Ты меня удивляешь, — прибавил мистер Прэвин, пытаясь воздействовать на гордость Акриджа. — Где твое мужество? Такой крепкий, здоровенный детина и вдруг струсил, когда узнал, что ему придется немного подраться…
— Я не струсил, — холодно сказал Акридж. — Я готов драться с кем угодно, но только не с профессиональным боксером, который к тому же ненавидит меня.
— Он не сделает тебе ничего дурного.
— Конечно, не сделает, потому что я сейчас же удираю отсюда.
— Драться на арене безопаснее, чем играть в мяч со своей младшей сестрой.
Акридж ответил, что у него нет младшей сестры.
— Но подумай о деньгах, — настаивал мистер Прэвин. — Неужели ты не понимаешь, что нам придется отдать все, все до последнего гроша?
Лицо Акриджа исказилось от внутренней муки, но он продолжал застегивать воротничок.
— Но этого мало, — продолжал мистер Прэвин. — Если мы скажем публике, что матч не состоится, меня будут судить судом Линча и повесят на ближайшем фонаре.
Но и эта перспектива не заставила Акриджа переменить решение.
— И тебя тоже, — прибавил мистер Прэвин. Акридж колебался. Суд Линча до сих пор не приходил ему в голову. Эта теория Прэвина показалась ему правдоподобной. Он перестал застегивать воротничок. В эту минуту дверь с шумом распахнулась, и в комнату торопливо вбежал какой-то человек.
— В чем дело? — злобно спросил он. — Томас уже пять минут стоит на арене и ждет. Ваш боксер еще не готов?
— Через полсекунды, — сказал мистер Прэвин и многозначительно взглянул на Акриджа. — Через полсекунды ты должен быть на арене, понимаешь?
Акридж слабо кивнул головой. Он безмолвно снял с себя рубашку, брюки, башмаки, воротничок, расставаясь с ними, как со старыми друзьями, которых уже никогда не увидит. В последний раз грустно взглянув на свое непромокаемое пальто, висевшее на спинке кресла, он вышел. Мы грустно пошли за ним по коридору. Наш вид напоминал похоронную процессию.
Нас встретил восторженный гул голосов. Любители спорта в Ллунинднно — благородные, справедливые люди. Они впервые в жизни видели Акриджа и тем не менее встретили его оглушительными аплодисментами. Эти аплодисменты вдохнули в него бодрость. Он ожил. Слабая благодарная улыбка заиграла у него на устах. Но тут взор его упал на мистера Томаса, и улыбка мигом исчезла. Он был похож на рассеянного человека, который, идя по улице и весело размышляя о разных прекрасных вещах, внезапно налетел лбом на фонарный столб.
Мое сердце обливалось кровью от жалости. Я с радостью отдал бы все скромные мои сбережения, чтобы выручить несчастного друга. Но увы! было уже поздно. Мистер Прэвин исчез, оставив меня в проходе возле самой арены. Я с тревогой разглядывал величавую груду костей и сухожилий, которая называлась мистером Ллойдом Томасом. Да, здоровенный мужчина! Всякий благоразумный человек снес бы от него любую обиду с благодушной улыбкой. Мне стало жаль, что я никогда не увижу побоища между этим быком и мистером Биллсоном. Это была бы такая битва, ради которой стоило бы приехать даже в Ллунинднно!
Судья ударил в гонг. Первый раунд начался. Томас медленно вышел на середину арены.
Акридж, к моему величайшему изумлению, подскочил к нему и изо всей силы ударил его кулаком в ребро. Ему очень не хотелось драться, но раз уж он попал на арену, он решил вести себя, как подобает боксеру.
Мистер Томас недаром дал честное слово джентльмена. Он безусловно решил сдержать его. Честное слово для Томаса не пустой звук. Несмотря на свою неприязнь к Акриджу, он старался выполнить свое обещание — и в течение первых трех раундов притворяться, будто Акридж нисколько не слабее его. Он изо всех сил размахивал кулаками, но дотрагивался до Акриджа с величайшей осторожностью. К концу первого раунда Акридж был цел и невредим.
Это погубило его. Он так возомнил о себе, что совершенно потерял всякую совесть и вначале второго раунда накинулся на мистера Томаса с яростью тигра.
