– Вы заметили?
– Что?
– Она сбежала с болваном дю Ганжем.
– Королева Апреля была с ними, – ответил де Биевр.
– Маленькая бесстыдница! Хорошим ремеслом занимается! Все равно, для начала и этот кретин сойдет. Не теряет времени.
Они пошли дальше.
– Дю Ганж зарабатывает в год пятьсот тысяч франков? – спросил де Биевр, когда они достигли набережной.
– Да.
– А вы сколько зарабатываете?
– Зависит от газеты и моего желания работать. Тысяч тридцать, вероятно. – И он с горькой иронией прибавил: – Правда, у меня есть еще пенсия инвалида и военная медаль. Но я понял, что вы хотели сказать. Спасибо. Если вернуться к нашему разговору, то все это вряд ли подтвердит ваши прекрасные идеи о бескорыстии народа. – Ему точно нравилось терзать себя.
Де Биевр задумчиво покачал головой.
– Кто знает? – прошептал он.

XII

В четверг четырнадцатого февраля Агарь впервые выступила в роли Бержер. Франсуа дю Ганж специально для нее написал новое ревю. Тот же дю Ганж уже месяц как устроил ее на улице Винез в очаровательном павильоне, скрытом в тенистом садике таких размеров, что его вполне хватало гонявшимся друг за дружкой дроздам.
Среди репетиций и хлопот по устройству квартиры она совершенно не имела времени, чтобы подумать о чем-нибудь другом. Может быть, так было лучше для нее.
Франсуа дю Ганж, новая страсть которого занимала весь театральный мир, предупреждал все ее малейшие желания.
Впрочем, как раз в это время ему бессовестно везло.
Его три ревю, шедшие все Рождество, принесли до сих пор небывалый доход.
Директора рвали их друг у друга и клялись только его именем. Он чувствовал себя королем. Как и всякого сангвиника, успех возбуждал, опьянял его, возвышал над самим собой.
К профессиональным победам присоединилась еще другая, связанная с обладанием Агарью.
В маленьком мирке, начинающемся в кабинетах редакций и кончающемся на генеральных репетициях, только и разговоров было, что о ней.
Ее красота и загадка ее внезапного появления окружили ее таинственностью, так легко прельщающей людей, наивность которых так же сильна, как и скептицизм. Откуда пришла эта молчаливая женщина? Говорили, с Востока, с Востока, чарующего и неясного, близкого и далекого, с Востока, о котором так много говорят и который так мало знают.
В каких трущобах, в каких дворцах жила она? На берегах Барады или Нилуферы пели ей птицы волшебные песни? Где срывали черные ирисы ее бледные руки? На Владикавказе или в Дамангуре? Была ли она любовницей Ленина или Кемаль-паши?…
Такие сомнения, понятно, довели до пароксизма самолюбие дю Ганжа, скорее гордившегося такими предшественниками, чем ревновавшего к ним.
Непонятная робость Агари, от которой все ожидали высокомерной холодности, только увеличили почтение к ней окружающих.
Конец зимы и всю весну 1924 года Агарь была царицей Парижа. Пресса так дружно расхваливала ее, что обезумевшая публика целыми днями толпилась у касс «Фоли-Бержер». Всех охватило какое-то исступление.
Когда она, нагая, окутанная одним только затканным золотом газом, появилась на пороге индийского храма, гигантская лестница которого спускалась в светящийся, заросший черными лилиями пруд, и почувствовала, как из темного зала поднялось волнами желание двух тысяч задыхающихся зрителей, о чем думала она? О ставших явью грезах детства или о летучей мыши над Стеной Плача?
Странная судьба, где противодействуют силы добра и зла.
Но кто из нас не колеблется между каким-нибудь Исааком Кохбасом и госпожой Лазареско?… Нужно признать, что успех не вскружил голову Агари. Она не строила иллюзий. Она отлично знала, что была все той же жалкой танцовщицей, которая когда-то в третьеразрядном казино пожинала аплодисменты гостей, после спектакля угощавших ее шампанским, чтобы потом предложить ей кое-что другое. Но до сих пор у нее было недостаточно жизненного опыта. Она и не подозревала о безмерной наивности толпы. В Париже ей это сразу бросилось в глаза.
Дю Ганж ликовал. Он и не думал обижаться на то, что большинство статей, посвященных его ревю, были гимнами Агари.
Превозносить до небес его любовницу – разве это не означало хвалить его, дю Ганжа, вкус?
