… Народ без идеалов – это народ тиранов! Жаль пролитой крови!
Убегая от солдат в широкополых пальмовых шляпах и просторных белых штанах, в гору карабкались охваченные паникой федералисты.
Рядом просвистела нуля.
Альберто Солис, который стоял, скрестив руки и размышляя над своими последними словами, невольно вздрогнул и сказал:
– Будь они неладны, эти назойливые мухи, которым я приглянулся. Не отойти ли нам в сторонку, дружище?
Луис Сервантес ответил ему такой презрительной усмешкой, что уязвленный Солис спокойно уселся на камень.
Лицо его вновь озарилось улыбкой, а взгляд следил за колечками ружейного дыма и облаками пыли над разрушенными домами и обвалившимися крышами. И ему показалось, что он видит символ революции в этих облаках дыма и в этих тучах пыли, которые поднимались вверх, по-братски соединяясь, смешиваясь между собою и превращаясь в ничто.
– А! – неожиданно вскрикнул он. – Понял!
И он указал рукою в сторону железнодорожной станции, где, яростно пыхтя и выбрасывая густые столбы дыма, мчались на предельной скорости паровозы, которые увозили в набитых до отказа вагонах спасавшихся бегством людей.
Тут Альберто почувствовал резкий удар в живот, ноги у него стали словно из ваты, и он сполз с камня. В ушах у него зазвенело, и наступили вечный мрак и покой.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Пенистому шампанскому, сверкающему в свете люстр, Деметрио Масиас предпочитает чистую текилу из Халиско.
За ресторанными столиками сгрудились измазанные землею, пропахшие дымом и потом мужчины в засаленных лохмотьях. Бороды у них всклокоченные, волосы нечесаные.
– Я прикончил двух полковников. – грубым гортанным голосом восклицает низенький толстяк в шляпе с галунами, замшевой куртке и с бордовым платком на шее. – Им, толстобрюхим, пузо бежать мешало: что ни шаг – о камень спотыкаются, а уж как пришлось на холм взбираться, покраснели, словно помидоры, языки высунули. «Куда же вы так быстро, холуйчики? – кричу я им. – Погодили бы, а то я страсть не люблю пугливых куриц. Передохните, бедняги, я вам особого вреда не сделаю!» Ага, готовы! Ха-ха-ха! Отбегались, мать вашу… Трах! Трах! Каждому по пуле… Отдыхайте теперь сколько влезет.
– А я вот упустил важную птицу, – вставляет чумазый солдат, который, вытянув ноги и зажав между ними винтовку, сидит в углу зала между стеной и стойкой. – Ух, и золота же было на проклятом! Галуны на эполетах да на плаще так и сверкали. А я, как последний осел, дал ему улизнуть! Он вытащил кошелек и показывает, а я рот и разинь. Не успел дойти до угла, раз пуля, потом другая. Я жду – пусть всю обойму расстреляет. Наконец вижу – мой черед. Пресвятая дева Халпская, не дай уйти этому ублюдку… мать… Прости, господи, чуть не выругался! Я за ним, но пустое дело – как рванет вскачь! Славный у него был коняга. Как молния, промелькнул у меня под самым носом. Пришлось отыграться на каком-то бедняге, бежавшем по той же улице. Эх, и задал я ему перцу!
Поток слов не иссякает, и пока мужчины с жаром рассказывают о своих приключениях, белозубые женщины с оливковыми лицами и яркими белками глаз, прицепив к поясам револьверы, перекрестив на груди пулеметные ленты и напялив на себя широкополые пальмовые шляпы, снуют, словно бездомные собаки, среди рассевшихся группами бойцов.
Девица вызывающего вида с густо нарумяненным лицом и очень смуглыми руками и шеей, подпрыгнув, садится на стойку рядом со столиком Деметрио.
Он оборачивается и встречает похотливый взгляд, устремленный на него из-под низкого лба, на который спадают две растрепанные пряди волос.
Дверь распахивается настежь, и один за другим входят, разинув от изумления рты и полуослепнув от света, Анастасио Монтаньес, Панкрасио, Перепел и Паленый.
Анастасио вскрикивает от удивления и бросается к коротышке-толстяку в украшенной галунами шляпе и с бордовым платком на шее. Старые друзья обнимаются так крепко, что у них багровеют лица.
– Кум Деметрио, рад познакомить вас с белобрысым Маргарито. Это настоящий друг! Ох, и люблю я этого белобрысика! Вы еще узнаете его поближе, кум. Стоящий парень! А помнишь, белобрысый, Эскобедскую тюрьму в Халиско? Шутка ли, целый год вместе!
