Вот почему интеллигентность
приводит к необщительности. Если бы качество общества можно
было заменить количеством, тогда стоило бы жить даже в "большом
свете"; но к несчастью сто дураков вместе взятых не составят и
одного здравомыслящего.
Человек другой крайности, как только нужда даст ему
перевести дух, станет любою ценою отыскивать развлечений и
общества, легко удовлетворяясь и избегая пуще всего самого
себя. В одиночестве, где каждый предоставлен самому себе, такой
человек видит свое внутреннее содержание; глупца в роскошной
мантии подавляет его жалкая пустота, тогда как высокий ум
оживляет и населяет своими мыслями самую невзрачную обстановку.
Сенека правильно заметил: "всякая глупость страдает от своей
скуки" (Ер. 9) ; не менее прав Иисус, сын Сираха: "жизнь глупца
хуже смерти". Можно сказать, что человек общителен в той мере,
в какой он духовно несостоятелен и вообще пошл; ведь в мире
только и можно выбирать между одиночеством и пошлостью. Негры
-- самый общительный, но также и самый отсталый в умственном
отношении народ; по известиям французских газет из Северной
Америки негры -- свободные вперемежку с рабами -- в огромном
числе набиваются в теснейшие помещения; они -- видите ли -- не
могут достаточно налюбоваться своими черными лицами с
приплюснутыми носами.
Сообразно с тем, что мозг является паразитом, пенсионером
всего организма, -- добытые человеком часы досуга, предоставляя
ему возможность наслаждаться своим сознанием и
индивидуальностью, -- является плодом, венцом его
существования, которое в остальном заполнено заботами и трудом.
Чем же заполняет большинство это свободное время? Скукой,
очумелостью, если нет чувственных удовольствий, или какой-либо
ерунды под руками. Способ использования досуга показывает, до
какой степени досуг иной раз обесценивается; по словам Ариосто
он часто является ничем иным, как "бездействием невежды".
Средний человек озабочен тем, как бы ему убить время; человек
же талантливый стремится его использовать.
Ограниченные люди потому так сильно подвержены скуке, что
их разум является не более, как посредником в передаче мотивов
воле. Если в данный момент нет под рукою внешних мотивов, то
воля спокойна, и ум -- в праздном состоянии: ведь как ум, так и
воля не могут действовать по собственному импульсу. В
результате -- ужасающий застой всех сил человека, -- скука. С
целью ее прогнать, воле подсовывают мелкие, случайно, наугад
выхваченные мотивы, желая ими возбудить волю и тем привести в
действие воспринимающий их разум. Такие мотивы относятся к
реальным, естественным мотивам так же, как бумажные деньги к
звонкой монете: ценность их произвольна, условна. Таким мотивом
является игра, -- в частности -- игра в карты, изобретенные
именно с этой целью. Если нет игр, ограниченный человек берется
за первую попавшуюся чепуху. Между прочим, сигара может
послужить хорошим суррогатом мысли.
Вот почему во всем свете карточная игра сделалась главным
занятием любого общества; она -- мерило его ценности, явное
обнаружение умственного банкротства. Не будучи в состоянии
обмениваться мыслями, люди перебрасываются картами, стараясь
отнять у партнера несколько золотых. Поистине жалкий род!
Чтобы не быть пристрастным, я не скрою того, что можно
привести в извинение карточной игры: многие видят в ней
подготовку к светской и деловой жизни, поскольку она научает
разумно использовать созданные случаем неизменяемые
обстоятельства (карты), с целью извлечь из них возможно больше.
Имея в виду эту цель, человек развивает в себе "выдержку",
учась при скверной игре сохранять веселый вид. Но с другой
стороны именно этим карты оказывают развращающее влияние. Ведь
суть игры в том, чтобы любым способом, какими угодно хитростями
заполучить то, что принадлежит другому. Привычка действовать
таким образом в игре постепенно укореняется и переходит в
жизнь, так что в конце концов человек проводит этот принцип и в
вопросах собственности: он готов считать дозволенным всякое
имеющееся в его руках средство, если только оно не запрещено
законом. Примеры тому доставляет ежедневно обыденная жизнь.
