Устав, перевел дух, утер пот. Спокойно. Звягин его уже наверняка ищет. Конечно ищет! И главное – не блукать без толку, бредя невесть куда, а оставаться на месте и ждать помощи, регулярно подавая сигнал.
«И вот этот паршивец, – рассказывал Звягин, – преспокойно садится под дерево и жует бутерброд, время от времени трубя, как слон: мне, значит, ориентир дает. Дождь пошел – так он под старую ель перебрался. А еще час-другой – и темнеть начнет!»
В бесконечном лесу, глушащем голоса, Епишко мог долго оставаться ненайденным; трепеща перед таким вариантом, он принял решение выходить самостоятельно. Но в какую сторону? Попытался представить себе карту – не представлялась… Но главное шоссе идет примерно с севера на юг, они пошли с него налево… значит, надо держать на запад! Он достал компас и пошел на запад, спотыкаясь и беря иногда чуть вправо, как учил Звягин: у человека шаг правой ногой на пару сантиметров шире, чем шаг левой, и двигаясь без ориентира он описывает круг.
Иду по азимуту, гордо сказал себе Епишко. Пржевальский, подумал он. Колумб. Вот так путешествуют. Ему стало хорошо и как-то мужественно. Вскоре он сообразил, что при компасе «поправка вправо» излишняя – и так направление держится.
Через полчаса дорога неожиданно открылась сбоку: за деревьями прошумел тяжелый грузовик.
– Молодец, – умиленно сказал себе Епишко, выходя на шоссе. – Умница, мальчик. Вышел, не запаниковал, сумел! Сам, ни на кого не надеясь.
(Сейчас ему, счастливо спасшемуся, искренне так казалось.)
Шоссе прорезало лес и было в этот предвечерний час вполне пустынно. Он дошел до автобусной остановки, где они сошли. Солнце брызнуло алым в щель туч над горизонтом.
Но где же Звягин? Епишко снова занервничал. Не мог же он заблудиться! Уже вышел и уехал в город? – нет, разве Звягин мог его бросить!..
– Я зде-еесь! – закричал он в чащу. – Ээ-ээй!!. – Да: там бродит в темных буреломах Звягин и ищет его, а он, благополучно вышедший, стоит здесь в бездействии!
Он потоптался – и ринулся обратно в лес. «Надо делать ножом засечки, чтоб не заблудиться!»
Засечки белели на деревьях. Впопыхах Епишко порезал руку, слизнул кровь, сплюнул; стал внимательнее. Каждую минуту – по часам – издавал вопль, все более хриплый (голос сорвал); искал заблудившегося Звягина.
Звягин, находившийся все эти часы метрах в сорока от него, оценивающе наблюдал действия по своему спасению. Натыкав веточек в петли маскомбинезона, сливаясь с зарослями, он бесшумно сопровождал подопечного, поглядывая на часы.
(«До дороги – метров пятьсот. Суетится он, как таракан на горящем корабле! Пишет по лесу зигзаги, пыхтит и на компас смотрит, засечки режет. Но ведь – вышел! И вновь полез – меня искать, не бросил!»)
Помучив Епишко до сумерек (дабы увеличились размеры подвига), он тихонько аукнул, направляя звук ладонью в другую сторону. Выкинул веточки с халата, расстегнулся и взъермшился, изображая утомление.
– Ффу-ух, – шумно выдохнул он, выламываясь из кустов навстречу ликующему Епишко. – Ты где был-то? Я уж тут и сам почти заблудился… В какой стороне дорога-то у нас, представляешь?
Он хотел еще подвихнуть ногу: пусть бы спаситель попотел, но это бы могло уже показаться подозрительным. Поднимая подопечного до своего уровня, нельзя впадать в ошибку и спускаться самому до его уровня; а если и можно, то незаметно, так, чтоб авторитет в его глазах не мог упасть, подумал Звягин.
– А чего кровь на щеке?
– Где? А… Сучком поцарапал. Хорошо, что не в глаз, – весело ответил Епишко. Его триумф не могло омрачить ничто.
На подходивший автобус он смотрел так, словно сам этот автобус сделал и доставил сюда. Кругом была жизнь, та самая, которая борьба, и он в этой жизни был хозяин.
Теперь раз в неделю они со Звягиным играли в шахматашки, болтали; Звягин давал ему новые гантельные комплексы и списки литературы (доверенные жене). В Епишко почуялась какая-то новая задумчивость – не меланхоличная, как встарь, а с неким прикидывающим, конкретным выражением. Звягин расшифровал это выражение как мысли о будущем.
– Блокнот, – он протянул руку.
Епишко достал свой «организационный» блокнот, исписанный почти до конца, покраснел, поколебался (его уже давно не контролировали). Демонстративно не замечая его смущения, Звягин перелистал последние записи.
– Смеяться не надо, – тихо попросил Епишко.
– А над чем, – спокойно сказал Звягин. – Извини, что посмотрел. Мы же друзья.
Епишко отважился взглянуть ему в глаза:
– У вас легкая рука.
– Я знаю. На самом деле – у тебя тоже. Просто тебе долго не везло. Это ведь и вправду бывает. Я только помог тебе переломить невезение. А дальше ты и сам можешь.
«Обширная программа… Расчет верен: он настолько отстал от сверстников – и работа, и семья, и жилье, и образование – ничего нет, но еще не поздно; ему есть чего добиваться – есть стимул. А там он будет уже в колее – и никуда не денется…»