Среди всеобщего какого-то сатанинского веселья Деметрио оставался по-прежнему молчаливым и мрачным. Не выпуская сигары изо рта, он протянул Маргарито руку и буркнул:
– Ваш покорный слуга.
– Так это вас зовут Деметрио Масиас? – осведомилась девица, которая сидела на стойке. Она болтала ногами, касаясь ботинком спины Деметрио.
– К вашим услугам, – нехотя оборачиваясь, отозвался он.
Девица все так же невозмутимо продолжала болтать ногами, показывая новые голубые чулки, еле прикрытые задравшейся юбкой.
– Э, Оторва, и ты здесь? Слезай и иди сюда. Пропустим по рюмочке, – предложил белобрысый Маргарито.
Девица, не заставив себя упрашивать, бесцеремонно раздвинула собутыльников и уселась напротив Деметрио.
– Значит, вы и есть знаменитый Деметрио Масиас, который так отличился в Сакатекасе? – переспросила она.
Деметрио утвердительно кивнул, а белобрысый Маргарито, весело рассмеявшись, съязвил:
– Ишь, чертовка, нигде маху не даст! Генерала ей захотелось попробовать!
Ничего не понявший Деметрио поднял глаза на Оторву. Они уставились друг на друга, словно две незнакомые собаки, которые недоверчиво обнюхиваются. Однако Масиас не выдержал слишком вызывающего взгляда девицы и потупился.
Офицеры Натеры, сидевшие за соседними столиками, принялись отпускать непристойные шуточки по адресу девицы. Она же, ничуть не смутившись, сказала Масиасу:
– Генерал Натера еще нацепит вам орленка… Не упустите его!
Оторва протянула Деметрио руку, и ее пожатие было по-мужски крепким.
На Масиаса со всех сторон посыпались поздравления. Польщенный, он распорядился подать шампанского.
– Нет, мне вина не надо – я нездоров, – сказал официанту белобрысый Маргарито. – Принеси просто воды со льдом.
– А я хочу поужинать. Подай-ка чего-нибудь, только не фасоль и, смотри, без перца, – потребовал Панкрасио.
В ресторан входили все новые офицеры, и вскоре зал был полон до отказа. Повсюду сверкали звездочки и бляхи на разноцветных шляпах всевозможных форм, большие шелковые платки на шеях, кольца с крупными бриллиантами и тяжелые золотые цепочки от часов.
– Эй, парень, – крикнул белобрысый Маргарито. – Я же заказал воду со льдом. Чуешь? Я ведь не милостыню прошу. Видишь эту пачку денег? За них я и тебя самого куплю, и любую старушенцию в вашем заведении, понял? Кончилась вода? А мне-то какое дело! Ты хоть из-под земли достань, а подай. Смотри, я человек вспыльчивый. Кому я сказал: мне нужна вода со льдом, а не объяснения! Принесешь или нет? Ах, нет? Ну, так получай.
Маргарито отвесил официанту звонкую затрещину, тот упал.
– Такой уж я человек, генерал Масиас. Видите, у меня бороды почти не осталось. А знаете отчего? Оттого, что я больно вспыльчивый. Когда мне не на ком отыграться, я рву себе бороду, пока не успокоюсь. Честное слово, генерал; не делай я этого, давно бы со злости лопнул.
– Это очень плохо, когда злость не находит себе выхода, – серьезным тоном заметил один из посетителей в плетеной шляпе, похожей на крышу хижины. – В Торреоне я пришиб старуху, которая не захотела продать мне пирожков с перцем. Попал под суд, так и не поев, чего хотелось; зато в тюрьме отдохнул.
– А я прикончил одного лавочника в Эль Паррале за то, что он подсунул мне сдачу деньгами Уэрты, – сказал другой посетитель со звездочкой, выставляя напоказ драгоценные перстни, ослепительно сверкавшие на его грязных мозолистых пальцах.
– Я в Чиуауа тоже убил одного субчика. Всякий раз, когда я шел обедать, он обязательно оказывался за одним столом со мной. Это выводило меня из себя. Что оставалось делать?
– Ха! А вот я…
Тема оказалась неисчерпаемой.
Под утро, когда в насквозь заплеванном ресторане веселье достигло предела, а женская часть общества, состоявшая сначала из северянок с землистыми посеревшими лицами, пополнилась молоденькими, накрашенными девицами с городских окраин, Деметрио достал золотые, инкрустированные драгоценными камнями часы с репетицией и попросил Анастасио Монтаньеса сказать, который час. Тот взглянул на циферблат, потом высунулся в окно п, посмотрев на звездное небо, изрек: – Стожары уже высоко, кум. Значит, скоро рассвет.
