Оба автора,
основываясь на аналогичных или даже на одних и тех же явлениях, приходя к
взаимно исключающим выводам, уверены в истинности своей оценки хода мысли
человечества или, по крайней мере, в верности пути, ими выбранного для этой
оценки. И возможно, что доля справедливого есть у каждого из них; вероятнее,
впрочем, что в целом оба неправы.
Однако я далек от мысли вмешиваться в чуждый мне философский спор. На тот же
вопрос можно посмотреть с другой, не с философской, а с исторической точки
зрения. Оценка совершавшегося при этом отходит на далекий план, на первое место
выступает восстановление происходившего процесса. С такой исторической точки
зрения можно подойти к оценке выбранного ими пути решения философских вопросов.
Мне кажется, что, увлекшись философской работой, оба автора едва ли верно
представили ход совершавшегося в XVII в. идейного течения и, в частности, дали
едва ли отвечающее фактам изображение взаимоотношения
естественнонаучно-математической мысли и философии в XVII столетии.
Великий перелом естествознания и математики в начале XVII столетия могущественно
отражался на философском мышлении, привел во второй его половине к созданию
новой философии. Творцы новой философии того времени - Бэкон, Декарт, Гассенди,
Галилей, Спиноза, Гоббс, Паскаль, Мальбранш, Локк, Беркли, Лейбниц - были
широкообразованными учеными, находившимися на уровне естествознания и математики
своего времени; некоторые из них, как Декарт, Паскаль, Галилей или Лейбниц, и в
этих областях человеческой мысли стояли в первых рядах, являлись творцами
нового. Их философия теснейшим образом связана с развитием естественнонаучной и
математической мысли их времени, вся целиком на ней основана. Всем известно
могущественное влияние их философской работы на все стороны умственной,
художественной, религиозной жизни человечества. Она отразилась и на росте
общественно-юридических наук, глубочайшим образом повлияла и на работу
естествознания и математики.
Через новую философию в область юридических и общественных наук неизбежно
проникло влияние нового естествознания и математики, на которых она строилась.
Влияние это сказывалось двояким образом: с одной стороны, оно было влиянием
формального характера, являлось попыткой перенести в область социологии ту форму
научных построений, которую, казалось, так удачно удалось приложить к
математике, механике, астрономии, и которая в это время господствовала в физике.
Это выразилось в приложении к науке об обществе привычного для новой философии
дедуктивного метода, в попытках геометрического и механического способа
рассмотрения наблюдавшихся в этой области явлении. Здесь должна была произойти
та же самая переработка построений средневековых юристов и трактатов великих
схоластиков, какая в это время произошла для последних в области механики или
физики. К сожалению, в работе Спекторского, вопреки поставленной им задаче, мы
напрасно стали бы искать выяснения этого процесса, существование которого ясно
из его собственных отдельных указаний (например для Гуго Греция). В конце концов
приложение механических или геометрических способов исследования привело к чисто
формальным внешним научным построениям, в виде пансофических систем или всеобщей
математики [4]. Оно вылилось в пустую форму, лишенную содержания. Как мы бы ни
объяснили это явление, несомненно, что здесь полученный результат не отвечал
затраченным на него усилиям. Считать ли это неизбежным следствием особого
характера наук об обществе, о явлениях, связанных с человеческой личностью, как
это делает Алексеев, или видеть в нем результат несоответствия между состоянием
науки того времени и приложенным к ней правильным и неизбежным приемом
исследования, как думает Спекторский, или объяснять его как-нибудь иначе, - факт
остается ясным и бесспорным: результат приложения к данным отраслям знания
дедуктивного метода в XVII в. потерпел крушение и привел к ничтожным выводам в
области наук об обществе. Напрасно, однако, было бы думать, как это допускают
оба исследователя, что эти философские приемы научных исканий привели к лучшим
результатам и в области наук о природе. И здесь в действительности их значение
было ничтожно. И здесь они смогли свести в систему добытые истины, но не помогли
ни в чем дальнейшим открытиям. Замена физики великих схоластиков формальной
физикой картезианцев не являлась научным прогрессом и исторически оказала очень
слабое влияние на построение теоретической физики или механики нашего времени,
некоторые боковые корни которой одинаково идут и в глубь логических силлогизмов
великих схоластиков и в основанные на новой механике дедуктивные построения
новой философии. Несомненно, что главное свое содержание теоретическая физика
нашего времени отнюдь не получила из тех научных течений XVII столетия, которые
созданы философскими построениями пансофического, пангеометрического или иного
характера. Для этого природное явление, являющееся ее объектом, было слишком
сложным. Анализ современной теоретической физики и механики оставит в ней
ничтожную долю на влияние философской дедукции, идущей от XVII столетия [5]. В
области точного естествознания дедуктивный метод философов потерпел то же
крушение, как и в области социологии. Это есть исторический факт, и с ним мы
должны считаться. Часто говорят о ничтожном - исторически - значении
индуктивного метода Бэкона в приложении к достижению естественнонаучных истин.
