Этот господин, — он указал на меня, — должен быть в половине четвертого в Большом Серале у полковника Приэра.
— У начальника штаба, полковник?
— Да, у начальника штаба, у моего старого товарища Приэра. Он к вам очень расположен, Приэр.
— В чем дело, полковник?
— А, дорогой мой, не надо меня выспрашивать. Нет, нет, Мишель, и не приставай. Ничего не поделать. Нет. Ему готовят сюрприз. И я обещал держать дело в секрете. Ну, не заставляйте же меня нарушить слово!
— Послушайте, папа, — сказала Мишель, — вы хотите, чтобы мы завтракали сидя как на горячих угольях? Это же смешно!
— О! Если ты вмешаешься, я погиб.
— Да в чем дело? Вы говорите — сюрприз?
— И даже не один, а целых два. Я, голубчик, не знаю, с какого и начать. А вы, знатный раненый, вы должны будете сделать удивленный вид и благодарить Приэра, как будто вы ничего не знаете, потому что, повторяю, он к вам очень расположен. Он хочет сам объявить вам эту новость.
— Папа, ну пожалуйста, какую новость?
— А, все равно. Ну так вот. Сначала вот это…
И он начертил маленький кружок на моей красной ленточке. , — Полковник, — смущенно пробормотал я, — что вы хотите этим сказать?
— Я? Не ребячьтесь! Вы прекрасно поняли.
— Офицер ордена Почетного легиона! Он представлен к офицерскому ордену Почетного легиона! — воскликнула Мишель.
— Вот видите! Она сразу отгадала. Да, малютка, в тридцать лет он уже офицер ордена Почетного легиона. А я его получил только пятидесяти двух лет. Это, знаешь, великолепно, Мишеллина. Ну, идите, поцелуйте меня. Обнимемся в ожидании письма от генерала Гуро, 14 июля.
— Полковник…
— И это еще, знаете, не все. Я сказал, что есть и второй сюрприз. Он меняет род службы, Мишель, и ты ни за что не угадаешь, куда он назначен.
— Куда? — спросила она дрожащим голосом.
— Сюда.
— В Бейрут, папа?
— Да, в Бейрут. В Генеральный штаб.
— Как, в Генеральный штаб? — переспросил я, на этот раз совершенно сбитый с толку. — Я ухожу из полка?
— Вовсе нет. Для виду вы будете числиться в отряде мегаристов. Но вы прикомандировываетесь к Генеральному штабу. В качестве кого — я не знаю, Приэр вам сам скажет. Вы довольны?
— Полковник, я прекрасно понимаю, что вы для меня сделали. Право, я не знаю, как вас отблагодарить…
При этих словах я взглянул на Мишель и сразу замолчал, увидев, что глаза ее полны слез. Наше общее волнение не ускользнуло от ее отца. Он прокашлялся, чтобы подавить волнение, охватившее и его.
— Отблагодарить меня! — воскликнул он. — А вы думаете, я недостаточно вознагражден?
Он снова откашлялся.
— Эта комбинация, такая блестящая во всех отношениях, представляет для вас маленькое неудобство. Вы только что собирались ехать в отпуск, когда вас ранили. Кроме того, вы имеете право на отпуск, для поправки. Но я не думаю, чтобы штаб согласился отпустить вас теперь. Они в настоящее время перегружены работой. Они будут просить вас вступить в должность теперь же, в ожидании, пока не вернется из отпуска один из ваших сослуживцев. Соглашайтесь. В нужную минуту я поговорю с Приэром, чтобы они не слишком заваливали вас работой. А в настоящий момент я нахожу, что следует поблагодарить и приняться за дело.
— В качестве кого я могу быть им полезен? — удивился я. — Я совершенно незнаком с канцелярской службой.
— О! Что касается этого, — не беспокойтесь! Щепетильность дело хорошее, но нельзя же, чтобы ею отличались всегда одни и те же.
Вестовой явился с бумагами. Полковник прошел с ним в кабинет проглядеть и подписать их.
Я взял Мишель за руки. Они дрожали, и она не старалась скрыть это.
— Мишель, — сказал я, — моя любимая, вы все еще боитесь? Она хотела заговорить, но сделала мне знак, что не может
говорить от волнения. В глазах ее я прочел выражение полного доверия и счастья.
Полковник вернулся.
— Половина третьего! Подайте кофе на веранду, и живее! Нельзя допустить, чтобы в первый же день он опоздал.
