Признаю – мы оба хороши… А он очень красивый, верно?
– Красивый? Бинго? Ну, знаешь!
– По сравнению с некоторыми, – сказала Синтия.
Немного погодя леди Уикеммерсли подала сигнал, и дамы очистили помещение. Я хотел поговорить с Бинго, но мне не удалось, а когда мы перешли в гостиную, он куда-то исчез. В конце концов я нашел Бинго в его комнате: он валялся на кровати, задрав ноги на спинку, и курил. На покрывале рядом с ним лежал блокнот.
– Здорово, бездельник.
– Привет, Берти, – унылым тоном отозвался Бинго.
– Я и не подозревал, что ты окопался в Твинг-Холле. Стало быть, дядя перекрыл тебе кислород после заварушки в Гудвуде? Пришлось наняться в гувернеры?
– Верно, – лаконично подтвердил Бинго.
– Мог хотя бы сообщить свой адрес.
Он мрачно нахмурился:
– Я нарочно никому не сказал. Хотелось от всех спрятаться. Сказать по правде, Берти, мне было очень паршиво. Солнце померкло…
– Странно. А в Лондоне стояла дивная погода.
– …птицы умолкли…
– Какие птицы?
– Черт подери, не все ли равно какие! – с раздражением воскликнул Бинго. – Просто птицы. Местные пернатые твари. Может, мне еще выписать для тебя их латинские названия? Признаюсь, Берти, это был страшный удар.
– Что за удар? – Я не поспевал за извивами его мысли.
– Я говорю о гнусном предательстве Шарлотты.
– А, ну да! – Бесчисленные любовные истории Бинго перепутались у меня в голове, и я совсем забыл про эту особу. Ну конечно! Шарлотта Корде Роуботем! После скандала в Гудвуде она оставила его с носом и ушла к товарищу Бату.
– Я пережил адские муки. Впрочем, в последнее время я немного… э-э-э… утешился. Послушай, Берти, а как здесь оказался ты? Я не знал, что ты знаком с владельцами Твинг-Холла.
– Я? Да я их знаю с детства.
Бинго с громким стуком сбросил ноги со спинки кровати:
– Ты хочешь сказать, что давно знаком с леди Синтией?
– Конечно. Мне еще семи лет не было, когда мы повстречались.
– Ну и ну! – воскликнул он и в первый раз в жизни взглянул на меня чуть ли не с уважением. Он даже поперхнулся дымом от волнения. – Я люблю эту девушку, Берти, – прокашлявшись, объявил он.
– Что ж, она очень славная.
Он бросил на меня гневный взгляд:
– Как ты можешь говорить о ней таким обыденным тоном! Она – ангел. Ангел! Она ничего не говорила про меня во время обеда?
– Говорила.
– И что же она сказала?
– Я запомнил одну ее фразу. Она сказала, что считает тебя красавцем.
Бинго в экстазе закрыл глаза. Потом взял в руки блокнот.
– А теперь проваливай, старина, будь другом, – сказал он, и лицо его приняло отсутствующее выражение. – Мне нужно кое-что написать.
– Написать?
– Стихи, если тебе непременно нужно знать. Господи, я бы все отдал, – с горечью сказал Бинго, – чтобы ее звали не Синтия, а как-то иначе. Просто рехнешься, пока подберешь рифму. Как бы я развернулся, если бы ее звали Джейн!
На следующий день, когда за окном сияло раннее утро, а я еще лежал в постели, жмурясь от блеска солнечных лучей на туалетном столике, и поджидал Дживса с утренним чаем, что-то тяжелое плюхнулось мне на ноги и голос Бинго оскорбил мой слух. Бездельник, как видно, поднялся пи свет ни заря.
– Выметайся, – сказал я. – Оставь меня в покое. Я не в состоянии никого видеть, пока не выпью чаю.
– Если Синтия смеется, – сказал Бинго, – голубеют небеса; как алмаз, блестит роса; вторит соловьиной трели свист пастушеской свирели, если Синтия смеется. – Он откашлялся и переключился на вторую передачу: – Если Синтия грустит…
– Что за чушь ты несешь?
– Это стихотворение, я написал его прошлой ночью для Синтии. Хочешь послушать дальше?
– Не хочу!
– Не хочешь?
– Нет. Я еще не пил чай.
