Потому что он рос в трущобах с единственной мечтой: вырасти достаточно здоровым, чтобы сесть за штурвал космофрегата и драться во имя той Федерации, о которой говорилось в стареньких книгах-кристаллах, оставшихся от деда, сгоревшего вместе с Пятой Эскадрой в секторе Альфа, и письмах отца, сгинувшего от пятнистой чумы вместе с половиной Вальдемирского десанта. А эти косили от мобилизации, и торговали «дурью», и сорили деньгами в подпольных кабачках, а если попадали в полицию, то выходили под залог не позже, чем через три дня. Они учили малявок ширяться и балдеть, и космофлот недосчитывался из-за них многих тысяч пилотов, десантников, техников и саперов…
Он воевал, а они жировали. Там, на фронте, погибали лучшие, а из этих, окопавшихся в тылу, выживали самые приспособленные, самые хитрые, самые подлые и безжалостные. А когда много позже он, уже Президент-Восстановитель, понял, что самые сладкие побеги готовятся схарчить именно эти, он объявил им войну. Не на жизнь, а на смерть.
Но было поздно.
И это оказалось, пожалуй, единственным его поражением.
Их расстреливали в упор люди в штатском, которых потом не удавалось найти полиции. Их вешали, в тюремных дворах и прилюдно. Их запирали в одиночки на два, три, на пять пожизненных сроков. Но получали пули, и дергались в петлях, и уходили ногами вперед на тюремные кладбища всего только «шестерки», мелочь, шпана, а подлинные эти снова выживали, и друг за дружкой выползали на свет, надежно прикрытые свитой из светил юриспруденции; они открывали банки, брали под контроль целые планеты, и точно так же, один за другим, взбирались на первые места в списках ведущих предпринимателей, публикуемых солидными, абсолютно объективными журналами.
Теперь они аккуратно, без малейшей проволочки платили налоги с легального бизнеса, а нелегальным промышляла под их крылышком все та же мелкая сошка, на которую было жаль, да и незачем тратить ненависть.
И он смирился. Он терпел их, потому что у него, у Федерации вечно не хватало денег на выплаты учителям, врачам, полиции, на все, что надлежало неотложно реконструировать, восстановить, построить; у государства не было денег даже на прыжковые космолеты, а у этих деньжата водились всегда. При нужде они просто покупали и науку, и полицию, и священников.
Он смирился, продолжая ненавидеть. Любовно холя эту бессильную ненависть, последнее из еще неостывших чувств, полученных в наследство от того долговязого паренька, что когда-то впервые благоговейно коснулся штурвала космофрегата.
Сейчас, сидя глаза в глаза с самым, пожалуй, крутым из этих, старый седой человек ощущал себя предателем. Но все в этом мире имеет свою цену, и на кону стояло слишком многое.
Судьба Федерации, которая должна выжить любой ценой.
И потому была боль, но не было сомнений.
— К делу? — спросил Хозяин.
— К делу, — ответил посетитель. Помолчал. И не удержался:
— Но почему все-таки — мы, если не секрет?
Это был укус, подленький, мелкий. Не стоило обращать на него внимания.
— Потому что ваша… э-э… фирма крупнейшая. Родственные… э-э… корпорации значительно менее влиятельны, — Хозяин говорил медленно, размеренно, изо всех сил стараясь держать себя в руках. — У вас ведь, если я не ошибаюсь, серьезные интересы на Далии, Татуанге, Кон-хобаре, Лютеции…
— … Герцике, Симнеле, Харибде, — поддержал толстяк.
— Верно. А также на десятке иных планет из числа реконструированных. Иными словами… — Его Превосходительство позволил себе коротенькую передышку, — вашей фирме есть что терять в случае распада Федерации.
— Допускаю, — широкое добродушное лицо толстяка оставалось невозмутимым. — И даже согласен. Что дальше?
А вот это уж был явный перебор. Он ведь все понял, он давно уже все сообразил, и сейчас просто не отказывал себе в удовольствии поиздеваться. Отыграться за все скользнувшие мимо пули, и за все заочные приговоры, и за долгие годы жуткого ужаса, бывшего неотъемлемой частью жизни до тех пор, пока по-настоящему большие деньги не сделали его неприкасаемым для закона.
Было сейчас в глазах человека, некогда прозванного Посылающим Вьюгу, нечто такое, что заставило посетителя вспомнить, где он находится. В этом кабинете действовали особые законы, и даже тысячи адвокатов не помогли бы ему, прими хозяин решение обидеться. Тайна «скоропостижной кончины» начальника президентской администрации, скупо отраженной в газетных некрологах, являлась тайной для очень многих, в сущности, почти для всех. Но не для бритоголового.