В удивительной пижаме цвета осенних листьев, обняв одной рукой Агарь, он другой перелистывал кипу купленных им в киоске на авеню Анри-Мартен газет. Наклонившись над бумагой, Агарь любовалась своим именем, на все лады повторяемым рядом с именем великих историков и правителей государств.
– Теперь статья в «Голуа». Чудесно. Маленький Делиньер действительно кое-что из себя представляет. Надо пригласить его к завтраку. Не думай, пожалуйста, что он обо всех так отзывается. Риго здорово от него досталось за последнее ревю! Вот газета Анри Жансона. Держись! Нет, и он хвалит. Наверно, из-за тебя, ибо меня он всегда ругал. Ренэ Бизэ, Пьер Сюз, очень хорошо. Пьер Плессис, нет. Фрежавиль – превосходно. Какой успех, дитя мое, какой успех! И «Дэба» тоже? О! Да это полный триумф! В их рецензии не меньше лестного, чем в «Голуа». Тебя сравнивают с Каморго. Дай-ка мне «Ларусс».
Не в силах сдержать свою радость, он поднялся и закурил папиросу.
– Нам дня не хватит, чтобы всем написать благодарственные письма. Дальше «Эклер». Здесь работает Поль Эльзеар. Талант. Ну-ка, отведаем! А? Что? Да это же форменное издевательство! Ах, мерзавец! Ах, свинья!
Он яростно зашагал взад и вперед по комнате. Агарь взяла газету и, чуть побледнев, прочла статью.
О ней говорилось только намеками, впрочем, весьма неприятными. Дю Ганжа же разнесли в пух и прах.
– Скажи, пожалуйста, какая муха его укусила? Все зависть, зависть, другого объяснения нет. Желчный, с голоду дохнущий человек! Разве моя вина, что он недоволен своей судьбой! Что же он говорит: «Во всяком случае, ревю господина дю Ганжа имеет то преимущество, что учит нас ценить ревю „Четырнадцатое июля“, которое ставится раз в год и то утром». Идиот! Он воображает, что это остроумно? На первой же генеральной репетиции, если я только встречу его, обеими руками дам ему в грязную морду.
– Ты забываешь, – сказала Агарь, – что у него только одна рука, чтобы защищаться.
– Забываю… Ничего я не забываю! Не я начинал. А инвалиды эти в конце концов сядут нам на голову. Можно подумать, что только они и были на войне. Я тоже кое-что делал.
– Где?
– В автомобилях. Если бы мне не лень было рассказывать, что мне пришлось повидать, вся бы пехота от страха разбежалась. Они в своих кротовых норах пихали себе за щеки то, что мы им привозили. А мы все время по горам да по долам, на дорогах, которые трудно себе представить. Ах! Если бы снова начать… Да, черт с ним! На тот свет он ее не возьмет, твой Эльзеар. Среди всех рецензентов – один только еврей, и именно он ставит нам подножку! Дрянь!
Как видно, нашему дорогому дю Ганжу было очень далеко до воспитанного человека. К тому же нападки Поля Эльзеара на него, быть может, и имели основания.
Однако нужно признать, что, несмотря на ребяческую вспыльчивость, он был добрым малым, с которым легко было ладить.
Те месяцы, что Агарь прожила с ним, она была счастлива, если вообще когда-нибудь могла познать счастье.
Понемногу она получила все: автомобиль, особняк, жемчужное колье.
В тот день, когда она наконец могла любоваться шестьюдесятью розоватыми шариками на белом бархате футляра, мимолетная улыбка озарила ее лицо, но никто никогда не отгадал бы, что вызвало ее: радость или печаль.
Во всяком случае, тщеславие ее, или, скорее, то, что она понимала под этим словом, было удовлетворено.
Но разве была довольна Эсфирь, на которой сверкали все драгоценности Офира? Не считала она их скорее оскорблением?
Тщеславию маленькой дочери Запада, вроде Королевы Апреля, легко угодить шоколадом от Буассье и изумрудами Картье.
Но кто возьмется утолить неизбывную жажду таинственной женщины, желания которой бичуют мерзкий мир, в котором она принуждена жить?
В ожидании Агарь страстно наслаждалась Парижем, лихорадочным и стремительным.
Королева, чистосердечно радовавшаяся успехам подруги, дала несомненное доказательство своей доброты. Вместо вознаграждения она потребовала для себя права быть повсюду ее проводником.
Агарь всецело отдалась на ее волю, переходя от портных к ювелирам, от ювелиров к декораторам, от декораторов к продавцам вина, от ночных ресторанов к дансингам.