Если, как сказано выше, досуг является, так сказать,
венцом человеческого существования, так как только он делает
его полным обладателем своего "я", то счастливы те, кто при
этом находят в себе нечто ценное; в большинстве же в часы
досуга обнаруживается ни на что неспособный субъект, отчаянно
скучающий и тяготящийся самим собою. Посему -- "возрадуемся,
братья, что мы дети не рабыни, а свободной" (Поcл. к Гал. IV,
31).
Как счастливейшая страна та, которая нуждается лишь в
малом ввозе, или совсем в нем не нуждается, -- так и из людей
счастлив будет тот, в ком много внутренних сокровищ, и кто для
развлечения требует извне лишь немного или ничего. Подобный
"импорт" обходится дорого, порабощая нас, опасен, причиняет
часто неприятности, и все же является лишь скверной заменой
продуктов собственных недр. Ведь от других, вообще извне,
нельзя ни в каком отношении ожидать многого. Границы того, что
один может дать другому, -- очень тесны; в конце концов человек
всегда останется один, и тут-то и важно, кто остался один.
Здесь применимы слова Гете, которым он придавал общий смысл:
"всякий в конце концов оказывается предоставленным самому себе"
и Оливера Гольдсмита: "предоставленные самими себе, мы
вынуждены сами ковать и искать свое счастье" (The Traveller V,
431 и сл.).
Самым ценным и существенным должна быть для каждого его
личность. Чем полнее это достигнуто, а следовательно -- чем
больше источников наслаждения откроет в себе человек, -- тем
счастливее будет он. Вполне прав был Аристотель, сказав:
"счастье принадлежит тому, кто сам себя удовлетворяет" (Eth.
Eud. VII, 2). Ведь все внешние источники счастья и наслаждений
по своей природе крайне ненадежны, сомнительны, преходящи,
подчинены случаю и могут поэтому иссякнуть даже при
благоприятнейших условиях; даже более -- это неизбежно, так как
нельзя всегда иметь их под рукою. Во всяком случае почти все
они иссякают к старости: нас покидают тогда любовь, шутливость,
страсть к путешествиям, верховой езде и пригодность к обществу;
наконец смерть лишает нас друзей и родных. В этом отношении,
больше чем в каком либо ином, важно, что именно мы имеем в
себе. Наши личные свойства сохраняются дольше всею. Впрочем, в
любом возрасте они являются истинным, надежным источником
счастья. -- В мире вообще немного можно раздобыть: он весь
полон нуждою и горем, тех же, кто их избег, подкарауливает на
каждом шагу скука. К тому же, по общему правилу власть
принадлежит дурному началу, а решающее слово -- глупости.
Судьба жестока, а люди жалки. В устроенном таким образом мире
тот, кто много имеет в себе, подобен светлой, веселой, теплой
комнате, окруженный тьмою и снегом декабрьской ночи. Поэтому
высокая, богатая индивидуальность, а в особенности широкий ум,
-- означают счастливейший удел на земле, как бы мало блеска в
нем ни было. Поистине мудрым было изречение 19-летней королевы
Шведской Христины о Декарте, известном ей по устным рассказам,
да по одному из его произведений, и жившему уже 20 лет в полном
уединении в Голландии: "Декарт -- счастливейший из всех людей,
и его жизнь кажется мне достойной зависти" (Vie de Desc. par
Baillet, Liv. VII, ch. 10). Необходимо, однако, -- как это было
у Декарта -- чтобы внешние условия были достаточно
благоприятны, дабы человек мог найти самого себя и свободно
собою располагать. В Экклезиасте (VII, 12) сказано: "Мудрость
хороша при наследстве и помогает радоваться солнцу".