Я читал все его мысли. Он ложно истолковал поведение своего противника. Он решил, что мистер Томас не бьет его только потому, что не может с ним справиться. Вместо благодарности в его сердце вспыхнула греховная гордыня. «Вот, — говорил он себе, — человек, который ненавидит меня и тем не менее не может принести мне никакого вреда, потому что я силен, как бык, и отважен, как лев». Акридж решил показать собравшимся в зале спортсменам, что такое настоящий бокс. Всякий благоразумный человек в его положении стал бы льстить мистеру Томасу, стал бы во время схваток шептать ему на ухо комплименты и стараться завести с ним дружбу. Но Акридж обнаглел и совершил невероятную гнусность! Успех ослепил его. Раздался легкий крик, и мистер Томас упал на веревку, отделявшую арену от публики, бормоча самые злые ругательства.
Акридж ударил его прямо в нос!
Я принужден воздать должное любителям спорта в Ллунинднно. Мистер Томас был любимый сын их города, и тем не менее они встретили подвиг Акриджа грохотом восторженных аплодисментов, как будто Акридж каждому из них оказал великую услугу.
Но через полминуты мистер Томас был уже на ногах. Глаза его сверкали нескрываемой злобой. Он поднял свой многопудовый кулак и изо всей силы обрушил его на бедного Акриджа. Акридж грохнулся на песок. Публика вторично выказала свое благородное беспристрастие, рукоплеща мистеру Томасу с таким же жаром, с каким только что рукоплескала Акриджу.
Акридж с трудом поднялся на одно колено. Этот неожиданный удар сразу сбил с него спесь. Но он был человек решительный и пылкий. Много раз он малодушно прятался от квартирной хозяйки, по многим улицам опасался он прогуливаться, боясь встретить своих кредиторов, но сердце у него было мужественное. Он, пыхтя, поднялся на ноги, намереваясь продолжать драку до конца. Мистер Томас, уже свободный от своего джентльменского честного слова, готовился вторично налететь на него.
— Одну минуточку, мистер, — прогремел мне в ухо чей-то голос.
Чьи-то могучие руки осторожно толкнули меня в сторону. Какая-то необъятная туша на мгновение заслонила от меня все огни. И Вильберфорс Биллсон, перепрыгнув через веревку, выскочил на арену.
Публика от изумления не произнесла ни слова. Возможно, что в первое мгновение мистер Биллсон был принят за полицейского, переодетого в штатское. Он воспользовался этой тишиной и заговорил.
— Драться, — проревел мистер Биллсон, — грешно!
Зрители были ошеломлены.
— Тише! Вон! — раздался голос судьи.
— Грешно! — прогремел мистер Биллсон.
Мистер Томас бегал вокруг него по арене, пытаясь добраться до Акриджа. Биллсон нежно оттолкнул чемпиона.
— Слушайте! — заревел он. — Я тоже был грешником. Я тоже был боксером. Обуреваемый греховной яростью, я избивал многих людей. Ы! Да! Но я прозрел. О, братья!..
Договорить ему не удалось. Зал загремел, как буря. Зрители шумно выражали свое негодование.
Мистер Томас, наконец, опомнился. Он снял боксерскую перчатку, размахнулся и изо всей силы ударил мистера Биллсона голой рукой по щеке.
Мистер Биллсон обернулся к нему. Он испытывал боль, но скорее духовную, чем физическую. В первую секунду он, казалось, не совсем понял, что произошло. Затем подставил мистеру Томасу вторую щеку. Мистер Томас ударил его и по второй щеке.
Вильберфорс Биллсон колебался. Он сделал все, что может сделать самый ярый сторонник Евангелия. Если бы у него была третья щека, он подставил бы и третью, но у него их было только две. Он поднял свою руку, похожую на корабельную мачту, и нанес мистеру Томасу такой удар, что тот отлетел к веревке. Потом подскочил к нему и стал колотить его с искусством испытанного бойца. Акридж воспользовался этим и, удрав с арены, помчался за кулисы. Я был бы рад остаться и посмотреть, чем кончится это божественное побоище двух исполинов, но долг дружбы заставил меня последовать за Акриджем.
IV
Десять минут спустя, когда Акридж умылся, оделся и несколько оправился от удара, нанесенного ему Ллойдом Томасом, я издали услышал восторженный рев толпы. Мое любопытство так разгорелось, что я не мог больше оставаться в уборной.
— Сейчас вернусь, дружище, — сказал я и помчался в зал.
За время моего отсутствия многое изменилось. Побоище утратило свою девственную простоту и вошло в обычные рамки боксерских состязаний. Судья убедил Томаса и Биллсона надеть перчатки. Раунд только что закончился. Мистер Биллсон сидел в кресле. Против него в другом кресле сидел мистер Томас. С одного взгляда я понял, почему так восторженно вопили патриоты Ллунинднно. Доблестный сын их родного города в последней схватке нанес значительный ущерб иноземцу. Биллсон сидел с широко раскрытым ртом и тяжело дышал. Глаза его были полузакрыты, руки висели, как тряпки. Мистер Томас, напротив, бодро сидел в своем кресле, победоносно потирая колени.