И сеялся снег за синим окном, когда по ноябрьскому, первому, праздничному морозцу ввалился Епишко без предупреждения в гости.
– Я не девица, – мрачно сказал Звягин букету роз.
– Жене… хозяйке-то можно?
– Откуда узнал, что она именно розы любит? – смягчился Звягин.
Епишко радостно откашлялся.
– Хочу лично посоветоваться, Леонид Борисович…
Ему подвалила грандиозная удача – предложили работу по специальности. Перед театром столкнулся со старым приятелем, заговорили о жизни, – и всплыла должность техника в их проектном институте. Образование неоконченное высшее у него есть, перед начальством и в отделе кадров приятель обещал все уладить. Видимо, потребуется заочно кончать институт. Зарплата для начала не шибко большая, но – главное зацепиться.
– Нет чтоб самому работу искать, – ждешь, пока она сама тебя найдет! Везенье везеньем – но вези себя и сам!
– Да я уж начал подыскивать, – оправдывался Епишко. – Я ж понимаю – не всю жизнь в пожарных…
– Оденешься как следует, – советовал Звягин. – Спросят о причинах театральной твоей одиссеи – туманно намекай на трагическую любовь, люди склонны такому сочувствовать. Соври, что в студенческом научном обществе занимался некогда именно той темой, на которую сейчас тебя посадят. Цветочки-конфеточки сунь в портфель для дам из отдела кадров…
За спиной Епишко вырастали крылья, и он пробовал их на прочность.
– Шахматишки?
Епишко выиграл и удалился победно, благословленный.
– Зачем ты ему проиграл? – уязвление спросила дочь.
– Пусть будет уверенней в себе, – отмахнулся Звягин.
– Что ж ты тогда его для большей уверенности в себе в кооператоры не пристроил? Хоть деньги бы получал, а что там в этом институте…
– Ставлю тебе диагноз: ранний американизм. К волчьей борьбе на свободном рынке парень еще не готов: сожрут, обманут, подставят. Пусть пока походит в загородочке на полтораста рублей.
– Находил его однокашников, звонил по квартирам, уламывал в институте, а он и знать ничего не будет…
– А зачем?
– Хоть бы спасибо сказал… Обидно.
– Кто я? – требовательно спросил Звягин.
– Кто ты… Мой папа.
– Кто я? – повторил он.
– Врач, – продолжила она перечисление его ролей в жизни.
– О! – Звягин сунул руки в карманы и с фатовским видом плюхнулся на диван, откинувшись и закинув ногу на ногу. – Стоит ли вкалывать, – он сощурился, – спасая человеков, падающих, разбивающихся, и тому подобное, чтобы они были несчастными неудачниками? А потом, – он засвистел начальные такты «Турецкого марша», – много ли ты знаешь людей, умеющих делать невозможное? Заметь: без всяких чудес – и не зная осечек. А?
– Ты у меня ужасный хвастун, – влюбленно сказала дочь.
– А теперь подай отцу стакан холодного молока. – И Звягин раскрыл «Историю античных войн», заложенную на битве при Гавгамелах. Увлечения его бывали непредсказуемы.