Кому, по милости природы или судьбы, выпал такой удел, тот
с трепетной заботливостью будет следить, чтобы внутренний
родник счастья всегда был ему доступен, условием чего являются
независимость и досуг. Их он охотно добудет умеренностью и
бережливостью; это для него тем легче, что он не вынужден --
подобно другим -- искать наслаждений вовне. Поэтому перспектива
чинов, денег, благожелательности и одобрения света не соблазнит
его отказаться от самого себя, и опуститься до низменных
стремлений и дурных вкусов людей. Если представится случай, то
он поступит как Гораций в письме к Меценату (Lib. I, ер.7).
Вообще крайне глупо лишаться чего-либо внутpи себя с тем,
чтобы выиграть вовне, т. е. жертвовать покоем, досугом и
независимостью, -- целиком или в большей части -- ради блеска,
чина, роскоши, почета или чести. Так, однако, поступал Гете;
меня же мой гений решительно влек в другом направлении.
Приведенная здесь истина, гласящая, что источник счастья
берет свое начало в самом человеке, находит подтверждение в
верном замечании Аристотеля (наставление Никомаху 1,7 и VII,
13, 14), что всякое наслаждение предполагает некоторую
деятельность, применение известной силы и немыслимо без
такового. Учение Аристотеля, утверждающее, что счастье человека
заключается в свободном использовании преобладающих в нем
способностей, -- воспроизводится Стобеусом в его исследовании о
перипатетической этике (Eel. eth. II, cap. 7); счастье, говорит
он, состоит в упражнении своих способностей работами, могущими
дать известный результат.
Исконное назначение сил, коими природа наделила человека,
заключается в борьбе с нуждою, теснящей его со всех сторон. Раз
эта борьба прерывается, неиспользованные силы становятся
бременем, и человеку приходится играть ими, т. е. бесцельно
тратить их, ибо иначе он подвергнет себя действию другого
источника человеческого страдания -- скуки. Она терзает прежде
всего знатных и богатых людей; Лукреций дал превосходное
описание их страданий4, меткость которого мы в любое время
можем проверить в каждом большом городе. У таких людей в юности
большую роль играет физическая сила и производительная
способность. Но позже остаются одни душевные силы; если их
мало, если они плохо развиты или же нет данных к их
деятельности, то получается серьезное бедствие. Так как воля
есть единственная неиссякаемая сила, то стараются ее возбудить,
разжигая в себе страсти, прибегая, напр., к крупной азартной
игре -- поистине унизительному пороку.
Вообще каждый праздный человек, сообразно с характером
преобладающих в нем сил, выберет для их упражнения то или иное
занятие -- игру: кегли, шахматы, охоту, живопись, скачки,
музыку, карты или поэзию, геральдику или философию и т. д.
Тему эту можно разработать методически; для этого надо
обратиться к основе действия всех человеческих сил, т. е. к
трем основным физиологическим силам. Рассматривая их бесцельную
игру, мы видим, что они являются источниками трех групп
наслаждения, из коих человек, -- в зависимости от того, какая
сила в нем преобладает -- выбирает более для себя подходящие.
Наслаждения доставляются: во-первых -- воспроизводительной
силой (Reproductionskraft); таковы еда, питье, пищеварение,
покой и сон. Про некоторые нации сложилась молва, будто они
возводят эти наслаждения на степень народных торжеств. --
Во-вторых, -- раздражаемостью (Irritabilitдt); таковы
путешествия, борьба, танцы, фехтование, верховая езда, разные
атлетические игры, охота, и даже битвы и война. -- В-третьих --
чувствительностью (Sensibilitдt); таковы созерцание, мышление,
ощущение, поэзия, музыка, учение, чтение, изобретение,
философия и т. п. -- Относительно ценности, степени и
продолжительности каждой такой группы наслаждений можно сказать
много, но я это предоставляю читателю.
Вероятно, всякий подметил, что наслаждение,
обусловливающееся тратой наших сил, а с ними и наше счастье,
заключающееся в частом повторении наслаждений -- будет тем
полнее, чем благороднее обусловливающая их сила. Никто не
станет отрицать преимущества, принадлежащего в этом отношении
чувствительности -- решительным преобладанием коей человек
отличается от других животных, -- над двумя другими
физиологическими силами, присущими в равной или даже большей
степени животным. К чувствительности относятся и наши
познавательные силы: поэтому ее преобладание делает нас
способными к наслаждениям духовным -- т. е. состоящим в
познавании; наслаждения эти тем выше, чем больше перевес
чувствительности (5).