Мишель стоя накладывала сахар в кофе, наливала ликеры в рюмки. Она наклонилась, подавая мне рюмку. Легкая блузка слегка распахнулась, и передо мной на секунду мелькнула ее маленькая грудь. Она заметила это, но, отодвигаясь, не обнаружила никакой вульгарной торопливости. Правда, бедная малютка имела все основания думать, что я и сам не стану злоупотреблять своим правом.
Полковник Приэр был кавалеристом. Во время войны он командовал полком марокканских спаи на французском
фронте. Поздоровавшись с ним, я сразу почувствовал к нему доверие.
— Вы знаете, зачем я вас вызвал?
— Собственно говоря, полковник…
— О, пожалуйста, без ненужных оправданий. Вы прекрасно понимаете, что я не строю себе никаких иллюзий насчет того, как мой славный друг Эннкен сдержал свое обещание молчать.
— В таком случае, полковник, позвольте вам выразить мою признательность.
— Только не по поводу ордена. Я тут ни при чем. Представление к нему исходит исключительно от генерала Гуро. Вы сможете гордиться отзывом, какой он сам написал о вас. Что же касается вашего прикомандирования сюда, — это другое дело. Этим вы обязаны полковнику Эннкену и отчасти мне.
Он сделал паузу и продолжал:
— С сегодняшнего дня вы зачисляетесь в распоряжение Верховного Комиссариата, во второй отдел Генерального штаба.
— Второй отдел? — воскликнул я.
— Второй отдел, разведка, совершенно верно. Вас это несколько шокирует, не правда ли? Вы уже видите себя, рыцаря широкого раздолья, на коленях перед корзинкой для бумаг, а затем — склеивающим кусочки письма, которое вы оттуда выудили? Не морочьте себе голову! Действительность на самом деле и гораздо сложнее, и проще. А к тому же в Бейруте была только одна свободная вакансия, соответствующая вашему чину. Да впрочем, если бы были и другие, я бы назначил вас на эту. Вы сами понимаете, что я не могу так, зря, оставить неиспользованным ваше знание этого региона…
— Полковник, не следует преувеличивать…
— Я повторяю только то, что слышу со всех сторон. Вы считаетесь лучшим знатоком пустынь Сирии. Вы не без пользы для себя исколесили их вдоль и поперек за последние три года…
— Другие их знают так же хорошо и даже лучше меня. А к чему могут служить чисто практические сведения, которые я оттуда вынес? Какая польза штабу знать, например, что слейбы метят свой скот клеймом в виде щита на левой стороне крупа, а клеймо, употребляемое племенем эль-меасель, имеет форму ножниц?
— Ну! — произнес он. — Как знать! К тому же, мне кажется, вы просто скромничаете.
Он встал и отпер несгораемый шкаф, стоявший в углу залы, вынул оттуда несколько папок с делами и погрузился в исследование их. На несколько минут он, казалось, совсем забыл о Моем присутствии. Наконец он поднял голову.
— Действительно ли верно, — пробормотал он, как бы говоря с самим собою, — действительно ли верно, что шейх Анезе Федаан Муджехем, наш союзник по договору, которого в Алепе в 1920 году генерал Гуро наградил орденом, поддерживает тайные сношения с нашим врагом Хатшем-беем, Анезейским шейхом из Верхней Месопотамии?
— Возможно, — ответил я. — Но не следует забывать, что Хатшем дядя Муджехема и был когда-то его опекуном. Я не беру на себя защиту Федаанского шейха, но мне кажется, я могу с уверенностью сказать, что если ему случалось помогать Хатшему, то лишь против отрядов бедуинов, от которых мы сами немало натерпелись. Во всех случаях, когда затрагивались непосредственно наши интересы, Муджехем всегда их поддерживал. Я был в феврале 1921 года в Деирец-зоре, когда турецкий отряд пытался завладеть им. Муджехем предоставил нам своих всадников, чтобы отразить неприятеля.
Полковник Приэр не расспрашивал меня дальше. Он сделал в папке пометку красным карандашом и открыл другую.
— Фаэд Ибн-Хаццал, — заговорил он тем же тоном, — несомненно, получал деньги от Файсаля; не получал ли он их еще откуда-нибудь?
— Две тысячи семьсот фунтов в месяц, полковник, амаратский шейх получал от эмира. Две тысячи семьсот фунтов, чтобы действовать против нас. К этой сумме надо прибавить также двести тысяч фунтов, выплачиваемых ему англичанами, хотя я не уверен, что в этом деле не хранится следов субсидий, выдаваемых ему и нами.
