Вот и растворились в последних пурпурных лучах.
Маленькие Эльфы в цветочных шапочках при лунном свете
завели свои звонкие хороводы. Пляшут, смеются. Лопочат о своем.
Огненным цветком Стожары распустились.
Прекрасная Сирин запела чарующую песнь свою на ветке дуба.
Низко склонившись над водой, сидят Русалки в плакучей иве.
Расчесывают гребешком свои чудесные зеленые кудри. И тихонько
распевают неземные восхитительные песни под шелест струн
ветвей.
"Играют звезды в сени древ, их серебро вплелось в
наряды,
Неслышнен танец юных дев - в луне купаются наяды.
Валькирии мгновенья ждут.
Уснул в кувшинках старый пруд,
В воде витает изумруд,
Как вздохи, лилии плывут.
Затих Эфир, пространства полон,
И слышит голос из под вод он:
Холодно милому спать в глубине,
Милый всем телом прижался ко мне.
Спи, успокойся, мятежник земной,
Будешь теперь ты навеки со мной.
Соткан чертог твой из девственных лилий,
Сладкие сны я навею, мой милый.
Праздничный танец скользит при луне,
Только не виден он мне в глубине.
Восток заалеет, наяды замрут,
Растает в тумане воды изумруд.
Камыш таинственен и густ-
Внимает тайне нежных уст.(
Вредные Кикиморы отправились по путаным дорожкам пугать
маленьких детей и дразнить запоздалых гуляк.
Безымень, скрыв голову, вышел поискать кого- нибудь, чтоб
взять его лицо себе, а самого обречь на гибель.
Беда отложила клюку, присела отдохнуть к пеньку и
развязывает свой узелок. Что там? Весточки с ее печатью, карты
крапленые, хмель со змеей сушеной, кольца для левой руки.
Черный кот на горбатом плече лижет серебристые лапки.
Аука с Лешим кружат путь, перекликаются эхом, зазывают
путников в свою чащобу, словно в омут. Чтоб вволю пошалить.
Там ведьма выламывает березовую палку и летит на ней в
паучий лес на Лысую гору, что близ Днепра, под Киевом. Собрать
Тирлич- травы для превращения в красавицу, да травы Петровы
Батоги, очень хорошей для порчи девиц. А оттуда - на пепелище
отведать поминальных блинов. Остерегитесь счетоводы: "два" при
ней не говорят, когда побить затеят.
Мохнатый Упырь нахмурился и думает, где б крови пососать.
Лишь добродушный Чур, стоит струганым столбом, блаженно
взирает на причуды порождений мрака.
"Сорви Одолень-траву, желтую иль белую кувшинку, да
присядь ко мне. Со мной не будет тебе страшно."
Мы тянемся к сказке, полагая, что она без нас не
состоится. И пугаемся ее чарующего волшебства, обнаруживающего
страшную бездну тайн подсознания.
Ночь, шествуя за солнцем в невесомом покрывале, волнами
распростертом звездной порфирой, полой накрыла мир.
Я мчался в ее суть, как беглец. Я ни от кого не убегал. Я
жаждал упоения, чтоб утонуть. Я растворялся в ней. Она
стремительно охватывала меня, кружила вихрем, срывала одежду и
плоть, поила ядом таинства миражей и иллюзий, обманывала
звуками ночи. Она принимала только обнаженную душу, пронзенную
нервом. Неестественность поднимала занавес над чудом
сновидений.
Одинокая девочка, понуро ступая по черной своей тени, идет
от света в забвение. Упавшая кукла невыразимо смотрит на закат.
Сгорбленные и задумчивые бледные люди в белых саванах, как и
она, по своим теням неотвратимо бредут к растворяющему их
тяжелой черной волной морю - Дунаю, - воплощению образа смерти
в представлении древних славян,.
- Кто ты?
- Зачем тебе знать это?
В России душа притягивает другую не потому, что нуждается
в ней, а потому, что в уходящем в пустоту сквозь всех людей
пространстве одиночества она жадно ищет такую, в которой
обнаружила бы свою востребованность. Чтобы отдать себя ей. И
забыться в великом искусе предназначения. Как в страсти по лжи
о смысле.
- Чтобы понять твое явленье. Есть тебе имя?
- От кого?
Действительно, от кого? Кто создает символы вещей?
Сумеречный разум для обозначения неведомой и пугающей тайны?
То, что не имеет тайны, не имеет имени. Имя - всегда
отчуждение. И мистическая бездна. От кого отстраняется смысл,
облаченный в имя?
