу фрицев с 1941 по самый 1945 год. Отец, Василий Самсонович, подвизался в зенитно-ракетной артиллерии. Именно он лично наводил ракету, сбившую Пауэрса над Черемыслем. Выйдя на пенсию, заслуженный ракетчик остался жить в городе своей боевой славы, где и появился на свет наш герой. Ясно, что для Никиты Васильевича иной дорожки, чем военная, не было. После Суворовского училища он подался в Краснознаменное Высшее военно-политическое училище имени Поссовета. По окончании Добрынина ждала карьера замполита, политрука, а по-прежнему – комиссара. Однако стал он в итоге замысловатых жизненных выкрутасов армейским корреспондентом. В очень приличном журнале Министерства обороны «На плечо!».
Конец лета 19… года ознаменовался для молодого военкора, двадцатитрехлетнего лейтенанта Добрынина, первым серьезным заданием. Командировкой в Забайкальский военный округ. Там недавно созданная группа пограничников ловила китайских браконьеров, истреблявших на нашей территории уссурийских тигров. У себя в Поднебесной в погоне за целебными тигриными усами, когтями, костями и требухой они перебили уже всех полосатых красавцев. Подчистую.
Командировка удалась. Никита сполна нюхнул пороху, сдружился с молодцами-погранцами и даже лично задержал прыгучего, как бешеный кузнечик, ловкача китаезу. Тот махал ногами и большим разделочным ножом с поистине нечеловеческой скоростью, но не уследил за Никитиным левым кулаком, а потому остался без четырех зубов, зато с бандажом на сломанной верхней челюсти. Повторим: верхней челюсти!
Встретил лейтенант Добрынин в районе Уссури и свою большую любовь. Любовь звали Элла, Элка, Элечка. Она была дочкой пограничного подполковника Браславского и первой красавицей всего Еврейского автономного округа. Точнее, если говорить именно о еврейских красавицах, последней. Спустя два года она, уже побывав Никитиной женой, укатила в свои палестины делать бизнес или что еще – Лехе было безразлично. После развода Добрынин знать ничего не хотел о ее тамошней жизни.
В столицу тогда, после первого служебного задания, Никита прибыл только к Ноябрьским праздникам. В косматой волчьей дохе, в перепоясанных ремнями летных унтах, при титанических рогах изюбря под мышкой и с третьей звездочкой на погонах. Но главное – с несколькими толстыми блокнотами материалов в чемодане. Материалов этих хватило бы не то что на статью – на книгу.
Однако выяснилось, что знаменитого журнала «На плечо!» больше не существует, а все работники уволены из рядов Вооруженных сил. Без выходного пособия и без пенсиона. Так что будьте счастливы, безработный дембель Добрынин.
Нельзя сказать, что Никита сильно расстроился. Будучи действительно счастливым, он вернулся к Элке, без которой не представлял дальнейшей жизни. Расписались тут же.
Добрынин, не испытывая особой тяги к постоянной службе, околачивал вместо груш приамурские ильмы. Подрабатывал пером. Клепал статейки для регионального отделения «Комсомолки». Подписывался Джузеппе Куло. Батрачил литературным негром, производя три-четыре книжки в год.
1 2 3 4 5 6
Предложенные отступные подневольный отступник чрезвычайно энергично отправил куда следует. И ушел, как водится, не попрощавшись, «позабыв немой футляр».
Уйти-то он ушел, но вздувшийся фурункул смятения и гнева продолжал тревожить Попова. Чесался, проклятый. Вскрыть его следовало при помощи верного кия.
Для выполнения операции Алексей отправился в клуб «Black Jack». И все вроде бы складывалось хорошо – уже сыгрались с положительным балансом разминочные партии, уже заскакали в яблочко, как намагниченные, дуплеты… Как вдруг, на Лехину беду, пошел удар у Герки Немчика. Удар, выдержать который Попа не смог. Костяные шары, пущенные Геркой, проехались по Лехе с неумолимостью асфальтового катка.
Окончательно озверев от милостей судьбы, расплющенный, униженный и оскорбленный, Алексей до утра слонялся по увеселительным заведениям, завивая горе веревочкой. Однако мэтр прав: сколь веревочка ни вейся, все равно совьешься в плеть!..