— Непогрешим один папа, — сказал полковник Приэр и добавил: — Как бы то ни было, мадемуазель Фаэд Ибн-Хаццал в настоящее время должна быть завидной партией.
— Фаэд Ибн-Хаццал недавно купил автомобиль. Начальник штаба улыбнулся.
— В самом деле? Ну пусть теперь осмелятся сказать, что мы никогда не сумеем цивилизовать кочевые племена.
И затем прибавил:
— Мы можем только весьма приблизительно определить число ружей, каким располагают в настоящее время хотя бы одни руаллахи.
— У них около десяти тысяч ружей и шесть митральез. Полковник запер папки и поглядел на меня.
— И вы еще сомневаетесь, что в вашей новой должности можете оказать нам услуги? — спросил он.
— Полковник…
— Надеюсь, в сражениях вы оказали немало услуг нашей родине ценою своей крови, быть может, вы окажете их еще больше в скромной канцелярии, которая станет теперь ареной вашей деятельности. Я предложил вам три вопроса, — три вопроса, решение которых стоило нам немалых хлопот. На все три вы ответили точно и правильно. Счастливое предзнаменование для разрешения проблем, которые стоят у нас на очереди, так как, надеюсь, вы поняли, что на вас возлагается обязанность сосредоточивать здесь все сведения разведки, касающиеся бедуинов. Это трудная работа. Я надеюсь, что она вам подойдет.
— Мне кажется, полковник, вы действительно нашли путь, на котором моя деятельность не будет бесплодной.
— Отлично. Я даю вам четыре дня на устройство. За это время постарайтесь успеть проглядеть это и вот это, — сказал он, протягивая мне несколько брошюр, — чтобы быть в курсе политических вопросов, в которых вы имели право еще не разобраться. Это тексты англо-французских соглашений, регулирующие территориальный статут Сирии. Вот еще несколько произведений, которые я вас попрошу прочесть, если вы с ними не знакомы: «Обычаи арабов» Жоссена; «Путешествие в Аравию» Буркхарда, а также — «Племя бедуинов Евфрата» леди Анны Блент.
— Я знаком с книгой леди Блент.
— Вы ее читали?
Он предложил мне папиросу и задумался.
— Ни одна книга не оставляет такого сильного, глубокого впечатления, — сказал он. — А вы не сделали по поводу нее одного вывода?
— Какого, полковник?
— Вы не удивились тому особого рода безумию, которое во все времена толкало женщин вмешиваться в арабский вопрос? История этого наиболее неорганизованного из всех народов всегда влекла к себе ту неуравновешенность и склонность к анархии, которая таится даже в лучших из них. А сколько из них мечтало надеть на себя корону Зеновии или, по крайней мере, сыграть роль в создании бедуинского государства. Разве мы не видели еще недавно в Париже, как наши светские дурочки замирали от восторга при одном взгляде Файсаля? Надо заметить, что главным образом англичанки проявляли всегда эту странную горячность в арабском вопросе. Но при этом не надо забывать, что безудержность их стремлений прекрасно уживалась с холодным расчетом британской политики, целью которой всегда было использование арабов для создания нам всевозможных затруднений. Перечтите с этой точки зрения книгу леди Блент… Вы, наверное, слышали о знаменитой леди Стэнхоп? Ее жизнь и писания были бы также совершенно непонятны, если бы под их внешней беспорядочностью не таилось то, что объединяло их: неистовое желание восстановить государство Пальмиры. Мы видим, что, действуя так, она работала, наравне с Алленби и Лауренсом, на пользу своего отечества — Англии, которую она будто бы ненавидела. Об этой странной женщине болтали много вздора. С этой точки зрения, безусловно лишенной эстетизма, личность ее представляется нам в новом свете. Здесь, в предместье Бейрута, живет некая, очень странная, графиня Орлова, отлично принятая в нашем обществе, — русская по мужу, англичанка по происхождению. Она, по-видимому, тоже задумала идти по стопам леди Стэнхоп. Наконец, есть еще мисс Гертруда Белль, мисс Белль, которая может соперничать с полковником Лауренсом в создании нам всяких затруднений, так как предупреждаю вас, в ваших схватках с кочевниками, в кознях, с которыми вам придется ежедневно сталкиваться, вы не раз встретите направляющую руку Англии.
Я указал ему на свою руку.
— Меня ранила пуля английской выделки, полковник.
