— осведомился я самым сладеньким тоном. — Могу я узнать…
— Это очень просто, — отвечал третий, до сих пор молчавший. — Вы — французский солдат. А Республика Оссиплури — воюет с Францией. Значит, вы наш пленник.
— Значит, вы, господа, если я правильно понял ваш силлогизм…
— Солдаты Республики Оссиплури… да, месье…
— А Республика Оссиплури воюет с Францией?
— Да, месье, — с 17 марта 1918 года.
— Но, господа, это для меня совершенно ново.
Все трое пожали плечами. Этот жест обозначал, что они не считают себя ответственными за отсутствие связи и контакта между дипломатией Франции и ее армией.
— Что вы здесь делаете? — спросил Николай Баранович.
Я собирался ответить. Но дама у пруда снова подняла крик, и мне пришлось замолчать. Она подошла к самому краю дороги и, по-видимому, страшно негодовала.
— Николай, Жерис, Мишель, — вернетесь вы или нет? По крайней мере, отдайте пробочник.
— Идем, — заявил Николай Баранович.
Он сделал мне знак следовать за ними. Я повиновался. Микет покорно замыкала шествие.
— Месье — француз? — спросила молодая женщина, протягивая мне руку.
— Познакомьте нас, Жерис. Где это вы воспитывались? Жерис-хан мрачно покачал головой.
— Представления отменены, — сказал он. Молодая женщина топнула ногой.
— В таком случае я возьму это на себя, — решила она. Она была прелестна в прекрасного покроя белом суконном костюме tailleur. Очень пышные белокурые волосы выбивались из-под газового шарфа, завязанного сбоку узлом. Глаза у нее были голубые, губы — розовые, как лепестки сирени.
— Вы не откажетесь выпить бокал шампанского, месье?
Мы чокнулись. Она была божественна, потягивая маленькими глотками драгоценную влагу Ай, в которой, по красивому выражению Альфреда де Виньи, «сверкают лучи счастья».
— Товарищ Жерис-хан, — начала она, — военный министр Республики Оссиплури.
Я поклонился татарину с каменьями.
— Товарищ Николай Баранович, первый генералиссимус армии Оссиплури.
Я снова поклонился.
— Товарищ Мишель Ворагин, второй адмиралиссимус флота Оссиплури.
Я поклонился третьему молодому человеку, одному из тех, что вытащили меня из канавы. I
Она повернулась тогда к важному старику, одетому согласи^ самым строгим правилам фешенебельных парижских клубов: тем4 но-серый сюртук с широкими муаровыми отворотами, модные брюки, рыжие гетры, монокль.
— Товарищ маркиз де Лашом-Аржантон, член парижской Академии моральных и политических наук, министр по заселению, наш соотечественник.
С бокалом шампанского в руках товарищ Лашом-Аржантон церемонно поклонился.
— Товарищ Азим Электропулос — министр военных рынков и народного просвещения.
Я поклонился шестому гостю, тонкому и улыбающемуся, с большой разноцветной розеткой в петлице. Прелестная женщина наконец представилась и сама:
— А я — товарищ Лили Ториньи, министр пропаганды и искусств, директор театра Folies в Мараканде.
Я низко склонился. Пришло время ответить на любезность, назвав себя.
— Товарищ Этьен Пендер, — заявил я громким голосом. — Подполковник 14-го полка французских конных стрелков.
Товарищ Лашом-Аржантон многозначительно поднял палец.
— Сен-Сир или Сомюр? — спросил он.
— Лучше шампанского, если позволите, — ответил я.
И все рассмеялись удачной шутке. Я покорил свою аудиторию.
Завтрак на траве тянулся добрых два часа. Мы пили и ели превкусные вещи, вещи, которые можно встретить разве в специальных прейскурантах крупных гастрономических фирм: водку, икру, какие-то особенные яйца, раскольниковых-форелей, копченых и начиненных вареньем из черники.
Моя прелестная соотечественница, очевидно, чувствовала ко мне расположение. Она непрестанно подливала мне шампанское и так непринужденно шептала мне на ухо, что товарищи Лашом-Аржантон и Жерис-хан закусывали удила.
— Сегодня у нас в Folies идет пьеса месье Поля Клоделя — «Златоглав». Я надеюсь, вы доставите мне удовольствие и зайдете между «вторым» и «третьим» ко мне в уборную выкурить папироску?
— Товарищ Лили, — заявил строгим тоном Жерис-хан, — вы забываете, что товарищ — военнопленный.
— А что из того? — вопросила директорша.
— Он не может быть оставлен на свободе в Мараканде, — пояснил Мишель Ворагин.