Плеть принялась стегать Леху ближе к полудню 31 мая. В основном по буйной голове. Голова немелодично звенела и разбухала точно от грыжи. Вот почему после нудных физических и нравственных мытарств несчастный владелец грыжи оказался на проспекте Градоустроителей. Возле пивной палатки.
– Две порции, – почти не разжимая губ, пробормотал Попов, чувствуя, что это вовсе не его язык шевелится, а чревовещает грыжа.
Он кивнул в сторону разливного. Кивок усугубил Лехины страдания до максимума.
– Три, – профессионально оценила состояние клиента «сестра милосердия». Вместо шприца или клизмы ее нежная лапка сжимала рукоятку крана, запирающего внушительную пивную емкость.
«Две», – возразил ей пальцами окончательно одуревший клиент.
Профессионализм продавщицы был, конечно, выше всяких похвал, в этом-то Леха не сомневался. Просто он смутно, не охваченными грыжей клетками мозга, помнил, что денег хватит всего на две порции лекарства.
– Ну две так две. Главное – начать! – легкомысленно прощебетала продавщица и соблаговолила наконец открыть краник.
– Главное – кончить! – вяло отшутился Леха, принимая спасительные сосуды.
Замороженные губы точно магнитом притянулись к первому стакану. Говорят, нельзя объять необъятное. После размыкания губ Алексей Попов объял бессмертие. Когда последние пивные капли, ни на секунду не задерживаясь в гортани, упали вниз, он понял, что будет жить вечно. Он будет играть на бильярде Вселенной. Будет загонять шаровые скопления в черные дыры. Он – будет!
Леха медленно выдохнул остатки септичного воздуха. Милостиво кивнул ординатору службы его спасения и двинулся со вторым стаканом к выходу.
Дождь к тому времени, оказывается, предусмотрительно отступил к северо-западной окраине города, выкинув вместо белого флага веселое радужное полотенце. Солнце распаленно набросилось на лужицы, заскакало по витринам и стеклам машин. Разномастные зеленые насаждения в скверике за пивным павильоном, томно потягиваясь, так рьяно заиграли хлорофилловыми фибрами, что у Алексея защипало в носу.
И врагов-то вроде стало поменьше.
Настроение стремительно восставало из руин. С просыпающимся интересом к бытию Алексей смаковал пиво. Весьма кстати неподалеку продефилировала аппетитная блондинка. Попов сопроводил чаровницу взором, убеждая себя, что лучшей закуски, чем это вкусное зрелище, трудно представить.
Внезапно сзади на плечо опустилась тяжелая длань. Знакомый хрипловатый баритон произнес:
– Здорово живем, господин инженегр.
Осторожно развернувшись, чтобы не расплескать драгоценный напиток, Алексей увидел старинного друга Илью. Гиганта, силача, профессионального боксера и сердцееда. Илья был неузнаваем. Свежий солодовый запах плотно обволакивал его небритую морду. Коротко остриженные волосы казались взъерошенными. Таким Попа наблюдал Большого Брата один-единственный раз, лет семь назад. Когда тот, в условиях затяжного насморка, проиграл финал регионального чемпионата молокососу Деревянному Панде.
– Здорово, Илюха! – сказал Попов. – Ты чего смурной?
Илья Муромский, несмотря на недюжинный рост и физиономию наподобие кое-как отредактированной личины Квазимодо, нрава был легчайшего. По сути, был он чистым психоэнергетическим донором. Потому-то, видать, возле него даже отъявленные и прожженные мужененавистницы колебались в своем кредо. Количество феминисток, павших в объятия этому виртуозу мордобития, счету не поддавалось. Конечно, доброму и безалаберному бутузу еще в детско-юношеской спортивной школе внушили, что добро должно быть с кулаками. Только ведь мягкое сердце – не мачехин калач, скоро не зачерствеет. Каждый раз искренне кручинился крепенький паренек Илюшка, надавав сопернику по сопатке. Да и впоследствии, отведав амброзию победы, Муромский испытывал жестокие душевные муки, посылая соперников в нокаут.
«Может, и сейчас кому-нибудь чересчур сильно врезал, – подумал Леха, – оттого и страдает?»