В эту секунду вошел Дживс, и я с радостным криком принял из его рук чашку с животворным напитком. После нескольких глотков я взглянул на окружающий мир более благосклонно. Даже Бинго уже не так сильно осквернял пейзаж. После первой чашки я ощутил себя другим человеком и не только позволил дурню дочитать до конца его чертову ахинею, но даже раскритиковал рифмовку четвертой строчки пятого стиха. Мы все еще препирались но этому поводу, когда дверь распахнулась и в комнату ввалились Клод и Юстас. Вот что меня убивает в сельских нравах: в такую несусветную рань жизнь в доме уже бьет ключом. Мне доводилось гостить в загородных домах, где хозяева регулярно вторгались в мои безгрешные сны в шесть тридцать утра и предлагали сбегать на озеро искупаться. Слава богу, что в Твинг-Холле меня хорошо знают и дают спокойно позавтракать в постели.
Близнецы явно были рады меня видеть.
– Берти, старичок! – воскликнул Клод.
– Молодчина! – воскликнул Юстас. – Преподобный сказал нам, что ты приехал. Так и знал, что мое письмо тебя расшевелит.
– Можешь всегда смело ставить на Берти, – сказал Клод. – Спортсмен до мозга костей. Ну как, Бинго тебе уже все рассказал?
– Ни единого слова. Он…
– Мы обсуждали другую тему, – поспешно перебил меня Бинго.
Клод ухватил с подноса последний кусок хлеба с маслом, а Юстас налил себе чашку чая.
– Дело вот в чем, Берти, – сказал Юстас, поудобнее устраиваясь в кресле. – Ты уже знаешь из письма, что в этом богом забытом месте нас здесь девять несчастных, мы готовимся к экзаменам под началом Хеппенстола. Конечно, приятно потеть над латынью и греческим, когда жара градусов под сорок в тени, но иногда человеку нужно расслабиться. А в этой дыре, как на грех, нет никаких условий для культурного отдыха. Так вот, у Стеглза родилась идея. Стеглз тоже из нашей группы, и, между нами, довольно мерзкий тип. Но нужно отдать ему должное – это была его идея.
– Какая идея?
– Ты ведь знаешь, сколько в здешних краях священников. В радиусе шести миль больше десяти деревушек, в каждой деревушке своя церковь, в каждой церкви по приходскому священнику, и по воскресеньям все они произносят проповеди. На следующей неделе – в воскресенье, двадцать третьего августа – мы открываем тотализатор и проводим гандикап местных проповедников. Принимать ставки будет Стеглз. Продолжительность проповеди каждого из священников будет засекаться доверенным судьей-хронометристом, и выигрывает тот, кто прочтет самую длинную проповедь. Ты получил программу скачек?
– Я ни черта в ней не понял.
– Ну и болван: там же указаны форы и текущие ставки для каждого из участников. Если у тебя нет программы под рукой, вот тебе еще одна. Взгляни на нее внимательно. Тут все разжевано. Дживс, дружище, не хотите попытать счастья?
– Сэр? – спросил Дживс: он только что вплыл в спальню с моим завтраком.
Клод объяснил ему схему. Дживс, как всегда, все моментально понял, но в осветлишь отечески улыбнулся:
– Спасибо, сэр, пожалуй, нет.
– Но ты-то примешь участие, Берти? – спросил Клод, запихивая в рот булочку с беконом. – Просмотрел список? Теперь скажи: ты ничего особенного не заметил?
Разумеется, заметил. Сразу же, едва взглянул.
– Это же верная победа старины Хеппенстола, – сказал я. – На блюдечке и с бесплатной доставкой. В здешней округе нет ни одного проповедника, кто бы мог дать ему восемь минут форы. Ваш приятель Стеглз, я вижу, просто осел, если оценил его шансы подобным образом. Когда я занимался с Хеппенстолом перед поступлением в Оксфорд, он редко говорил в церкви меньше получаса, а его коронная проповедь на тему «О любви к ближнему» длилась по крайней мере сорок пять минут. Он что, утратил былой пыл?
– Ничего он не утратил, – сказал Юстас. – Расскажи ему, Клод, как все вышло.
– Значит, так, – сказал Клод, – в первое воскресенье, как мы приехали в Твинг, мы пошли в здешнюю церковь, и Хеппенстол произнес проповедь, которая не длилась и двадцати минут. А дело вот в чем. Стеглз не обратил внимания, да и сам преподобный сперва не заметил, но мы с Юстасом видели, как по пути на кафедру он выронил из папки с текстом проповеди несколько страниц. Потом он, конечно, обнаружил брешь, на секунду запнулся, но быстро нашелся и дочитал проповедь до конца. Вот почему у Стеглза сложилось впечатление, будто двадцать минут – это его предел. В следующее воскресенье мы прослушали Такера и Старки, оба разливались соловьем больше тридцати пяти минут, и Стеглз составил программу скачек в том виде, в каком ты ее видишь. Ты непременно должен участвовать, Берти. Беда в том, что я сейчас на мели, у Юстаса ни гроша за душой, и у Бинго в кармане пусто, поэтому тебе придется выступить в качестве спонсора нашего синдиката. И не надо, пожалуйста, корчить такую физиономию! Это же верное дело, осталось лишь нагнуться и подобрать наши денежки. Ладно, нам пора.