— А! — произнес он с чувством некоторого удовлетворения. — Так вот, проследить путь, который совершила эта пуля, прежде чем попасть в дуло прицелившегося в вас ружья, — вот, вкратце говоря, то задание, какое вам придется здесь выполнять. Оно не так просто, повторяю. Оно требует времени, знаний, сообразительности и — принимая во внимание внешнюю дружественность наших отношений с британскими союзниками — много такта. У нас сильные противники. На их стороне огромное превосходство — деньги, которые они сыплют не считая. Упорство их вошло в поговорку. Из офицеров, кроме полковника Лауренса, о котором я уже говорил, майор Гобсон…
— А, майор Гобсон! — сказал я.
— Вы его знаете?
— Мы встретились с ним в Киликии в 1919 году. Мой отряд сменял его. Сегодня утром мы встретились совершенно случайно. Он пригласил меня обедать сегодня вечером.
— Гм, — произнес полковник.
Он взял с письменного стола листок бумаги.
— Ваше назначение во Второй отдел подписано лишь сегодня утром, в одиннадцать часов. Если майор Гобсон был уже осведомлен об этом, когда вас встретил, — значит у них дело поставлено очень тонко. Впрочем, может быть, это приглашение и чисто случайное.
— Я еще успею отказаться от него.
— Отказаться? Нет, нет! Напротив. Майор Гобсон — вы этого, конечно, еще не знаете, — официально поддерживающий в Бейруте связи между верховными комиссарами Сирии и Палестины, в действительности уполномочен снабжать свое правительство сведениями, о природе которых мне распространяться нечего. На шахматной доске, где разыгрывается наша партия, он фигура противоположная вашей. Вы должны взять ее, а он сделает все возможное, чтобы взять вашу.
И понимая, какое это должно было произвести на меня неприятное впечатление, он добавил:
— Ничего, держитесь. Еще не то увидите. Благословляйте, напротив, обстоятельство, — может быть, чисто случайное, — которое дает вам возможность сегодня же погрузиться в самое сердце ваших новых обязанностей. Какое впечатление произвел на вас майор Гобсон?
— Откровенно говоря — человека, больше всего занятого составлением своих коктейлей.
Он засмеялся.
— Ну, на это очень не полагайтесь. В такого рода делах коктейли играют роль, которую не следует недооценивать. Избегайте их, если не умеете пить. В противном случае пользуйтесь ими. Гобсон очень крепок на выпивку. Но у него есть и другие достоинства. Главное в его глазах, это, конечно, то, что он нас ненавидит.
— Я этого еще не заметил.
— О, — сказал он, — эта ненависть всегда будет скрыта под маской самой утонченной любезности. Я определю вам полковника Гобсона одной фразой: он не воевал на французском фронте. Там, несмотря ни на что, люди его сорта должны были признать, что Франция заслуживает большего, чем постоянных нападок из-за угла. Гобсон сохранил в себе тип колониального англичанина — солдата, не знакомого с Китченером Фландрии и чтящего только Китченера Фашоды, человека, одним словом, нервы которого не выдерживают даже мысли о том, что наш сине-бело-красный флаг может развеваться на какой-нибудь хоть самой маленькой крепости среди африканских зарослей или азиатских степей. Это одна порода с Гордоном и Сесиль Родсом. Против такого направления ума есть только одно средство — борьба до последнего. Вы меня понимаете?.. Отлично, встречайтесь с Гобсоном. Встречайтесь как можно чаще, он тоже будет искать с вами встреч. Это ваш общий долг, общая обязанность. Вы обречены, пока один из вас не сдерет шкуру с Другого, быть лучшими друзьями в мире.
— Полковник, — произнес я несколько изменившимся голосом. — Вы действительно уверены, что я смогу?..
Он перебил меня несколько сухо:
— Это будет зависеть от вас. Вы видели майора Гобсона. Не старайтесь уверить меня, что вы считаете себя ниже его. Впрочем, когда вы совсем оправитесь от вашей раны, вы будете вправе просить разрешения вернуться к командованию вашими мегаристами. Но что-то мне говорит, что жизнь в Бейруте обернется для вас и хорошей стороной.
Я был так потрясен, что не сразу понял этот намек, хотя и довольно ясный. Я поднялся, откланялся. На пороге он меня окликнул.
— Я забыл о некоторых материальных подробностях, — сказал он. — Временно вам отвели помещение в ремонтном депо на Дамасской дороге. Обратитесь от моего имени к капитану Таверно, начальнику депо. Помещение не блестящее, — прибавил он с многозначительной улыбкой, — но, я думаю, вы удовлетворитесь им до того дня, когда мы будем иметь удовольствие похоронить вашу холостую жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
— У начальника штаба, полковник?
