Нет! Невозможно, чтобы на столь богатой земле не нашлось хотя бы еще одной птахи, готовой стать нашей жертвой. Тогда на каждого бойца пришлось бы почти по трети перепелки.
Наконец, перевалив через холм, мы оказались на вспаханном поле. Конечно, куда удобнее и приятнее мостовые бульваров, чем борозды, где то и дело подворачивается нога.
Наша ватага со сворой собак долго, но безрезультатно продвигалась вперед. Судя по нахмуренным бровям моих друзей, настроение у них было не из лучших. Бедняги раздражались по любому поводу: проклятья обрушивались то на пень, встретившийся на пути, то на огрызающихся собак.
И вдруг над свекольным полем, буквально в сорока шагах, вспорхнули куропатки — не стая, нет, их было только две. Но не это важно. Почти одновременно с моим выстрелом раздалась пара других — заговорили ружья Понклуэ и Матифа. Одна из птиц упала. Другая же, красиво взлетев, исчезла. Что тут началось! Перо отказывается повторить все «любезности», которыми обменялись стрелки.
Какие едкие реплики, какие ранящие намеки были пущены в ход! Первый и последний раз охочусь с этими людьми.
По правде говоря, они действительно стреляли одновременно. Был еще и третий выстрел, который опередил два других. Но он никак не мог быть принят во внимание. Я и не претендовал на звание грозы пернатых и поэтому не вмешивался в спор.
VII
Наконец наступил полдень, время обеда. Мы остановились в тени Вяза, у подножия холма, отложив в сторону ружья и, увы, пустые сумки. Надо же было в конце концов восстановить бесполезно растраченные силы. В общем, трапеза получилась довольно печальная! Со всех сторон слышались упреки, жалобы: «Ужасный край!.. Браконьеры бесчинствуют!.. Повесить бы их всех на деревьях, а на грудь прикрепить табличку — „Охота запрещена“…» «Через два года дичи вообще не останется!.. Да, жизнь становится невыносимой!..»
И вновь заспорили Матифа и Понклуэ по поводу все той же куропатки. На этот раз дело едва не дошло до рукоприкладства. Наконец, через добрый час, мы возобновили свой путь — хорошенько нагрузившись, «смочив горло», как здесь говорят. До обеда настроение было получше. Но, может, нам еще повезет! Настоящий охотник не теряет надежды услышать-таки зов самца куропатки, ищущего подружку.
Собаки ворчали, рычали, продвигаясь вперед. Их хозяева Вопили им вслед нечто такое, что повергло бы в краску даже английских моряков. Признаться, я утомился, утомился настолько, что пустая сумка стала казаться набитой до отказа, а ружье равным по весу пудовой гире. Передоверить бы свое обременительное снаряжение одному из крестьян, насмешливым взглядом как бы вопрошавших: «Скольких же ты прикончил?» Но чувство собственного достоинства не позволило этого сделать.
Прошло еще два убийственных часа. Мы отшагали уже более пятнадцати километров. Очевидным было одно: домой я вернусь с ломотой в суставах, но без добычи. И вдруг какой-то шорох заставил напрячься и прислушаться. На сей раз ошибки быть не могло: над кустами взмыла стая куропаток. О, Боже, какая поднялась пальба! По меньшей мере прогремело пятнадцать выстрелов, включая и мой. Но тут среди дыма и шума кто-то вскрикнул! Я присмотрелся… Из-за куста показалось лицо крестьянина. Его правая щека была раздута так, словно за ней находился орех.
— Поздравляю с несчастным случаем! — вскричал Бретиньо.
— Только этого нам не хватало! — огрызнулся Дювошель.
Вот и все, на что их вдохновило «преступление, состоящее в нанесении побоев и ранении без намерения убить», как значится в уголовном кодексе. Чтобы прикончить несчастных пернатых ударами каблуков, бессердечные люди с ружьями уже бежали к своим собакам, подносившим двух куропаток, еще живых, лишь подраненных. Я пожелал бы этим варварам испытать нечто подобное на собственной шкуре. Пострадавший «туземец» крутился рядом. Раздутая щека не позволяла ему разговориться. Наконец Бретиньо и его компаньоны вспомнили о раненом.
