Драка еще не началась, она лишь зрела в гудящей с экрана картинке. Слышались классические «fuck you» и «shit» – с одной стороны, видимо, англоязычной, и никому, кроме хозяев, непонятные «хазир» и «тэмбэль» – с другой. Чернову казалось, что в руках туристов ничего не было – только пустые сжатые кулаки. Но нет, ошибся он! Какое-то сказанное одним из вефильцев слово, не пойманное Черновым, и – тут же резко выброшенная вперед рука туриста, сверкнувший в секундном полете крошечный непонятный предмет, короткий и страшный вскрик, кровь, сразу же залившая лицо вефильца… Он кулем упал, вовремя подхваченный товарищами, остальные бросились вперед с мечами наперевес, и – вновь короткие летящие молнии, рассекшие воздух. И все вефильские парни, оставшиеся девять, попытавшиеся отомстить за друга, как пулей скошенные свалились в уличную пыль, схватились руками – кто за лицо, кто за грудь, кто за живот… И тогда медленно, но неотвратимо и грозно на немногочисленных все же по сравнению с хозяевами туристской пошла вефильская молчаливая толпа. И мечи были в руках у мужчин, и камни, и тяжелые металлические прутья, полученные от соседей из Панкарбо, может, тоже от Зрячего, от коллеги сидящего рядом с Черновым очкарика полученные… Знал ли он, Кузнец, для чего их ковал?..
А на площадь с неба уже падали крохотные черные яйца – точь-в-точь такие, как унесшее Чернова в тюрьму. А из них выпрыгивали здоровенные орлы в черном, с бляхами на груди, с буквами «SS», более похожими на параллельные молнии – как у настоящих эсэсовцев из недавнего прошлого черновского ПВ. Чем-то хитрым они были оснащены или вооружены, не только трубками, похожими на фонарики «Maglite», а может, это «фонарики» и поработали, но только народ на площади волшебно застыл – все сразу, а те, кто подбегал к площади с окрестных улиц, словно натыкались на некую преграду, бились об нее и не могли прорвать…
– Карракс стафф, – то ли объяснил случившееся, то ли выругался Зрячий.
Чернов не понял ни объяснения, ни ругани. Да и не рвался понять.
– Что с ними? – Он подался к экрану.
– Да живы все, скорее всего живы, – успокоил его Зрячий. – Обычная здесь драчка, обычная мера пресечения. Сейчас копы повяжут «мастифов», отвезут в жандармерию, завтра – суд и скорее всего чистка памяти… А как увезут, снимут пара-поле, и аттракцион продолжит работу. Финита… А ты, Бегун, говоришь – виртуальность… Кровь-то настоящая. И к тому же не исключаю, что кто-то из раненых не сможет уйти с тобой дальше по назначенному Пути. Вот тебе и ответ: кровь реальных для тебя людей реально пролилась на не существующей в действительности местности. Вывод: местность таки существует.
– Почему? – тупо спросил Чернов. – Почему не смогут уйти?
Он необычно для себя заторможенно мыслил, словно и его задело названное Зрячим пара-поле. «Пара» значит «парализующее»? Похоже, так.
– Потому что «муха»… – «fly» сказал он, что могло означать и что-то другое, тоже летающее… – оружие опасное, если попадает в нужное место. А «мастифы» – это у нас такие молодежные бандочки – ребятки, не раздумывающие подолгу. Сначала делают, потом сидят в тюряжке…
– Что значит «нужное место»? – продолжал «тормозить» Чернов.
– Сердце, например, – жестко пояснил Зрячий и встал. – Пойдем со мной, Бегун. Времени мало, а поговорить надо. Не беспокойся, видишь: там все уже в норме… – Он указал на экран.