Илья осторожно захватил Лехин стакан с пивом и, не замечая прилепившуюся к нему руку, проглотил содержимое одним глотком. Попов пораженно крякнул. Пить и курить Муромский бросил в девятом классе.
– Попчик, дорогой! – с бесшабашной лихостью загульного купчины воскликнул Илья, сминая в кулачище опустевший пластиковый сосуд. А с ним и Лехину кисть. – Поедем-ка, братишка, кататься…
– Чего вдруг? – полюбопытствовал Леха, осторожно освобождая руку из Илюхиного захвата.
– Тут, Леш, такое дело, понимаешь… Немыслимое дело. Можно сказать, мировое зло пошло войной на все прекрасное.
Попов, вспомнив собственный разговор с начальством и последовавшее фиаско в «Black Jack», заявлению Ильи вовсе не удивился. А тот продолжал:
– Мне, МНЕ предложили лечь под Хмыря! Ну ты же знаешь Хмыря. А Бакшиш, мой промоутер, шепчет, змей: «Твой последний бой». Типа шанс нарубить капусты на пенсию. Нет, ну не поганец? Я – и на пенсию! Я – и под Хмыря! Если б нас один перчила не разрулил, то… У-ух! Ты ж меня знаешь.
Алексей знал. Ой как знал.
«Видать, жадность Бакшишу совсем мозги своротила, раз решился такое Илюхе предложить, – подумал он. – Интересно было бы взглянуть на перчилу, который смог нашего медведя от буйства удержать».
Илья посмотрел ему в глаза.
– Поехали, Лешка, а? Пить будем, гулять будем, а смерть придет – помирать будем!..
– А может, брат, погодим помирать-то? – сказал Леха, которому первая часть Илюхиного лозунга понравилась намного больше, чем вторая.
– Об чем речь! – с восторгом согласился Илья. – Да запросто! Оно же только родить нельзя погодить, а остальное хоть бы хны.
Кататься перед питием и гуляньем предлагалось на возлюбленной «окушке» Муромского.
Из машины навстречу им поднялся незнакомый Попову заджинсованный мэн. Среднего роста, с обаятельной улыбкой и пронзительным взглядом темных, глубоко сидящих глаз. С усиками.
– А вот и перчила, о котором я тебе говорил, – с гордым видом личного друга всех перчил в округе отрекомендовал его Илья. – Знакомься, Лешка, это Никита Добрынин. Бывалый вояка и вчерашний санитар изнанки наших каменных джунглей. То есть морга. А это, Никит, Леха Попов, мой корешок, корешище, корефанище.
Знакомство продолжилось крепким рукопожатием. Кисти Алексея и Никиты сомкнулись, сжались и… расслабились. Заметно было, что обе стороны остались довольны проскочившими искрами обоюдной симпатии.
– Ну-с, бояре, биться так биться! – вскричал Алексей, чувствуя необычайный душевный подъем. – Где это хреново мировое зло?!
Муромский, значительно подняв указательный палец, важно ответил:
– Мировое Зло есть реверс Мирового Добра!
– Или аверс, – задумчиво поддержал философскую нить разговора новый знакомый. После чего в порядке резюме на одном дыхании выдал пышный букетище красных словес.
Трава пригнулась. С ближайших кустов и деревьев посыпались остатки дождевой воды.
Леха, совершенно обалдев, с обожанием воззрился на человека, так непринужденно разбрасывающего смарагды, сапфиры и гранаты великого и могучего языка. У самого-то у него язык прямо-таки онемел. Он только и смог спросить:
– Что так-то?
– Прощание со славянкой, – кратко ответствовал Никита. И положил рядом с еще дрожащим в воздухе первым букетом второй, более пышный и осязаемый.
Неизвестно, как он там разрулил ситуацию с Плюшкиным Бакшишем, но Алексея речевая мощь перчилы Добрынина пробрала до самых корней. До кончиков.
– Так мы едем? – полюбопытствовал для порядка Муромский.
– Безусловно, – сказал Алексей.
– По коням, – подытожил Никита.