— Ну, как тут наш бедолага? — протянул Максимон покровительственным тоном.
— Черт побери! У него в щеке застряла дробинка, — ответил я.
— Ну, ничего страшного, ничего страшного! — подхватил Дювошель.
— О, как больно! — запричитал крестьянин, желая подчеркнуть ужасной гримасой серьезность полученной раны.
— Так кто же из нас оказался столь неловким и навредил этому малому?
— Скажите, вы стреляли? — спросил меня Максимон.
— Да, стрелял, как и все!
— Ну вот и ответ на вопрос! — резюмировал Дювошель.
— Вы такой же неловкий охотник, как и Наполеон Первый, — заметил Понклуэ, ненавидевший империю.
— Я?! Я?! — от возмущения у меня перехватило дыхание.
— Это могли быть только вы, и никто другой, — сурово сказал Бретиньо.
— Безусловно, этот господин очень опасен! — подчеркнул Матифа. — Коль вы новичок, то благоразумнее было бы отказаться от приглашения поохотиться, даже если оно исходило от друга.
Я понял: раненого единодушно отнесли на мой счет. Ничего не оставалось, как покориться судьбе и предложить мужественному крестьянину десять франков.
— Ну как, получше? — спросил я.
— О-ля-ля! — ответил он, раздувая на сей раз левую щеку. Никаких сомнений, во рту у него был орех.
— Нет! Нет! На первый раз достаточно одной щеки. — И я поспешил удалиться.
VIII
Пока происходили расчеты с хитрым пикардийцем, остальные ушли вперед, давая понять, что трудно чувствовать себя в безопасности рядом с таким неумехой. Даже Друг Бретиньо сторонился меня, будто колдуна с дурным глазом.
Вскоре все скрылись в небольшом лесу, что начинался слева. Правду сказать, я не очень злился на своих «друзей». Бог им судья.
Но что же делать мне одному в центре бескрайней равнины? Угораздило же ввязаться в историю, вместо того чтобы спокойно писать в кабинете, читать или просто валять дурака. Я шел прогулочным шагом без всякой цели, отдавая предпочтение протоптанным дорожкам, близ возделанных земель, отдыхал по десять минут, потом брел дальше. На расстоянии пяти километров не видно было ни единого домика, ни одной колокольни. Настоящая пустыня! Время от времени встречался только столб с надписью: «Охотничий заказник». Ничего себе заказник! Дичью и не пахнет!
Итак, я все шел и шел, мечтая, философствуя, закинув ружье за спину, еле волоча ноги. По-моему, солнце не очень спешило к горизонту. Не новый ли Иисус Иисус — намек на эпизод из Библии, где солнце остановилось по приказу пророка Иисуса Навина (Книга Иисуса Навина, гл. 10, ст. 12).
против всяких законов космографии, остановил его в обычном беге по небу? Закончится ли когда-нибудь этот изнурительный день, именуемый открытием охотничьего сезона?
IX
Но конец есть всему, даже бескрайним полям. Вдали показался лес, пересекающий долину. Не торопясь, я подошел к опушке. Где-то очень далеко раздавались выстрелы, напоминающие фейерверк 14 июля. Фейерверк 14 июля — речь идет о торжествах в день государственного праздника Франции в честь взятия Бастилии в 1789 году и начала Великой французской буржуазной революции.
— Ну и разошлись, — подумал я. — Эдак никакой дичи не останется к следующему сезону!
В лесу было гораздо уютнее, чем в открытом поле. На верхушках деревьев сидели все те же безобидные воробышки, которых в лучших ресторанах вам улыбаясь подадут на вертелах под видом полевых жаворонков.
Наконец просека вывела меня на большую дорогу. По правде говоря, демон охоты к этому времени завладел всем существом вашего покорного слуги. И теперь я уже не нес ружье на плече, как что-то ненужное, а держал наготове и бросал направо-налево ищущий взгляд. Ничего!!! Воробьи, пренебрегая приглашением на кухню парижского ресторана, притихли на деревьях.