Нормальный, средний человек живо заинтересуется каким-либо
предметом лишь при условии, если последний возбуждает его волю;
только этим предмет приобретает в его глазах личный интерес. Но
всякое длительное возбуждение воли является процессом сложным;
в известной доле в него входит и страдание. Средством
умышленного возбуждения ее при посредстве мелких интересов,
могущих причинить не длительную и серьезную боль, а лишь
минутную, легкую, которую правильнее бы назвать "щекотанием
воли" -- является карточная игра, -- обычное занятие
"порядочного общества" во всех странах (6).
Человек с избытком духовных сил способен живо
заинтересоваться чем-либо через посредство хотя бы одного
разума, без всякого вмешательства воли; ему это даже
необходимо. Такой интерес переносит его в область, совершенно
чуждую страданий, в атмосферу "веселой, легкой жизни богов". --
Жизнь остальных протекает в отупении; их мечты и стремления
всецело направлены на пошлый интерес личного благосостояния --
т. е. на борьбу с разными невзгодами; поэтому их одолевает
невыносимая скука, как только эта цель отпадает и они
оказываются предоставленными самим себе; лишь бешенное пламя
страсти способно внести известное движение в эту застывающую
массу.
Наоборот, человек с избытком духовных сил живет богатой
мыслями жизнью, сплошь оживленной и полной значения. Достойные
внимания явления интересуют его, если он имеет время им
отдаться; в себе же самом он имеет источник высших наслаждений.
Импульс извне дают ему явления природы и зрелище человеческой
жизни, а также разнообразнейшие творения выдающихся людей всех
эпох и стран. Собственно, только он и может наслаждаться ими,
так как лишь для него понятны эти творения и их ценность.
Именно для него живут великие люди, к нему лишь они обращаются,
тогда как остальные, в качестве случайных слушателей способны
усвоить разве какие-нибудь клочки их мыслей. Правда, этим у
интеллигентного человека создается лишняя потребность,
потребность учиться, видеть, образовываться, размышлять, -- а с
тем вместе и потребность в досуге. Но, как правильно сказал
Вольтер, -- "нет истинных удовольствий без истинных
потребностей, а потому, благодаря им, интеллигентному человеку
доступны такие наслаждения, которых не существует для других.
Для большинства красота в природе и в искусстве, как бы оно ни
окружало себя ею, являются тем же, чем гетера -- для старика.
Богато одаренный человек живет поэтому, наряду со своей личной
жизнью, еще второю, а именно духовною, постепенно
превращающуюся в настоящую его цель, причем личная жизнь
становится средством к этой цели тогда как остальные люди
именно это пошлое, пустое, скучное существование считают целью.
Он преимущественно будет заботиться о чисто духовной жизни,
которая, благодаря постоянному развитию мышления и познания,
получит связность и все резче обрисовывающуюся целость и
законченность завершающегося произведения искусства. От нее
печально отличается жизнь чисто практическая, направленная лишь
на личное благосостояние, способная развиваться лишь вширь, но
не вглубь, и служащая целью, тогда как должна бы быть лишь
средством.
Наша практическая, реальная жизнь раз ее не волнуют
страсти, -- скучна и плоска; в противном же случае она
становится горестной; поэтому счастливы только те, кто наделен
некоторым излишком ума сверх той меры, какая необходима для
служения своей воле. Такие люди рядом с действительной жизнью
живут еще и духовной, постоянно их интересующей и занимающей, и
притом чуждой страдания. Простого безделья, т. е. ума,
незанятого служением воле, -- для этого мало; требуется
положительный избыток сил, который только и способен толкнуть
нас на чисто умственную работу, вне служения воле: "отдых без
занятий -- это смерть, погребение живого человека" (Seneca, ер.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Афоризмы житейской мудрости'
1 2 3 4
приводит к необщительности. Если бы качество общества можно
было заменить количеством, тогда стоило бы жить даже в "большом
свете"; но к несчастью сто дураков вместе взятых не составят и
одного здравомыслящего.