За стенами ресторана не стихали крики, смех, песни пьяных. Опустив поводья, не разбирая дороги, солдаты гнали копей прямо по тротуарам. Во всех концах города гремели пистолетные и ружейные выстрелы.
А посреди мостовой, спотыкаясь на каждом шагу, в обнимку брели к гостинице Деметрио и Оторва.
II
– Эх, дурни! – захохотала Оторва. – С луны свалились, что ли? Кончились времена, когда солдаты останавливались на постоялых дворах. И где вас таких откопали? Теперь, если заявился куда, выбирай себе дом, какой приглянулся, и устраивайся, не спрашивая никаких разрешений. Для кого же революция делалась? Для господ? Нет, нынче мы сами господа. Ну-ка, Панкрасио, дай тесак. Ишь, богачи сволочные! Все-то у них за семью замками.
Вставив конец ножа в щель над верхним ящиком, она нажала на рукоятку, как на рычаг, сломала планку а подняла расколовшуюся крышку письменного стола.
Анастасио Монтаньес, Панкрасио и Оторва принялись ворошить груды писем, открыток, фотографии и бумаг, вываливая их на ковер. Не найдя ничего ценного, Панкрасио сорвал досаду на каком-то портрете в застекленной раме, так поддав его носком своего гуараче, что стекло разлетелось вдребезги, ударившись о канделябр, стоявший посреди комнаты.
Отчаянно бранясь, мужчины отошли прочь с пустыми руками. Только неутомимая Оторва продолжала взламывать ящик за ящиком, пока не обшарила все уголки стола.
Никто не заметил, как маленькая коробочка, обтянутая серым бархатом, упала на пол и откатилась к ногам Луиса Сервантеса. Деметрио, раскинувшись на ковре, казалось, спал. Молодой человек, с видом глубокого равнодушия наблюдая за происходящим, носком башмака придвинул к себе футляр, нагнулся, почесал щиколотку и незаметно поднял его.
Содержимое коробочки ослепило Луиса: два бриллианта чистейшей воды сверкали в филигранной оправе. Он быстро сунул находку в карман.
Когда Деметрио проснулся, Сервантес сказал ему:
– Поглядите, генерал, какой кавардак устроили здесь ребята. Не лучше ли без этого?
– Нет, барчук. Это же их единственное удовольствие. Зря, что ли, бедняги голову под пули подставляли?
– Верно, генерал, только все равно не надо бы. Понимаете, это принижает нас, хуже того, принижает наше общее дело.
Деметрио окинул Луиса своим орлиным взглядом, пощелкал ногтями по зубам и сказал:
– А краснеть зачем? И зубы мне заговаривать тоже не следует. Мы все знаем: твое – тебе, мое – мне. У вас коробочка, у меня часы с боем. Вот и хорошо.
И уже нисколько не таясь, они похвастались друг перед другом своими «трофеями».
Тем временем Оторва со своими приятелями обшаривали весь дом.
В гостиную вошли Перепел и девчонка лет двенадцати, лоб и руки которой были уже изукрашены синяками, и в изумлении остановились. Перед ними на ковре, столах и стульях валялись груды книг, сорванные со стен разбитые зеркала, огромные рамы с изодранными гравюрами и портретами, куски переломанной мебели, расколотые безделушки. Перепел, затаив дыхание, жадными глазами выискивал себе добычу.
Снаружи, в углу двора, Сало, окутанный клубами едкого дыма, варил кукурузные початки, подбрасывая в огонь книги и бумагу, весело пылавшие ярким пламенем.
– Ух ты! – заорал вдруг Перепел. – Погляди-ка, что я нашел! Какие подседельники для моей кобылы!
И он сильно рванул плюшевый занавес, который вместе с карнизом свалился па спинку кресла, украшенную тонкой резьбой.
– Смотри-ка сколько баб голых! – воскликнула подружка Перепела, с восторгом разглядывая эстампы в роскошном издании «Божественной Комедии», – Картинки, ей-ей, по мне. Я их с собой заберу.
И она принялась вырывать особенно понравившиеся ей гравюры.
Деметрио поднялся, сел рядом с Луисом Сервантесом и попросил пива. Одну бутылку он отдал своему секретарю, другую, не отрываясь от горлышка, осушил сам. Потом его потянуло ко сну, он закрыл глаза и задремал.
– Послушайте, – обратился какой-то человек к Панкрасио, стоявшему в передней. – Когда я могу поговорить с генералом?
– Никогда. Его весь день с перепою ломает, – ответил Панкрасио. – А вам что?
– Хочу, чтобы он продал мне одну из книг, которые тут сжигают.
– Да я и сам могу их продать.
– Почем?
Панкрасио растерянно нахмурился.