Умирающая, может быть, мертвая мысль об Исааке Кохбасе, казалось, еще увеличивала это неистовство, разжигала страсть к святотатству, бессознательно живущему в душе лучших представителей человечества.
Не следует думать, что она забывала о том, что денег, уплаченных за один ужин в отдельном кабинете, хватило бы на целый день восьмидесяти несчастным «Колодезя Иакова». Напротив, она думала об этом непрестанно – съедая первую ложечку икры и выпивая последний бокал шампанского.
Но насколько лишились бы своей остроты многие удовольствия, если бы не уверенность в возмездии!
Самыми свободными часами для Агари были те, когда встававшая не раньше двух часов Королева Апреля оставляла ее одну. Ей нравились прогулки по утреннему Парижу, который никогда не узнают даже проведшие в нем всю жизнь рабы роскоши. Она избегала Фобур-Сент-Онорэ и чаще всего ходила по тянущимся вдоль озера аллеям Булонского леса.
Два раза была она в Люксембурге, на том месте, где сидела на следующий день после своего приезда, и снова увидела маленьких евреек-студенток, евших хлеб и перечитывавших лекции.
О! Как хотелось ей сказать им: «Бедные дети, если бы вы знали, что, несмотря на мои жемчуга и серебристую лису, мы сестры!»
На память приходили стихи, прочитанные в «Колодезе Иакова»: «Красота покажется тебе роскошью, роскошь проклятием, развлечения кражей!…»
Недели через две после выступления Агари в варьете была назначена генеральная репетиция.
Дю Ганж не мог пойти, так как был приглашен на собрание комитета Общества писателей.
– Позвони Королеве Апреля, чтобы она заехала за тобой, – сказал он Агари.
– Я вовсе не обязана присутствовать на всех генеральных репетициях.
– Нет-нет, лучше сходить. В Париже надо время от времени показываться.
Гуляя во время антракта с Королевой по кулуарам, Агарь, на которую со всех сторон сыпались приветствия и комплименты, вдруг заметила говорившего с графом де Биевром Поля Эльзеара.
Она несколько раз встречала его после знаменитой статьи, но всегда с ней был дю Ганж.
Несмотря на то, что воинственность журналиста прошла, она постаралась избежать возможного столкновения.
Теперь она была одна. Она могла узнать…
Пользуясь тем, что Королева Апреля застряла в группе красивых женщин, Агарь покинула ее и на повороте в кулуары неожиданно выросла перед обоими друзьями.
Де Биевр улыбнулся, заметив ее.
С первого же дня он почувствовал к ней симпатию. Дю Ганжу она только льстила. Шестидесятилетний возраст старика устранял всякое подозрение.
Поль Эльзеар поздоровался довольно холодно.
Она сделала вид, будто не замечает такого почти некорректного безразличия, и храбро взяла быка за рога.
– Вы были не слишком любезны со мной, Эльзеар.
– В самом деле…
– Ваш друг – свидетель.
Де Биевр пожал плечами. Было легко угадать, что оба уже спорили по этому поводу и один даже слегка пожурил другого. Но чувствовалось, что он не обвинит его в присутствии третьего лица.
– Де Биевр – ваш друг, – сказала Агарь. – Он мне не ответит. Он, без сомнения, прав. Но я думала, что он и мой… И вы тоже немного.
Поль Эльзеар всеми силами старался сохранить беспечность.
– Правду говоря, мне кажется, вы преувеличиваете. Вас забросали цветами. Я думал, что отсутствие моего скромного букета останется незамеченным. Он вам не нужен, чтобы жить, как многим бедным девушкам.
Она немного побледнела, но все же продолжала улыбаться.
Де Биевр, следивший с заметным беспокойством за состязанием, вмешался.
– Дети мои, – сказал он, – вы начинаете серьезно меня раздражать. Хватит, хватит! Малютка Жессика, будьте умнее. Седые старики всегда пользовались правом устранять некоторые недоразумения. Вы несколько раз обещали мне прийти позавтракать в мою трущобу на улице Вернейль. Назначьте сами день. Кроме нас троих, никого не будет.
– С удовольствием принимаю ваше предложение, – ответила Агарь. – Кстати, если господин Эльзеар в этот день должен писать статью о бедной девушке, для которой танцы не являются забавой, он может остаться дома.
– Постараюсь, – сказал совершенно побледневший Эльзеар.
На той же неделе, часов в одиннадцать утра горничная доложила Агари, что какой-то господин желает с ней говорить.
– Я не расслышала его имени и не осмелилась вторично его спросить. Но я сказала, что не знаю, дома ли барыня. Если госпожа не хочет его принять, я могу…
– Нет-нет, – сказала Агарь, – проведите его в гостиную и скажите, что я сейчас выйду.