Подумай и к вечеру позвони мне. И если ты нас подведешь, Берти, мое кузенское проклятие да падет… Идем, Клод.
Чем дольше я размышлял, тем больше мне эта затея нравилась.
– Ну как, не соблазнились, Дживс? – спросил я.
Дживс ласково улыбнулся и выплыл из комнаты.
– Дживс напрочь лишен спортивного азарта, – заключил Бинго.
– Зато я не лишен. И готов участвовать. Клод прав – деньги, можно сказать, сами плывут в руки.
– Вот и молодец! – воскликнул Бинго. – Теперь и для меня забрезжил свет в конце тоннеля. Скажем, я ставлю десятку на Хеппенстола и выигрываю. Тогда я смогу поставить через две недели на Белую Стрелу в двухчасовом забеге в Гатвике. Получаю выигрыш и ставлю все на Выхухоль в забеге час тридцать в Льюисе. Выигрываю кругленькую сумму, с которой отправляюсь десятого сентября в Александра-Парк, где мне обещали шепнуть на ухо стопроцентный верняк.
Это напоминало «Быстрый и надежный способ заработать миллион фунтов».
– А уж тогда, – продолжал Бинго, – я могу смело идти к дяде. Ведь он большой сноб и, когда узнает, что я беру в жены графскую дочь…
– Послушай, старик, – не выдержал я, – тебе не кажется, что ты несколько опережаешь события?
– Нет, отчего же. Конечно, окончательно еще ничего не решено, но она призналась, что я ей нравлюсь.
– Что?!
– Она сказала, что ее привлекают самостоятельные, мужественные, красивые мужчины, при этом спортивные, деятельные, обладающие сильным характером и честолюбием.
– Ради всего святого, проваливай, – сказал я. – Дай мне спокойно доесть яичницу.
Встав с постели, я сразу же поскакал к телефону и велел Юстасу прервать на время свои штудии и срочно поставить на твингского рысака – по десятке за каждого члена синдиката. После обеда Юстас позвонил мне и доложил, что сделал все, как я сказал, причем по более выгодной ставке – семь к одному: расценки повысились по причине слухов из хорошо осведомленных кругов, что преподобный подвержен сенной лихорадке и сильно рискует, совершая утренние прогулки по цветущему лугу. В воскресенье утром я убедился, что мы на верном пути: старина Хеппенстол закусил удила и выдал на-гора тридцатишестиминутный монолог «О вреде суеверий». Во время проповеди я сидел рядом со Стеглзом и заметил, что он побледнел. Стеглз был недомерок с крысиной мордочкой и бегающими глазками, весьма недоверчивый тип. Не успели мы выйти из церкви, как Стеглз официально заявил, что впредь ставки на преподобного Хеппенстола будут приниматься из расчета пятнадцать к восьми, и с раздражением добавил, что не мешало бы обратить внимание «Жокей-клуба» на такой подозрительный разброс в результатах, хотя теперь, конечно, уже ничего не докажешь. Такая грабительская ставка мгновенно охладила пыл игроков – ясно было, что большие денежки нам тут не светят. Наступило затишье, но во вторник после обеда, когда я прогуливался перед домом с сигаретой, к крыльцу подкатили на велосипедах Клод и Юстас, и я сразу понял: им не терпится сообщить важные новости.
– Берти, мы должны действовать, – взволнованно выпалил Клод. – Надо что-то придумать, иначе мы влипли!
– А что случилось?
– Не что, а кто: Г. Хейворд, – мрачно сказал Юстас. – Участник из Нижнего Бингли.
– Мы его с самого начала не принимали в расчет, – сказал Клод. – Проглядели его. Вот всегда так. Стеглз его проглядел. Мы все его проглядели. А сегодня утром проезжаем мы с Юстасом через Нижний Бингли и видим: в церкви венчание. Надо, думаем, зайти проверить, в какой Г. Хейворд форме, вдруг это темная лошадка.
– Слава богу, что мы там оказались, – сказал Юстас. – Он толкнул речь на двадцать шесть минут – Клод засек по своему хронометру. И это на деревенской свадьбе! Представляешь, что будет, когда он развернется по-настоящему?
– У нас только один выход, Берти, – сказал Клод. – Ты должен выделить дополнительные средства, нам нужно подстраховаться и поставить на Хейворда.
– Но…
– Это наш последний шанс.
– Мы столько поставили на Хеппенстола – а теперь все псу под хвост!