Усмехнувшись, седой отпустил взгляд толстяка.
— Дальше все просто. Через месяц я объявляю о созыве чрезвычайной сессии Генеральной Ассамблеи…
Да, проще некуда. Собрать Ассамблею. Поставить на повестку дня один вопрос: о самороспуске вплоть до специального указа. О введении единого правления. Об упразднении планетарных Конвентов и замене их губернаторами, назначаемыми Центром. И — о преемнике.
Большой рыхлый красиво-седовласый человек, решивший установить диктатуру, уже знал, кого назовет наследником. Он двадцатый год сидит в Форт-Брагге, тюрьме на одну персону, этот бывший ближайший соратник и боевой побратим. Они шли вместе, рука об руку, но бедняге не хватило терпения, и у него были собственные взгляды на будущее Федерации. Следует признать, прав оказался он. Что ж, все хорошо, что можно исправить. Там, в Форт-Брагге, ему было позволено работать, чтобы не превратиться в идиота, и он сохранил форму; он много и толково писал, и это стоящие, дельные работы, вот только читатель у них всегда только один. Один и тот же.
Конечно, он ненавидит Хозяина. Ну и что? Есть вещи высшие, нежели ненависть. Главное — он моложе на двенадцать лет, по сообщениям охраны — крепок, спортивен, и теперь у них единые взгляды на будущее Федерации.
— Еще лет пять назад я решил бы вопрос, не обращаясь к вам, милостивый государь. Но сейчас возможно всякое…
— Понимаю, Ваше Превосходительство.
На сей раз толстяк был безупречно вежлив. Больше того, в глазах его появилось искреннее уважение.
— Позвольте подумать.
Смешно покусывая губу, толстяк замер, зажмурился.
Ему было что взвешивать.
Аналитический центр, подкармливаемый им — а он не содержал ничего второсортного! — предостерегал о вероятности нового кризиса в случае кончины Хозяина. Окрепшие, вставшие на ноги Внешние Миры вновь позволяли себе порыкивать на матушку-Землю, вновь заговаривали о пересмотре налоговой системы, о расширении полномочий. На прямой вопрос: «Есть ли в этом какая-либо выгода?» — специалисты ответили единодушно и отрицательно. Гигантское хозяйство бритоголового, разместившееся на двух десятках Внешних Миров, было единой, крепко связанной системой. Крах Федерации означал банкротство.
Бритоголовому не нужно было долго думать. В сущности, он принял решение, еще читая рукописные листки.
— Ваше Превосходительство! Ответ — да.
— Если можно, подробнее, — попросил Хозяин.
— Как угодно, — теперь голос бритоголового звучал сухо и предельно собранно. — Моя фирма может твердо гарантировать полную поддержку ваших инициатив Конвентами планет, названных нами ранее, а также их представителями при голосовании в Генеральной Ассамблее.
— Чудесно, просто чудесно, милостивый государь. — Кроме того, можно серьезно говорить о смене в месячный срок позиций лидеров Ерваала, Ерваама, Ерваана, Бомборджи… — толстяк на миг замялся и все-таки завершил начатую фразу: — … или, в крайнем случае, о замене самих лидеров.
— О? — похоже, Хозяин приятно удивился. — Даже так? Ну что ж, ну что ж… Ерваан, это да… тамошний мальчик довольно ершист.
— В таком случае, — толстяк чуть осклабился, — может быть, с него и стоит начать?..
— А вот от подробностей попрошу меня уволить, — Хозяин вмиг сделался строгим. — И поскольку мы с вами — люди деловые, хотелось бы услышать ваши условия…
На этот раз бритоголовый не думал ни секунды. Даже для приличия.
— Валькирия. Пятьдесят на пятьдесят!
— Ого! — теперь Хозяин был неприятно удивлен. — Признаюсь, губа у вас не дура…
— Это верно, — подтвердил бритоголовый. Глядя сквозь гостя, Хозяин считал.
Валькирия. Неслабо. Федеральная стройка номер один. Единственная на всю Галактику подходящая планета для создания прыжкового космопорта. После окончания строительства Федерация станет по-настоящему единой. Транзит сократит расстояния вдесятеро. Но пятьдесят на пятьдесят! Это означает, что ни один из совладельцев не будет иметь контрольного пакета. И фирма бритоголового, пожелай она того, легко заморозит космоперевозки. Иными словами, Федерации предложено откровенно срастись с… фирмой (даже мысленно Хозяин избегал называть вещи своими именами).