Чернов глянул. «Яйца» улетели, раненых унесли, народ продолжил осмотр аттракциона, как будто ничего не случилось. Но самым странным – если не страшным! – показалось Чернову то, что и «экспонаты», то есть вефильцы, вели себя так, словно не было драки, не было крови, не было раненых, а может, и мертвых соседей. Гулял город, шумел, сверкал, менял шило на мыло. Виртуальность царствовала в очень реальном для Чернова месте. Настолько реальном, что уже не ноги, как давеча в коллекторе, – сердце почувствовал, что для великого спортсмена было вообще невероятным. Так что первое толкование виртуальности – про отсутствие физического воплощения – мимо проехало. Воплощение такое физическое, что впору валокордин хлебать…
– Пойдем, пойдем, – повторил Зрячий, – коньяк ждет… – и кивнул все так же стоящему поодаль стриженому парню: продолжай, мол, свое дело, а мы насмотрелись…
Когда они уселись в мягкие креслица в небольшом, но уютном кабинетике Зрячего, где все хотелось называть с применением уменьшительно-ласкательных суффиксов – такое все было маленькое, тесное, чуть ли не игрушечное, когда они подняли не очень подходящие для хорошего коньяка длинные узкие рюмки, когда чокнулись – ну совсем по-русски! – и выпили действительно пристойный «Bowen», заели странного вкуса орешками, незнакомыми Чернову, не из его ПВ явно, – вот тут Чернов окончательно обрел себя, сильного, уверенного в себе и упрямого в убеждениях Бегуна, и поинтересовался:
– И все же, Зрячий, в чем относительность понятия «виртуальность»?
Зрячий откинулся в креслице (если действие можно было так определить), прожевал орех, сказал:
– Не понял? Врешь, все понял преотлично, только сознаться не хочешь… Ладно, объясню… Допустим, мой мир действительно существует в чьем-то воображении. Допустим. Но тогда тебе придется признать, что и Вефиль – результат воображения, ибо не может реальное слиться с воображаемым и дать в результате реальную – вефильскую! – кровь и реальную смерть реального вефильца, не дай, Сущий, такому случиться.
– Демагогия, – не согласился Чернов. – Настоящий Вефиль остался в настоящих мире и времени, а этот – виртуален. Его лет. Он – игра воображения. Виртуальное отражение реального.
– Тогда и ты невозможен, – усмехнулся Зрячий. – Настоящий Бегун бежит сейчас где-нибудь по настоящему лесу или по настоящему полю, а здесь, передо мной – его виртуальная копия.
– Но я-то знаю точно, что я – не копия, – тоже усмехнулся Чернов. – Смотри… – Он взял нож для фруктов и с размаху резанул себя по тыльной стороне левой ладони. Кровь выступила сразу по всей длине разреза, вспучилась, потекла поруке.
– Комедия дель арте, – сказал Зрячий. – Акт второй.
Он, не вставая, протянул руку к шкафчику, открыл его, достал патрон, похожий на банку земного спрея-дезодоранта, потряс, полил руку Чернова какой-то сладко пахнущей жидкостью. То есть банка и оказалась распылителем… Кровь мгновенно потемнела, остановила течение, свернулась. Зрячий протянул Чернову салфетку.
– Вытри руку. И не ломай комедию… Кстати, вот тебе – по-твоему – доказательство виртуальности: разве настоящую кровь можно так быстро остановить?.. – Теперь уже просто засмеялся в голос. – А между тем это – лекарство, которого, как я понимаю, глядя на твое удивленное лицо, нет в вашем мире. А в нашем – есть. Очень сильный коагулянт с антисептическими свойствами. У нас много чего любопытного есть. Поэтому, к слову, я надеюсь, что в Путь ты уйдешь в полном составе, те, кто получил ранения, выживут: медицина здесь почти всемогуща. Правда, если только не сердце задето, сердце – это скверно… – Помолчал, наблюдая за Черновым: как тот переможет явное поражение. Очень наглядное. Тот перемогал с достоинством. – Теперь возьмем второй вариант толкования понятия «виртуальность». Реальность, возможная при определенных условиях. Так?.. А вот это, друг Бегун, справедливо и точно, поскольку полностью относится к любой реальности. Ибо нет жизни, которая возникла бы сама по себе – из ничего и просто так. Сначала появляются условия для жизни – потом она сама. Сначала нужны условия для реальности – потом мы с тобой сидим и спорим: а не виртуальна ли она, а не воображаем ли мы ее, мы – тоже неизвестно из каких корней выросшие… – Поскольку Чернов молчал, Зрячий продолжил, и продолжил обидно: – У тебя неважная логическая подготовка, Бегун. Уж не знаю, кем ты был в той жизни, из которой ушел в очередной свой Путь, но верить слову, термину, понятию, придуманному всего лишь смертным для собственного комфорта, – это, Бегун, последнее дело для Вечного…
– Для кого? – переспросил Чернов.