- От того, кто породил тебя.
- Кто породил... Кто породил неведомое в людях им самим? Я
сплю, вернее тело мое спит. Как спят и эти люди. Что
отражениями здесь бредут. Вот завтра поутру тела нальются
жизнью и будут жить. И знать не будут, что путь наш все ж
неотвратим. И днем и ночью мы идем. Мы - тень от них, мы - их
судьба на поле бога. И суть людей в конечном виде.
- Любила ль ты кого?
- Любовь. Уход сквозь пространство и время к себе через
другого. Слиянье в целое через него. Видел ли ты, как любят?
Губами, зубами вгрызаясь в любимого, стараясь выпить, войти в
него. Потому и губы красят цветом крови. Улыбаются гримасой
боли и оскалом. Смеются, как рычат. С ненавистью за рок и за
обман. В бессильном стремлении найти суть свою через него. Чтоб
выйти гармоничным целым.
Но нет того. Не могут люди найти себя. Мешает Рок.
Обречены мы быть раздельно. В любви кипят одни попытки нависший
Рок преодолеть. И любят не того, кто есть, а желанный образ,
наложенный на жертву. Но все напрасно, и суть идет туда, где
гибель.
- Зачем искать через другого?
- Чтоб всех собрать в одно. И суть объединить. Чтоб через
чувства Разум появился. Способный Рок прогнать. Но мчатся люди
друг от друга. Как запертый зверь скребет когтями дверь или как
раненый по полю ночью мчится и воет в бешенстве или в тоске,
так человек не может ограниченность свою преодолеть. И вот -
пустой он и один.
- Так что ж, любовь - всегда мираж?
- Я тебе притчу расскажу.
Когда - то раньше, говорят, два брата - Месяца бродили в
беззвездном небе, темном и пустом. И в долгом сумрачном
молчаньи грустили каждый о своем. Брат старший, мудрый и седой,
уже не ждал прихода наваждений. Забыв о том, как пела в нем
тоска, как волновали прошлые желанья, он истину искал во тьме
глубокой.
А младший в пустоту смотрел. Искал подобное себе созданье.
Но было пусто и темно.
Но вот однажды Землю видит. И что там? Месяц задрожал. Вот
то, что так он долго ищет! Вот то, о чем он так мечтал! Такой
же месяц, как и он! И светит тем же жадным блеском! И также
свет его дрожал, лучи тянулись с той же страстью!
Забыв о том, что Месяц он, и что ему светить на небе, он
закричал: "Кто ты?" - "Как ты." - послышалось в ответ. И
бросился он к найденному счастью!
А там, внизу, была Скала. Она Его сиянье отражала.
Разбился он об твердь на части, на тысячи мельчайших брызг. Они
рассыпались, как звезды, у ее каменного тела.
Собрал их старший брат, поднял. И помрачнел. Он в каждой
искре мечту о счастье увидал. И бросил вверх. Что проку в том,
что никому не достижимо! И, удивленный, видит он в движеньи
звездного венца безумство прежнего юнца. Храня надежду в
голубом огне, кидаются и падают вниз звезды, мечту заметив
вдалеке. Но все сгорают в небе синем. Плывет их след сиреневым
туманом.
Так что любовь? Любви, брат, нет. Все мы живем
самообманом.
- Что сделать, чтоб она сбылась?
- Зачем? За ней ее противоположенность.
И дальше побрела.
- Останься со мной! Расскажи о себе!
- Я не могу.
- Но почему?
- У меня нет имени.
И я заметил, что лицо она ни разу мне не показала.
Сияет свет Луны. Пространство в ее свете. И только тени
зябнут и плывут. Мир душами наполнен. Ткет Ночь тончайшие
паутины сновидений. Баюкает кого -то, кого -то теребит. А ветер
уносит меня.
Но вот вдали вдруг вижу огонек. Лечу к нему.
Что это!? В сребристой долине в прозрачной вуали душистые
розы. И лунные свечи дрожат, как в ознобе.
Склонились тени над чем- то, что ярким изумрудным светом
горит, заливая лица и окружающее пространство. Лучи уходят к
звездам, будто держатся за них.
Кто- то кличет, зовет, увидев меня. Я подлетел. Седые
старцы. Или колдуны, или волхвы. Мерцают ореолы. С ними мудрая
птица Гамаюн. Слышу ее тихую песенку.
"Маленький мальчик тихонько поет,
Сказка о девочке спать не дает.