– С картинками – по пять сентаво, а другие отдам в придачу, если только разом все заберете.
Покупатель вернулся за книгами с корзиной, в которую собирают кукурузные початки.
– Деметрио, эй, Деметрио, проспись же! – крикнула Оторва. – Хватит тебе валяться, боров раскормленный! Посмотри, кто пришел? Белобрысый Маргарито. Ты еще не знаешь, чего этот белобрысик стоит.
– Я очень вас уважаю, генерал Масиас. И пришел сказать, что искренне к вам расположен – очень вы мне по душе. Поэтому, если не имеете ничего против, я перехожу в вашу бригаду.
– А чин у вас какой? – поинтересовался Деметрио.
– Я – капитан.
– Ну, что ж, переходите. У меня станете майором.
Белобрысый Маргарито был круглый человечек с закрученными кверху усами и очень злыми голубыми глазками, которые, когда он смеялся, терялись где-то между щеками и лбом. Бывший официант из ресторана «Дельмонико» в Чиуауа, он горделиво носил теперь медные планки – знаки различия капитана Северной дивизии.
Белобрысый, не скупясь, расточал похвалы Деметрио и его людям, и по этой причине компания быстро опорожнила целый ящик пива.
Внезапно в гостиную, шурша великолепным шелковым платьем с пышной кружевной отделкой, впорхнула Оторва.
– А чулки надеть забыла! – чуть не лопаясь от смеха, заорал Маргарито.
Девчонка, приведенная Перепелом, тоже расхохоталась.
Однако Оторва не удостоила их вниманием. С напускным безразличием она разлеглась на ковре, сбросила с ног белые атласные туфли, облегченно пошевелила пальцами, затекшими от тесной обуви, и скомандовала:
– А ну, Панкрасио, сбегай принеси мне голубые чулки из моих «трофеев».
Новые и старые друзья постепенно заполняли комнату. Деметрио повеселел и пустился в подробное описание своих наиболее громких бранных дел.
– Что там за шум? – прервав рассказ на полуслове, удивленно спросил он.
Со двора доносились звуки настраиваемых инструментов.
– Генерал, – торжественно объявил Луис Сервантес. – Это мы, ваши старые друзья и соратники, готовим в вашу честь банкет, чтобы отметить героическое сражение под Сэкатекасом и ваше заслуженное производство в генералы.
III
– Генерал Масиас, позвольте представить вам мою невесту, – напыщенно произнес Луис Сервантес, вводя в столовую девушку редкой красоты.
Все головы повернулись к незнакомке, которая растерянно поглядывала вокруг своими большими голубыми глазами.
На вид ей было лет четырнадцать, личико гладкое и нежное, словно лепесток розы, волосы белокурые, а в глазах порочное любопытство и безотчетный детский страх.
Луис Сервантес с удовлетворением заметил, что Деметрио так и впился в девушку жадным, словно у хищной птицы, взглядом.
Ее усадили между белобрысым Маргарито и Луисом Сервантесом, напротив Масиаса.
Среди хрусталя, фарфора и цветочных ваз стояли батареи бутылок с текилой. Обливаясь потом и отчаянно бранясь, Паленый втащил на плечах ящик пива.
– Вы еще не знаете нашего белобрысика, – сказала Оторва, увидев, что Маргарито не сводит глаз с невесты Луиса Сервантеса. – Он у нас кавалер что надо, по всем статьям мужчина. Нигде еще такого не встречала.
И, бросив на него похотливый взгляд, добавила:
– Потому-то я его и видеть спокойно не могу.
Оркестр, словно на корриде, грянул бравурный марш. Солдаты взвыли от восторга.
– Какие потроха, генерал! Клянусь, в жизни ничего вкуснее не пробовал, – заявил белобрысый Маргарито и предался воспоминаниям о ресторане «Дельмонико» в Чиуауа.
– Вам в самом деле нравится? – спросил Деметрио. – Так пусть подадут еще. Наедайтесь до отвала, Маргарито.
– Вот это по-нашему, – одобрил Анастасио Монтаньес. – Это хорошо. Если кушанье мне по душе, я ем в охотку, покуда обратно не полезет.
Пирующие громко чавкали и причмокивали, вино лилось рекой.
Наконец Луис Сервантес взял бокал с шампанским и поднялся.
– Господин генерал…
– К черту! – перебила Оторва. – Сейчас пойдут речи, а меня с них воротит. Подамся я лучше во двор, все равно жратва кончилась.
Луис Сервантес преподнес генералу эмблему из черного сукна с желтым латунным орленком и произнес тост. Тоста никто не понял, но все дружно захлопали.