— Да, у начальника штаба, у моего старого товарища Приэра. Он к вам очень расположен, Приэр.
— В чем дело, полковник?
— А, дорогой мой, не надо меня выспрашивать. Нет, нет, Мишель, и не приставай. Ничего не поделать. Нет. Ему готовят сюрприз. И я обещал держать дело в секрете. Ну, не заставляйте же меня нарушить слово!
— Послушайте, папа, — сказала Мишель, — вы хотите, чтобы мы завтракали сидя как на горячих угольях? Это же смешно!
— О! Если ты вмешаешься, я погиб.
— Да в чем дело? Вы говорите — сюрприз?
— И даже не один, а целых два. Я, голубчик, не знаю, с какого и начать. А вы, знатный раненый, вы должны будете сделать удивленный вид и благодарить Приэра, как будто вы ничего не знаете, потому что, повторяю, он к вам очень расположен. Он хочет сам объявить вам эту новость.
— Папа, ну пожалуйста, какую новость?
— А, все равно. Ну так вот. Сначала вот это…
И он начертил маленький кружок на моей красной ленточке. , — Полковник, — смущенно пробормотал я, — что вы хотите этим сказать?
— Я? Не ребячьтесь! Вы прекрасно поняли.
— Офицер ордена Почетного легиона! Он представлен к офицерскому ордену Почетного легиона! — воскликнула Мишель.
— Вот видите! Она сразу отгадала. Да, малютка, в тридцать лет он уже офицер ордена Почетного легиона. А я его получил только пятидесяти двух лет. Это, знаешь, великолепно, Мишеллина. Ну, идите, поцелуйте меня. Обнимемся в ожидании письма от генерала Гуро, 14 июля.
— Полковник…
— И это еще, знаете, не все. Я сказал, что есть и второй сюрприз. Он меняет род службы, Мишель, и ты ни за что не угадаешь, куда он назначен.
— Куда? — спросила она дрожащим голосом.
— Сюда.
— В Бейрут, папа?
— Да, в Бейрут. В Генеральный штаб.
— Как, в Генеральный штаб? — переспросил я, на этот раз совершенно сбитый с толку. — Я ухожу из полка?
— Вовсе нет. Для виду вы будете числиться в отряде мегаристов. Но вы прикомандировываетесь к Генеральному штабу. В качестве кого — я не знаю, Приэр вам сам скажет. Вы довольны?
— Полковник, я прекрасно понимаю, что вы для меня сделали. Право, я не знаю, как вас отблагодарить…
При этих словах я взглянул на Мишель и сразу замолчал, увидев, что глаза ее полны слез. Наше общее волнение не ускользнуло от ее отца. Он прокашлялся, чтобы подавить волнение, охватившее и его.
— Отблагодарить меня! — воскликнул он. — А вы думаете, я недостаточно вознагражден?
Он снова откашлялся.
— Эта комбинация, такая блестящая во всех отношениях, представляет для вас маленькое неудобство. Вы только что собирались ехать в отпуск, когда вас ранили. Кроме того, вы имеете право на отпуск, для поправки. Но я не думаю, чтобы штаб согласился отпустить вас теперь. Они в настоящее время перегружены работой. Они будут просить вас вступить в должность теперь же, в ожидании, пока не вернется из отпуска один из ваших сослуживцев. Соглашайтесь. В нужную минуту я поговорю с Приэром, чтобы они не слишком заваливали вас работой. А в настоящий момент я нахожу, что следует поблагодарить и приняться за дело.
— В качестве кого я могу быть им полезен? — удивился я. — Я совершенно незнаком с канцелярской службой.
— О! Что касается этого, — не беспокойтесь! Щепетильность дело хорошее, но нельзя же, чтобы ею отличались всегда одни и те же.
Вестовой явился с бумагами. Полковник прошел с ним в кабинет проглядеть и подписать их.
Я взял Мишель за руки. Они дрожали, и она не старалась скрыть это.
— Мишель, — сказал я, — моя любимая, вы все еще боитесь? Она хотела заговорить, но сделала мне знак, что не может
говорить от волнения. В глазах ее я прочел выражение полного доверия и счастья.
Полковник вернулся.
— Половина третьего! Подайте кофе на веранду, и живее! Нельзя допустить, чтобы в первый же день он опоздал.