— В самом деле? — протянула Лили Ториньи, и краска гнева залила ее хорошенькое личико.
— Нужен приказ от кого вы знаете.
— Кого я знаю! Кого я знаю! Я имею право голоса в совете министров, полагаю. А если меня рассердят, я скажусь больной по возвращении — пусть вечером представление «Златоглава» будет отменено, завтра вспыхнет революция, вы это знаете не хуже меня.
Министры задумчиво понурили головы. Право, у меня был хороший защитник.
Раздался стук мотора. Роскошный автомобиль заворачивал на дороге.
— Мустафа точен, — заметил Азим Электропулос.
Мустафа — шофер-татарин в остроконечной каске, к которой приделаны предохранительные очки. В жизни моей не видал шофера в таком курьезном наряде.
— Садитесь со мной, — предложила Лили Ториньи. — Мы возвращаемся в Мараканду.
— Но в автомобиле всего шесть мест, — заметил Мишель Ворагин.
— А моя кобыла? — сказал я. — Я очень люблю свою лошадку и ни за что ее не брошу.
Маркиз Лашом-Аржантон вывел нас из затруднения.
— Все прекрасно разрешается, — заявил он. — Пусть месье займет мое место в автомобиле. Я поеду верхом. Это напомнит мне аллею Акаций.
Он вскочил в седло и собрал поводья. Вид у него был шикарный.
Мустафа взялся за руль. Мы уселись по местам. Но автомобиль не трогался. Жерис-хан с нетерпением поглядывал на часы, вделанные в браслет у него на руке.
— Чего мы ждем? — спросил я свою соседку.
— Татарского конвоя, — сказала она. — Нам нельзя вернуться в Мараканду без конвоя. Народ любит торжественность.
Тут прискакал в карьер конвой — те самые татары, которые так встревожили меня три дня тому назад. Сколько с тех пор воды утекло!
Я благодарно пожал маленькую ручку Лили, случайно оказавшуюся в моей руке.
Начальник конвоя, зная, что он опоздал, испуганно поглядывал, ожидая приказаний.
— Пятнадцать дней ареста, — сказал ему Николай Баранович, — а теперь — вперед!
Меньше чем через час мы въезжали в Мараканду, приветствуемые кликами народа. Есть свои хорошие стороны в таком образе правления, и даже очень хорошие.
Автомобиль развез своих пассажиров по разным частям города, подробное описание которого я дам позже. Когда рассказ возбуждает интерес, неосмотрительно прерывать его отступлениями.
Лили Ториньи на прощанье еще крепче пожала мне руку.
— Не забудьте. Вечером. У меня в уборной. Между «вторым» и «третьим».
— Разумеется, чего же лучше?..
Я остался вдвоем с Мишелем Ворагиным. Мы вошли с ним в большое здание, кишевшее военными обоих полов.
Мишель Ворагин поручил меня какому-то офицеру-администратору, увешанному орденами.
— Позаботьтесь о товарище, не спуская с него глаз. Я скоро вернусь за ним. Перед заседанием. Сообщите кому вы знаете.
Меня отвели в огромную комнату, где пишущие машинки производили трескотню, что твои митральезы.
Мне поручили, пока за мной придут, оттиснуть на шапирографе в пятидесяти экземплярах одну из песен Беранже, которую я предварительно «отстучал», — для школьного праздника.
Часов около пяти в комнату вошел Ворагин. Увидя, как я потею над своим шапирографом, он в негодовании воскликнул:
— Да вы с ума сошли! Товарищ — полковник…
Офицер-администратор сильно покраснел и рассыпался в извинениях.
— Идите за мной, — сказал мне Ворагин. Роскошными коридорами, где в две шеренги стояли солдаты-татары с ружьями на караул, он провел меня к дверям, завешанным бархатной портьерой, и приподнял портьеру.
Мы вошли в зал заседаний.
Зал, обставленный слишком, на мой вкус, по Луи-Филипповски, был сам по себе очень просторен и красив. Мне прежде всего бросились в глаза стоящие друг против друга — налево, никем не занятый трон, направо — несгораемый шкаф, пустой или полный — этого я пока сказать не мог.
Члены Собрания вежливо приподнялись, когда мы вошли. Потом все опустились по местам.
— Товарищи, — объявил Жерис-хан. — Заседание открыто.
Было часов пять, когда началось заседание. Закончилось оно в половине седьмого. Не вдаваясь в технические подробности, для которых читатель, вероятно, не подготовлен, я тем не менее считаю нужным в собственных интересах кое на чем остановиться.