Он понимал, что не ослышался, но все же переспросил, еще раз тем самым подтвердив действительно обидное обвинение Зрячего в отсутствии логики.
– Для Вечного, – повторил Зрячий. – И не говори мне, что ты впервые слышишь это понятие. Вечный значит вечный, толкований быть не может. И ты, и я существуем в мирах Сущего всегда и будем существовать до тех пор, пока Сущий не скажет: «Хватит!» и не погасит Свет.
– Кому скажет?
– Ну, уж не ведаю – кому. Сказано в Книге Пути: «Верь написанному: „И стал Свет!“, но помни о Том, кто зажег его в бездне Времени и Пространства. Это Его прихоть – зажечь Свет, это Его прихоть – сохранить кого-то ненадолго, а избранных Им – навеки. Но ведь и избранные Им должны помнить, что Вечность умрет, когда Он решит погасить Свет, и они исчезнут вместе со Светом. И не станет ничего. Но останется Нечто, и в этом Нечто Сущий, быть может, вновь захочет зажечь новый Свет».
– То есть… – Чернов сам не понимал, что хотел сказать.
И Зрячий увидел это и помог ему.
– То есть мы с тобой были в начале Света и нам суждено Сущим увидеть Тьму.
– Это вздор, Зрячий! Это хуже, чем солипсизм, это – идеализм в чистом виде. Я родился тридцать три года тому назад в конкретном городе, в конкретном доме, он у нас называется родильным, я знаю своих маму и отца, я помню обеих бабушек, я учился в школе и в институте, бегал по стадионам, зарабатывал деньги, влюблялся, был женат… Я жил не очень разнообразно, но прочно и осязаемо. Я не собирался попадать в эту сумасшедшую круговерть, условия для возникновения которой тоже не могли возникнуть сами по себе! Если ты настаиваешь на втором варианте определения виртуальности, то тогда – по моей неуклюжей логике, уж прости! – возникает необходимость бесконечной цепочки: условия для возникновения условий для возникновения следующих условий и еще условий и так далее – для возникновения реальности. Детский стишок про попа и собаку. Бесконечность. Вечность. Я не хочу быть Вечным!
– Ты говоришь до слез банальные вещи, – мягко, как больному, сказал Зрячий. – Я вон тоже отлично помню своих родителей. Более того, у меня и дети есть, и жена. Далеко отсюда, правда… И ты знаешь, Бегун, у меня тоже не вызывала особых восторгов мысль о том, что я – вечен не по жизни, а по жизням. Улавливаешь разницу?.. Но прошло время, и я стал понимать: это тяжкая ноша – быть Вечным, да. И это величайшее счастье – быть Вечным. Возникать в Вечности, жить в ней и вне ее, вне времени и пространства, и – никогда после не помнить о том, что ты коснулся ее кончиками пальцев, лишь тронул слегка. Напрочь забывать – в миг, когда завершается твоя очередная Миссия. И завершать ее, эту тоже вечную Миссию, и уходить в конкретный мир, в конкретное, как ты выражаешься, время, всякий раз зная: я увижу конец Света. И забывать обо всем, кроме конкретного. Виртуального или физически реального – это уж вопрос формулировки… И жить очередной простой жизнью, не ведая, что ты избран Сущим, что ты был в Начале, и не зная, когда Сущий вновь призовет тебя… А что до бесконечной цепочки условий для условий, которую ты обозначил, так я же сказал, что есть в Начале ее.
– Что? – задал праздный вопрос Чернов, преотлично зная ответ.
И получил его:
– Сущий. Помнишь: «И стал Свет».
– Откуда ты все это знаешь? – беспомощно спросил Чернов. – Откуда, от кого ты знаешь так много? Откуда ты знаешь Библию и Книгу Пути? Эти книги – из разных пространств, из разных миров и времен… Я встречался со Зрячим: он не ведал ни о чем, кроме слов, которые автоматически возникали в его мозгу. Их было мало – слов. Я едва понял, что мне следует делать…
– Разве я знаю суть? – удивился Зрячий. – Тоже только слова… Просто чуть больше слов, чуть больше – и тебе уже стало страшно: ты заглянул в Вечность. Краешком глаза, в крохотную щелку, но – увидел и отшатнулся. Страшно стало, Бегун?