Человек другой крайности, как только нужда даст ему
перевести дух, станет любою ценою отыскивать развлечений и
общества, легко удовлетворяясь и избегая пуще всего самого
себя. В одиночестве, где каждый предоставлен самому себе, такой
человек видит свое внутреннее содержание; глупца в роскошной
мантии подавляет его жалкая пустота, тогда как высокий ум
оживляет и населяет своими мыслями самую невзрачную обстановку.
Сенека правильно заметил: "всякая глупость страдает от своей
скуки" (Ер. 9) ; не менее прав Иисус, сын Сираха: "жизнь глупца
хуже смерти". Можно сказать, что человек общителен в той мере,
в какой он духовно несостоятелен и вообще пошл; ведь в мире
только и можно выбирать между одиночеством и пошлостью. Негры
-- самый общительный, но также и самый отсталый в умственном
отношении народ; по известиям французских газет из Северной
Америки негры -- свободные вперемежку с рабами -- в огромном
числе набиваются в теснейшие помещения; они -- видите ли -- не
могут достаточно налюбоваться своими черными лицами с
приплюснутыми носами.
Сообразно с тем, что мозг является паразитом, пенсионером
всего организма, -- добытые человеком часы досуга, предоставляя
ему возможность наслаждаться своим сознанием и
индивидуальностью, -- является плодом, венцом его
существования, которое в остальном заполнено заботами и трудом.
Чем же заполняет большинство это свободное время? Скукой,
очумелостью, если нет чувственных удовольствий, или какой-либо
ерунды под руками. Способ использования досуга показывает, до
какой степени досуг иной раз обесценивается; по словам Ариосто
он часто является ничем иным, как "бездействием невежды".
Средний человек озабочен тем, как бы ему убить время; человек
же талантливый стремится его использовать.
Ограниченные люди потому так сильно подвержены скуке, что
их разум является не более, как посредником в передаче мотивов
воле. Если в данный момент нет под рукою внешних мотивов, то
воля спокойна, и ум -- в праздном состоянии: ведь как ум, так и
воля не могут действовать по собственному импульсу. В
результате -- ужасающий застой всех сил человека, -- скука. С
целью ее прогнать, воле подсовывают мелкие, случайно, наугад
выхваченные мотивы, желая ими возбудить волю и тем привести в
действие воспринимающий их разум. Такие мотивы относятся к
реальным, естественным мотивам так же, как бумажные деньги к
звонкой монете: ценность их произвольна, условна. Таким мотивом
является игра, -- в частности -- игра в карты, изобретенные
именно с этой целью. Если нет игр, ограниченный человек берется
за первую попавшуюся чепуху. Между прочим, сигара может
послужить хорошим суррогатом мысли.
Вот почему во всем свете карточная игра сделалась главным
занятием любого общества; она -- мерило его ценности, явное
обнаружение умственного банкротства. Не будучи в состоянии
обмениваться мыслями, люди перебрасываются картами, стараясь
отнять у партнера несколько золотых. Поистине жалкий род!
Чтобы не быть пристрастным, я не скрою того, что можно
привести в извинение карточной игры: многие видят в ней
подготовку к светской и деловой жизни, поскольку она научает
разумно использовать созданные случаем неизменяемые
обстоятельства (карты), с целью извлечь из них возможно больше.
Имея в виду эту цель, человек развивает в себе "выдержку",
учась при скверной игре сохранять веселый вид. Но с другой
стороны именно этим карты оказывают развращающее влияние. Ведь
суть игры в том, чтобы любым способом, какими угодно хитростями
заполучить то, что принадлежит другому. Привычка действовать
таким образом в игре постепенно укореняется и переходит в
жизнь, так что в конце концов человек проводит этот принцип и в
вопросах собственности: он готов считать дозволенным всякое
имеющееся в его руках средство, если только оно не запрещено
законом. Примеры тому доставляет ежедневно обыденная жизнь.