Азим Электропулос, министр финансов, представил Отчет о расходах правительства Оссиплури за последние месяцы. Я нашел его доклад вполне ясным, даже чересчур ясным. Если припомните, я специалист по счетоводной части и могу утверждать, что всегда, когда денежные отчеты так блестящи, это значит, что к ним приложили руку. Не знаю — достаточно ли понятно я выражаюсь.
Оратора сменил товарищ маркиз Лашом-Аржантон. Потом наступила очередь Николая Барановича. Наконец поднялся Жерис-хан, и я понял, что сейчас будет идти речь обо мне. Воцарилась глубокая тишина.
— Товарищи, — сказал он. — Мне незачем сообщать вам, при каких условиях полковник Этьен Пендер, здесь присутствующий, был захвачен в плен. Мне поручено кем вы знаете учинить ему допрос. Затем собранию придется вынести постановление. Полковник Пендер, благоволите встать.
Я повиновался и воспользовался случаем, чтобы грациозным и непринужденным поклоном приветствовать собрание.
— Как велики силы французов, направленные против Республики Оссиплури? — спросил Жерис-хан.
— Дивизий пятнадцать, — отвечал я.
— Пятнадцать дивизий! — вырвалось у Жерис-хана. Мой ответ поверг, по-видимому, собрание в величайшее смущение.
— А сколько человек числится у вас в дивизии?
— Около двенадцати тысяч.
— Значит, к Мараканде в данный момент приближается армия, по меньшей мере, в сто восемьдесят тысяч человек?
— По меньшей мере. И я не упомянул еще о танках, аэропланах и прочих аксессуарах.
Царила гробовая тишина.
— Я считаю необходимым заявить товарищам, — с чувством собственного достоинства произнес маркиз Лашом-Аржантон, — что в этом деле Франция, моя родина, наша родина, полковник Пендер, вела себя попросту гнусно.
— Слова, слова, — грубо оборвал Жерис-хан и, подумав, добавил:
— Товарищ Баранович?
— Товарищ Жерис-хан?
— Какова наличность наших войск?
— Три тысячи человек регулярной армии.
— Немного, — любезно заметил я. — Очевидно, если качество…
— Замолчите, — сказал Жерис-хан и, обращаясь по-прежнему к Николаю Барановичу: — Можно было бы пополнить армию запасными…
Николай Баранович сделал гримасу.
— Они ненадежны, — проговорил он. — Притом не забудьте, вы предоставили им избирательные права, а через две недели — выборы. Я предвижу, что выборы закончатся удачей для правительства.
— Не время думать сейчас о всеобщих выборах, — сказа; Жерис-хан. — Через две недели Мараканда будет занята французами.
— Положение безвыходное, — заявил Мишель Ворагин.
— Возможно, что и нет, — вставил Азим Электропулос ее сладенькой улыбочкой.
И обратился ко мне:
— Товарищ Этьен Пендер, можете ли вы сказать Собранию, сколько дней пути отделяют от нас французскую армию.
— Дней пять, по крайней мере, — отвечал я. — Я уже имел честь сообщить этим господам, что, отправившись на разведку четыре дня тому назад, я продвигался вперед очень быстро, гораздо быстрее, чем могут двигаться войска с артиллерией и фургонами. Помимо того, я должен поставить вас в известность, что командующий армией, генерал Франше д'Эспрэ, о котором все вы, наверное, слыхали, выразил намерение ждать меня в течение восьми дней, прежде чем двинуться дальше. «Но ни одним днем больше, — добавил он, сердито ворочая глазами. — Пендер, старый друг, если через восемь дней ты не вернешься, я буду знать, что ты погиб от рукинеприятеля, чуждого чувству чести. Я тотчас выступлю со своими ста восемью — десятью тысячами человек. И горе, четырежды горе тем, Пендер, у кого ты будешь на совести». Я забыл сказать, что в интимной обстановке генерал говорит мне «ты».
— Это доказывает, — любезно заметил Азим Электропулос, — что генерал Франше д'Эспрэ умеет выбирать людей, достойных его дружбы.
«Так, так, — подумал я, — дело идет как будто недурно».
Азим Электропулос поднялся и шепотом говорил с Жерис-ханом.
Мрачные глаза татарина с каменьями вдруг засветились огнем.
— Товарищ Этьен Пендер, — сказал он, — не можете ли вы временно оставить нас?
Один татарин отвел меня в маленький будуар, подле залы собраний.
Надо сказать, будуар был убран очень мило, и я охотно провел бы в нем все время, какое мне еще осталось прослужить.