– Но что же делать? Ты же не станешь утверждать, что наш преподобный в состоянии выиграть у Хейворда при такой форе?
– Вот оно, нашел! – воскликнул я.
– Что ты нашел?
– Я понял, как обеспечить выигрыш фавориту. Сегодня же загляну к Хеппенстолу и попрошу в качестве личного одолжения прочесть в воскресенье его коронную – «О любви к ближнему».
Клод и Юстас посмотрели друг на друга, как те парни в стихотворении, – «в немом оцепенении» .
– Послушай, а ведь это выход! – сказал Клод.
– Причем гениальный выход, – сказал Юстас. – Кто бы мог подумать, Берти, что ты на такое способен.
– И все же… – сказал Клод. – Допустим, эта проповедь и вправду нечто, но четыре минуты форы…
– Ничего страшного, – возразил я. – Я сказал, что проповедь на сорок пять минут, но я ошибся. Теперь я вспомнил, что никак не меньше пятидесяти.
– Тогда действуй! – сказал Клод.
Вечером я все уладил. Старик Хеппенстол с радостью согласился. Он был польщен и тронут тем, что я до сих пор помню его проповедь. Признался, что ему давно хочется снова ее прочесть, но он опасается, не длинновата ли она для сельской паствы.
– В наше суетное время, мой дорогой Вустер, – сказал он, – даже деревенские прихожане, которые не столь сильно заражены извечной спешкой, как столичные жители, – даже они предпочитают проповеди покороче. Мы частенько спорим с моим племянником Бейтсом – к нему скоро перейдет приход моего давнего друга Спеттигью в Грэндлбай-де-Хилл. Он считает, что в наш век проповеди нужно писать в форме яркого, краткого и доходчивого обращения к пастве, минут на десять-двенадцать, не более.
– Я и сам не люблю длинных речей, – сказал я. Но при чем тут ваша проповедь «О любви к ближнему»? Уж ее-то длинной никак не назовешь.
– Целых пятьдесят минут.
– Не может этого быть!
– Ваше удивление, мой дорогой Вустер, для меня чрезвычайно лестно. Тем не менее смею вас уверить, что именно столько эта проповедь длится. А может быть, ее стоит несколько сократить, как вам кажется? Так сказать, подрезать ветви и проредить крону? К примеру, я мог бы опустить пространный экскурс в проблему брачных отношений у древних ассирийцев.
– Оставьте все как есть, слово в слово, иначе вы все испортите, – совершенно искренне сказал я.
– Что ж, мне очень приятно, что вы так думаете, я непременно прочту эту проповедь в ближайшее воскресенье.
Я всегда говорил и буду повторять до конца моих дней, что делать ставки, не располагая достоверной информацией из конюшни, безрассудно, бессмысленно и просто глупо. Никогда не знаешь, что из этого выйдет. Если бы все придерживались золотого правила ставить на «заряженную» лошадь , гораздо меньше молодых людей сбивалось бы с пути истинного. В субботу утром, когда я доедал завтрак в постели, в комнату вошел Дживс:
– Мистер Юстас просит вас к телефону, сэр.
– Господи, Дживс, что стряслось, как вы думаете? – Должен признаться, что к этому времени нервы у меня уже стали ни к черту.
– Мистер Юстас не просветил меня на этот счет, сэр.
– Как вам показалось, он чем-то встревожен?
– Судя но голосу – в высшей степени, сэр.
– Знаете, что я думаю, Дживс? Наверняка что-то случилось с фаворитом.
– А кто фаворит, сэр?
– Мистер Хеппенстол. У него все шансы на победу. Он собирается прочесть свою знаменитую проповедь «О любви к ближнему» и должен опередить прочих участников с большим отрывом. Боюсь, с ним что-то случилось.
– Вы все узнаете, если поговорите по телефону с мистером Юстасом, сэр. Он ждет.
– И в самом деле!
Я накинул халат и вихрем промчался по лестнице в холл. Едва я услышал голос Юстаса, я понял: мы влипли. В голосе Юстаса звучала мука:
– Берти?
– Да, привет.
– Целый час тащишься к телефону! Слушай, Берти, все накрылось. Фаворит спекся.
– Не может быть!
– Увы. Всю ночь кашлял у себя в конюшне.
– Этого только не хватало!
– Случилось то, чего мы боялись. У него сенная лихорадка.
– Черт бы его побрал!
– Сейчас у него врач, и через несколько минут его официально вычеркнут из списка участников. Вместо него на старт выйдет младший священник прихода, а на него надежды никакой. За него предлагают сто против шести, и никто до сих пор не поставил. Что будем делать?
Я молча обдумывал ситуацию.