Глава III

НЕКРАСИВАЯ

– Не люблю я сказки, – насмешливо отрезал Звягин, оглядываясь на витрину охотничьего магазина.
В это воскресенье он не дежурил, и жена вытащила его гулять на Невский: ноябрь проблеснул солнцем.
– Сказки?! – обиделась жена. – Суть «Пигмалиона» не в сюжете, а в социальных отношениях людей…
Перед светофором с визгом тормознула «скорая», из нее высунулась пиратская рожа Джахадзе и прогорланила:
– Папе Доку привет!
Звягин махнул перчаткой из толпы. «Скорая» выкатила на осевую и рванулась мимо стоящих автобусов.
– …искусство – это всегда условный мир, отражающий…
– А я живу в безусловном мире! Я человек конкретный. Я врач, я восемнадцать лет носил погоны, я привык видеть жизнь такой, какая она на самом деле, без стыдливых умолчаний и прикрас. А от твоих сказок – один вред!
– От «Пигмалиона» вред?! – задохнулась жена. Двадцать лет семейной жизни не отучили ее от безуспешных попыток приохотить Звягина к шедеврам мировой литературы.
– Вред и бред, – упорствовал в ереси Звягин. – Еще и за правду себя выдает! Вот и начнут грезить замухрышки о добром дяде: подберет, обеспечит, научит красиво говорить… помоет-приоденет – и готова герцогиня. Ха-ха.
Они перешли к Казанскому собору: очередь у входа, голуби в сквере…
– …а закроет несчастная мечтательница книжку, посмотрит вокруг: «Где же обещанное чудо?..» – и вешает унылый нос… Делать-то все приходится без чудес и добрых волшебников.
– Ты путаешь литературу с жизнью, а сам вещаешь прописные истины!
– То-то и беда, что из-за твоих сказок люди отделяют литературу от жизни и забывают прописные истины!
И он завертел головой по сторонам, словно искал подтверждение своим мыслям.
Здравые мысли имеют обыкновение раньше или позже подтверждаться. В данном случае это произошло незамедлительно.
– Любуйся, – с холодным удовлетворением указал Звягин. – А?
Существо стояло на автобусной остановке, сунув руки в карманы широченной блекло-черной (по моде) куртки. Зато джинсы были в облипку, и даже самый скверный геометр не назвал бы линии ног прямыми.
– Это он или она? – усомнилась жена в нелепом силуэте.
– Оно! – полыхнул сарказмом Звягин. – Одета-обута, грамотна-обеспечена, страшила-страшилой.
Из-под вязаной шапочки по ним презрительно скользнули глазки, крохотность которых искупалась размерами носа, наводившего на мысль об орлах и таранах галер.
– Поможет несчастной страхолюдине твой профессор Хиггинс со своей ванной и фонографом? Говорить нынче умеют все: телевидение! – дурак дураком, а шпарит как диктор. И манер в кино насмотрелись. И одеваются по журналам: нищих нет…
– Да, да, – поспешно согласилась жена, таща его вперед. Но немного не успела.
«О, какая ужасная селедка», – тихо поразился юный басок. – «Гибрид швабры и колючей проволоки», – согласился тенор. И пара приятелей остановилась было рядом.
Нелестная характеристика услышалась и той, кого касалась. Вздернув губу, девица отрубила фразу – не из словаря диктора телевидения. Приятелей шатнуло.
– Развлекаемся? – спросил их Звягин, улыбаясь мертвой улыбкой; шрамик на скуле побелел.
– Леня, – тревожно сказала жена, меняясь в лице: – Мы идем в Эрмитаж! – Приятелей сдуло.
Публика изображала непричастность к происходящему. Скандализованная старушка обличала «нынешних». Запахло склокой. Девушка тщетно принимала независимые позы. Напряжение гонимого существа исходило от нее.
– Мои ученики ходят в Эрмитаж чаще, чем мы… Звягин задумчиво сощурился. Глаза его затлели зеленым кошачьим светом. «Пигмалион»! процедил он. – «Хиггинс' Шоу!»
Он переступил на месте. Подошел автобус.
– Ира, – Звягин поцеловал жену. – Сходи сегодня сама! Ну пожалуйста.
Ответ не успел: он как-то сразу отдалился от нее и переместился к остановке, будто влекомый посторонней силой. Вслед за девицей втиснулся в автобус, и двери захлопнулись.
В автобусной толчее он бесцеремонно в упор разглядывал злополучное создание. Через минуту оно задрало прыщеватый подбородок и, ответив ему высокомерным взглядом, отвернулось с оскорбленным лицом. За четверть часа на лице сменились все оттенки независимости и неприязни. Резкие черты Звягина не выражали ничего, кроме интереса естествоиспытателя.