Раз или два мне приходилось вскидывать ружье и опускать. Это был всего лишь шум листвы, не хватало еще стрелять по деревьям. Наступило пять часов вечера. Наверняка минут через сорок покажется харчевня, откуда мы отправимся в Амьен, предварительно хорошенько закусив.
Мой путь пролегал по главной просеке, ведущей к Эрисару. Я был по-прежнему настороже. И вдруг остановился… Сердце учащенно забилось! Буквально в пятидесяти шагах нечто темное, с серебристой кромкой и горящим красным зрачком, глянувшим прямо на меня, промелькнуло в колючих зарослях. Заяц? Фазан? А почему бы и нет! Насколько же я вырасту в глазах честной компании, если вернусь с добычей. Взволнованный, как Дювошель, Максимон и Бретиньо вместе взятые, затаив дыхание, с ружьем на изготовку, в подобающей позе, опустившись на колено, правый глаз открыт, левый зажмурен, я оказался в двадцати шагах от цели и выстрелил.
— Попал! — Радости моей не было границ.
На сей раз никто не посмеет оспаривать столь точный выстрел. И действительно, собственными глазами я видел разлетевшиеся в разные стороны пух, а может быть, даже и перья.
За неимением собаки пришлось самому бежать в кусты к несчастной дичи, не подававшей признаков жизни! Но что это? Вместо фазана жандармская фуражка, окаймленная серебряным галуном, с кокардой, красный цвет которой показался мне глазом.
X
И в это время с земли поднялся владелец простреленного головного убора. С ужасом я узнал голубые брюки с черной окантовкой, темный пиджак с серебряными пуговицами, желтый пояс и портупею Пандора. Пандор — имя жандарма из популярной в конце XIX века во Франции песенки Ж. Надо, которое стало нарицательным в разговорном языке для обозначений жандармов.
— Что, начался отстрел жандармских фуражек? — спросил он тоном, отличающим людей его профессии.
— Господин жандарм, уверяю вас!.. — ответил я заикаясь.
— Однако вы попали прямо в кокарду!
— Господин жандарм… я решил, что это заяц или… Иллюзия, и больше ничего! К тому же я готов уплатить…
— В самом деле? Учтите, это обойдется очень дорого… Тем более что стреляли вы без разрешения!..
Я побледнел, душа ушла в пятки. Именно в этом была вся загвоздка.
— Так есть у вас разрешение? — спросил меня Пандор.
— Разрешение?..
— Именно! Вы прекрасно понимаете, о чем идет речь!
Ну конечно же ничего похожего у меня не было. Стоило ли обременять себя формальностями ради одного дня охоты. На всякий случай у меня есть оправдание: забыл.
Недоверчивая и ехидная улыбка появилась на лице представителя закона.
— Зато я не забуду составить протокол! — заметил он тоном человека, рассчитывающего на солидную премию.
— Ну зачем же! Завтра я предоставлю вам разрешение, уважаемый господин жандарм, и…
— Да, да! Я все прекрасно понимаю, но протокол все равно придется составить!
— Замечательно, составляйте, раз вы глухи к просьбе новичка!
Что ни говори, сочувствующий жандарм — это уже не жандарм. Слуга закона достал из кармана записную книжку в желтой обложке.
— Ваше имя? — спросил он.
Стоп! Я не мог не знать, что при таком стечении обстоятельств, как правило, указывают имя одного из друзей. Даже если бы в то время я имел честь быть членом Амьенской академии, то не колеблясь назвал бы имя одного из своих коллег. Пришлось остановиться на старом приятеле, выдающемся пианисте.
Добрый малый, в то время как на него составляли протокол, бесспорно, был весь в музыке. Пандор тщательно записал имя жертвы, ее профессию, возраст, адрес. Потом очень вежливо попросил передать ружье, что я и сделал с великим удовольствием, а в придачу рискнул предложить и сумку, пороховницу, патронташ, от чего страж порядка тут же отказался. А жаль! Оставалось уладить вопрос с фуражкой. К великой радости обеих сторон, он был урегулирован тотчас же с помощью золотой монеты.
— Очень жаль, — сказал я.