Если, как сказано выше, досуг является, так сказать,
венцом человеческого существования, так как только он делает
его полным обладателем своего "я", то счастливы те, кто при
этом находят в себе нечто ценное; в большинстве же в часы
досуга обнаруживается ни на что неспособный субъект, отчаянно
скучающий и тяготящийся самим собою. Посему -- "возрадуемся,
братья, что мы дети не рабыни, а свободной" (Поcл. к Гал. IV,
31).
Как счастливейшая страна та, которая нуждается лишь в
малом ввозе, или совсем в нем не нуждается, -- так и из людей
счастлив будет тот, в ком много внутренних сокровищ, и кто для
развлечения требует извне лишь немного или ничего. Подобный
"импорт" обходится дорого, порабощая нас, опасен, причиняет
часто неприятности, и все же является лишь скверной заменой
продуктов собственных недр. Ведь от других, вообще извне,
нельзя ни в каком отношении ожидать многого. Границы того, что
один может дать другому, -- очень тесны; в конце концов человек
всегда останется один, и тут-то и важно, кто остался один.
Здесь применимы слова Гете, которым он придавал общий смысл:
"всякий в конце концов оказывается предоставленным самому себе"
и Оливера Гольдсмита: "предоставленные самими себе, мы
вынуждены сами ковать и искать свое счастье" (The Traveller V,
431 и сл.).
Самым ценным и существенным должна быть для каждого его
личность. Чем полнее это достигнуто, а следовательно -- чем
больше источников наслаждения откроет в себе человек, -- тем
счастливее будет он. Вполне прав был Аристотель, сказав:
"счастье принадлежит тому, кто сам себя удовлетворяет" (Eth.
Eud. VII, 2). Ведь все внешние источники счастья и наслаждений
по своей природе крайне ненадежны, сомнительны, преходящи,
подчинены случаю и могут поэтому иссякнуть даже при
благоприятнейших условиях; даже более -- это неизбежно, так как
нельзя всегда иметь их под рукою. Во всяком случае почти все
они иссякают к старости: нас покидают тогда любовь, шутливость,
страсть к путешествиям, верховой езде и пригодность к обществу;
наконец смерть лишает нас друзей и родных. В этом отношении,
больше чем в каком либо ином, важно, что именно мы имеем в
себе. Наши личные свойства сохраняются дольше всею. Впрочем, в
любом возрасте они являются истинным, надежным источником
счастья. -- В мире вообще немного можно раздобыть: он весь
полон нуждою и горем, тех же, кто их избег, подкарауливает на
каждом шагу скука. К тому же, по общему правилу власть
принадлежит дурному началу, а решающее слово -- глупости.
Судьба жестока, а люди жалки. В устроенном таким образом мире
тот, кто много имеет в себе, подобен светлой, веселой, теплой
комнате, окруженный тьмою и снегом декабрьской ночи. Поэтому
высокая, богатая индивидуальность, а в особенности широкий ум,
-- означают счастливейший удел на земле, как бы мало блеска в
нем ни было. Поистине мудрым было изречение 19-летней королевы
Шведской Христины о Декарте, известном ей по устным рассказам,
да по одному из его произведений, и жившему уже 20 лет в полном
уединении в Голландии: "Декарт -- счастливейший из всех людей,
и его жизнь кажется мне достойной зависти" (Vie de Desc. par
Baillet, Liv. VII, ch. 10). Необходимо, однако, -- как это было
у Декарта -- чтобы внешние условия были достаточно
благоприятны, дабы человек мог найти самого себя и свободно
собою располагать. В Экклезиасте (VII, 12) сказано: "Мудрость
хороша при наследстве и помогает радоваться солнцу".