Через десять минут меня снова привели в зал собраний. Я слишком хорошо знаю людей, чтобы мог не заметить с первого же взгляда перемены в настроении оссиплурских министров. В глазах у них вместо подавленности светилась надежда. И сверх того, а для меня это было особенно важно, все, по-видимому, были одушевлены самыми милыми чувствами по моему адресу. Товарищ Лашом-Аржантон напевал, Жерис-хан, предложив мне сесть, угостил меня сигарой из массивного золотого портсигара, стоимостью в десяти— или двенадцатикратную премию за вторичное поступление на военную службу унтер-офицера колониальных войск.
«Крошка Этьен, — сказал я себе. — Есть новенькое — и недурное — для твоего матрикула. Постарайся не испортить дела».
Я невозмутимо зажег сигару, предварительно хорошенько помяв ее двумя пальцами — большим и указательным.
Жерис-хан заговорил:
— Вы нам сказали, полковник, что французская армия в пяти днях ходьбы от Мараканды, не правда ли? Обратите внимание, что мы были скромны и не требовали более точных сведений относительно ее местонахождения.
— Я бы их вам и не сообщил, — гордо отвечал я. — Я — французский солдат.
— Браво! — поддержал меня товарищ Лашом-Аржантон.
— Мы вас не спрашивали, — почти униженно продолжал Жерис-хан, — и спрашивать не станем. Мы ждем от вас совершенно другого рода услуги.
— Говорите! — заявил я. — А я уж решу — совместима ли эта услуга с моей честью солдата.
— В этом можете не сомневаться, — сказал Жерис-хан.
— Я вас слушаю.
Заговорил военный министр республики Оссиплури.
— Сегодня — среда. Генерал Франше д'Эспрэ выступит из лагеря только в воскресенье, если к тому времени вы не вернетесь.
— Совершенно верно.
— Так вот! Мы предоставим в ваше распоряжение прекрасный автомобиль, который в самый короткий срок доставит вас к вашим. В наших интересах, чтобы вы не опоздали.
— Безусловно…
— Но за это…
— Но за это…
— За это мы надеемся, что вы воспользуетесь исключительным положением, которое вы занимаете при генерале Франше д'Эспрэ, чтобы…
Я поднял руку.
— Остановитесь, — сказал я, — ни слова больше. Видно, вы не знаете ни меня, ни генерала.
— Но, дорогой месье Пендер, — вмешался товарищ Лашом-Аржантон. — Даю вам слово, что вы неправильно поняли товарища Жерис-хана.
— А в чем же дело в таком случае?
— Я только что хотел вам объяснить, когда вы прервали меня, — снова заговорил военный министр, видимо начинавший нервничать.
— Говорите же.
— Итак, дорогой полковник, речь идет о том, чтобы вы, вернувшись к генералу Франше д'Эспрэ, энергично постарались бы отговорить его…
— Простите, что я перебью вас еще раз. Но скажите, какие я выставлю мотивы?
— То, что овладеть Маракандой очень трудно. Я выпустил клуб дыма.
— Вы только что при мне сознались, что вам невозможно выставить и двадцати тысяч человек…
Жерис-хан закусил губу.
— Патриотизм оссиплурийцев…
— Его я не отрицаю. Но думаете ли вы, что этого достаточно, чтобы уравнять силы, между которыми в данный момент такое громадное несоответствие?
— Существуют же, наконец, веления гуманности, морали, которые…
— О, на этой почве, мой милый господин, — сказал я, — мы с вами не столкуемся. Я — всего только солдат. Я исполняю приказания. Мне нечего разбираться в мотивах, руководящих теми, кто эти приказания дает. Вы только что упомянули о патриотизме. Я не допускаю патриотизма условного.
— Браво! — вырвалось у товарища Лашом-Аржантона. Жерис-хан бросил на старика взгляд, от которого тому, должно быть, захотелось сквозь землю провалиться.
— Итак, вы отказываетесь? — переспросил он меня, и в тоне послышалась угроза.
Со своей стороны, я испугался, что зашел слишком далеко. К счастью, тут в разговор вмешался Азим Электропулос.
— Товарищ Жерис-хан, — начал он своим льстивым голоском, — товарищ Жерис-хан, дорогой полковник, успел ознакомить вас лишь с одной стороной вопроса — военной. Есть и другие стороны. Обязательства всегда взаимны. Мы не милости ждем, дорогой полковник, от его сиятельства генерала Франше д'Эспрэ, а хотим вступить с ним, через вас, в соглашение.
— Это меняет дело, — отвечал я. — В таком случае я охотно возьму на себя роль, которую вы мне поручаете. Каковы ваши предложения?
— Мы просим вас предоставить нам эту ночь, чтобы сформулировать их, — заявил Азим Электропулос, обменявшись взглядом с другими членами собрания.