– Страшно, – кивнул Чернов. – А ты что предполагал? Что я буду прыгать от счастья: я – Вечный, я – Вечный… Не буду! Не хочу…
– Но это – данность, Бегун. И Путь – длинен. И надо идти. А чтобы дойти, надо знать. Твои познания будут увеличиваться от Сдвига к Сдвигу, пока, наконец, ты не узнаешь все, что положено знать Бегуну. Но положено лишь для того, чтобы открыть для себя вход в иное Знание. Сказано в Книге Пути: «И один мудрый человек признал истину, что умножающий знания умножает и скорбь свою, ибо во многом знании скрыто много горя. Но не для Вечности, а лишь для того, кто знает. Тяжко нести ношу горя, но несущий ее спасает Вечность – пока горит Свет».
– А что мне положено знать?
– Сущий скажет, когда придет срок…
И не удержался Чернов, задал вопрос, достойный трехлетнего детенка, еще только познающего мир вокруг себя и не страшащегося показаться наивным и даже глупым:
– Кто Он, Сущий?.. Ты знаешь ответ, Зрячий?..
Глава девятая.
ТУМАН
Зрячий еще раз разлил коньяк по рюмкам, поднял свою, повертел, разглядывая его на свет. Электрический – дневной в подземелье не заглядывал. Чернов понимал, что собеседник просто тянет время, не спешит отвечать. То ли не знает ответа, то ли не вправе сказать его. Вот, и переспросил впустую, чтоб выиграть лишние полминутки:
– Говоришь, кто Он?
И Чернов подыграл – отчего же не подыграть:
– Говорю, Зрячий…
– Думаю вот… – Зрячий наконец отпил глоток, покатал коньяк во рту, обжигая язык и небо, проглотил, подождал послевкусия. – Думаю вот… – И как решился: – А подходит ли Ему слово «кто»?
– Так не «что» же, – улыбнулся Чернов и тоже отпробовал коньяк.
Но сразу проглотил, не стал гурманствовать.
– А подходят ли Ему, – продолжил, словно не слыша Чернова, Зрячий, – любые земные слова: «кто», «что», «какой», «откуда»… И еще: «почему», «зачем», «с какой целью», «ради чего»?.. Нет, Бегун, я не смогу ответить тебе на очень простой на первый взгляд вопрос. И вряд ли кто на Земле сможет. В любом пространстве-времени. Уже одно местоимение «Он» – условность. Почему именно мужской род? Почему, например, Сущий?.. Сущий значит истинный, подлинный. А что есть истина – в Его понимании?..
– Ты говоришь как земной человек, – сказал Чернов. – А ты – Вечный…
– Ну и что с того? Я – Вечный сегодня. А вчера был земным и завтра опять им стану. Как и ты. Как и все, кого выбрал Он для своей… – помолчал, подыскивая термин, – наверно, надо бы сказать: миссии. Тоже земное понятие, человеческое. Но так хочется употребить другое, тоже земное – игра… Виртуальность, Бегун, – это слово вообще-то из информатики. Ты включаешь свой комп… ты знаешь, что это такое, у вас они есть?.. – Дождавшись кивка, продолжил: – Ты включаешь его и входишь в мир Сети. Ты живешь в нем, общаешься, переживаешь события, сражаешься, влюбляешься… что еще?.. а потом выходишь в то, что мы с тобой назвали настоящей действительностью, и забываешь о придуманном виртуальном мире – до нового входа…
– Я думал об этом, – осторожно сказал Чернов.
– Это не ты думал, – не согласился Зрячий. – Это Сущий захотел, чтобы ты так подумал… Сказано в Книге: «Не ищите Меня, потому что я – всюду, и в вас самих – тоже».
– И все-таки, Зрячий, откуда ты знаешь про Книгу?
– А ты? – вопросом на вопрос.