Кому, по милости природы или судьбы, выпал такой удел, тот
с трепетной заботливостью будет следить, чтобы внутренний
родник счастья всегда был ему доступен, условием чего являются
независимость и досуг. Их он охотно добудет умеренностью и
бережливостью; это для него тем легче, что он не вынужден --
подобно другим -- искать наслаждений вовне. Поэтому перспектива
чинов, денег, благожелательности и одобрения света не соблазнит
его отказаться от самого себя, и опуститься до низменных
стремлений и дурных вкусов людей. Если представится случай, то
он поступит как Гораций в письме к Меценату (Lib. I, ер.7).
Вообще крайне глупо лишаться чего-либо внутpи себя с тем,
чтобы выиграть вовне, т. е. жертвовать покоем, досугом и
независимостью, -- целиком или в большей части -- ради блеска,
чина, роскоши, почета или чести. Так, однако, поступал Гете;
меня же мой гений решительно влек в другом направлении.
Приведенная здесь истина, гласящая, что источник счастья
берет свое начало в самом человеке, находит подтверждение в
верном замечании Аристотеля (наставление Никомаху 1,7 и VII,
13, 14), что всякое наслаждение предполагает некоторую
деятельность, применение известной силы и немыслимо без
такового. Учение Аристотеля, утверждающее, что счастье человека
заключается в свободном использовании преобладающих в нем
способностей, -- воспроизводится Стобеусом в его исследовании о
перипатетической этике (Eel. eth. II, cap. 7); счастье, говорит
он, состоит в упражнении своих способностей работами, могущими
дать известный результат.
Исконное назначение сил, коими природа наделила человека,
заключается в борьбе с нуждою, теснящей его со всех сторон. Раз
эта борьба прерывается, неиспользованные силы становятся
бременем, и человеку приходится играть ими, т. е. бесцельно
тратить их, ибо иначе он подвергнет себя действию другого
источника человеческого страдания -- скуки. Она терзает прежде
всего знатных и богатых людей; Лукреций дал превосходное
описание их страданий4, меткость которого мы в любое время
можем проверить в каждом большом городе. У таких людей в юности
большую роль играет физическая сила и производительная
способность. Но позже остаются одни душевные силы; если их
мало, если они плохо развиты или же нет данных к их
деятельности, то получается серьезное бедствие. Так как воля
есть единственная неиссякаемая сила, то стараются ее возбудить,
разжигая в себе страсти, прибегая, напр., к крупной азартной
игре -- поистине унизительному пороку.
Вообще каждый праздный человек, сообразно с характером
преобладающих в нем сил, выберет для их упражнения то или иное
занятие -- игру: кегли, шахматы, охоту, живопись, скачки,
музыку, карты или поэзию, геральдику или философию и т. д.
Тему эту можно разработать методически; для этого надо
обратиться к основе действия всех человеческих сил, т. е. к
трем основным физиологическим силам. Рассматривая их бесцельную
игру, мы видим, что они являются источниками трех групп
наслаждения, из коих человек, -- в зависимости от того, какая
сила в нем преобладает -- выбирает более для себя подходящие.
Наслаждения доставляются: во-первых -- воспроизводительной
силой (Reproductionskraft); таковы еда, питье, пищеварение,
покой и сон. Про некоторые нации сложилась молва, будто они
возводят эти наслаждения на степень народных торжеств. --
Во-вторых, -- раздражаемостью (Irritabilitдt); таковы
путешествия, борьба, танцы, фехтование, верховая езда, разные
атлетические игры, охота, и даже битвы и война. -- В-третьих --
чувствительностью (Sensibilitдt); таковы созерцание, мышление,
ощущение, поэзия, музыка, учение, чтение, изобретение,
философия и т. п. -- Относительно ценности, степени и
продолжительности каждой такой группы наслаждений можно сказать
много, но я это предоставляю читателю.
Вероятно, всякий подметил, что наслаждение,
обусловливающееся тратой наших сил, а с ними и наше счастье,
заключающееся в частом повторении наслаждений -- будет тем
полнее, чем благороднее обусловливающая их сила. Никто не
станет отрицать преимущества, принадлежащего в этом отношении
чувствительности -- решительным преобладанием коей человек
отличается от других животных, -- над двумя другими
физиологическими силами, присущими в равной или даже большей
степени животным. К чувствительности относятся и наши
познавательные силы: поэтому ее преобладание делает нас
способными к наслаждениям духовным -- т. е. состоящим в
познавании; наслаждения эти тем выше, чем больше перевес
чувствительности (5).