1 2 3 4 5 6 7
— Это очень просто, — отвечал третий, до сих пор молчавший. — Вы — французский солдат. А Республика Оссиплури — воюет с Францией. Значит, вы наш пленник.
— Значит, вы, господа, если я правильно понял ваш силлогизм…
— Солдаты Республики Оссиплури… да, месье…
— А Республика Оссиплури воюет с Францией?
— Да, месье, — с 17 марта 1918 года.
— Но, господа, это для меня совершенно ново.
Все трое пожали плечами. Этот жест обозначал, что они не считают себя ответственными за отсутствие связи и контакта между дипломатией Франции и ее армией.
— Что вы здесь делаете? — спросил Николай Баранович.
Я собирался ответить. Но дама у пруда снова подняла крик, и мне пришлось замолчать. Она подошла к самому краю дороги и, по-видимому, страшно негодовала.
— Николай, Жерис, Мишель, — вернетесь вы или нет? По крайней мере, отдайте пробочник.
— Идем, — заявил Николай Баранович.
Он сделал мне знак следовать за ними. Я повиновался. Микет покорно замыкала шествие.
— Месье — француз? — спросила молодая женщина, протягивая мне руку.
— Познакомьте нас, Жерис. Где это вы воспитывались? Жерис-хан мрачно покачал головой.
— Представления отменены, — сказал он. Молодая женщина топнула ногой.
— В таком случае я возьму это на себя, — решила она. Она была прелестна в прекрасного покроя белом суконном костюме tailleur. Очень пышные белокурые волосы выбивались из-под газового шарфа, завязанного сбоку узлом. Глаза у нее были голубые, губы — розовые, как лепестки сирени.
— Вы не откажетесь выпить бокал шампанского, месье?
Мы чокнулись. Она была божественна, потягивая маленькими глотками драгоценную влагу Ай, в которой, по красивому выражению Альфреда де Виньи, «сверкают лучи счастья».
— Товарищ Жерис-хан, — начала она, — военный министр Республики Оссиплури.
Я поклонился татарину с каменьями.
— Товарищ Николай Баранович, первый генералиссимус армии Оссиплури.
Я снова поклонился.
— Товарищ Мишель Ворагин, второй адмиралиссимус флота Оссиплури.
Я поклонился третьему молодому человеку, одному из тех, что вытащили меня из канавы. I
Она повернулась тогда к важному старику, одетому согласи^ самым строгим правилам фешенебельных парижских клубов: тем4 но-серый сюртук с широкими муаровыми отворотами, модные брюки, рыжие гетры, монокль.
— Товарищ маркиз де Лашом-Аржантон, член парижской Академии моральных и политических наук, министр по заселению, наш соотечественник.
С бокалом шампанского в руках товарищ Лашом-Аржантон церемонно поклонился.
— Товарищ Азим Электропулос — министр военных рынков и народного просвещения.
Я поклонился шестому гостю, тонкому и улыбающемуся, с большой разноцветной розеткой в петлице. Прелестная женщина наконец представилась и сама:
— А я — товарищ Лили Ториньи, министр пропаганды и искусств, директор театра Folies в Мараканде.
Я низко склонился. Пришло время ответить на любезность, назвав себя.
— Товарищ Этьен Пендер, — заявил я громким голосом. — Подполковник 14-го полка французских конных стрелков.
Товарищ Лашом-Аржантон многозначительно поднял палец.
— Сен-Сир или Сомюр? — спросил он.
— Лучше шампанского, если позволите, — ответил я.
И все рассмеялись удачной шутке. Я покорил свою аудиторию.
Завтрак на траве тянулся добрых два часа. Мы пили и ели превкусные вещи, вещи, которые можно встретить разве в специальных прейскурантах крупных гастрономических фирм: водку, икру, какие-то особенные яйца, раскольниковых-форелей, копченых и начиненных вареньем из черники.
Моя прелестная соотечественница, очевидно, чувствовала ко мне расположение. Она непрестанно подливала мне шампанское и так непринужденно шептала мне на ухо, что товарищи Лашом-Аржантон и Жерис-хан закусывали удила.
— Сегодня у нас в Folies идет пьеса месье Поля Клоделя — «Златоглав». Я надеюсь, вы доставите мне удовольствие и зайдете между «вторым» и «третьим» ко мне в уборную выкурить папироску?
— Товарищ Лили, — заявил строгим тоном Жерис-хан, — вы забываете, что товарищ — военнопленный.
— А что из того? — вопросила директорша.
— Он не может быть оставлен на свободе в Мараканде, — пояснил Мишель Ворагин.