— Да, фуражка была почти новая! — подхватил Пандор. — Я приобрел ее шесть лет назад, у одного бригадира, уходящего в отставку. — И, водрузив точным жестом головной убор на его законное место, ретивый служака отправился восвояси.
Через час я входил в трактир, всеми правдами и неправдами скрывая исчезновение ружья, не заикаясь о своем приключении. Надо сказать, что охотники на сей раз вынуждены были удовлетвориться одной перепелкой и двумя куропатками на семерых. Понклуэ и Матифа разругались вконец, а Максимон и Дювошель обменялись даже зуботычинами по поводу где-то еще бегающего зайца.
XI
Сколько волнений пришлось мне испытать и течение этого знаменательного дня. И в результате уличен в охоте без удостоверения, составлен соответствующий протокол, причем я там фигурировал под чужим именем. Обман властей!!! Что может еще случиться с начинающим охотником, вздумавшим сделать карьеру Андерсона и Пертюзье? Андерсон Шарль (1827–1867) — шведский путешественник и охотник, автор весьма популярных в XIX веке описаний странствий по Южной Африке.
Пертюзье Шарль де (1779–1836) — французский артиллерийский офицер, дипломат и литератор, известный своими красочными описаниями путешествий по Османской империи и Балканам.
Мой Друг был неприятно удивлен, получив повестку явиться в суд Дуллана, где ему не удалось доказать свое алиби. И как следствие он был приговорен к штрафу в шестнадцать франков да еще к уплате судебных издержек на такую же сумму.
Но спешу добавить, что вскоре мой приятель получил по почте перевод на тридцать два франка, покрывающий его расходы. Он так никогда и не узнал фамилии своего благодетеля.
Вначале, если помните, я говорил о том, что не жалую охотников, особенно за их страсть рассказывать всякие небылицы. А теперь рассказываю свои. За что прошу у читателя прощения. Это больше не повторится.
Описываемая экспедиция была для автора первой и последней.
С тех пор ваш покорный слуга, как только встречает охотника с ружьем и собакой, не упускает возможности пожелать ему удачной охоты. Говорят, что это приносит неудачу.
Конец
1 2
Наконец, перевалив через холм, мы оказались на вспаханном поле. Конечно, куда удобнее и приятнее мостовые бульваров, чем борозды, где то и дело подворачивается нога.
Наша ватага со сворой собак долго, но безрезультатно продвигалась вперед. Судя по нахмуренным бровям моих друзей, настроение у них было не из лучших. Бедняги раздражались по любому поводу: проклятья обрушивались то на пень, встретившийся на пути, то на огрызающихся собак.
И вдруг над свекольным полем, буквально в сорока шагах, вспорхнули куропатки — не стая, нет, их было только две. Но не это важно. Почти одновременно с моим выстрелом раздалась пара других — заговорили ружья Понклуэ и Матифа. Одна из птиц упала. Другая же, красиво взлетев, исчезла. Что тут началось! Перо отказывается повторить все «любезности», которыми обменялись стрелки.
Какие едкие реплики, какие ранящие намеки были пущены в ход! Первый и последний раз охочусь с этими людьми.
По правде говоря, они действительно стреляли одновременно. Был еще и третий выстрел, который опередил два других. Но он никак не мог быть принят во внимание. Я и не претендовал на звание грозы пернатых и поэтому не вмешивался в спор.
VII
Наконец наступил полдень, время обеда. Мы остановились в тени Вяза, у подножия холма, отложив в сторону ружья и, увы, пустые сумки. Надо же было в конце концов восстановить бесполезно растраченные силы. В общем, трапеза получилась довольно печальная! Со всех сторон слышались упреки, жалобы: «Ужасный край!.. Браконьеры бесчинствуют!.. Повесить бы их всех на деревьях, а на грудь прикрепить табличку — „Охота запрещена“…» «Через два года дичи вообще не останется!.. Да, жизнь становится невыносимой!..»