На Суворовском она выскочила и понеслась размашистой походкой матроса, опаздывающего из увольнения.
– Девушка, одну минутку!..
Она резко свернула и на красный свет перебежала проспект – прямо в объятия милиционера. Милиционер оживился и отдал честь. Девица стиснула зубы, испепеляя его взором.
– Мы опаздываем к больному, – уверенно представился Звягин за ее спиной, извлекая удостоверение – в подтверждение своих слов – и деньги в подтверждение своей вины.
Милиционер поколебался. Признанный хозяином положения, он ощутил более достоинства не в строгости, а в благородстве.
– Больше не нарушайте. – Он снова отдал честь и отодвинулся, давая понять, что инцидент прощен. На ходу глядя в сторону, девица пролаяла:
– Что вам надо? Все разглядели?
– Давайте выпьем кофе, – мягко предложил Звягин.
– А-а: вы одиноки. Вы, наверное, кинорежиссер. Или художник. Нет? Ну, тогда засекреченный ученый. А – вы шпион и хотите меня обольстить и завербовать!
– Ну, еж колючий, – рассмеялся Звягин.
– А вы… отцепитесь, старый козел! – отчаянно выпалила она.
Встречная красавица, грациозная стрекоза, улыбнулась Звягину уголком детских губ. Он не был похож на старого козла.
– Крута, – оценил Звягин, – крута. Не хотите знакомиться.. Тогда позвоните мне, пожалуйста, – протянул ей визитную карточку. – Всему можно помочь, – добавил он.
– О чем это вы? – не поняла она. – Еще чего не хватало! – И сунула карточку в карман.
Остаток воскресенья Звягин посвятил доведению квартиры до адского блеска – во искупление вины. Дочка металась на подхвате, сочувствовала; и хихикала. К ужину жена оттаяла.
– Полчаса стояла перед Ботичелли, – делилась она. – Никто, наверное, не умел так видеть красоту…
– А что такое красота? – живо спросил Звягин, хлюпая молоком через соломинку. Жена готовно приняла учительскую позу.
– Платон, – сказала она. – Сократ. Чернышевский. Эстетика.
– Сократ, – сказал Звягин, поднимая руки вверх. – Я понимаю. Ты мне скажи, чем красивая женщина отличается от некрасивой? Конкретней. – Он приготовился загибать пальцы.
– Черты лица… фигура… – она растерялась. – Ну, глаза, нос, рот… волосы…
– Волосы, – сказал Звягин. – Да-да. Ноги и шея с ушами.
– Шарм, – сказала дочка. – Прикид.
– Хорошо – мода. Условность, привычка: у каждой эпохи, расы и так далее – свои понятия о красоте. Так. Биологическая основа, целесообразность: продолжение рода, – он изобразил руками формы секс-бомбы. – Но почему красивы и черные волосы – и золотые, и карие глаза – и синие, и курносый носик – и прямой? Зачем нужны длинная шея и ровные зубы – что ими, проволоку грызть?..
– Почему ты этим заинтересовался? – проницательно спросила жена.
– Папа хочет знать, что такое красота, прежде чем браться ее делать, – объяснила дочка, догадливое юное поколение. – Он сегодня весь день «Турецкий марш» пел: что-то задумывает!
– Опять твои безумные прожекты, – вздохнула жена. – Теперь – та страшненькая, да?
– Ура, – успокоила дочка. – Она уродина? значит, ты можешь не ревновать…
Дотошный допрос не кончался.
– Если красота – это совершенство, то почему заурядная лань красивее самого совершенного крокодила?
– Линия, цвет… ассоциативный образ: теплое, гладкое, чистое, легко движется. Вызывает приятные ощущения…
Дочка, проходя перед сном из ванной, резюмировала эстетический диспут кратко:
– От разговоров еще никто красивее не делался.
Девица не позвонила, к некоторой досаде Звягина. Но общежитие, куда она вошла, он заметил.
Ночью на кухне он отшвырнул Платона и учебник по эстетике и нацедил ледяного молока из холодильника. Обстоятельно перечислил на бумаге:

1. Глаза.
2. Нос.
3. Зубы.
4. Волосы.
«…»
23. Ногти.
24. Голос

Он пожалел, что не знаком с условиями конкурсов красоты. Против каждого пункта, добросовестно вдумываясь, проставил оценки по пятибалльной системе. Средний балл у девицы получился два и три десятых.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Приключения майора Звягина'


1 2 3 4 5 6 7 8