Целыми поколениями отсутствовала она в
истории Испании, Португалии, Венгрии в разные времена их государственной жизни.
Само собою разумеется, ее не было в государствах, которые, как государство
Османов, вели даже мировую политику в XVI-XVII вв. и стояли в это время на
высоком уровне в области военной техники, творили в области искусства, но в
которых общество было совершенно оторвано от общения с культурным
человечеством.2
Для России чрезвычайно характерно, что вся научная творческая работа в течение
всего XVIII и почти вся в XIX в. была связана прямо или косвенно с
государственной организацией: она или вызывалась сознательно государственными
потребностями, или находила себе место, неожиданно для правительства и нередко
вопреки его желанию, в создаваемых им или поддерживаемых им для других целей
предприятиях, организациях, профессиях. Она создавалась при этом интеллигенцией
страны, представителями свободных профессий, деятельность которых так или иначе
признавалась государством ради приносимой ими конкретной пользы, - профессоров,
врачей, аптекарей, учителей, инженеров, - создавалась их личным усилием, по
личной инициативе или путем образуемых ими организаций. Эту работу вели
состоящие на государственной службе ученые, чиновники или офицеры, по своему
собственному почину творившие научную работу и в тех случаях, когда это не
вызывалось государственными потребностями дня.
Чрезвычайно характерно для русской жизни, что широкие, более обеспеченные массы
населения - православное духовенство и поместное дворянство - почти совершенно
не участвовали в этом национальном деле. В традиции православного духовенства
никогда не входило исполнение этой задачи; в этом оно резко отличалось от
духовенства католического или протестантского, среди которого никогда не
иссякала естественнонаучная творческая мысль и естественнонаучная работа.
История естествознания числит тысячи лиц, которые могли творить и совершать
научную работу вне всякой зависимости от государства, в недрах церкви. Нет
надобности углубляться в далекие века. Не говоря о служителях свободных
протестантских церквей, достаточно вспомнить для второй половины XIX столетия, в
гораздо более централизованной католической церкви, Менделя [6], ставившего свои
опыты над наследственностью в тиши моравского монастыря, или Секки [7],
работавшего в Риме в папской астрономической обсерватории. И сейчас сотни, если
не тысячи ученых-натуралистов являются служителями христианских церквей. Уровень
естественноисторического образования в западной духовной среде не ниже, а, может
быть, для протестантского духовенства выше уровня естественноисторического
образования родного ему общества. Но таких ученых-натуралистов православное
духовенство почти не имеет и почти не имело в своей среде.
В истории русской православной церкви известны даже попытки вызвать эту работу,
исходившие извне, например попытки Петра создать китайские миссии из
образованных духовных и в то же время врачей - правда, с целями
государственными, - попытки, кончившиеся полнейшей неудачей. В многовековой,
долгой истории русской церкви едва можно назвать несколько имен, сознательно
относившихся к окружающей их природе или углублявшихся в мир математики. Но
среди них нет ни одного выдающегося ученого3 [8].
Несомненно, эта характерная особенность русского духовенства не могла не
отразиться на истории естествознания и математики в русском обществе. В стране
создавалось резкое деление на два мировоззрения, которые по возможности не
сталкивались. Поэтому в истории естествознания в России почти отсутствуют
столкновения с церковью или ее служителями, вызываемые теми или иными выводами
науки или научного мировоззрения данного исторического момента, которые казались
несовместимыми с миропониманием христианства. Вся работа русского общества,
происходившая в области научного творчества в математике и естествознании,
стояла вне кругозора православного духовенства, представляла для него чуждую
область, в которой оно не могло разбираться. Очевидно, поэтому служители русской
церкви не могли иметь авторитета в своих возражениях. Вся апологетическая
литература православного духовенства в этом смысле могла совершенно не
приниматься во внимание - и никогда не принималась во внимание - в научной
русской мысли. Несомненно, этим путем достигалась в России та внутренняя свобода
исследования, которая в такой мере отсутствовала в научной культурной среде
Запада, где духовенство всегда было сильно своими представителями, активно
работавшими в научных исканиях и изменявшими благодаря этому отношение к церкви
и к христианскому учению широких слоев научных работников. Оно там являлось
умственной силой, с которой всегда должна была считаться - нередко бороться -
научная мысль.
Вместе с тем отсутствие этого элемента в русской истории сказалось в глубоком
духовном раздвоении русского образованного общества: рядом существовали - почти
без соприкосновения - люди двух разных систем образования, разного понимания. В
России можно быть образованным человеком в XX в., стоя совершенно в стороне от
тех знаний и понимании, которые сейчас охватывают своим влиянием всю жизнь
человечества и с каждым годом растут в своем значении. Русское духовенство не
было чуждо научному мышлению - в областях наук исторических и филологических, но
оно представляет образованный класс, чуждый точным наукам, т. е. чуждый духу
времени. Это раздвоение образованного общества вредно отразилось на развитии
естествознания в России, так как оно поддерживало отношение к нему как к чему-то
случайному в мировоззрении и знаниях современного человечества, что можно не
принимать во внимание при суждении об окружающем. А между тем мы видим, что
научное мировоззрение, проникнутое естествознанием и математикой, есть
величайшая сила не только настоящего, но и будущего. Эта сила недостаточно
культивировалась в России.