И вновь заспорили Матифа и Понклуэ по поводу все той же куропатки. На этот раз дело едва не дошло до рукоприкладства. Наконец, через добрый час, мы возобновили свой путь — хорошенько нагрузившись, «смочив горло», как здесь говорят. До обеда настроение было получше. Но, может, нам еще повезет! Настоящий охотник не теряет надежды услышать-таки зов самца куропатки, ищущего подружку.
Собаки ворчали, рычали, продвигаясь вперед. Их хозяева Вопили им вслед нечто такое, что повергло бы в краску даже английских моряков. Признаться, я утомился, утомился настолько, что пустая сумка стала казаться набитой до отказа, а ружье равным по весу пудовой гире. Передоверить бы свое обременительное снаряжение одному из крестьян, насмешливым взглядом как бы вопрошавших: «Скольких же ты прикончил?» Но чувство собственного достоинства не позволило этого сделать.
Прошло еще два убийственных часа. Мы отшагали уже более пятнадцати километров. Очевидным было одно: домой я вернусь с ломотой в суставах, но без добычи. И вдруг какой-то шорох заставил напрячься и прислушаться. На сей раз ошибки быть не могло: над кустами взмыла стая куропаток. О, Боже, какая поднялась пальба! По меньшей мере прогремело пятнадцать выстрелов, включая и мой. Но тут среди дыма и шума кто-то вскрикнул! Я присмотрелся… Из-за куста показалось лицо крестьянина. Его правая щека была раздута так, словно за ней находился орех.
— Поздравляю с несчастным случаем! — вскричал Бретиньо.
— Только этого нам не хватало! — огрызнулся Дювошель.
Вот и все, на что их вдохновило «преступление, состоящее в нанесении побоев и ранении без намерения убить», как значится в уголовном кодексе. Чтобы прикончить несчастных пернатых ударами каблуков, бессердечные люди с ружьями уже бежали к своим собакам, подносившим двух куропаток, еще живых, лишь подраненных. Я пожелал бы этим варварам испытать нечто подобное на собственной шкуре. Пострадавший «туземец» крутился рядом. Раздутая щека не позволяла ему разговориться. Наконец Бретиньо и его компаньоны вспомнили о раненом.
— Ну, как тут наш бедолага? — протянул Максимон покровительственным тоном.
— Черт побери! У него в щеке застряла дробинка, — ответил я.
— Ну, ничего страшного, ничего страшного! — подхватил Дювошель.
— О, как больно! — запричитал крестьянин, желая подчеркнуть ужасной гримасой серьезность полученной раны.
— Так кто же из нас оказался столь неловким и навредил этому малому?
— Скажите, вы стреляли? — спросил меня Максимон.
— Да, стрелял, как и все!
— Ну вот и ответ на вопрос! — резюмировал Дювошель.
— Вы такой же неловкий охотник, как и Наполеон Первый, — заметил Понклуэ, ненавидевший империю.
— Я?! Я?! — от возмущения у меня перехватило дыхание.
— Это могли быть только вы, и никто другой, — сурово сказал Бретиньо.
— Безусловно, этот господин очень опасен! — подчеркнул Матифа. — Коль вы новичок, то благоразумнее было бы отказаться от приглашения поохотиться, даже если оно исходило от друга.
Я понял: раненого единодушно отнесли на мой счет. Ничего не оставалось, как покориться судьбе и предложить мужественному крестьянину десять франков.
— Ну как, получше? — спросил я.
— О-ля-ля! — ответил он, раздувая на сей раз левую щеку. Никаких сомнений, во рту у него был орех.
— Нет! Нет! На первый раз достаточно одной щеки. — И я поспешил удалиться.
VIII
Пока происходили расчеты с хитрым пикардийцем, остальные ушли вперед, давая понять, что трудно чувствовать себя в безопасности рядом с таким неумехой. Даже Друг Бретиньо сторонился меня, будто колдуна с дурным глазом.
Вскоре все скрылись в небольшом лесу, что начинался слева. Правду сказать, я не очень злился на своих «друзей». Бог им судья.