Деметрио с пылающими щеками и горящим взглядом взял в руки свой новый знак отличия и, сверкнув зубами, простодушно осведомился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Убегая от солдат в широкополых пальмовых шляпах и просторных белых штанах, в гору карабкались охваченные паникой федералисты.
Рядом просвистела нуля.
Альберто Солис, который стоял, скрестив руки и размышляя над своими последними словами, невольно вздрогнул и сказал:
– Будь они неладны, эти назойливые мухи, которым я приглянулся. Не отойти ли нам в сторонку, дружище?
Луис Сервантес ответил ему такой презрительной усмешкой, что уязвленный Солис спокойно уселся на камень.
Лицо его вновь озарилось улыбкой, а взгляд следил за колечками ружейного дыма и облаками пыли над разрушенными домами и обвалившимися крышами. И ему показалось, что он видит символ революции в этих облаках дыма и в этих тучах пыли, которые поднимались вверх, по-братски соединяясь, смешиваясь между собою и превращаясь в ничто.
– А! – неожиданно вскрикнул он. – Понял!
И он указал рукою в сторону железнодорожной станции, где, яростно пыхтя и выбрасывая густые столбы дыма, мчались на предельной скорости паровозы, которые увозили в набитых до отказа вагонах спасавшихся бегством людей.
Тут Альберто почувствовал резкий удар в живот, ноги у него стали словно из ваты, и он сполз с камня. В ушах у него зазвенело, и наступили вечный мрак и покой.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Пенистому шампанскому, сверкающему в свете люстр, Деметрио Масиас предпочитает чистую текилу из Халиско.
За ресторанными столиками сгрудились измазанные землею, пропахшие дымом и потом мужчины в засаленных лохмотьях. Бороды у них всклокоченные, волосы нечесаные.
– Я прикончил двух полковников. – грубым гортанным голосом восклицает низенький толстяк в шляпе с галунами, замшевой куртке и с бордовым платком на шее. – Им, толстобрюхим, пузо бежать мешало: что ни шаг – о камень спотыкаются, а уж как пришлось на холм взбираться, покраснели, словно помидоры, языки высунули. «Куда же вы так быстро, холуйчики? – кричу я им. – Погодили бы, а то я страсть не люблю пугливых куриц. Передохните, бедняги, я вам особого вреда не сделаю!» Ага, готовы! Ха-ха-ха! Отбегались, мать вашу… Трах! Трах! Каждому по пуле… Отдыхайте теперь сколько влезет.
– А я вот упустил важную птицу, – вставляет чумазый солдат, который, вытянув ноги и зажав между ними винтовку, сидит в углу зала между стеной и стойкой. – Ух, и золота же было на проклятом! Галуны на эполетах да на плаще так и сверкали. А я, как последний осел, дал ему улизнуть! Он вытащил кошелек и показывает, а я рот и разинь. Не успел дойти до угла, раз пуля, потом другая. Я жду – пусть всю обойму расстреляет. Наконец вижу – мой черед. Пресвятая дева Халпская, не дай уйти этому ублюдку… мать… Прости, господи, чуть не выругался! Я за ним, но пустое дело – как рванет вскачь! Славный у него был коняга. Как молния, промелькнул у меня под самым носом. Пришлось отыграться на каком-то бедняге, бежавшем по той же улице. Эх, и задал я ему перцу!
Поток слов не иссякает, и пока мужчины с жаром рассказывают о своих приключениях, белозубые женщины с оливковыми лицами и яркими белками глаз, прицепив к поясам револьверы, перекрестив на груди пулеметные ленты и напялив на себя широкополые пальмовые шляпы, снуют, словно бездомные собаки, среди рассевшихся группами бойцов.
Девица вызывающего вида с густо нарумяненным лицом и очень смуглыми руками и шеей, подпрыгнув, садится на стойку рядом со столиком Деметрио.
Он оборачивается и встречает похотливый взгляд, устремленный на него из-под низкого лба, на который спадают две растрепанные пряди волос.
Дверь распахивается настежь, и один за другим входят, разинув от изумления рты и полуослепнув от света, Анастасио Монтаньес, Панкрасио, Перепел и Паленый.
Анастасио вскрикивает от удивления и бросается к коротышке-толстяку в украшенной галунами шляпе и с бордовым платком на шее. Старые друзья обнимаются так крепко, что у них багровеют лица.
– Кум Деметрио, рад познакомить вас с белобрысым Маргарито. Это настоящий друг! Ох, и люблю я этого белобрысика! Вы еще узнаете его поближе, кум. Стоящий парень! А помнишь, белобрысый, Эскобедскую тюрьму в Халиско? Шутка ли, целый год вместе!