— Но… может быть…
— Условие окончательное! — сознавая себя вправе на то, посетитель был тверд.
— Погодите! — спасительная мысль мелькнула, словно молния, и седой человек в шлепанцах поспешил ухватиться за нее накрепко. — Но ведь планета заселена! Пятьдесят процентов по закону принадлежат ее обитателям, и я не думаю, чтобы эти фермеры…
В этот миг Хозяин отчетливо вспомнил, кем заселена Валькирия, и ему сделалось смешно. Тупые, невежественные бородачи, одичавшие за столетие хаоса, откатившиеся в средневековье, ненавидящие все, связанное с космосом, — так они и уступят тебе свои пятьдесят процентов.
— Итак, — старик бы весел и бодр. — Доля Федерации, безусловно, неприкосновенна. Что касается доли тамошних жителей…
Он попытался сочувственно подмигнуть собеседнику и предложить выбрать себе что-нибудь поскромнее. И сбился с дыхания, натолкнувшись на радостный, едва ли не торжествующий взгляд бритоголового.
— Ваше Превосходительство! А если законное правительство Валькирии уступит моей фирме право на свою долю?
Простенький вопросик, заключающий в себе несомненный подвох!
— В таком случае затруднений не вижу. Но колонисты…
— Прошу прощения, господин Президент! — от волнения бритоголовый вновь позволил себе несколько забыться. — Если я не ошибаюсь, согласно Галактическому Кодексу, колонисты не могут представлять в Генеральной Ассамблее планеты, туземцы которых к моменту высадки уже создали государство?!
Он явно пел с чужих слов. И означать это могло только одно: фирма давно зарилась на Валькирийскую стройку, а казуисты из ее юридической службы успели подготовить для сессии Генеральной Ассамблеи некую каверзу.
И все же Хозяин не мог не кивнуть.
— Да, это так. Но, насколько я помню, тамошние туземцы весьма далеки даже от основ цивилизации…
Бритоголовый выпрямился в кресле, бледный и напряженный; испарина вновь мелким бисером возникла на макушке.
— Имею честь первому из землян доложить вам, Ваше Превосходительство, что на предстоящей Генеральной Ассамблее королевство Нгандвани, расположенное на планете, именуемой нами Валькирией, через меня как своего полномочного представителя обратится к Федерации с ходатайством о принятии его в состав на правах ассоциированного члена и о лишении указанных прав колонистов, незаконно населяющих планету!
Тихо и нежно кольнуло в груди. И вместе с уколом этим пришло отчетливое и ясное понимание того, о чем говорит, что недоговаривает и что имеет в виду посетитель.
Можно было сообразить и раньше, Хозяин просто не хотел соображать и лишь потому выдавал себя за безнадежного тугодума.
Стройка на Валькирии — это не просто деньги. Это — близость к власти. И фирма бритоголового не откажется от нее: эти пойдут на все. И если сейчас он, Хозяин, все понимая, даст задний ход, соседства и влияние бритоголового обернутся против него. А он уже стар, и ему не уследить за всем. И даже не в этом дело. Вопрос стоит просто.
И еще проще: Федерация — или несколько сот, пусть даже тысяч, тупоголовых, выродившихся, ничего собой не представляющих колонистов; почему-то считающих себя землянами.
— Ну что ж, — словно со стороны услышал Его Превосходительство, и с ужасом понял, что не узнал собственного голоса, — в таком случае, полагаю, вопрос решён. Если сказанное вами подтвердится, примите мои поздравления!
Перед глазами плыло. Ничего страшного, это просто от напряжения, сказал себе старик. И отчего-то, совсем некстати, вспомнился внук. Хорошо, что Димка не рядом. Хорошо, что он всегда держал его поодаль, хотя и тосковал безмерно. Незачем мальчику пачкаться в этом дерьме. Он все равно не привык бы, слишком чист. А насмотрелся бы грязи… и не дай Бог перестал бы уважать деда. «Хотя и жаль. Какой бы мог быть наследник! Все, что знаю и умею, вложил бы я в обучение… и все-таки пусть лучше — так. Пусть будет пилотом космодесанта, пусть заканчивает Академию, пусть вырастает в генералы. И пусть помнит деда таким, каким привык видеть, хоть и редко. Живой легендой, которой привык гордиться… Ах, Димка, Димка, стажер ты мой дорогой!»
Разговор утомил безмерно. Очень хотелось прилечь.