Но что же делать мне одному в центре бескрайней равнины? Угораздило же ввязаться в историю, вместо того чтобы спокойно писать в кабинете, читать или просто валять дурака. Я шел прогулочным шагом без всякой цели, отдавая предпочтение протоптанным дорожкам, близ возделанных земель, отдыхал по десять минут, потом брел дальше. На расстоянии пяти километров не видно было ни единого домика, ни одной колокольни. Настоящая пустыня! Время от времени встречался только столб с надписью: «Охотничий заказник». Ничего себе заказник! Дичью и не пахнет!
Итак, я все шел и шел, мечтая, философствуя, закинув ружье за спину, еле волоча ноги. По-моему, солнце не очень спешило к горизонту. Не новый ли Иисус Иисус — намек на эпизод из Библии, где солнце остановилось по приказу пророка Иисуса Навина (Книга Иисуса Навина, гл. 10, ст. 12).
против всяких законов космографии, остановил его в обычном беге по небу? Закончится ли когда-нибудь этот изнурительный день, именуемый открытием охотничьего сезона?
IX
Но конец есть всему, даже бескрайним полям. Вдали показался лес, пересекающий долину. Не торопясь, я подошел к опушке. Где-то очень далеко раздавались выстрелы, напоминающие фейерверк 14 июля. Фейерверк 14 июля — речь идет о торжествах в день государственного праздника Франции в честь взятия Бастилии в 1789 году и начала Великой французской буржуазной революции.
— Ну и разошлись, — подумал я. — Эдак никакой дичи не останется к следующему сезону!
В лесу было гораздо уютнее, чем в открытом поле. На верхушках деревьев сидели все те же безобидные воробышки, которых в лучших ресторанах вам улыбаясь подадут на вертелах под видом полевых жаворонков.
Наконец просека вывела меня на большую дорогу. По правде говоря, демон охоты к этому времени завладел всем существом вашего покорного слуги. И теперь я уже не нес ружье на плече, как что-то ненужное, а держал наготове и бросал направо-налево ищущий взгляд. Ничего!!! Воробьи, пренебрегая приглашением на кухню парижского ресторана, притихли на деревьях.
Раз или два мне приходилось вскидывать ружье и опускать. Это был всего лишь шум листвы, не хватало еще стрелять по деревьям. Наступило пять часов вечера. Наверняка минут через сорок покажется харчевня, откуда мы отправимся в Амьен, предварительно хорошенько закусив.
Мой путь пролегал по главной просеке, ведущей к Эрисару. Я был по-прежнему настороже. И вдруг остановился… Сердце учащенно забилось! Буквально в пятидесяти шагах нечто темное, с серебристой кромкой и горящим красным зрачком, глянувшим прямо на меня, промелькнуло в колючих зарослях. Заяц? Фазан? А почему бы и нет! Насколько же я вырасту в глазах честной компании, если вернусь с добычей. Взволнованный, как Дювошель, Максимон и Бретиньо вместе взятые, затаив дыхание, с ружьем на изготовку, в подобающей позе, опустившись на колено, правый глаз открыт, левый зажмурен, я оказался в двадцати шагах от цели и выстрелил.
— Попал! — Радости моей не было границ.
На сей раз никто не посмеет оспаривать столь точный выстрел. И действительно, собственными глазами я видел разлетевшиеся в разные стороны пух, а может быть, даже и перья.
За неимением собаки пришлось самому бежать в кусты к несчастной дичи, не подававшей признаков жизни! Но что это? Вместо фазана жандармская фуражка, окаймленная серебряным галуном, с кокардой, красный цвет которой показался мне глазом.
X
И в это время с земли поднялся владелец простреленного головного убора. С ужасом я узнал голубые брюки с черной окантовкой, темный пиджак с серебряными пуговицами, желтый пояс и портупею Пандора. Пандор — имя жандарма из популярной в конце XIX века во Франции песенки Ж. Надо, которое стало нарицательным в разговорном языке для обозначений жандармов.
— Что, начался отстрел жандармских фуражек? — спросил он тоном, отличающим людей его профессии.
— Господин жандарм, уверяю вас!.. — ответил я заикаясь.
— Однако вы попали прямо в кокарду!
— Господин жандарм… я решил, что это заяц или… Иллюзия, и больше ничего! К тому же я готов уплатить…
— В самом деле? Учтите, это обойдется очень дорого… Тем более что стреляли вы без разрешения!..