– Мне сказал о ней человек из города, который я должен привести… или переместить?.. тьфу, черт, уж и в словах путаюсь!.. короче, из того города, что явился в твой мир вместе со мной и со мной уйдет, если так предназначено Сущим, – произнес это и не удержался: усмехнулся про себя. Он уже вещает, как Зрячий, – легко и естественно. А прежде вещал, как Хранитель – чуть ли не языком Книги. Уж не его ли, Чернова, этот язык, этот стиль разговора?.. – Но этот человек, Хранитель, утверждал, что Книга существует в единственном экземпляре…
– Конечно, – легко согласился Зрячий. – Ничто не противоречит ничему. В единственном, но – всюду, где ее знают. Примешь такой постулат?
Парадокс. Но что в этом-то сломанном мире не парадокс? Включая его, Чернова, персонально… Тогда отчего бы и не принять!..
– На раз, – сказал Чернов. – Я уже не первый день стараюсь ничему не удивляться. Знаешь, жил в моем прошлом – земном, естественно, а не вечном! – такой философ, черт-те когда жил. Так он всерьез наказывал: «Nil admirari».
– Ничему не удивляйся, – легко перевел на английский Зрячий. – Это Пифагор, я его знавал. Или читал, не помню.
– Когда?!
Уж и расстарался подтвердить приверженность пифагорейству, так вот ведь сорвалось восклицание, не сдержал. Но Зрячий не заметил или сделал вид, что не заметил.
– Не помню, – повторил он. – Может, вчера, а может, в прошлой жизни.
– Ты же утверждаешь, что для Вечных нет прошлой жизни…
– Утверждаю, верно. Но разве тебя не посещают воспоминания или – чаще! – сны, в которых ты – не совсем ты, а какой-то иной, чужой тебе, и люди, тебя окружающие, тебе незнакомы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
А на площадь с неба уже падали крохотные черные яйца – точь-в-точь такие, как унесшее Чернова в тюрьму. А из них выпрыгивали здоровенные орлы в черном, с бляхами на груди, с буквами «SS», более похожими на параллельные молнии – как у настоящих эсэсовцев из недавнего прошлого черновского ПВ. Чем-то хитрым они были оснащены или вооружены, не только трубками, похожими на фонарики «Maglite», а может, это «фонарики» и поработали, но только народ на площади волшебно застыл – все сразу, а те, кто подбегал к площади с окрестных улиц, словно натыкались на некую преграду, бились об нее и не могли прорвать…
– Карракс стафф, – то ли объяснил случившееся, то ли выругался Зрячий.
Чернов не понял ни объяснения, ни ругани. Да и не рвался понять.
– Что с ними? – Он подался к экрану.
– Да живы все, скорее всего живы, – успокоил его Зрячий. – Обычная здесь драчка, обычная мера пресечения. Сейчас копы повяжут «мастифов», отвезут в жандармерию, завтра – суд и скорее всего чистка памяти… А как увезут, снимут пара-поле, и аттракцион продолжит работу. Финита… А ты, Бегун, говоришь – виртуальность… Кровь-то настоящая. И к тому же не исключаю, что кто-то из раненых не сможет уйти с тобой дальше по назначенному Пути. Вот тебе и ответ: кровь реальных для тебя людей реально пролилась на не существующей в действительности местности. Вывод: местность таки существует.
– Почему? – тупо спросил Чернов. – Почему не смогут уйти?
Он необычно для себя заторможенно мыслил, словно и его задело названное Зрячим пара-поле. «Пара» значит «парализующее»? Похоже, так.
– Потому что «муха»… – «fly» сказал он, что могло означать и что-то другое, тоже летающее… – оружие опасное, если попадает в нужное место. А «мастифы» – это у нас такие молодежные бандочки – ребятки, не раздумывающие подолгу. Сначала делают, потом сидят в тюряжке…
– Что значит «нужное место»? – продолжал «тормозить» Чернов.
– Сердце, например, – жестко пояснил Зрячий и встал. – Пойдем со мной, Бегун. Времени мало, а поговорить надо. Не беспокойся, видишь: там все уже в норме… – Он указал на экран.