— В самом деле? — протянула Лили Ториньи, и краска гнева залила ее хорошенькое личико.
— Нужен приказ от кого вы знаете.
— Кого я знаю! Кого я знаю! Я имею право голоса в совете министров, полагаю. А если меня рассердят, я скажусь больной по возвращении — пусть вечером представление «Златоглава» будет отменено, завтра вспыхнет революция, вы это знаете не хуже меня.
Министры задумчиво понурили головы. Право, у меня был хороший защитник.
Раздался стук мотора. Роскошный автомобиль заворачивал на дороге.
— Мустафа точен, — заметил Азим Электропулос.
Мустафа — шофер-татарин в остроконечной каске, к которой приделаны предохранительные очки. В жизни моей не видал шофера в таком курьезном наряде.
— Садитесь со мной, — предложила Лили Ториньи. — Мы возвращаемся в Мараканду.
— Но в автомобиле всего шесть мест, — заметил Мишель Ворагин.
— А моя кобыла? — сказал я. — Я очень люблю свою лошадку и ни за что ее не брошу.
Маркиз Лашом-Аржантон вывел нас из затруднения.
— Все прекрасно разрешается, — заявил он. — Пусть месье займет мое место в автомобиле. Я поеду верхом. Это напомнит мне аллею Акаций.
Он вскочил в седло и собрал поводья. Вид у него был шикарный.
Мустафа взялся за руль. Мы уселись по местам. Но автомобиль не трогался. Жерис-хан с нетерпением поглядывал на часы, вделанные в браслет у него на руке.
— Чего мы ждем? — спросил я свою соседку.
— Татарского конвоя, — сказала она. — Нам нельзя вернуться в Мараканду без конвоя. Народ любит торжественность.
Тут прискакал в карьер конвой — те самые татары, которые так встревожили меня три дня тому назад. Сколько с тех пор воды утекло!
Я благодарно пожал маленькую ручку Лили, случайно оказавшуюся в моей руке.
Начальник конвоя, зная, что он опоздал, испуганно поглядывал, ожидая приказаний.
— Пятнадцать дней ареста, — сказал ему Николай Баранович, — а теперь — вперед!
Меньше чем через час мы въезжали в Мараканду, приветствуемые кликами народа. Есть свои хорошие стороны в таком образе правления, и даже очень хорошие.
Автомобиль развез своих пассажиров по разным частям города, подробное описание которого я дам позже. Когда рассказ возбуждает интерес, неосмотрительно прерывать его отступлениями.
Лили Ториньи на прощанье еще крепче пожала мне руку.
— Не забудьте. Вечером. У меня в уборной. Между «вторым» и «третьим».
— Разумеется, чего же лучше?..
Я остался вдвоем с Мишелем Ворагиным. Мы вошли с ним в большое здание, кишевшее военными обоих полов.
Мишель Ворагин поручил меня какому-то офицеру-администратору, увешанному орденами.
— Позаботьтесь о товарище, не спуская с него глаз. Я скоро вернусь за ним. Перед заседанием. Сообщите кому вы знаете.
Меня отвели в огромную комнату, где пишущие машинки производили трескотню, что твои митральезы.
Мне поручили, пока за мной придут, оттиснуть на шапирографе в пятидесяти экземплярах одну из песен Беранже, которую я предварительно «отстучал», — для школьного праздника.
Часов около пяти в комнату вошел Ворагин. Увидя, как я потею над своим шапирографом, он в негодовании воскликнул:
— Да вы с ума сошли! Товарищ — полковник…
Офицер-администратор сильно покраснел и рассыпался в извинениях.
— Идите за мной, — сказал мне Ворагин. Роскошными коридорами, где в две шеренги стояли солдаты-татары с ружьями на караул, он провел меня к дверям, завешанным бархатной портьерой, и приподнял портьеру.
Мы вошли в зал заседаний.
Зал, обставленный слишком, на мой вкус, по Луи-Филипповски, был сам по себе очень просторен и красив. Мне прежде всего бросились в глаза стоящие друг против друга — налево, никем не занятый трон, направо — несгораемый шкаф, пустой или полный — этого я пока сказать не мог.
Члены Собрания вежливо приподнялись, когда мы вошли. Потом все опустились по местам.
— Товарищи, — объявил Жерис-хан. — Заседание открыто.
Было часов пять, когда началось заседание. Закончилось оно в половине седьмого. Не вдаваясь в технические подробности, для которых читатель, вероятно, не подготовлен, я тем не менее считаю нужным в собственных интересах кое на чем остановиться.