Мишель стоя накладывала сахар в кофе, наливала ликеры в рюмки. Она наклонилась, подавая мне рюмку. Легкая блузка слегка распахнулась, и передо мной на секунду мелькнула ее маленькая грудь. Она заметила это, но, отодвигаясь, не обнаружила никакой вульгарной торопливости. Правда, бедная малютка имела все основания думать, что я и сам не стану злоупотреблять своим правом.
Полковник Приэр был кавалеристом. Во время войны он командовал полком марокканских спаи на французском
фронте. Поздоровавшись с ним, я сразу почувствовал к нему доверие.
— Вы знаете, зачем я вас вызвал?
— Собственно говоря, полковник…
— О, пожалуйста, без ненужных оправданий. Вы прекрасно понимаете, что я не строю себе никаких иллюзий насчет того, как мой славный друг Эннкен сдержал свое обещание молчать.
— В таком случае, полковник, позвольте вам выразить мою признательность.
— Только не по поводу ордена. Я тут ни при чем. Представление к нему исходит исключительно от генерала Гуро. Вы сможете гордиться отзывом, какой он сам написал о вас. Что же касается вашего прикомандирования сюда, — это другое дело. Этим вы обязаны полковнику Эннкену и отчасти мне.
Он сделал паузу и продолжал:
— С сегодняшнего дня вы зачисляетесь в распоряжение Верховного Комиссариата, во второй отдел Генерального штаба.
— Второй отдел? — воскликнул я.
— Второй отдел, разведка, совершенно верно. Вас это несколько шокирует, не правда ли? Вы уже видите себя, рыцаря широкого раздолья, на коленях перед корзинкой для бумаг, а затем — склеивающим кусочки письма, которое вы оттуда выудили? Не морочьте себе голову! Действительность на самом деле и гораздо сложнее, и проще. А к тому же в Бейруте была только одна свободная вакансия, соответствующая вашему чину. Да впрочем, если бы были и другие, я бы назначил вас на эту. Вы сами понимаете, что я не могу так, зря, оставить неиспользованным ваше знание этого региона…
— Полковник, не следует преувеличивать…
— Я повторяю только то, что слышу со всех сторон. Вы считаетесь лучшим знатоком пустынь Сирии. Вы не без пользы для себя исколесили их вдоль и поперек за последние три года…
— Другие их знают так же хорошо и даже лучше меня. А к чему могут служить чисто практические сведения, которые я оттуда вынес? Какая польза штабу знать, например, что слейбы метят свой скот клеймом в виде щита на левой стороне крупа, а клеймо, употребляемое племенем эль-меасель, имеет форму ножниц?
— Ну! — произнес он. — Как знать! К тому же, мне кажется, вы просто скромничаете.
Он встал и отпер несгораемый шкаф, стоявший в углу залы, вынул оттуда несколько папок с делами и погрузился в исследование их. На несколько минут он, казалось, совсем забыл о Моем присутствии. Наконец он поднял голову.
— Действительно ли верно, — пробормотал он, как бы говоря с самим собою, — действительно ли верно, что шейх Анезе Федаан Муджехем, наш союзник по договору, которого в Алепе в 1920 году генерал Гуро наградил орденом, поддерживает тайные сношения с нашим врагом Хатшем-беем, Анезейским шейхом из Верхней Месопотамии?
— Возможно, — ответил я. — Но не следует забывать, что Хатшем дядя Муджехема и был когда-то его опекуном. Я не беру на себя защиту Федаанского шейха, но мне кажется, я могу с уверенностью сказать, что если ему случалось помогать Хатшему, то лишь против отрядов бедуинов, от которых мы сами немало натерпелись. Во всех случаях, когда затрагивались непосредственно наши интересы, Муджехем всегда их поддерживал. Я был в феврале 1921 года в Деирец-зоре, когда турецкий отряд пытался завладеть им. Муджехем предоставил нам своих всадников, чтобы отразить неприятеля.
Полковник Приэр не расспрашивал меня дальше. Он сделал в папке пометку красным карандашом и открыл другую.
— Фаэд Ибн-Хаццал, — заговорил он тем же тоном, — несомненно, получал деньги от Файсаля; не получал ли он их еще откуда-нибудь?
— Две тысячи семьсот фунтов в месяц, полковник, амаратский шейх получал от эмира. Две тысячи семьсот фунтов, чтобы действовать против нас. К этой сумме надо прибавить также двести тысяч фунтов, выплачиваемых ему англичанами, хотя я не уверен, что в этом деле не хранится следов субсидий, выдаваемых ему и нами.