Действительно, накануне Королева предупредила ее, что редактор «Комедии», молодой человек с большим будущим, хочет нанести ей визит.
Агарь согласилась.
Она вошла в гостиную и нос к носу столкнулась с Каркассонной.
Увидев ее, секретарь барона изменился в лице.
Она, чтобы не упасть, оперлась о стену.
– Каркассонна… – прошептали ее губы.
– Простите, я не знал… Я хотел говорить с мадемуазель Жессикой.
– Это я, – сказала она глухим голосом.
– Вы!…
– Я. Вы этого не знали? Значит, не они просили вас сюда прийти?
– Кто?
– Они, «Колодезь Иакова».
– Нет, сударыня, нет. Еще раз прошу меня простить. Я не совсем понимаю… Постараюсь вам объяснить, что привело меня сюда. Однако это совсем просто. Вы, быть может, не знаете… впрочем, нет, я помню, что говорил вам, когда вы приходили к барону, что на мне лежит обязанность централизации пожертвований для наших колоний в Палестине, ваше имя, вернее, имя мадемуазель Жессики, внесено в списки оказывающих нам самую значительную помощь евреев. Вот как я здесь очутился. Я не знал, сударыня, верьте мне!… Я страшно огорчен, страшно огорчен. Если вы желаете, чтобы я удалился…
– Нет, – сказала она, – вы должны остаться. – И она знаком указала ему на стул.
Крохотная сиамская кошка играла золотым поясом ее платья.
– Имели ли вы известия от них? – спросила Агарь.
– Известия из «Колодезя Иакова»?
Он низко опустил голову.
– Говорите, умоляю вас!
– Да, сударыня. Два раза. Мало в них радостного.
– Что там такое?
– Материальные трудности.
– Как? А деньги, деньги, которые мне обещал барон? Он, значит, не послал их?
– Я сам в тот же день их отправил. Но этого количества не хватило.
Агарь побледнела.
– Да, – продолжал Каркассонна, – несчастье будто поселилось в этой бедной колонии. Первое письмо мы получили в конце января. В нем говорилось о сделке с французской армией.
– Да, поставка вина сирийскому гарнизону.
– Вот именно. Сделка была ликвидирована французским интендантством. Кажется, цистерны, в которых хранилось проданное вино, были скверно построены. Короче говоря, вино прокисло. Интендантство отказалось принять его, и местный трибунал был принужден оправдать французов. Был внесен задаток. Пришлось его возвратить.
– Бог мой! – прошептала Агарь. – И что же?
– Тогда, сударыня, Кохбас в письме, о котором я упомянул, снова попросил у барона восемьдесят тысяч франков взаймы.
– И барон, конечно, согласился?
– Такого рода просьб у барона бесчисленное множество. Он должен хорошо подумать, прежде чем жертвовать. Существуют дела, так плохо поставленные, что поддерживать их – только даром тратить золото. Но я полагаю, что… – Он сделал вид, что хочет встать.
– Останьтесь, заклинаю вас! – сказала она. – А обо мне? Говорил он обо мне в письме?
– Да, сударыня, говорил. Простите, что я скажу вам чистую правду: можно было подумать, что он старался кое-что узнать о вас и в то же время боялся этих известий.
– Что же вы ответили?
– Барон – очень осторожный человек. Он решил, что лучше подождать второго письма…
Казалось, Агарь почти не слышала его слов. Она была целиком занята тем, о чем собиралась спросить.
– Знаете вы, как он поживает?
– Кто? Кохбас?
Она утвердительно кивнула.
– Письмо, о котором я вам говорил, было от него. Ясно, что он писал в нем о своем здоровье. Но второе, полученное нами три дня назад, в котором снова просили о присылке восьмидесяти тысяч франков, было от женщины, Иды… я забыл ее фамилию.
– Иды Иокай.
– Да. Она извинялась, что Кохбас сам не пишет барону. Улучшение его здоровья было лишь кратковременным.
Он снова поднялся.
– Одну минуточку, – попросила она. – Я сейчас вернусь.
И она поспешно вышла из гостиной. Через несколько мгновений она возвратилась. В руках ее дрожали скомканные банковские билеты.
– Это вот для вас. Сколько просит «Колодезь Иакова», восемьдесят тысяч?
– Восемьдесят.
– Если мне на этой неделе удастся раздобыть такую сумму, возьметесь ли вы отправить ее туда, да так, чтобы никто, слышите вы, никто никогда не узнал, откуда она?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17