Азим Электропулос, министр финансов, представил Отчет о расходах правительства Оссиплури за последние месяцы. Я нашел его доклад вполне ясным, даже чересчур ясным. Если припомните, я специалист по счетоводной части и могу утверждать, что всегда, когда денежные отчеты так блестящи, это значит, что к ним приложили руку. Не знаю — достаточно ли понятно я выражаюсь.
Оратора сменил товарищ маркиз Лашом-Аржантон. Потом наступила очередь Николая Барановича. Наконец поднялся Жерис-хан, и я понял, что сейчас будет идти речь обо мне. Воцарилась глубокая тишина.
— Товарищи, — сказал он. — Мне незачем сообщать вам, при каких условиях полковник Этьен Пендер, здесь присутствующий, был захвачен в плен. Мне поручено кем вы знаете учинить ему допрос. Затем собранию придется вынести постановление. Полковник Пендер, благоволите встать.
Я повиновался и воспользовался случаем, чтобы грациозным и непринужденным поклоном приветствовать собрание.
— Как велики силы французов, направленные против Республики Оссиплури? — спросил Жерис-хан.
— Дивизий пятнадцать, — отвечал я.
— Пятнадцать дивизий! — вырвалось у Жерис-хана. Мой ответ поверг, по-видимому, собрание в величайшее смущение.
— А сколько человек числится у вас в дивизии?
— Около двенадцати тысяч.
— Значит, к Мараканде в данный момент приближается армия, по меньшей мере, в сто восемьдесят тысяч человек?
— По меньшей мере. И я не упомянул еще о танках, аэропланах и прочих аксессуарах.
Царила гробовая тишина.
— Я считаю необходимым заявить товарищам, — с чувством собственного достоинства произнес маркиз Лашом-Аржантон, — что в этом деле Франция, моя родина, наша родина, полковник Пендер, вела себя попросту гнусно.
— Слова, слова, — грубо оборвал Жерис-хан и, подумав, добавил:
— Товарищ Баранович?
— Товарищ Жерис-хан?
— Какова наличность наших войск?
— Три тысячи человек регулярной армии.
— Немного, — любезно заметил я. — Очевидно, если качество…
— Замолчите, — сказал Жерис-хан и, обращаясь по-прежнему к Николаю Барановичу: — Можно было бы пополнить армию запасными…
Николай Баранович сделал гримасу.
— Они ненадежны, — проговорил он. — Притом не забудьте, вы предоставили им избирательные права, а через две недели — выборы. Я предвижу, что выборы закончатся удачей для правительства.
— Не время думать сейчас о всеобщих выборах, — сказа; Жерис-хан. — Через две недели Мараканда будет занята французами.
— Положение безвыходное, — заявил Мишель Ворагин.
— Возможно, что и нет, — вставил Азим Электропулос ее сладенькой улыбочкой.
И обратился ко мне:
— Товарищ Этьен Пендер, можете ли вы сказать Собранию, сколько дней пути отделяют от нас французскую армию.
— Дней пять, по крайней мере, — отвечал я. — Я уже имел честь сообщить этим господам, что, отправившись на разведку четыре дня тому назад, я продвигался вперед очень быстро, гораздо быстрее, чем могут двигаться войска с артиллерией и фургонами. Помимо того, я должен поставить вас в известность, что командующий армией, генерал Франше д'Эспрэ, о котором все вы, наверное, слыхали, выразил намерение ждать меня в течение восьми дней, прежде чем двинуться дальше. «Но ни одним днем больше, — добавил он, сердито ворочая глазами. — Пендер, старый друг, если через восемь дней ты не вернешься, я буду знать, что ты погиб от рукинеприятеля, чуждого чувству чести. Я тотчас выступлю со своими ста восемью — десятью тысячами человек. И горе, четырежды горе тем, Пендер, у кого ты будешь на совести». Я забыл сказать, что в интимной обстановке генерал говорит мне «ты».
— Это доказывает, — любезно заметил Азим Электропулос, — что генерал Франше д'Эспрэ умеет выбирать людей, достойных его дружбы.
«Так, так, — подумал я, — дело идет как будто недурно».
Азим Электропулос поднялся и шепотом говорил с Жерис-ханом.
Мрачные глаза татарина с каменьями вдруг засветились огнем.
— Товарищ Этьен Пендер, — сказал он, — не можете ли вы временно оставить нас?
Один татарин отвел меня в маленький будуар, подле залы собраний.
Надо сказать, будуар был убран очень мило, и я охотно провел бы в нем все время, какое мне еще осталось прослужить.