— Непогрешим один папа, — сказал полковник Приэр и добавил: — Как бы то ни было, мадемуазель Фаэд Ибн-Хаццал в настоящее время должна быть завидной партией.
— Фаэд Ибн-Хаццал недавно купил автомобиль. Начальник штаба улыбнулся.
— В самом деле? Ну пусть теперь осмелятся сказать, что мы никогда не сумеем цивилизовать кочевые племена.
И затем прибавил:
— Мы можем только весьма приблизительно определить число ружей, каким располагают в настоящее время хотя бы одни руаллахи.
— У них около десяти тысяч ружей и шесть митральез. Полковник запер папки и поглядел на меня.
— И вы еще сомневаетесь, что в вашей новой должности можете оказать нам услуги? — спросил он.
— Полковник…
— Надеюсь, в сражениях вы оказали немало услуг нашей родине ценою своей крови, быть может, вы окажете их еще больше в скромной канцелярии, которая станет теперь ареной вашей деятельности. Я предложил вам три вопроса, — три вопроса, решение которых стоило нам немалых хлопот. На все три вы ответили точно и правильно. Счастливое предзнаменование для разрешения проблем, которые стоят у нас на очереди, так как, надеюсь, вы поняли, что на вас возлагается обязанность сосредоточивать здесь все сведения разведки, касающиеся бедуинов. Это трудная работа. Я надеюсь, что она вам подойдет.
— Мне кажется, полковник, вы действительно нашли путь, на котором моя деятельность не будет бесплодной.
— Отлично. Я даю вам четыре дня на устройство. За это время постарайтесь успеть проглядеть это и вот это, — сказал он, протягивая мне несколько брошюр, — чтобы быть в курсе политических вопросов, в которых вы имели право еще не разобраться. Это тексты англо-французских соглашений, регулирующие территориальный статут Сирии. Вот еще несколько произведений, которые я вас попрошу прочесть, если вы с ними не знакомы: «Обычаи арабов» Жоссена; «Путешествие в Аравию» Буркхарда, а также — «Племя бедуинов Евфрата» леди Анны Блент.
— Я знаком с книгой леди Блент.
— Вы ее читали?
Он предложил мне папиросу и задумался.
— Ни одна книга не оставляет такого сильного, глубокого впечатления, — сказал он. — А вы не сделали по поводу нее одного вывода?
— Какого, полковник?
— Вы не удивились тому особого рода безумию, которое во все времена толкало женщин вмешиваться в арабский вопрос? История этого наиболее неорганизованного из всех народов всегда влекла к себе ту неуравновешенность и склонность к анархии, которая таится даже в лучших из них. А сколько из них мечтало надеть на себя корону Зеновии или, по крайней мере, сыграть роль в создании бедуинского государства. Разве мы не видели еще недавно в Париже, как наши светские дурочки замирали от восторга при одном взгляде Файсаля? Надо заметить, что главным образом англичанки проявляли всегда эту странную горячность в арабском вопросе. Но при этом не надо забывать, что безудержность их стремлений прекрасно уживалась с холодным расчетом британской политики, целью которой всегда было использование арабов для создания нам всевозможных затруднений. Перечтите с этой точки зрения книгу леди Блент… Вы, наверное, слышали о знаменитой леди Стэнхоп? Ее жизнь и писания были бы также совершенно непонятны, если бы под их внешней беспорядочностью не таилось то, что объединяло их: неистовое желание восстановить государство Пальмиры. Мы видим, что, действуя так, она работала, наравне с Алленби и Лауренсом, на пользу своего отечества — Англии, которую она будто бы ненавидела. Об этой странной женщине болтали много вздора. С этой точки зрения, безусловно лишенной эстетизма, личность ее представляется нам в новом свете. Здесь, в предместье Бейрута, живет некая, очень странная, графиня Орлова, отлично принятая в нашем обществе, — русская по мужу, англичанка по происхождению. Она, по-видимому, тоже задумала идти по стопам леди Стэнхоп. Наконец, есть еще мисс Гертруда Белль, мисс Белль, которая может соперничать с полковником Лауренсом в создании нам всяких затруднений, так как предупреждаю вас, в ваших схватках с кочевниками, в кознях, с которыми вам придется ежедневно сталкиваться, вы не раз встретите направляющую руку Англии.
Я указал ему на свою руку.
— Меня ранила пуля английской выделки, полковник.