Чернов глянул. «Яйца» улетели, раненых унесли, народ продолжил осмотр аттракциона, как будто ничего не случилось. Но самым странным – если не страшным! – показалось Чернову то, что и «экспонаты», то есть вефильцы, вели себя так, словно не было драки, не было крови, не было раненых, а может, и мертвых соседей. Гулял город, шумел, сверкал, менял шило на мыло. Виртуальность царствовала в очень реальном для Чернова месте. Настолько реальном, что уже не ноги, как давеча в коллекторе, – сердце почувствовал, что для великого спортсмена было вообще невероятным. Так что первое толкование виртуальности – про отсутствие физического воплощения – мимо проехало. Воплощение такое физическое, что впору валокордин хлебать…
– Пойдем, пойдем, – повторил Зрячий, – коньяк ждет… – и кивнул все так же стоящему поодаль стриженому парню: продолжай, мол, свое дело, а мы насмотрелись…
Когда они уселись в мягкие креслица в небольшом, но уютном кабинетике Зрячего, где все хотелось называть с применением уменьшительно-ласкательных суффиксов – такое все было маленькое, тесное, чуть ли не игрушечное, когда они подняли не очень подходящие для хорошего коньяка длинные узкие рюмки, когда чокнулись – ну совсем по-русски! – и выпили действительно пристойный «Bowen», заели странного вкуса орешками, незнакомыми Чернову, не из его ПВ явно, – вот тут Чернов окончательно обрел себя, сильного, уверенного в себе и упрямого в убеждениях Бегуна, и поинтересовался:
– И все же, Зрячий, в чем относительность понятия «виртуальность»?
Зрячий откинулся в креслице (если действие можно было так определить), прожевал орех, сказал:
– Не понял? Врешь, все понял преотлично, только сознаться не хочешь… Ладно, объясню… Допустим, мой мир действительно существует в чьем-то воображении. Допустим. Но тогда тебе придется признать, что и Вефиль – результат воображения, ибо не может реальное слиться с воображаемым и дать в результате реальную – вефильскую! – кровь и реальную смерть реального вефильца, не дай, Сущий, такому случиться.
– Демагогия, – не согласился Чернов. – Настоящий Вефиль остался в настоящих мире и времени, а этот – виртуален. Его лет. Он – игра воображения. Виртуальное отражение реального.
– Тогда и ты невозможен, – усмехнулся Зрячий. – Настоящий Бегун бежит сейчас где-нибудь по настоящему лесу или по настоящему полю, а здесь, передо мной – его виртуальная копия.
– Но я-то знаю точно, что я – не копия, – тоже усмехнулся Чернов. – Смотри… – Он взял нож для фруктов и с размаху резанул себя по тыльной стороне левой ладони. Кровь выступила сразу по всей длине разреза, вспучилась, потекла поруке.
– Комедия дель арте, – сказал Зрячий. – Акт второй.
Он, не вставая, протянул руку к шкафчику, открыл его, достал патрон, похожий на банку земного спрея-дезодоранта, потряс, полил руку Чернова какой-то сладко пахнущей жидкостью. То есть банка и оказалась распылителем… Кровь мгновенно потемнела, остановила течение, свернулась. Зрячий протянул Чернову салфетку.
– Вытри руку. И не ломай комедию… Кстати, вот тебе – по-твоему – доказательство виртуальности: разве настоящую кровь можно так быстро остановить?.. – Теперь уже просто засмеялся в голос. – А между тем это – лекарство, которого, как я понимаю, глядя на твое удивленное лицо, нет в вашем мире. А в нашем – есть. Очень сильный коагулянт с антисептическими свойствами. У нас много чего любопытного есть. Поэтому, к слову, я надеюсь, что в Путь ты уйдешь в полном составе, те, кто получил ранения, выживут: медицина здесь почти всемогуща. Правда, если только не сердце задето, сердце – это скверно… – Помолчал, наблюдая за Черновым: как тот переможет явное поражение. Очень наглядное. Тот перемогал с достоинством. – Теперь возьмем второй вариант толкования понятия «виртуальность». Реальность, возможная при определенных условиях. Так?.. А вот это, друг Бегун, справедливо и точно, поскольку полностью относится к любой реальности. Ибо нет жизни, которая возникла бы сама по себе – из ничего и просто так. Сначала появляются условия для жизни – потом она сама. Сначала нужны условия для реальности – потом мы с тобой сидим и спорим: а не виртуальна ли она, а не воображаем ли мы ее, мы – тоже неизвестно из каких корней выросшие… – Поскольку Чернов молчал, Зрячий продолжил, и продолжил обидно: – У тебя неважная логическая подготовка, Бегун. Уж не знаю, кем ты был в той жизни, из которой ушел в очередной свой Путь, но верить слову, термину, понятию, придуманному всего лишь смертным для собственного комфорта, – это, Бегун, последнее дело для Вечного…
– Для кого? – переспросил Чернов.