Я побледнел, душа ушла в пятки. Именно в этом была вся загвоздка.
— Так есть у вас разрешение? — спросил меня Пандор.
— Разрешение?..
— Именно! Вы прекрасно понимаете, о чем идет речь!
Ну конечно же ничего похожего у меня не было. Стоило ли обременять себя формальностями ради одного дня охоты. На всякий случай у меня есть оправдание: забыл.
Недоверчивая и ехидная улыбка появилась на лице представителя закона.
— Зато я не забуду составить протокол! — заметил он тоном человека, рассчитывающего на солидную премию.
— Ну зачем же! Завтра я предоставлю вам разрешение, уважаемый господин жандарм, и…
— Да, да! Я все прекрасно понимаю, но протокол все равно придется составить!
— Замечательно, составляйте, раз вы глухи к просьбе новичка!
Что ни говори, сочувствующий жандарм — это уже не жандарм. Слуга закона достал из кармана записную книжку в желтой обложке.
— Ваше имя? — спросил он.
Стоп! Я не мог не знать, что при таком стечении обстоятельств, как правило, указывают имя одного из друзей. Даже если бы в то время я имел честь быть членом Амьенской академии, то не колеблясь назвал бы имя одного из своих коллег. Пришлось остановиться на старом приятеле, выдающемся пианисте.
Добрый малый, в то время как на него составляли протокол, бесспорно, был весь в музыке. Пандор тщательно записал имя жертвы, ее профессию, возраст, адрес. Потом очень вежливо попросил передать ружье, что я и сделал с великим удовольствием, а в придачу рискнул предложить и сумку, пороховницу, патронташ, от чего страж порядка тут же отказался. А жаль! Оставалось уладить вопрос с фуражкой. К великой радости обеих сторон, он был урегулирован тотчас же с помощью золотой монеты.
— Очень жаль, — сказал я.
— Да, фуражка была почти новая! — подхватил Пандор. — Я приобрел ее шесть лет назад, у одного бригадира, уходящего в отставку. — И, водрузив точным жестом головной убор на его законное место, ретивый служака отправился восвояси.
Через час я входил в трактир, всеми правдами и неправдами скрывая исчезновение ружья, не заикаясь о своем приключении. Надо сказать, что охотники на сей раз вынуждены были удовлетвориться одной перепелкой и двумя куропатками на семерых. Понклуэ и Матифа разругались вконец, а Максимон и Дювошель обменялись даже зуботычинами по поводу где-то еще бегающего зайца.
XI
Сколько волнений пришлось мне испытать и течение этого знаменательного дня. И в результате уличен в охоте без удостоверения, составлен соответствующий протокол, причем я там фигурировал под чужим именем. Обман властей!!! Что может еще случиться с начинающим охотником, вздумавшим сделать карьеру Андерсона и Пертюзье? Андерсон Шарль (1827–1867) — шведский путешественник и охотник, автор весьма популярных в XIX веке описаний странствий по Южной Африке.
Пертюзье Шарль де (1779–1836) — французский артиллерийский офицер, дипломат и литератор, известный своими красочными описаниями путешествий по Османской империи и Балканам.
Мой Друг был неприятно удивлен, получив повестку явиться в суд Дуллана, где ему не удалось доказать свое алиби. И как следствие он был приговорен к штрафу в шестнадцать франков да еще к уплате судебных издержек на такую же сумму.
Но спешу добавить, что вскоре мой приятель получил по почте перевод на тридцать два франка, покрывающий его расходы. Он так никогда и не узнал фамилии своего благодетеля.
Вначале, если помните, я говорил о том, что не жалую охотников, особенно за их страсть рассказывать всякие небылицы. А теперь рассказываю свои. За что прошу у читателя прощения. Это больше не повторится.
Описываемая экспедиция была для автора первой и последней.
С тех пор ваш покорный слуга, как только встречает охотника с ружьем и собакой, не упускает возможности пожелать ему удачной охоты. Говорят, что это приносит неудачу.
Конец
1 2