— А! — произнес он с чувством некоторого удовлетворения. — Так вот, проследить путь, который совершила эта пуля, прежде чем попасть в дуло прицелившегося в вас ружья, — вот, вкратце говоря, то задание, какое вам придется здесь выполнять. Оно не так просто, повторяю. Оно требует времени, знаний, сообразительности и — принимая во внимание внешнюю дружественность наших отношений с британскими союзниками — много такта. У нас сильные противники. На их стороне огромное превосходство — деньги, которые они сыплют не считая. Упорство их вошло в поговорку. Из офицеров, кроме полковника Лауренса, о котором я уже говорил, майор Гобсон…
— А, майор Гобсон! — сказал я.
— Вы его знаете?
— Мы встретились с ним в Киликии в 1919 году. Мой отряд сменял его. Сегодня утром мы встретились совершенно случайно. Он пригласил меня обедать сегодня вечером.
— Гм, — произнес полковник.
Он взял с письменного стола листок бумаги.
— Ваше назначение во Второй отдел подписано лишь сегодня утром, в одиннадцать часов. Если майор Гобсон был уже осведомлен об этом, когда вас встретил, — значит у них дело поставлено очень тонко. Впрочем, может быть, это приглашение и чисто случайное.
— Я еще успею отказаться от него.
— Отказаться? Нет, нет! Напротив. Майор Гобсон — вы этого, конечно, еще не знаете, — официально поддерживающий в Бейруте связи между верховными комиссарами Сирии и Палестины, в действительности уполномочен снабжать свое правительство сведениями, о природе которых мне распространяться нечего. На шахматной доске, где разыгрывается наша партия, он фигура противоположная вашей. Вы должны взять ее, а он сделает все возможное, чтобы взять вашу.
И понимая, какое это должно было произвести на меня неприятное впечатление, он добавил:
— Ничего, держитесь. Еще не то увидите. Благословляйте, напротив, обстоятельство, — может быть, чисто случайное, — которое дает вам возможность сегодня же погрузиться в самое сердце ваших новых обязанностей. Какое впечатление произвел на вас майор Гобсон?
— Откровенно говоря — человека, больше всего занятого составлением своих коктейлей.
Он засмеялся.
— Ну, на это очень не полагайтесь. В такого рода делах коктейли играют роль, которую не следует недооценивать. Избегайте их, если не умеете пить. В противном случае пользуйтесь ими. Гобсон очень крепок на выпивку. Но у него есть и другие достоинства. Главное в его глазах, это, конечно, то, что он нас ненавидит.
— Я этого еще не заметил.
— О, — сказал он, — эта ненависть всегда будет скрыта под маской самой утонченной любезности. Я определю вам полковника Гобсона одной фразой: он не воевал на французском фронте. Там, несмотря ни на что, люди его сорта должны были признать, что Франция заслуживает большего, чем постоянных нападок из-за угла. Гобсон сохранил в себе тип колониального англичанина — солдата, не знакомого с Китченером Фландрии и чтящего только Китченера Фашоды, человека, одним словом, нервы которого не выдерживают даже мысли о том, что наш сине-бело-красный флаг может развеваться на какой-нибудь хоть самой маленькой крепости среди африканских зарослей или азиатских степей. Это одна порода с Гордоном и Сесиль Родсом. Против такого направления ума есть только одно средство — борьба до последнего. Вы меня понимаете?.. Отлично, встречайтесь с Гобсоном. Встречайтесь как можно чаще, он тоже будет искать с вами встреч. Это ваш общий долг, общая обязанность. Вы обречены, пока один из вас не сдерет шкуру с Другого, быть лучшими друзьями в мире.
— Полковник, — произнес я несколько изменившимся голосом. — Вы действительно уверены, что я смогу?..
Он перебил меня несколько сухо:
— Это будет зависеть от вас. Вы видели майора Гобсона. Не старайтесь уверить меня, что вы считаете себя ниже его. Впрочем, когда вы совсем оправитесь от вашей раны, вы будете вправе просить разрешения вернуться к командованию вашими мегаристами. Но что-то мне говорит, что жизнь в Бейруте обернется для вас и хорошей стороной.
Я был так потрясен, что не сразу понял этот намек, хотя и довольно ясный. Я поднялся, откланялся. На пороге он меня окликнул.
— Я забыл о некоторых материальных подробностях, — сказал он. — Временно вам отвели помещение в ремонтном депо на Дамасской дороге. Обратитесь от моего имени к капитану Таверно, начальнику депо. Помещение не блестящее, — прибавил он с многозначительной улыбкой, — но, я думаю, вы удовлетворитесь им до того дня, когда мы будем иметь удовольствие похоронить вашу холостую жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23