Среди всеобщего какого-то сатанинского веселья Деметрио оставался по-прежнему молчаливым и мрачным. Не выпуская сигары изо рта, он протянул Маргарито руку и буркнул:
– Ваш покорный слуга.
– Так это вас зовут Деметрио Масиас? – осведомилась девица, которая сидела на стойке. Она болтала ногами, касаясь ботинком спины Деметрио.
– К вашим услугам, – нехотя оборачиваясь, отозвался он.
Девица все так же невозмутимо продолжала болтать ногами, показывая новые голубые чулки, еле прикрытые задравшейся юбкой.
– Э, Оторва, и ты здесь? Слезай и иди сюда. Пропустим по рюмочке, – предложил белобрысый Маргарито.
Девица, не заставив себя упрашивать, бесцеремонно раздвинула собутыльников и уселась напротив Деметрио.
– Значит, вы и есть знаменитый Деметрио Масиас, который так отличился в Сакатекасе? – переспросила она.
Деметрио утвердительно кивнул, а белобрысый Маргарито, весело рассмеявшись, съязвил:
– Ишь, чертовка, нигде маху не даст! Генерала ей захотелось попробовать!
Ничего не понявший Деметрио поднял глаза на Оторву. Они уставились друг на друга, словно две незнакомые собаки, которые недоверчиво обнюхиваются. Однако Масиас не выдержал слишком вызывающего взгляда девицы и потупился.
Офицеры Натеры, сидевшие за соседними столиками, принялись отпускать непристойные шуточки по адресу девицы. Она же, ничуть не смутившись, сказала Масиасу:
– Генерал Натера еще нацепит вам орленка… Не упустите его!
Оторва протянула Деметрио руку, и ее пожатие было по-мужски крепким.
На Масиаса со всех сторон посыпались поздравления. Польщенный, он распорядился подать шампанского.
– Нет, мне вина не надо – я нездоров, – сказал официанту белобрысый Маргарито. – Принеси просто воды со льдом.
– А я хочу поужинать. Подай-ка чего-нибудь, только не фасоль и, смотри, без перца, – потребовал Панкрасио.
В ресторан входили все новые офицеры, и вскоре зал был полон до отказа. Повсюду сверкали звездочки и бляхи на разноцветных шляпах всевозможных форм, большие шелковые платки на шеях, кольца с крупными бриллиантами и тяжелые золотые цепочки от часов.
– Эй, парень, – крикнул белобрысый Маргарито. – Я же заказал воду со льдом. Чуешь? Я ведь не милостыню прошу. Видишь эту пачку денег? За них я и тебя самого куплю, и любую старушенцию в вашем заведении, понял? Кончилась вода? А мне-то какое дело! Ты хоть из-под земли достань, а подай. Смотри, я человек вспыльчивый. Кому я сказал: мне нужна вода со льдом, а не объяснения! Принесешь или нет? Ах, нет? Ну, так получай.
Маргарито отвесил официанту звонкую затрещину, тот упал.
– Такой уж я человек, генерал Масиас. Видите, у меня бороды почти не осталось. А знаете отчего? Оттого, что я больно вспыльчивый. Когда мне не на ком отыграться, я рву себе бороду, пока не успокоюсь. Честное слово, генерал; не делай я этого, давно бы со злости лопнул.
– Это очень плохо, когда злость не находит себе выхода, – серьезным тоном заметил один из посетителей в плетеной шляпе, похожей на крышу хижины. – В Торреоне я пришиб старуху, которая не захотела продать мне пирожков с перцем. Попал под суд, так и не поев, чего хотелось; зато в тюрьме отдохнул.
– А я прикончил одного лавочника в Эль Паррале за то, что он подсунул мне сдачу деньгами Уэрты, – сказал другой посетитель со звездочкой, выставляя напоказ драгоценные перстни, ослепительно сверкавшие на его грязных мозолистых пальцах.
– Я в Чиуауа тоже убил одного субчика. Всякий раз, когда я шел обедать, он обязательно оказывался за одним столом со мной. Это выводило меня из себя. Что оставалось делать?
– Ха! А вот я…
Тема оказалась неисчерпаемой.
Под утро, когда в насквозь заплеванном ресторане веселье достигло предела, а женская часть общества, состоявшая сначала из северянок с землистыми посеревшими лицами, пополнилась молоденькими, накрашенными девицами с городских окраин, Деметрио достал золотые, инкрустированные драгоценными камнями часы с репетицией и попросил Анастасио Монтаньеса сказать, который час. Тот взглянул на циферблат, потом высунулся в окно п, посмотрев на звездное небо, изрек: – Стожары уже высоко, кум. Значит, скоро рассвет.
За стенами ресторана не стихали крики, смех, песни пьяных. Опустив поводья, не разбирая дороги, солдаты гнали копей прямо по тротуарам. Во всех концах города гремели пистолетные и ружейные выстрелы.