Он понимал, что не ослышался, но все же переспросил, еще раз тем самым подтвердив действительно обидное обвинение Зрячего в отсутствии логики.
– Для Вечного, – повторил Зрячий. – И не говори мне, что ты впервые слышишь это понятие. Вечный значит вечный, толкований быть не может. И ты, и я существуем в мирах Сущего всегда и будем существовать до тех пор, пока Сущий не скажет: «Хватит!» и не погасит Свет.
– Кому скажет?
– Ну, уж не ведаю – кому. Сказано в Книге Пути: «Верь написанному: „И стал Свет!“, но помни о Том, кто зажег его в бездне Времени и Пространства. Это Его прихоть – зажечь Свет, это Его прихоть – сохранить кого-то ненадолго, а избранных Им – навеки. Но ведь и избранные Им должны помнить, что Вечность умрет, когда Он решит погасить Свет, и они исчезнут вместе со Светом. И не станет ничего. Но останется Нечто, и в этом Нечто Сущий, быть может, вновь захочет зажечь новый Свет».
– То есть… – Чернов сам не понимал, что хотел сказать.
И Зрячий увидел это и помог ему.
– То есть мы с тобой были в начале Света и нам суждено Сущим увидеть Тьму.
– Это вздор, Зрячий! Это хуже, чем солипсизм, это – идеализм в чистом виде. Я родился тридцать три года тому назад в конкретном городе, в конкретном доме, он у нас называется родильным, я знаю своих маму и отца, я помню обеих бабушек, я учился в школе и в институте, бегал по стадионам, зарабатывал деньги, влюблялся, был женат… Я жил не очень разнообразно, но прочно и осязаемо. Я не собирался попадать в эту сумасшедшую круговерть, условия для возникновения которой тоже не могли возникнуть сами по себе! Если ты настаиваешь на втором варианте определения виртуальности, то тогда – по моей неуклюжей логике, уж прости! – возникает необходимость бесконечной цепочки: условия для возникновения условий для возникновения следующих условий и еще условий и так далее – для возникновения реальности. Детский стишок про попа и собаку. Бесконечность. Вечность. Я не хочу быть Вечным!
– Ты говоришь до слез банальные вещи, – мягко, как больному, сказал Зрячий. – Я вон тоже отлично помню своих родителей. Более того, у меня и дети есть, и жена. Далеко отсюда, правда… И ты знаешь, Бегун, у меня тоже не вызывала особых восторгов мысль о том, что я – вечен не по жизни, а по жизням. Улавливаешь разницу?.. Но прошло время, и я стал понимать: это тяжкая ноша – быть Вечным, да. И это величайшее счастье – быть Вечным. Возникать в Вечности, жить в ней и вне ее, вне времени и пространства, и – никогда после не помнить о том, что ты коснулся ее кончиками пальцев, лишь тронул слегка. Напрочь забывать – в миг, когда завершается твоя очередная Миссия. И завершать ее, эту тоже вечную Миссию, и уходить в конкретный мир, в конкретное, как ты выражаешься, время, всякий раз зная: я увижу конец Света. И забывать обо всем, кроме конкретного. Виртуального или физически реального – это уж вопрос формулировки… И жить очередной простой жизнью, не ведая, что ты избран Сущим, что ты был в Начале, и не зная, когда Сущий вновь призовет тебя… А что до бесконечной цепочки условий для условий, которую ты обозначил, так я же сказал, что есть в Начале ее.
– Что? – задал праздный вопрос Чернов, преотлично зная ответ.
И получил его:
– Сущий. Помнишь: «И стал Свет».