Троица компактно распределилась по салону «Оки». Дружелюбно заурчал отлаженный движок. Из-под правого колеса юркнул на тротуар здоровенный дымчатый котище, затмив на мгновение водителю и пассажирам белый свет хвостом невероятных размеров.
Место подвига ждало героев. Почва была аккуратно взрыхлена и унавожена. В Третьяковской галерее антикварные часы XVIII века пробили два часа пополудни.
Глава 2
БИТЬ ИЛИ НЕ БИТЬ?
Черемысль – отнюдь не самый богатый штат в Объединенных Руссийских Конгломератах. Потому и внебрачный его ребенок, городок Картафаново, особенным процветанием не выделялся. Впрочем, не выделялся он и какой-нибудь особенной разрухой.
По причине удаленности от метрополии, а также известно чьих происков, понятно чьего казнокрадства, ясно какого климата и главное – надмирной русской планиды, дороги в Картафанове были сами представляете какие. Для безопасной и комфортной езды по здешним асфальтовым магистралям нашим героям, чья совокупная масса приближалась к трем сотням килограммов, подошел бы больше всего здоровущий джип. «Лендровер» какой-нибудь.
Илюхина «окушка» цвета кофе со сливками хоть и походила на джип формой, но прочностью уступала. Леха, критически окинув машинку своим ясным, промытым пивком взором, так прямо об этом и высказался:
– Попа полная! Да мы ж ее в шанежку расплющим, парни.
– Не мандражи, кудрявый, – успокоил его Илья. – Лошадка только что из тюнинга… тюнингу… – Он покатал во рту модное слово и с брезгливостью выплюнул. – Только что от Матвейки Черепанова. Матвейку-то знаешь?
Леха кивнул – кто ж в Картафанове не знает Матвейку-Паровоза?
– Вот я и говорю… Ручки к ней приложены трудовые. Подвеска усилена, то да се. Бугая пятилетнего нехолощеного можно возить. Хоть бы хны. Главное – внутрь затолкать.
Илья хохотнул и любовно погладил «окушку» по крыше. Никите на миг почудилось, что машинка, словно кошка, выгнула спинку навстречу его страшенной лапище и довольно мурлыкнула. Добрынин оторопело моргнул и, чтобы скрыть растерянность, закурил.
Папиросы у него были «Беломор», зато зажигалка – «Ронсон».
Леха, похоже, также увидел что-то странное, но виду не подал. Как уже говорилось, он знал Илью с голоштанного детства и привык, что к тому магнетически тянет всяческих особ женского пола. Почему должно быть исключение для техники? Он взглядом попросил у Никиты папироску, получил, раскурил, мимоходом отметил тонкий вкус грубого табачка и, красиво выпустив два дымных шлейфа из ноздрей, справился:
– Куда покатим-то, братцы?
– На Пятак! – провозгласил Муромский. – И без возражений. Я, срамно признаться, нынче еще ни разу не купался. Ни единого! А завтра уж июнь. Первый шаг природы к осеннему увяданию. Там на бережке под липками и обсудим, с какого боку за мировое зло браться.
– Маевка за городом – славная традиция русской, разъети ее в пути, революции, – заметил с одобрением Никита.
– Маевка, оно конечно, да. Вещь. Только у меня, между прочим, плавок нету, – сообщил Леха, забираясь на заднее сиденье.
Представить, что туда, в эту кормовую тесноту, полезет заджинсованный перчила Добрынин – с его щегольскими усами, аристократической физиономией и «Ронсоном» в кармане бело-голубых, как будто слегка светящихся «ливайсов» – так вот, представить такое зрелище Леха был неспособен категорически. А ему-то что, ему не привыкать. Он и в тракторной тележке, на наваленном россыпью корнеплоде турнепсе путешествовал. В багажном отсеке «кукурузника» вместо кукурузы летал. Вот такенного борова в детстве объезжал. Без седла, зато со шпорами!
– Плавок нету? И что? Семенники тебе уже и не трусы будто, – с добродушной укоризной прогудел Илья. – Мне вот, положим, они трусы, Никите трусы. А тебе – позорный клочок ткани?