И гость, понимая все, оказался неожиданно тактичен: деликатно кашлянул, привстал, явственно намекая на готовность и желание откланяться.
Впрочем…
Как ни худо было, дело следовало завершить.
— Ваши гарантии, милостивый государь?
— Мое слово, Ваше Превосходительство!
— Этого вполне достаточно. Мои гарантии?
— Ну что вы, Ваше Превосходительство! Впрочем… — бритоголовый бросил быстрый взгляд исподлобья, и по тугим щекам его пробежала едва уловимая дрожь. — Я, знаете ли, коллекционер. Страстный! Автографы, знаете ли… Так вот, — бережно прижав короткопалой ладонью к груди исписанные листки, он перешел на заговорщицкий шепот, — может, позволите мне забрать с собой бумажки, а?
— Хорошо, берите…
Вряд ли это разумно. Но Хозяина безмерно утомила торговля, и не было сил спорить.
— Все, милостивый государь. Вы свободны!
— Один момент, Ваш-ство, — шепоток сделался маслено-льстивым. — Ежели так, то, может, еще и подмахнете, самолично? Ведь оно у нас как? Без росписи автографу — полцены…
Почуяв слабину, бритоголовый толстяк впился, как пиявка; он вязал подельника по рукам и по ногам, надежно, так, чтобы потом, в случае чего, не отмыться. Он не оставлял обратных путей и бы уверен: отказа не последует.
И он был прав.
— У вас есть перо?
— А как же! — гость торопливо извлек футляр.
— Подайте! Да побыстрее, милейший!
Так, капризно и свысока, обращаются к лакеям. Это был максимум того, что мог позволить себе хозяин кабинета в знак протеста, и посетитель стерпел бессильную издевку.
Сглотнул и замер, ожидая.
Большой рыхлый красиво-седовласый человек, страдальчески морщась, уложил поудобнее последний, на треть чистый лист, примерился, вздохнул, собираясь с силами, и аккуратно, стараясь не сбиться на каракули, начертал:
«К сему руку приложил — Я, ДАНИЭЛЬ КОРШАНСКИЙ».
Глава 1. ЧУЖАК НА ЧУЖОЙ ТРОПЕ

1
ВАЛЬКИРИЯ. Сельва. Начало декабря 2382 года
— Атх! — рассек зыбкую тишину гортанный крик. — ААт'тах!
И тотчас по притаившимся зарослям стегнули пулеметные очереди, иссекая в клочья тяжелый темно-зеленый полог. Палили не очень умело, наобум, зато — не жалея патронов. Чем гуще, тем лучше, пуля найдет цель!
Зашлась злобным треском суматошная пальба.
И вековечный лес, живая, могучая сельва, глухо застонала в ответ, замычала, захрипела, словно бычок, забиваемый мясником-неумехой. Заметалась невидимая глазу живность, перепуганно загалдели птицы. Шальные кусочки горячего металла рвали их плоть, убивали, и что с того, если им, бестолковым, никто не желал зла?
Несмышленые гибли просто так, за компанию.
Охота шла на человека.
На последнего еще живого среди тех, кто выполз из блестящего шара, рухнувшего с Высоких Небес. На отродье демонов гаали, сосущих кровь у младенцев и желчь у стариков.
Так объяснили загонщикам, и они поверили, не сомневаясь ни на миг, ибо объясняли Высшие.
Они поверили, и потому ни единого шанса на спасение не оставалось у экипажа учебного космофрегата «Вычегда»…
Кто не успел уйти в заросли, тот умер.
Трое — у трапа спасательной капсулы, когда туземцы ни с того ни с сего, без предупреждений и объяснений, открыли беспорядочный огонь. Еще пятеро — на открытом пространстве, отделяющем капсулу от зарослей, в спину, на бегу, без всякой пощады. Кто-то, кажется Ли Ю, попытался залечь и отстреливаться. Тщетно. Две короткие очереди, взрыв — и взметнувшийся в небо шквал земли, травы и плоти поставил точку на безнадежной попытке сражаться в одиночку против сотни.
Кэпа пуля догнала за два шага до спасения.
Вот он, Кэп, совсем близко. Обнял худенькое одинокое деревце и медленно оползает на землю.
— Беги, парень, — отчетливо слышен хрип. — Беги…
Помочь, надо помочь! Последний живой рванулся было назад, к опушке, и тотчас рухнул наземь, спасаясь от разрезавшей воздух над головой очереди. Поздно! Там, у деревца, уже мелькают юркие фигурки в песочного цвета одежках, похожих на детские пижамки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10