А посреди мостовой, спотыкаясь на каждом шагу, в обнимку брели к гостинице Деметрио и Оторва.
II
– Эх, дурни! – захохотала Оторва. – С луны свалились, что ли? Кончились времена, когда солдаты останавливались на постоялых дворах. И где вас таких откопали? Теперь, если заявился куда, выбирай себе дом, какой приглянулся, и устраивайся, не спрашивая никаких разрешений. Для кого же революция делалась? Для господ? Нет, нынче мы сами господа. Ну-ка, Панкрасио, дай тесак. Ишь, богачи сволочные! Все-то у них за семью замками.
Вставив конец ножа в щель над верхним ящиком, она нажала на рукоятку, как на рычаг, сломала планку а подняла расколовшуюся крышку письменного стола.
Анастасио Монтаньес, Панкрасио и Оторва принялись ворошить груды писем, открыток, фотографии и бумаг, вываливая их на ковер. Не найдя ничего ценного, Панкрасио сорвал досаду на каком-то портрете в застекленной раме, так поддав его носком своего гуараче, что стекло разлетелось вдребезги, ударившись о канделябр, стоявший посреди комнаты.
Отчаянно бранясь, мужчины отошли прочь с пустыми руками. Только неутомимая Оторва продолжала взламывать ящик за ящиком, пока не обшарила все уголки стола.
Никто не заметил, как маленькая коробочка, обтянутая серым бархатом, упала на пол и откатилась к ногам Луиса Сервантеса. Деметрио, раскинувшись на ковре, казалось, спал. Молодой человек, с видом глубокого равнодушия наблюдая за происходящим, носком башмака придвинул к себе футляр, нагнулся, почесал щиколотку и незаметно поднял его.
Содержимое коробочки ослепило Луиса: два бриллианта чистейшей воды сверкали в филигранной оправе. Он быстро сунул находку в карман.
Когда Деметрио проснулся, Сервантес сказал ему:
– Поглядите, генерал, какой кавардак устроили здесь ребята. Не лучше ли без этого?
– Нет, барчук. Это же их единственное удовольствие. Зря, что ли, бедняги голову под пули подставляли?
– Верно, генерал, только все равно не надо бы. Понимаете, это принижает нас, хуже того, принижает наше общее дело.
Деметрио окинул Луиса своим орлиным взглядом, пощелкал ногтями по зубам и сказал:
– А краснеть зачем? И зубы мне заговаривать тоже не следует. Мы все знаем: твое – тебе, мое – мне. У вас коробочка, у меня часы с боем. Вот и хорошо.
И уже нисколько не таясь, они похвастались друг перед другом своими «трофеями».
Тем временем Оторва со своими приятелями обшаривали весь дом.
В гостиную вошли Перепел и девчонка лет двенадцати, лоб и руки которой были уже изукрашены синяками, и в изумлении остановились. Перед ними на ковре, столах и стульях валялись груды книг, сорванные со стен разбитые зеркала, огромные рамы с изодранными гравюрами и портретами, куски переломанной мебели, расколотые безделушки. Перепел, затаив дыхание, жадными глазами выискивал себе добычу.
Снаружи, в углу двора, Сало, окутанный клубами едкого дыма, варил кукурузные початки, подбрасывая в огонь книги и бумагу, весело пылавшие ярким пламенем.
– Ух ты! – заорал вдруг Перепел. – Погляди-ка, что я нашел! Какие подседельники для моей кобылы!
И он сильно рванул плюшевый занавес, который вместе с карнизом свалился па спинку кресла, украшенную тонкой резьбой.
– Смотри-ка сколько баб голых! – воскликнула подружка Перепела, с восторгом разглядывая эстампы в роскошном издании «Божественной Комедии», – Картинки, ей-ей, по мне. Я их с собой заберу.
И она принялась вырывать особенно понравившиеся ей гравюры.
Деметрио поднялся, сел рядом с Луисом Сервантесом и попросил пива. Одну бутылку он отдал своему секретарю, другую, не отрываясь от горлышка, осушил сам. Потом его потянуло ко сну, он закрыл глаза и задремал.
– Послушайте, – обратился какой-то человек к Панкрасио, стоявшему в передней. – Когда я могу поговорить с генералом?
– Никогда. Его весь день с перепою ломает, – ответил Панкрасио. – А вам что?
– Хочу, чтобы он продал мне одну из книг, которые тут сжигают.
– Да я и сам могу их продать.
– Почем?
Панкрасио растерянно нахмурился.
– С картинками – по пять сентаво, а другие отдам в придачу, если только разом все заберете.