Мальчик свечу осторожно зажег-
Где ты блуждаешь, мой милый дружек?
Свечку поставил гореть у окна,
Чтобы ее могла видеть она.
Смотрит в окно. Там, где бездна ночи,
Только звезда, словно отблеск свечи.
Шепчет Вселенная детский стишок:
Где ты блуждаешь, мой милый дружек?
Свечка сгорела и мальчика нет.
Но все летит в бесконечности свет...."
В очаровании чуда застыло виденье.
- Что Это, ответьте?
- Пусть звезды ответят.
- В вас нет простодушья.
- Едва ли, едва ли...
- Вы ангелы скорби в лучах обаянья?
- При лунном сияньи всех аура метит.
- Но в таинстве вашем таится томленье. В тумане лукавства
взор бредит словами.
- Есть в нем заклинанье послушать молчанье, понять
откровенье душою. Что будет - случится, судьба выбирает. И мы
приглашаем в таинственных кущах к Явленью.
- Чего же, волхвы?
- Философского Камня.
Старцы бережно подняли изумрудный огонек и протянули его
мне.
Я приближаюсь ближе, ближе, еще ближе, руки вперед, и ...
О, Боже милосердный! Что я вижу!
Сквозь образы волхвов, как из миража навстречу мне выходит
человек и камень подает своей рукой.
Я приближаюсь лицом к его лицу...Этого не может быть! Он -
это я, но чуть постарше! Мы долго смотрим друг на друга. Я
оторопело, он с бесконечной грустью.
- Как мне назвать тебя?
- Нет нам, брат, с тобою имени. Потом поймешь. И вновь,
как я, пройдешь сквозь время к себе навстречу.
И бережно положил мне на ладонь то, что было названо.
- Возьми. В нем Тайна. Она откроется жертвенному агнцу
божию. Ты должен сделать так, чтобы Слово стало Плотию. Таков
наказ Отца.
Сказав так, он слился со мной, как тень сливается с
предметом. Небольшой жаркий камешек с многочисленными гранями
тут же вобрал в себя весь свой свет, втянул лучи, оборвав их у
звезд, остыл, стал абсолютно черным и отяжелел.
Все погрузилось в тьму и исчезло. Тишина, как
совершенство.
БЛАЖЬ И БЛАЖЕННЫЙ
Утром я проснулся в разбросанной постели. Было ясное
осознание какой-то необъяснимой ответственности. Такое бывало,
когда я прежде выпивал. Но с этим я давно распрощался, не найдя
в том успокоения. Рука была сжата в кулак. Расправив ладонь, с
удивлением обнаружил на ней небольшой, но навесистый черный
камешек. Оторопь взяла. Я вспомнил сон. "Что будет - случится."
Философский камень! Нереальность перешла в реальность!
Поразительное чудо! "Так, так, - думал я. - Найти агнца божия!
Это кого ж?"
В этот летний день солнце стало томить уже с раннего утра.
Я подмел дорожки, собрал бытовые отходы под стенами пятиэтажки,
стекла от разбитых бутылок, которые каждый вечер выбрасывались
из ее окон, подобрал всякую разбросанную дрянь и все отнес в
большой мусорный ящик. Выбитую, как обычно, фанеру в дверях
забил снова. Поправил сломанный штакетник у подъезда. И стал
толкать машины, перегородившие проходы и тротуары, чтобы они
своим отвратительным визгом позвали хозяев. До реформ они этих
машин не имели, но служили материально ответственными за
народную собственность. Народная собственность околела, а
благосостояние стражей ее тут же возросло.
Осталось дождаться мусоровоза, чтобы потом, когда он
опрокинет содержимое ящика в свою клоаку, навести вокруг него
порядок.
Во дворе под тенистым деревом у развесистых кустов уютно
разместились зашарпанный, но полированный местами столик,
скамейка, тарные ящики. Это наш дворовый клуб. Там уже сидят.
Запрокинув голову, отслеживает игру света и теней на
блуждающих листьях тополя спившийся после разгона института и
теперь безработный бомж кандидат технических наук Животовский.
Бомжом он стал, когда, не выдержав яростных рекомендаций радио
и телевиденья, заложил квартирку под проценты какой- то фирме,
уехавшей вскоре на Багамы с чужими деньгами, оставив, конечно,
большую часть государству, подтрунивающим теперь над ним за его
легковерность. Так сработала идея гения российской экономики:
чтобы дать народу - надо отнять у него.