– Послушай, Юстас, сколько сейчас дают за Г. Хейворда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– Красивый? Бинго? Ну, знаешь!
– По сравнению с некоторыми, – сказала Синтия.
Немного погодя леди Уикеммерсли подала сигнал, и дамы очистили помещение. Я хотел поговорить с Бинго, но мне не удалось, а когда мы перешли в гостиную, он куда-то исчез. В конце концов я нашел Бинго в его комнате: он валялся на кровати, задрав ноги на спинку, и курил. На покрывале рядом с ним лежал блокнот.
– Здорово, бездельник.
– Привет, Берти, – унылым тоном отозвался Бинго.
– Я и не подозревал, что ты окопался в Твинг-Холле. Стало быть, дядя перекрыл тебе кислород после заварушки в Гудвуде? Пришлось наняться в гувернеры?
– Верно, – лаконично подтвердил Бинго.
– Мог хотя бы сообщить свой адрес.
Он мрачно нахмурился:
– Я нарочно никому не сказал. Хотелось от всех спрятаться. Сказать по правде, Берти, мне было очень паршиво. Солнце померкло…
– Странно. А в Лондоне стояла дивная погода.
– …птицы умолкли…
– Какие птицы?
– Черт подери, не все ли равно какие! – с раздражением воскликнул Бинго. – Просто птицы. Местные пернатые твари. Может, мне еще выписать для тебя их латинские названия? Признаюсь, Берти, это был страшный удар.
– Что за удар? – Я не поспевал за извивами его мысли.
– Я говорю о гнусном предательстве Шарлотты.
– А, ну да! – Бесчисленные любовные истории Бинго перепутались у меня в голове, и я совсем забыл про эту особу. Ну конечно! Шарлотта Корде Роуботем! После скандала в Гудвуде она оставила его с носом и ушла к товарищу Бату.
– Я пережил адские муки. Впрочем, в последнее время я немного… э-э-э… утешился. Послушай, Берти, а как здесь оказался ты? Я не знал, что ты знаком с владельцами Твинг-Холла.
– Я? Да я их знаю с детства.
Бинго с громким стуком сбросил ноги со спинки кровати:
– Ты хочешь сказать, что давно знаком с леди Синтией?
– Конечно. Мне еще семи лет не было, когда мы повстречались.
– Ну и ну! – воскликнул он и в первый раз в жизни взглянул на меня чуть ли не с уважением. Он даже поперхнулся дымом от волнения. – Я люблю эту девушку, Берти, – прокашлявшись, объявил он.
– Что ж, она очень славная.
Он бросил на меня гневный взгляд:
– Как ты можешь говорить о ней таким обыденным тоном! Она – ангел. Ангел! Она ничего не говорила про меня во время обеда?
– Говорила.
– И что же она сказала?
– Я запомнил одну ее фразу. Она сказала, что считает тебя красавцем.
Бинго в экстазе закрыл глаза. Потом взял в руки блокнот.
– А теперь проваливай, старина, будь другом, – сказал он, и лицо его приняло отсутствующее выражение. – Мне нужно кое-что написать.
– Написать?
– Стихи, если тебе непременно нужно знать. Господи, я бы все отдал, – с горечью сказал Бинго, – чтобы ее звали не Синтия, а как-то иначе. Просто рехнешься, пока подберешь рифму. Как бы я развернулся, если бы ее звали Джейн!
На следующий день, когда за окном сияло раннее утро, а я еще лежал в постели, жмурясь от блеска солнечных лучей на туалетном столике, и поджидал Дживса с утренним чаем, что-то тяжелое плюхнулось мне на ноги и голос Бинго оскорбил мой слух. Бездельник, как видно, поднялся пи свет ни заря.
– Выметайся, – сказал я. – Оставь меня в покое. Я не в состоянии никого видеть, пока не выпью чаю.
– Если Синтия смеется, – сказал Бинго, – голубеют небеса; как алмаз, блестит роса; вторит соловьиной трели свист пастушеской свирели, если Синтия смеется. – Он откашлялся и переключился на вторую передачу: – Если Синтия грустит…
– Что за чушь ты несешь?
– Это стихотворение, я написал его прошлой ночью для Синтии. Хочешь послушать дальше?
– Не хочу!
– Не хочешь?
– Нет. Я еще не пил чай.