Покупатель вернулся за книгами с корзиной, в которую собирают кукурузные початки.
– Деметрио, эй, Деметрио, проспись же! – крикнула Оторва. – Хватит тебе валяться, боров раскормленный! Посмотри, кто пришел? Белобрысый Маргарито. Ты еще не знаешь, чего этот белобрысик стоит.
– Я очень вас уважаю, генерал Масиас. И пришел сказать, что искренне к вам расположен – очень вы мне по душе. Поэтому, если не имеете ничего против, я перехожу в вашу бригаду.
– А чин у вас какой? – поинтересовался Деметрио.
– Я – капитан.
– Ну, что ж, переходите. У меня станете майором.
Белобрысый Маргарито был круглый человечек с закрученными кверху усами и очень злыми голубыми глазками, которые, когда он смеялся, терялись где-то между щеками и лбом. Бывший официант из ресторана «Дельмонико» в Чиуауа, он горделиво носил теперь медные планки – знаки различия капитана Северной дивизии.
Белобрысый, не скупясь, расточал похвалы Деметрио и его людям, и по этой причине компания быстро опорожнила целый ящик пива.
Внезапно в гостиную, шурша великолепным шелковым платьем с пышной кружевной отделкой, впорхнула Оторва.
– А чулки надеть забыла! – чуть не лопаясь от смеха, заорал Маргарито.
Девчонка, приведенная Перепелом, тоже расхохоталась.
Однако Оторва не удостоила их вниманием. С напускным безразличием она разлеглась на ковре, сбросила с ног белые атласные туфли, облегченно пошевелила пальцами, затекшими от тесной обуви, и скомандовала:
– А ну, Панкрасио, сбегай принеси мне голубые чулки из моих «трофеев».
Новые и старые друзья постепенно заполняли комнату. Деметрио повеселел и пустился в подробное описание своих наиболее громких бранных дел.
– Что там за шум? – прервав рассказ на полуслове, удивленно спросил он.
Со двора доносились звуки настраиваемых инструментов.
– Генерал, – торжественно объявил Луис Сервантес. – Это мы, ваши старые друзья и соратники, готовим в вашу честь банкет, чтобы отметить героическое сражение под Сэкатекасом и ваше заслуженное производство в генералы.
III
– Генерал Масиас, позвольте представить вам мою невесту, – напыщенно произнес Луис Сервантес, вводя в столовую девушку редкой красоты.
Все головы повернулись к незнакомке, которая растерянно поглядывала вокруг своими большими голубыми глазами.
На вид ей было лет четырнадцать, личико гладкое и нежное, словно лепесток розы, волосы белокурые, а в глазах порочное любопытство и безотчетный детский страх.
Луис Сервантес с удовлетворением заметил, что Деметрио так и впился в девушку жадным, словно у хищной птицы, взглядом.
Ее усадили между белобрысым Маргарито и Луисом Сервантесом, напротив Масиаса.
Среди хрусталя, фарфора и цветочных ваз стояли батареи бутылок с текилой. Обливаясь потом и отчаянно бранясь, Паленый втащил на плечах ящик пива.
– Вы еще не знаете нашего белобрысика, – сказала Оторва, увидев, что Маргарито не сводит глаз с невесты Луиса Сервантеса. – Он у нас кавалер что надо, по всем статьям мужчина. Нигде еще такого не встречала.
И, бросив на него похотливый взгляд, добавила:
– Потому-то я его и видеть спокойно не могу.
Оркестр, словно на корриде, грянул бравурный марш. Солдаты взвыли от восторга.
– Какие потроха, генерал! Клянусь, в жизни ничего вкуснее не пробовал, – заявил белобрысый Маргарито и предался воспоминаниям о ресторане «Дельмонико» в Чиуауа.
– Вам в самом деле нравится? – спросил Деметрио. – Так пусть подадут еще. Наедайтесь до отвала, Маргарито.
– Вот это по-нашему, – одобрил Анастасио Монтаньес. – Это хорошо. Если кушанье мне по душе, я ем в охотку, покуда обратно не полезет.
Пирующие громко чавкали и причмокивали, вино лилось рекой.
Наконец Луис Сервантес взял бокал с шампанским и поднялся.
– Господин генерал…
– К черту! – перебила Оторва. – Сейчас пойдут речи, а меня с них воротит. Подамся я лучше во двор, все равно жратва кончилась.
Луис Сервантес преподнес генералу эмблему из черного сукна с желтым латунным орленком и произнес тост. Тоста никто не понял, но все дружно захлопали.
Деметрио с пылающими щеками и горящим взглядом взял в руки свой новый знак отличия и, сверкнув зубами, простодушно осведомился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12