Рядом в заштопанном кителе и цветных штанах сосредоточенно
нервничает отставной полковник Сковородников. Он ждет, когда
зеленый военный фургон привезет канистру ворованного
технического спирта и противогазы. Вместе с соседом Альбертом,
студентом юридического факультета, ему предстоит приготовить
высококачественную продукцию фирмы "Кристалл". Наклейки и
пробки привозит студент из института, а воронка и ванная у него
есть. Противогазы готовятся к войне.
Пара ведет интеллигентную беседу. Я присел послушать.
- Полковник, - говорит Животовский, - какую ценность имеет
человеческая жизнь?
- Жизнь ценности не имеет. От нее одни убытки и хлопоты.
Его расти, корми, обучай, а потом он смотрит на тебя, как бы из
тебя же что-нибуть выжать в свою пользу. Последнее отнимет и
рожу набъет. Ценность будет тогда, когда с него больше
возьмешь, чем дашь. А пока от людей одни убытки. Нанять убить -
тысяча долларов. Вот и вся ценность.
- Это Ваше кредо?
- Вот вы, гнилые моралисты, твердите о жалости, о
человечности, так какая прибыль с нее? Стране нужен
экономический прорыв! Как достичь? Нужно, во-первых побольше
свободного пространства и сил для рывка. Слишком много людей на
нашу бедность. Когда еды маловато, то и животные душат свой
приплод. Нужны расстрелы и война. Пусть люди постреляют. Оружие
разрешить. И конечно придушить пенсионеров, которые не могут
ничего. Во-вторых, побольше жесткости. Бить любыми приемами.
Власть не разрешит, сами будем это делать. Станем только
крепче. И основное, - разрешить свободно воровать. Чтоб довести
воровство до предела. Тогда все расставится по своим прочным
местам. Вот и начнется прорыв. Не будем так делать - коммунисты
снова придут к власти, чтоб давить свободные порывы народа. Вот
этого мы не допустим. В этом, так сказать, залог необратимости
наших демократических завоеваний. Так что это не кредо. Это
путь выживания. Все демократические страны его прошли, но не
так сжато.
- А Вы, конечно, за демократов?
- Не. За демократию только дураки. Да и откуда в России
взяться демократии? В России бары да холуи. Если не будет
барства и холуйства, тогда и жить незачем. Нет. Я за рыночные
отношения. Но с холуйством.
- Это как?
- А так. Ты смотри, что от меня оторвать, я от тебя.
Хочешь жить? Набирайся сил и ума, чтобы смог побольше да
похитрее отнять. А если у меня ничего нет, дай мне возможность
это произвести. Иль заработать. Так все и вытянемся.
- А как с холуйством это совместить? - кривится и не
понимает Животовский.
- Каждый должен иметь право выбиться в начальники. Чтобы
запрещать чего-нибудь для общего блага. Да присматривать,
получая чего надо. Да разрешать за деньги. Сохранять
какой-нибудь порядок.
- Зачем это нужно?
- А затем, чтоб уважение сохранить. Его холуйство бережет.
А не демократия.
- Я думаю, что холуй должен ненавидеть хозяина за унижение
свое.
- Ошибаешься. Нет большего наслаждения, чем отдаться
целиком унижению. Унижение чувствуют не переломившие свою
гордыню. Им и на роду написано быть униженными. Блажен раб,
целующий ноги господина.
- А дальше?
- Дальше также и до бесконечности. Еды будет, как на
швецком столе, лопай и тащи, лучше пусть гниет у тебя, чем у
другого. Потребности всегда будут больше возможностей. Но тогда
и начальников будет побольше. Получаешь сам - делись с другим.
- Люди не думают, как Вы. Не зря же восстанавливаются
храмы.
- Храмы, чтоб совесть отмывать. На всякий случай. Грех, он
запросто искупается. За нас Иисус все искупил. Только свечку
поставь, да скажи: Господи помилуй! Чего там. Жизнь дана для
радости, так и рви ее как можешь. Люди не дураки, все голосуют
за рынок. Вон идет человек, спроси.
Нецензурно выражаясь, приплыла толстая тетка Ольга
Ивановна.
На ней запятнанный белый фартук, прикрывающий рейтузы и
бушлат. Она представитель малого бизнеса. Ее палатка недалеко
от нашего дома, рядом с отделением милиции. В ассортименте
водка полковника и всякая дрянь, изъятая милицией у
расплодившихся неорганизованных торговок. До победы реформ она
преподавала детям литературу, этику и физкультуру, чтоб набрать
часы. А нынче она при деньгах, а значит - при власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18