В то же время естествознание лишалось тех средств глубокого проникновения в
глухие уголки русской природы, которые всегда и всюду доставляли ему служители
церкви. Достаточно вспомнить многовековую научную работу католических или
протестантских миссий в заморских странах, работу католических монахов в Америке
в XVI или XVII в. История изучения местного естествознания на Западе и всюду,
куда проникала европейская культура, теснейшим образом связана с работой
служителей церкви; этот элемент отсутствовал в истории изучения русской природы.
История христианских западноевропейских миссий, их развития и вхождения в новую
страну совпадает с историей распространения естествознания. В каждую новую
страну, открываемую христианству, входил и входит в лице служителей Евангелия
натуралист. Ничего подобного не было в истории миссий православной церкви или
было в совершенно ничтожных размерах. В лице католических монахов натуралист
вступил на девственную почву Нового Света вместе с Колумбом, он проник в глубь
черного континента Африка с первыми миссионерами, положил в лице католических и
протестантских духовных лиц начало изучению природы Америки и Китая. Но его не
было среди русского духовенства, насаждавшего христианскую культуру у инородцев
севера России, востока ее, Сибири. Чувство красоты природы, столь ярко
сказывающееся в выборе мест для монастырей и неразрывно связанное с
самоуглублением человеческой личности, ни разу в течение долгих веков не
вызывало в русских монастырях работы научного углубления в окружающее; его не
дала и жизнь русского сельского священника. Духовенство в вековой своей жизни
прошло через русскую природу, научно ее не видя и ею не затронутое в своем
мышлении...
Точно так же была лишена область научных исканий в России еще более важной
поддержки наиболее богатого и относительно более образованного (после
духовенства) господствующего сословия - поместного дворянства. Описывая сейчас
прошлое естествознания в России, поражаешься, до какой степени мало дало ему
русское поместное дворянство, как раз то сословие, которое в эту эпоху русской
истории приобрело силу и значение и которое всеми своими интересами должно было
жить землей, природой. С трудом можно назвать несколько лиц в XVIII столетии,
которые работали в его среде вне зависимости от государственного служения или не
в качестве интеллигентов, ушедших от сословной обстановки [9]. Этих лиц больше в
XIX в., но можно сказать, что только во второй половине XIX столетия, когда
обособленность дворянства кончилась, когда оно избавилось от ярма рабовладения,
видим мы заметную струю свободных людей в его среде, творящих по своей свободной
воле научную работу, делающих крупное национальное дело. Но в это время в стране
появились уже другие элементы из среды буржуазии и обеспеченных интеллигентных
слоев, которые дали научной работе нужные ей устои, независимые от
государственной организации. Яд рабовладения разрушал живые силы русского
поместного дворянства, не мог ужиться со свободным исканием в области
естествознания и математики подобно тому, как он разрушил в этой области и
навыки европейского общества в плантаторских слоях Америки. Мы не должны
забывать, что именно в XVIII в. интерес и работа мысли в области естествознания
были широки в образованном европейском обществе во Франции, Англии, Германии,
Италии. Среди поместного дворянства здесь в это время выдвинулись многочисленные
научные работники. Отражение этого интереса можно всюду проследить и в русском
дворянском обществе, но творческого элемента научной работы было проявлено здесь
ничтожно мало. Роль русского крепостнического дворянства в области искусства - и
даже наук исторических, тесно связанных с сословным сознанием, - не может даже
сравниваться с его ролью в области естественнонаучных исканий и точной научной
работы.
В России не было того, что мы наблюдаем в западноевропейском обществе, где эта
среда оставила огромный след в истории научного знания и совершила огромную
работу. Такова была роль поместного дворянства в Англии, Шотландии, Ирландии,
крупна она была в Италии, Франции, Австрии. Любопытное отражение того же
исторического явления видим мы в ничтожных результатах культурной агрономической
работы русского поместного дворянства по сравнению с тем, что сделано поместным
классом Запада. И в этом отношении работа русского дворянства поражает
наблюдателя своей ничтожностью, если принять во внимание бывшие в его
распоряжении средства и протекшее время. И здесь, в области творчества в
садоводстве, огородничестве, зоотехнике, полеводстве, гораздо более сделано
безвестной работой разночинцев, чем творческой силой русского поместного
дворянства, живые силы которого шли на государственную работу и искусство.