То же самое, однако, целиком приложимо и к дедуктивному методу его противников.
Картезианская физика оказалась столь же далекой от исторически добытой человеком
физики, так же мало вела к ней, так же была груба по сравнению с природным
явлением, как мало способствовали его познанию грубые физические аналогии
Бэкона. Формальные приемы философских построений вскоре - уже к концу XVII и
окончательно в начале XVIII в. - потеряли свое значение даже в математике, как
только высший анализ стал получать в ней силу и влиять на ход работы в этой
области чистого умозрения...
В области социологии потерпело крушение не то течение, которое привело к
созданию великого здания современного точного знания и математики, как думают об
этом оба автора, а то самое течение, которое и в этих областях человеческой
мысли оказалось пустым и бесплодным.
Но наряду с таким логически формальным влиянием, естествознание и математика
оказали и другого рода, более глубокое влияние на ход общественно-политической
мысли... Расцвет точного знания и математики, с одной стороны, вызвал попытки
применения в области общественных наук тех новых представлений, какие были
введены наукой и выросшей на ней философией XVII столетия при объяснении явлений
природы, и с другой стороны - он вызвал попытки изучения новых явлений, которые
не могли быть замечены раньше и стали доступны лишь в атмосфере нового научного
мышления... Именно в XVII столетии под влиянием естествознания и математики
видим мы первые попытки проникнуть в новые научные области. В это время
выясняется существование особых явлений социальной жизни, кладется основание
статистике, антропологии, этнографии, первых научных изложений явлений народного
богатства и финансов. Здесь в конкретной работе собирания фактов и выяснения
явлений начали созидаться те новые научные дисциплины, которые, наряду с ростом
исторических наук, привели в конце концов к великим обобщениям XVIII и XIX
столетий в области наук о человеке.
Оставляя в стороне эту область вновь открывшихся перед научной мыслью явлений и
переходя к новым представлениям, введенным в социологию XVIII в. под влиянием
естествознания и математики, мы встречаемся с такими теориями, которые обычно
считаются созданиями науки XIX столетия, но которые мы находим в полном объеме у
забытых ученых XVII в. Таковы - представления о социальной физике и социальной
механике, учение об обществе как естественном явлении. В работах полузабытых
ученых XVII столетия мы встречаем, например, попытки научных построений и
обобщений, которые одно время считались созданиями Огюста Конта, потом были
перенесены в XVIII в. к Тюрго или к французским физиократам, и которые сейчас
надо продвинуть еще на столетие в глубь прошлого... В этих забытых учениях видим
мы попытки подойти к теории общественных явлении, не потерявшие сами по себе
значения; сверх того они теснейшим образом генетически связаны с живыми учениями
нашего времени, с которыми мы сталкиваемся до сих пор - с построениями
позитивной социологии, исторического материализма... Любопытна сама по себе
формальная аналогия некоторых из этих учений с атомистическими теориями, где
место атома занимает неделимое общественного организма - теоретический человек,
свойства и проявления жизни которого могут быть сведены к формальным выражениям,
очень напоминающим построения теоретической физики, - в ее элементарных
проявлениях.
В нашем языке и в нашем мышлении на каждом шагу мы чувствуем отголоски этих
былых механических и физических представлений о человеческом обществе. Мы
говорим о равновесии сил, центробежных и центростремительных силах общества,
условиях устойчивости и неустойчивости в общественных отношениях, железных
законах производства или распределения богатств... Все эти отражения в языке
когда-то жившего течения мысли - отголоски XVII столетия.
4
Несомненно, перенос в область социологии научных идей и конструкций, выросших на
почве естествознания и математики, не принес тех результатов, какие от них
ожидались. Нет у нас ни социальной физики, ни социальной механики; далеки, в
общем, методы исследования и особенно формы представлений общественных наук от
методов и схем естествознания. Отчего это произошло? Являются ли эти попытки по
существу невозможными, вследствие коренного различия явлений общественных и
явлений, охваченных научными методами естествознания? Или эти попытки были
преждевременны, время для них не приспело, а в новой научной обстановке, с
новым, накопленным двухсотлетней работой опытом результаты усилий будут иные?
Или, может быть, были иные причины, которые указывают, что явление, которое
перед нами раскрывается, было гораздо более сложным, чем это вытекает из схем,
данных авторами? [6]
Нам кажется, что именно так обстоит дело. Мы уже видели, что попытки приложить к
исканию научных истин, полученных дедуктивным философским путем логических
построений, кончались неудачей не только в социологии и общественных науках, но
и в естествознании. Очевидно, следовательно, причина неудачи, по крайней мере
отчасти, коренится в недостаточности философского метода работы в применении к
научной области явлений.