Прозвучал гонг, и он вскочил на ноги.
— Старина, — услышал я испуганный голос.
Я смутно сознавал, что Акридж схватил меня за руку. Я оттолкнул его. В такую минуту не до разговоров! Я был захвачен, потрясен тем, что происходило на арене.
— Послушай, старина.
Внимание публики напряглось до крайности. Часть зрителей вскочила со своих мест, другие кричали им: «Садитесь!» Натянутые нервы публики, казалось, вот-вот не выдержат и лопнут.
Наступило роковое мгновение. Вильберфорс Биллсон собрал все свои неистощимые силы и ринулся на противника. Тот попятился, как корабль, гонимый ураганом. Здоровенный кулак обрушился на зубы мистера Томаса и решил бой. Песня его была спета. Мистер Томас мог бы выдержать даже взрыв динамита, но такой удар оказался ему не по силам! Он описал в воздухе полукруг, раскинул руки и упал на песок.
Публика взвыла и замолкла. Я снова услышал тревожный шепот Акриджа.
— Старина, — шептал он, и слова со свистом вылетали из его уст. — Негодяй Прэвин сбежал и унес с собою всю кассу!
V
Маленькая комната в доме номер семь по Керлионской улице казалась темной. Печаль Акриджа была так глубока, что затемняла свет ламп. Акридж обрушил на голову мистера Прэвина все ругательства, которые знал, и замолк. Я не пытался его утешать. Бывают в жизни минуты, когда утешения звучат, как насмешки.
— Я забыл еще об одном, — сказал Акридж, мрачно садясь на диван.
— О чем? — спросил я.
— О том, что Томас должен получить сорок фунтов стерлингов. К счастью, — тут в голосе его внезапно прозвучала оптимистическая нотка, — он не знает, где я живу. Я совсем об этом забыл. Хорошо, что я ушел домой прежде, чем он нашел меня.
— А вдруг Прэвин сказал ему твой адрес?
— Не думаю. Зачем бы он стал говорить?
— Вас хочет видеть какой-то джентльмен, — сказала старушка, входя в комнату.
Джентльмен явился. Это был тот самый человек, который ворвался в уборную Акриджа и сказал, что Томас уже на арене. Акридж застонал, и я догадался, что это антрепренер Томаса.
— Здесь мистер Прэвин? — спросил он.
— Его здесь нет, — сказал Акридж.
— Это неважно. Вы его компаньон. Я пришел за сорока фунтами.
Наступило мучительное молчание.
— Их нет.
— Кого нет?
— Денег. И Прэвина тоже. Он удрал.
Антрепренер Томаса нахмурил брови.
— Этот номер не пройдет, — сказал он металлическим голосом.
— Но, мой дорогой друг…
— Нет, этот номер не пройдет! Или платите деньги, или я сейчас позову полисмена.
— Но поймите же, друг…
— Какого дурака я свалял, что не взял этих денег вперед. Давайте деньги!
— Но я же говорю вам, что Прэвин удрал!
— Он действительно удрал, — подтвердил я.
— Это верно, мистер, — раздался голос у двери. — Я сам видел, как он удирал.
Это был Вильберфорс Биллсон. Он стоял в дверях, как бы неуверенный в том, можно ли ему войти. Вид у него был извиняющийся и робкий. На щеке его горел багровый синяк, а правый глаз был закрыт и не открывался.
Акридж яростно взглянул на него.
— Вы видели его? — простонал он. — Вы видели, как он удрал?
— Ы! — сказал мистер Биллсон. — Я видел, как он пересыпал все деньги в небольшой саквояжик и пустился бежать.
— Черт возьми! — вырвалось у меня. — Неужели вы не сообразили тогда, что он хочет эти деньги украсть?
— Ы! — согласился мистер Биллсон. — Я всегда знал, что он нечестивец и грешник.
— Идиот! Дубовая башка! — завопил Акридж. — Почему же вы не задержали его?
— Я не подумал об этом, — извиняясь, пролепетал мистер Биллсон.
Акридж истерически захохотал.
— Я только ударил его по лицу и отнял у него саквояжик.
Положив на стол небольшой саквояж, который при этом упоительно звякнул, мистер Биллсон направился к двери.
— Простите меня, господа, — робко сказал он, — я спешу. Я иду проповедовать святое Евангелие.

1 2