В эту секунду вошел Дживс, и я с радостным криком принял из его рук чашку с животворным напитком. После нескольких глотков я взглянул на окружающий мир более благосклонно. Даже Бинго уже не так сильно осквернял пейзаж. После первой чашки я ощутил себя другим человеком и не только позволил дурню дочитать до конца его чертову ахинею, но даже раскритиковал рифмовку четвертой строчки пятого стиха. Мы все еще препирались но этому поводу, когда дверь распахнулась и в комнату ввалились Клод и Юстас. Вот что меня убивает в сельских нравах: в такую несусветную рань жизнь в доме уже бьет ключом. Мне доводилось гостить в загородных домах, где хозяева регулярно вторгались в мои безгрешные сны в шесть тридцать утра и предлагали сбегать на озеро искупаться. Слава богу, что в Твинг-Холле меня хорошо знают и дают спокойно позавтракать в постели.
Близнецы явно были рады меня видеть.
– Берти, старичок! – воскликнул Клод.
– Молодчина! – воскликнул Юстас. – Преподобный сказал нам, что ты приехал. Так и знал, что мое письмо тебя расшевелит.
– Можешь всегда смело ставить на Берти, – сказал Клод. – Спортсмен до мозга костей. Ну как, Бинго тебе уже все рассказал?
– Ни единого слова. Он…
– Мы обсуждали другую тему, – поспешно перебил меня Бинго.
Клод ухватил с подноса последний кусок хлеба с маслом, а Юстас налил себе чашку чая.
– Дело вот в чем, Берти, – сказал Юстас, поудобнее устраиваясь в кресле. – Ты уже знаешь из письма, что в этом богом забытом месте нас здесь девять несчастных, мы готовимся к экзаменам под началом Хеппенстола. Конечно, приятно потеть над латынью и греческим, когда жара градусов под сорок в тени, но иногда человеку нужно расслабиться. А в этой дыре, как на грех, нет никаких условий для культурного отдыха. Так вот, у Стеглза родилась идея. Стеглз тоже из нашей группы, и, между нами, довольно мерзкий тип. Но нужно отдать ему должное – это была его идея.
– Какая идея?
– Ты ведь знаешь, сколько в здешних краях священников. В радиусе шести миль больше десяти деревушек, в каждой деревушке своя церковь, в каждой церкви по приходскому священнику, и по воскресеньям все они произносят проповеди. На следующей неделе – в воскресенье, двадцать третьего августа – мы открываем тотализатор и проводим гандикап местных проповедников. Принимать ставки будет Стеглз. Продолжительность проповеди каждого из священников будет засекаться доверенным судьей-хронометристом, и выигрывает тот, кто прочтет самую длинную проповедь. Ты получил программу скачек?
– Я ни черта в ней не понял.
– Ну и болван: там же указаны форы и текущие ставки для каждого из участников. Если у тебя нет программы под рукой, вот тебе еще одна. Взгляни на нее внимательно. Тут все разжевано. Дживс, дружище, не хотите попытать счастья?
– Сэр? – спросил Дживс: он только что вплыл в спальню с моим завтраком.
Клод объяснил ему схему. Дживс, как всегда, все моментально понял, но в осветлишь отечески улыбнулся:
– Спасибо, сэр, пожалуй, нет.
– Но ты-то примешь участие, Берти? – спросил Клод, запихивая в рот булочку с беконом. – Просмотрел список? Теперь скажи: ты ничего особенного не заметил?
Разумеется, заметил. Сразу же, едва взглянул.
– Это же верная победа старины Хеппенстола, – сказал я. – На блюдечке и с бесплатной доставкой. В здешней округе нет ни одного проповедника, кто бы мог дать ему восемь минут форы. Ваш приятель Стеглз, я вижу, просто осел, если оценил его шансы подобным образом. Когда я занимался с Хеппенстолом перед поступлением в Оксфорд, он редко говорил в церкви меньше получаса, а его коронная проповедь на тему «О любви к ближнему» длилась по крайней мере сорок пять минут. Он что, утратил былой пыл?
– Ничего он не утратил, – сказал Юстас. – Расскажи ему, Клод, как все вышло.
– Значит, так, – сказал Клод, – в первое воскресенье, как мы приехали в Твинг, мы пошли в здешнюю церковь, и Хеппенстол произнес проповедь, которая не длилась и двадцати минут. А дело вот в чем. Стеглз не обратил внимания, да и сам преподобный сперва не заметил, но мы с Юстасом видели, как по пути на кафедру он выронил из папки с текстом проповеди несколько страниц. Потом он, конечно, обнаружил брешь, на секунду запнулся, но быстро нашелся и дочитал проповедь до конца. Вот почему у Стеглза сложилось впечатление, будто двадцать минут – это его предел. В следующее воскресенье мы прослушали Такера и Старки, оба разливались соловьем больше тридцати пяти минут, и Стеглз составил программу скачек в том виде, в каком ты ее видишь. Ты непременно должен участвовать, Берти. Беда в том, что я сейчас на мели, у Юстаса ни гроша за душой, и у Бинго в кармане пусто, поэтому тебе придется выступить в качестве спонсора нашего синдиката. И не надо, пожалуйста, корчить такую физиономию! Это же верное дело, осталось лишь нагнуться и подобрать наши денежки. Ладно, нам пора.