В этот момент Никита рывком высунул голову в окошечко и обронил на мостовую дюжину-другую отборных, – матовых, по выражению Лехи Попова, – самоцветов. Неизвестно, оценил ли этот царский подарок дымчатый котяра, чей дерзкий бросок из-под колеса «Оки» послужил детонатором для взрыва, зато Леха оценил сполна. Он широко улыбнулся и блаженно прищурил глаза. Ну кому, скажите на милость, пришло в голову звать злодейкой судьбу, которая сводит с такими людьми?
Тем временем ведомая уверенной рукой Ильи машинка, подрезав грузовик «Кока-кола», выскочила в крайний левый ряд на проспекте Градоустроителей (бывший Далеких Канонад), нахраписто обошла спортивного вида иномарку и бодренько покатила навстречу солнцу. По направлению к озеру Пятак.
Пока друзья едут на маевку, представим поподробнее заджинсованного перчилу.
Никита Добрынин был военная косточка в бог знает каком поколении. Со времен Петра Великого, а то и раньше Добрынины верой и правдой служили отчизне. Дед Никиты, Самсон Добрынин, был одним из самых секретных диверсантов, действовавших в тылу фрицев с 1941 по самый 1945 год. Отец, Василий Самсонович, подвизался в зенитно-ракетной артиллерии. Именно он лично наводил ракету, сбившую Пауэрса над Черемыслем. Выйдя на пенсию, заслуженный ракетчик остался жить в городе своей боевой славы, где и появился на свет наш герой. Ясно, что для Никиты Васильевича иной дорожки, чем военная, не было. После Суворовского училища он подался в Краснознаменное Высшее военно-политическое училище имени Поссовета. По окончании Добрынина ждала карьера замполита, политрука, а по-прежнему – комиссара. Однако стал он в итоге замысловатых жизненных выкрутасов армейским корреспондентом. В очень приличном журнале Министерства обороны «На плечо!».
Конец лета 19… года ознаменовался для молодого военкора, двадцатитрехлетнего лейтенанта Добрынина, первым серьезным заданием. Командировкой в Забайкальский военный округ. Там недавно созданная группа пограничников ловила китайских браконьеров, истреблявших на нашей территории уссурийских тигров. У себя в Поднебесной в погоне за целебными тигриными усами, когтями, костями и требухой они перебили уже всех полосатых красавцев. Подчистую.
Командировка удалась. Никита сполна нюхнул пороху, сдружился с молодцами-погранцами и даже лично задержал прыгучего, как бешеный кузнечик, ловкача китаезу. Тот махал ногами и большим разделочным ножом с поистине нечеловеческой скоростью, но не уследил за Никитиным левым кулаком, а потому остался без четырех зубов, зато с бандажом на сломанной верхней челюсти. Повторим: верхней челюсти!
Встретил лейтенант Добрынин в районе Уссури и свою большую любовь. Любовь звали Элла, Элка, Элечка. Она была дочкой пограничного подполковника Браславского и первой красавицей всего Еврейского автономного округа. Точнее, если говорить именно о еврейских красавицах, последней. Спустя два года она, уже побывав Никитиной женой, укатила в свои палестины делать бизнес или что еще – Лехе было безразлично. После развода Добрынин знать ничего не хотел о ее тамошней жизни.
В столицу тогда, после первого служебного задания, Никита прибыл только к Ноябрьским праздникам. В косматой волчьей дохе, в перепоясанных ремнями летных унтах, при титанических рогах изюбря под мышкой и с третьей звездочкой на погонах. Но главное – с несколькими толстыми блокнотами материалов в чемодане. Материалов этих хватило бы не то что на статью – на книгу.
Однако выяснилось, что знаменитого журнала «На плечо!» больше не существует, а все работники уволены из рядов Вооруженных сил. Без выходного пособия и без пенсиона. Так что будьте счастливы, безработный дембель Добрынин.
Нельзя сказать, что Никита сильно расстроился. Будучи действительно счастливым, он вернулся к Элке, без которой не представлял дальнейшей жизни. Расписались тут же.
Добрынин, не испытывая особой тяги к постоянной службе, околачивал вместо груш приамурские ильмы. Подрабатывал пером. Клепал статейки для регионального отделения «Комсомолки». Подписывался Джузеппе Куло. Батрачил литературным негром, производя три-четыре книжки в год.
1 2 3 4 5 6