Через десять минут меня снова привели в зал собраний. Я слишком хорошо знаю людей, чтобы мог не заметить с первого же взгляда перемены в настроении оссиплурских министров. В глазах у них вместо подавленности светилась надежда. И сверх того, а для меня это было особенно важно, все, по-видимому, были одушевлены самыми милыми чувствами по моему адресу. Товарищ Лашом-Аржантон напевал, Жерис-хан, предложив мне сесть, угостил меня сигарой из массивного золотого портсигара, стоимостью в десяти— или двенадцатикратную премию за вторичное поступление на военную службу унтер-офицера колониальных войск.
«Крошка Этьен, — сказал я себе. — Есть новенькое — и недурное — для твоего матрикула. Постарайся не испортить дела».
Я невозмутимо зажег сигару, предварительно хорошенько помяв ее двумя пальцами — большим и указательным.
Жерис-хан заговорил:
— Вы нам сказали, полковник, что французская армия в пяти днях ходьбы от Мараканды, не правда ли? Обратите внимание, что мы были скромны и не требовали более точных сведений относительно ее местонахождения.
— Я бы их вам и не сообщил, — гордо отвечал я. — Я — французский солдат.
— Браво! — поддержал меня товарищ Лашом-Аржантон.
— Мы вас не спрашивали, — почти униженно продолжал Жерис-хан, — и спрашивать не станем. Мы ждем от вас совершенно другого рода услуги.
— Говорите! — заявил я. — А я уж решу — совместима ли эта услуга с моей честью солдата.
— В этом можете не сомневаться, — сказал Жерис-хан.
— Я вас слушаю.
Заговорил военный министр республики Оссиплури.
— Сегодня — среда. Генерал Франше д'Эспрэ выступит из лагеря только в воскресенье, если к тому времени вы не вернетесь.
— Совершенно верно.
— Так вот! Мы предоставим в ваше распоряжение прекрасный автомобиль, который в самый короткий срок доставит вас к вашим. В наших интересах, чтобы вы не опоздали.
— Безусловно…
— Но за это…
— Но за это…
— За это мы надеемся, что вы воспользуетесь исключительным положением, которое вы занимаете при генерале Франше д'Эспрэ, чтобы…
Я поднял руку.
— Остановитесь, — сказал я, — ни слова больше. Видно, вы не знаете ни меня, ни генерала.
— Но, дорогой месье Пендер, — вмешался товарищ Лашом-Аржантон. — Даю вам слово, что вы неправильно поняли товарища Жерис-хана.
— А в чем же дело в таком случае?
— Я только что хотел вам объяснить, когда вы прервали меня, — снова заговорил военный министр, видимо начинавший нервничать.
— Говорите же.
— Итак, дорогой полковник, речь идет о том, чтобы вы, вернувшись к генералу Франше д'Эспрэ, энергично постарались бы отговорить его…
— Простите, что я перебью вас еще раз. Но скажите, какие я выставлю мотивы?
— То, что овладеть Маракандой очень трудно. Я выпустил клуб дыма.
— Вы только что при мне сознались, что вам невозможно выставить и двадцати тысяч человек…
Жерис-хан закусил губу.
— Патриотизм оссиплурийцев…
— Его я не отрицаю. Но думаете ли вы, что этого достаточно, чтобы уравнять силы, между которыми в данный момент такое громадное несоответствие?
— Существуют же, наконец, веления гуманности, морали, которые…
— О, на этой почве, мой милый господин, — сказал я, — мы с вами не столкуемся. Я — всего только солдат. Я исполняю приказания. Мне нечего разбираться в мотивах, руководящих теми, кто эти приказания дает. Вы только что упомянули о патриотизме. Я не допускаю патриотизма условного.
— Браво! — вырвалось у товарища Лашом-Аржантона. Жерис-хан бросил на старика взгляд, от которого тому, должно быть, захотелось сквозь землю провалиться.
— Итак, вы отказываетесь? — переспросил он меня, и в тоне послышалась угроза.
Со своей стороны, я испугался, что зашел слишком далеко. К счастью, тут в разговор вмешался Азим Электропулос.
— Товарищ Жерис-хан, — начал он своим льстивым голоском, — товарищ Жерис-хан, дорогой полковник, успел ознакомить вас лишь с одной стороной вопроса — военной. Есть и другие стороны. Обязательства всегда взаимны. Мы не милости ждем, дорогой полковник, от его сиятельства генерала Франше д'Эспрэ, а хотим вступить с ним, через вас, в соглашение.
— Это меняет дело, — отвечал я. — В таком случае я охотно возьму на себя роль, которую вы мне поручаете. Каковы ваши предложения?
— Мы просим вас предоставить нам эту ночь, чтобы сформулировать их, — заявил Азим Электропулос, обменявшись взглядом с другими членами собрания.
1 2 3 4 5 6 7