Подумай и к вечеру позвони мне. И если ты нас подведешь, Берти, мое кузенское проклятие да падет… Идем, Клод.
Чем дольше я размышлял, тем больше мне эта затея нравилась.
– Ну как, не соблазнились, Дживс? – спросил я.
Дживс ласково улыбнулся и выплыл из комнаты.
– Дживс напрочь лишен спортивного азарта, – заключил Бинго.
– Зато я не лишен. И готов участвовать. Клод прав – деньги, можно сказать, сами плывут в руки.
– Вот и молодец! – воскликнул Бинго. – Теперь и для меня забрезжил свет в конце тоннеля. Скажем, я ставлю десятку на Хеппенстола и выигрываю. Тогда я смогу поставить через две недели на Белую Стрелу в двухчасовом забеге в Гатвике. Получаю выигрыш и ставлю все на Выхухоль в забеге час тридцать в Льюисе. Выигрываю кругленькую сумму, с которой отправляюсь десятого сентября в Александра-Парк, где мне обещали шепнуть на ухо стопроцентный верняк.
Это напоминало «Быстрый и надежный способ заработать миллион фунтов».
– А уж тогда, – продолжал Бинго, – я могу смело идти к дяде. Ведь он большой сноб и, когда узнает, что я беру в жены графскую дочь…
– Послушай, старик, – не выдержал я, – тебе не кажется, что ты несколько опережаешь события?
– Нет, отчего же. Конечно, окончательно еще ничего не решено, но она призналась, что я ей нравлюсь.
– Что?!
– Она сказала, что ее привлекают самостоятельные, мужественные, красивые мужчины, при этом спортивные, деятельные, обладающие сильным характером и честолюбием.
– Ради всего святого, проваливай, – сказал я. – Дай мне спокойно доесть яичницу.
Встав с постели, я сразу же поскакал к телефону и велел Юстасу прервать на время свои штудии и срочно поставить на твингского рысака – по десятке за каждого члена синдиката. После обеда Юстас позвонил мне и доложил, что сделал все, как я сказал, причем по более выгодной ставке – семь к одному: расценки повысились по причине слухов из хорошо осведомленных кругов, что преподобный подвержен сенной лихорадке и сильно рискует, совершая утренние прогулки по цветущему лугу. В воскресенье утром я убедился, что мы на верном пути: старина Хеппенстол закусил удила и выдал на-гора тридцатишестиминутный монолог «О вреде суеверий». Во время проповеди я сидел рядом со Стеглзом и заметил, что он побледнел. Стеглз был недомерок с крысиной мордочкой и бегающими глазками, весьма недоверчивый тип. Не успели мы выйти из церкви, как Стеглз официально заявил, что впредь ставки на преподобного Хеппенстола будут приниматься из расчета пятнадцать к восьми, и с раздражением добавил, что не мешало бы обратить внимание «Жокей-клуба» на такой подозрительный разброс в результатах, хотя теперь, конечно, уже ничего не докажешь. Такая грабительская ставка мгновенно охладила пыл игроков – ясно было, что большие денежки нам тут не светят. Наступило затишье, но во вторник после обеда, когда я прогуливался перед домом с сигаретой, к крыльцу подкатили на велосипедах Клод и Юстас, и я сразу понял: им не терпится сообщить важные новости.
– Берти, мы должны действовать, – взволнованно выпалил Клод. – Надо что-то придумать, иначе мы влипли!
– А что случилось?
– Не что, а кто: Г. Хейворд, – мрачно сказал Юстас. – Участник из Нижнего Бингли.
– Мы его с самого начала не принимали в расчет, – сказал Клод. – Проглядели его. Вот всегда так. Стеглз его проглядел. Мы все его проглядели. А сегодня утром проезжаем мы с Юстасом через Нижний Бингли и видим: в церкви венчание. Надо, думаем, зайти проверить, в какой Г. Хейворд форме, вдруг это темная лошадка.
– Слава богу, что мы там оказались, – сказал Юстас. – Он толкнул речь на двадцать шесть минут – Клод засек по своему хронометру. И это на деревенской свадьбе! Представляешь, что будет, когда он развернется по-настоящему?
– У нас только один выход, Берти, – сказал Клод. – Ты должен выделить дополнительные средства, нам нужно подстраховаться и поставить на Хейворда.
– Но…
– Это наш последний шанс.
– Мы столько поставили на Хеппенстола – а теперь все псу под хвост!