Мне кажется, что изучение фактов - истории естествознания и математики -
позволяет считать, что неудача целиком может лежать в этой области - в
несоответствии философских приемов работы, хотя бы основанных на естествознании
и математике, с объектом работы - с подчиненными научной работе явлениями. Этого
несоответствия достаточно для объяснения хода исторического процесса, и нет
надобности искать причин неудачи в коренном различии двух проявлений
человеческой мысли - наук естественных и наук исторических - или в неполноте
научного материала.
Это несоответствие вызвано было в значительной мере тем, что область научных
построений, охваченных философией, была узка и ограниченна по сравнению с тем,
что в действительности вошло в это время в научно познанное. В область наук
социальных через философию были внесены научные представления, не отвечавшие
тем, которые в это время в действительности являлись движущей, живой, созидающей
силой в науках о природе.
Для того, чтобы выяснить это, попробуем возможно кратко всмотреться в
наблюдаемое явление - в историю естествознания и математики в XVII столетии в
связи с их отношением к философии.
Прежде всего бросается в глаза, что в XVII в. в области естествознания видно
очень резкое разделение на два различных лагеря. Только часть научного
естествознания оказалась связанной с новой философией и явно порвала со старыми
учениями философской мысли. Проще всего это можно проследить по отношению к
Аристотелю. В то самое время, как сторонники старой схоластической науки и
философии ополчились против новых течений науки и философии, боролись с
Галилеями, пытались остановить поток новых открытий в области физики, механики,
астрономии, разрушавший вековые навыки мысли, - в их среде были многие из тех
натуралистов, которые своей научной работой положили основы современной
зоологии, ботаники, минералогии. Не прервалась в первые десятилетия этой борьбы
старого с новым и традиционная связь химии с боковыми течениями старой
схоластической философии. И точные экспериментаторы - химики были в это время в
лагере защитников философски старого, а не сторонников новой философии.
Новый Аристотель, которого дали нам гуманисты, оказал огромное влияние на
развитие описательного естествознания; в то самое время, как физика - и новые
философы - боролись с ним и с его ролью в физике и философии, одновременно
изучение его творений, в их новой, более точной, форме оказало огромное влияние
на рост описательного естествознания. Оно воспользовалось первыми успехами
филологической критики не в меньшей степени, чем воспользовалась ими история.
Изучение древних и в области естествознания, и в области истории сказалось
одинаковым образом: от них, от старых изложений Фукидида и Тацита восходили к
изучению новых исторических явлений - к истории событий, неведомых древним и
неизвестных им форм исторической жизни. От Птолемея и традиционных древних карт
- через портуланы, накопленные работой толпы, переходили к современной
картографии [7]. Феофраст, Аристотель, Диоскорид в новых изданиях явились наряду
с наблюдением природы исходными путями научного возрождения в XVII столетии, к
ним приноравливались новые научные систематики, изложение новых растительных и
животных форм. Это все происходило одновременно с тем, что великие ученые физики
и математики резко разрывали со старыми традициями. В то самое время, как в той
среде возможно было презрительное отношение к гуманистическим и филологическим
изысканиям, здесь впервые наблюдатели-натуралисты были гуманистами.
В то же самое время вековая работа алхимиков все более пополнялась техническими
навыками рудного дела, созданиями художественных мастерских; она вносила в
научную область вековые или коллективные навыки, одинаково далекие и от старой
схоластики, интересов гуманизма или созданий новой философии. В эту область
долго не могла проникнуть математика; здесь не было места механике. В общем
чужда оставалась ей и философская мысль XVII столетия.
Плоды этих течений исторически сказались одновременно. Как раз в XVII столетии
были положены начала не только новой математике, астрономии, физике и механике,
но и новой химии, описательному естествознанию. Все вместе создало расцвет новой
науки.
Но лишь часть ее оказала влияние на создание новой философии. Она изошла от наук
дедуктивных - новой механики, геометрии, теоретической астрономии, и лишь
случайно и временами оказывало на нее влияние какое-нибудь далекое от этих
областей мысли явление, как, например, открытие мира микроскопически мелких
существ Левенгуком... В общем новая философия XVII в. была чужда или даже
враждебна описательному естествознанию или далекому от математики научному
опыту.
Когда философия вносила свои новые определения и задания в науки общественные,
она опиралась не на все естествознание своего времени, а на его часть, и под
именем научного изучения природы ею понималась лишь малая область этих явлений,
уже наукой захваченных.
А, между тем, в дальнейшем, области, оставленные в стороне новой философией и
генетически, действительно, с ней не связанные или мало связанные, получали все
большее и большее значение. XVIII век есть в значительной мере их век. В это
время создались целые науки и бесконечные области точного знания, где так же
мало могло быть приложено математическое или механическое освещение явлении, как
мало оно могло быть приложено к области наук исторических. База философского
мышления оказывалась слишком узкой по сравнению с базой науки, на которой она
пыталась создать себе вечное здание.
1 2 3