Нормальный, средний человек живо заинтересуется каким-либо
предметом лишь при условии, если последний возбуждает его волю;
только этим предмет приобретает в его глазах личный интерес. Но
всякое длительное возбуждение воли является процессом сложным;
в известной доле в него входит и страдание. Средством
умышленного возбуждения ее при посредстве мелких интересов,
могущих причинить не длительную и серьезную боль, а лишь
минутную, легкую, которую правильнее бы назвать "щекотанием
воли" -- является карточная игра, -- обычное занятие
"порядочного общества" во всех странах (6).
Человек с избытком духовных сил способен живо
заинтересоваться чем-либо через посредство хотя бы одного
разума, без всякого вмешательства воли; ему это даже
необходимо. Такой интерес переносит его в область, совершенно
чуждую страданий, в атмосферу "веселой, легкой жизни богов". --
Жизнь остальных протекает в отупении; их мечты и стремления
всецело направлены на пошлый интерес личного благосостояния --
т. е. на борьбу с разными невзгодами; поэтому их одолевает
невыносимая скука, как только эта цель отпадает и они
оказываются предоставленными самим себе; лишь бешенное пламя
страсти способно внести известное движение в эту застывающую
массу.
Наоборот, человек с избытком духовных сил живет богатой
мыслями жизнью, сплошь оживленной и полной значения. Достойные
внимания явления интересуют его, если он имеет время им
отдаться; в себе же самом он имеет источник высших наслаждений.
Импульс извне дают ему явления природы и зрелище человеческой
жизни, а также разнообразнейшие творения выдающихся людей всех
эпох и стран. Собственно, только он и может наслаждаться ими,
так как лишь для него понятны эти творения и их ценность.
Именно для него живут великие люди, к нему лишь они обращаются,
тогда как остальные, в качестве случайных слушателей способны
усвоить разве какие-нибудь клочки их мыслей. Правда, этим у
интеллигентного человека создается лишняя потребность,
потребность учиться, видеть, образовываться, размышлять, -- а с
тем вместе и потребность в досуге. Но, как правильно сказал
Вольтер, -- "нет истинных удовольствий без истинных
потребностей, а потому, благодаря им, интеллигентному человеку
доступны такие наслаждения, которых не существует для других.
Для большинства красота в природе и в искусстве, как бы оно ни
окружало себя ею, являются тем же, чем гетера -- для старика.
Богато одаренный человек живет поэтому, наряду со своей личной
жизнью, еще второю, а именно духовною, постепенно
превращающуюся в настоящую его цель, причем личная жизнь
становится средством к этой цели тогда как остальные люди
именно это пошлое, пустое, скучное существование считают целью.
Он преимущественно будет заботиться о чисто духовной жизни,
которая, благодаря постоянному развитию мышления и познания,
получит связность и все резче обрисовывающуюся целость и
законченность завершающегося произведения искусства. От нее
печально отличается жизнь чисто практическая, направленная лишь
на личное благосостояние, способная развиваться лишь вширь, но
не вглубь, и служащая целью, тогда как должна бы быть лишь
средством.
Наша практическая, реальная жизнь раз ее не волнуют
страсти, -- скучна и плоска; в противном же случае она
становится горестной; поэтому счастливы только те, кто наделен
некоторым излишком ума сверх той меры, какая необходима для
служения своей воле. Такие люди рядом с действительной жизнью
живут еще и духовной, постоянно их интересующей и занимающей, и
притом чуждой страдания. Простого безделья, т. е. ума,
незанятого служением воле, -- для этого мало; требуется
положительный избыток сил, который только и способен толкнуть
нас на чисто умственную работу, вне служения воле: "отдых без
занятий -- это смерть, погребение живого человека" (Seneca, ер.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Афоризмы житейской мудрости'
1 2 3 4