Долгие годы отсутствовала у нас в этой области та сила, которая в лице буржуазии
оказала на Западе и особенно в Северной Америке могучее влияние на рост и
развитие естествознания. Долгие годы буржуазия в лице русского купечества была
далека от интересов научного знания. Едва ли ошибочно поставить это в тесную
связь с характером образованности православного духовенства, наиболее близкого
ей по культуре. Во второй половине XIX в. заметен в этом отношении ясный
поворот. К концу века и сейчас этот элемент научного прогресса становится все
более заметным в русской жизни, русская буржуазия вошла в научную творческую
работу как личным трудом, так и организацией нужных для научного развития
средств. Можно сказать, что уже теперь ее недолголетняя роль более заметна, чем
вековое участие в научной работе русского поместного дворянства.
1.3 Отсутствие преемственности и традиции
Несомненно, что такая обстановка не могла не отразиться на ходе естествознания и
математики в России.
Хотя мы и наблюдаем непрерывность роста научной работы в этой области, но в то
же время нас поражает в его истории отсутствие традиций и преемственности [10].
Это совершенно неизбежное следствие того, что научное творчество было в России
теснейшим образом связано с изменчивой государственной политикой и с
экономически бедной и количественно немногочислен интеллигенцией. У него не было
корней в более богатых, организован и людных слоях русского общества - в
поместном дворянстве, в духовенстве или в купечестве.
Государственная политика в России менялась в самых основах своих в течение XVIII
и XIX вв. Достаточно вспомнить историю наших высших школ; сколько им приходилось
переживать перемен в понимании их задач центральной властью. Были периоды, когда
даже для университетов научная работа не признавалась необходимым элементом.
Даже еще в проекте университетского устава XX в. была сделана попытка
рассматривать университеты только как учебные, а не ученые учреждения! Можно
сказать что научная исследовательская работа в русских университетах была
проведена профессорской коллегией неожиданно для законодателя, вопреки
сознательной воле правительства. Сейчас эта работа пустила такие глубокие корни,
до такой степени вошла в плоть и кровь школы, что едва может быть в дальнейшем
вырвана. Но более чем двухвековая история русской высшей школы есть история
борьбы за существование, она не есть история мирного развития, а потому в ней
нет места для прочной преемственности раз начатого дела. Поэтому исключением, а
не правилом является в ней непрерывная научная работа одной и той же научной
школы в течение нескольких научных поколений.
То же самое наблюдаем мы во всех других предприятиях государственной власти, где
нередко сегодня резко бросалось или разрушалось то, что раньше создавалось в
течение десятилетий. И это понятно. В истории России за последние два столетия
красной нитью проходит борьба русского общества за свои политические и
гражданские права. Борьба с освободительными стремлениями общества характеризует
всю деятельность правительства после Петра. Эта борьба была Молохом, которому
приносилось в жертву все. В русской жизни господствовала полиция, и нередко
государственные соображения уступали место соображениям полицейским. Для целей
полицейской борьбы, для временного успеха дня приносились все жертвы, не
останавливались ни перед чем. Очевидно, не могли иметь значения при этом
интересы науки и научного исследования, которые к тому же не имели прочной опоры
во влиятельных или мало зависимых от правительства слоях русского общества.
XVIII век есть век шатания государственной власти в России, век государственных
дворцовых переворотов, выработки государственной машины, когда нельзя было и
думать о прочности и устойчивости. В это время все многократно нацело
переделывалось, нередко под влиянием неожиданных причин, неуловимых и личных.
Достаточно вспомнить Петра III и Павла I. Резко менялось даже самое важное в том
военном государстве, каким явилась императорская Россия, - армия, флот и их
организация.
Тем более это имело место в менее важных организациях и предприятиях. Созданная
при Петре и Екатерине I Академия наук не раз в это время была на волосок от
гибели. Выработанных других форм для научной деятельности долгое время не было.
Единственный независимый от Академии наук университет - Московский - первые
десятилетия был слабой научной силой. Положение стало изменяться в последней
четверти века, в конце царствования Екатерины II, но как раз в это время
усилился разлад между стремлениями государственной власти и освободительными
идеями общества.
Весь XIX век есть век внутренней борьбы правительства с обществом, борьбы
никогда не затихавшей. В этой борьбе главную силу составляла та самая русская
интеллигенция, с которой все время были тесно связаны научные работники. Понятно
поэтому, что и на них тяжело ложились перипетии этой борьбы.
Все это создало те условия жизни, которые не дали возможности сложиться
традициям научной работы и не позволили этим путем поддержать ее
преемственность.
Не традицией и не преемственностью поддерживалась непрерывность хода научного
развития в России; она достигалась тем, что в стране постоянно возникали новые
ростки научной мысли и научной деятельности, заменялись погибшие. Эти ростки
всходили на неблагоприятной почве, часто гибли при самом своем зарождении, но
брали своим количеством и непрерывностью появления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23