– Но что же делать? Ты же не станешь утверждать, что наш преподобный в состоянии выиграть у Хейворда при такой форе?
– Вот оно, нашел! – воскликнул я.
– Что ты нашел?
– Я понял, как обеспечить выигрыш фавориту. Сегодня же загляну к Хеппенстолу и попрошу в качестве личного одолжения прочесть в воскресенье его коронную – «О любви к ближнему».
Клод и Юстас посмотрели друг на друга, как те парни в стихотворении, – «в немом оцепенении» .
– Послушай, а ведь это выход! – сказал Клод.
– Причем гениальный выход, – сказал Юстас. – Кто бы мог подумать, Берти, что ты на такое способен.
– И все же… – сказал Клод. – Допустим, эта проповедь и вправду нечто, но четыре минуты форы…
– Ничего страшного, – возразил я. – Я сказал, что проповедь на сорок пять минут, но я ошибся. Теперь я вспомнил, что никак не меньше пятидесяти.
– Тогда действуй! – сказал Клод.
Вечером я все уладил. Старик Хеппенстол с радостью согласился. Он был польщен и тронут тем, что я до сих пор помню его проповедь. Признался, что ему давно хочется снова ее прочесть, но он опасается, не длинновата ли она для сельской паствы.
– В наше суетное время, мой дорогой Вустер, – сказал он, – даже деревенские прихожане, которые не столь сильно заражены извечной спешкой, как столичные жители, – даже они предпочитают проповеди покороче. Мы частенько спорим с моим племянником Бейтсом – к нему скоро перейдет приход моего давнего друга Спеттигью в Грэндлбай-де-Хилл. Он считает, что в наш век проповеди нужно писать в форме яркого, краткого и доходчивого обращения к пастве, минут на десять-двенадцать, не более.
– Я и сам не люблю длинных речей, – сказал я. Но при чем тут ваша проповедь «О любви к ближнему»? Уж ее-то длинной никак не назовешь.
– Целых пятьдесят минут.
– Не может этого быть!
– Ваше удивление, мой дорогой Вустер, для меня чрезвычайно лестно. Тем не менее смею вас уверить, что именно столько эта проповедь длится. А может быть, ее стоит несколько сократить, как вам кажется? Так сказать, подрезать ветви и проредить крону? К примеру, я мог бы опустить пространный экскурс в проблему брачных отношений у древних ассирийцев.
– Оставьте все как есть, слово в слово, иначе вы все испортите, – совершенно искренне сказал я.
– Что ж, мне очень приятно, что вы так думаете, я непременно прочту эту проповедь в ближайшее воскресенье.
Я всегда говорил и буду повторять до конца моих дней, что делать ставки, не располагая достоверной информацией из конюшни, безрассудно, бессмысленно и просто глупо. Никогда не знаешь, что из этого выйдет. Если бы все придерживались золотого правила ставить на «заряженную» лошадь , гораздо меньше молодых людей сбивалось бы с пути истинного. В субботу утром, когда я доедал завтрак в постели, в комнату вошел Дживс:
– Мистер Юстас просит вас к телефону, сэр.
– Господи, Дживс, что стряслось, как вы думаете? – Должен признаться, что к этому времени нервы у меня уже стали ни к черту.
– Мистер Юстас не просветил меня на этот счет, сэр.
– Как вам показалось, он чем-то встревожен?
– Судя но голосу – в высшей степени, сэр.
– Знаете, что я думаю, Дживс? Наверняка что-то случилось с фаворитом.
– А кто фаворит, сэр?
– Мистер Хеппенстол. У него все шансы на победу. Он собирается прочесть свою знаменитую проповедь «О любви к ближнему» и должен опередить прочих участников с большим отрывом. Боюсь, с ним что-то случилось.
– Вы все узнаете, если поговорите по телефону с мистером Юстасом, сэр. Он ждет.
– И в самом деле!
Я накинул халат и вихрем промчался по лестнице в холл. Едва я услышал голос Юстаса, я понял: мы влипли. В голосе Юстаса звучала мука:
– Берти?
– Да, привет.
– Целый час тащишься к телефону! Слушай, Берти, все накрылось. Фаворит спекся.
– Не может быть!
– Увы. Всю ночь кашлял у себя в конюшне.
– Этого только не хватало!
– Случилось то, чего мы боялись. У него сенная лихорадка.
– Черт бы его побрал!
– Сейчас у него врач, и через несколько минут его официально вычеркнут из списка участников. Вместо него на старт выйдет младший священник прихода, а на него надежды никакой. За него предлагают сто против шести, и никто до сих пор не поставил. Что будем делать?
Я молча обдумывал ситуацию.
– Послушай, Юстас, сколько сейчас дают за Г. Хейворда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22