– Откуда ты все это знаешь? – беспомощно спросил Чернов. – Откуда, от кого ты знаешь так много? Откуда ты знаешь Библию и Книгу Пути? Эти книги – из разных пространств, из разных миров и времен… Я встречался со Зрячим: он не ведал ни о чем, кроме слов, которые автоматически возникали в его мозгу. Их было мало – слов. Я едва понял, что мне следует делать…
– Разве я знаю суть? – удивился Зрячий. – Тоже только слова… Просто чуть больше слов, чуть больше – и тебе уже стало страшно: ты заглянул в Вечность. Краешком глаза, в крохотную щелку, но – увидел и отшатнулся. Страшно стало, Бегун?
– Страшно, – кивнул Чернов. – А ты что предполагал? Что я буду прыгать от счастья: я – Вечный, я – Вечный… Не буду! Не хочу…
– Но это – данность, Бегун. И Путь – длинен. И надо идти. А чтобы дойти, надо знать. Твои познания будут увеличиваться от Сдвига к Сдвигу, пока, наконец, ты не узнаешь все, что положено знать Бегуну. Но положено лишь для того, чтобы открыть для себя вход в иное Знание. Сказано в Книге Пути: «И один мудрый человек признал истину, что умножающий знания умножает и скорбь свою, ибо во многом знании скрыто много горя. Но не для Вечности, а лишь для того, кто знает. Тяжко нести ношу горя, но несущий ее спасает Вечность – пока горит Свет».
– А что мне положено знать?
– Сущий скажет, когда придет срок…
И не удержался Чернов, задал вопрос, достойный трехлетнего детенка, еще только познающего мир вокруг себя и не страшащегося показаться наивным и даже глупым:
– Кто Он, Сущий?.. Ты знаешь ответ, Зрячий?..
Глава девятая.
ТУМАН
Зрячий еще раз разлил коньяк по рюмкам, поднял свою, повертел, разглядывая его на свет. Электрический – дневной в подземелье не заглядывал. Чернов понимал, что собеседник просто тянет время, не спешит отвечать. То ли не знает ответа, то ли не вправе сказать его. Вот, и переспросил впустую, чтоб выиграть лишние полминутки:
– Говоришь, кто Он?
И Чернов подыграл – отчего же не подыграть:
– Говорю, Зрячий…
– Думаю вот… – Зрячий наконец отпил глоток, покатал коньяк во рту, обжигая язык и небо, проглотил, подождал послевкусия. – Думаю вот… – И как решился: – А подходит ли Ему слово «кто»?
– Так не «что» же, – улыбнулся Чернов и тоже отпробовал коньяк.
Но сразу проглотил, не стал гурманствовать.
– А подходят ли Ему, – продолжил, словно не слыша Чернова, Зрячий, – любые земные слова: «кто», «что», «какой», «откуда»… И еще: «почему», «зачем», «с какой целью», «ради чего»?.. Нет, Бегун, я не смогу ответить тебе на очень простой на первый взгляд вопрос. И вряд ли кто на Земле сможет. В любом пространстве-времени. Уже одно местоимение «Он» – условность. Почему именно мужской род? Почему, например, Сущий?.. Сущий значит истинный, подлинный. А что есть истина – в Его понимании?..
– Ты говоришь как земной человек, – сказал Чернов. – А ты – Вечный…
– Ну и что с того? Я – Вечный сегодня. А вчера был земным и завтра опять им стану. Как и ты. Как и все, кого выбрал Он для своей… – помолчал, подыскивая термин, – наверно, надо бы сказать: миссии. Тоже земное понятие, человеческое. Но так хочется употребить другое, тоже земное – игра… Виртуальность, Бегун, – это слово вообще-то из информатики. Ты включаешь свой комп… ты знаешь, что это такое, у вас они есть?.. – Дождавшись кивка, продолжил: – Ты включаешь его и входишь в мир Сети. Ты живешь в нем, общаешься, переживаешь события, сражаешься, влюбляешься… что еще?.. а потом выходишь в то, что мы с тобой назвали настоящей действительностью, и забываешь о придуманном виртуальном мире – до нового входа…
– Я думал об этом, – осторожно сказал Чернов.
– Это не ты думал, – не согласился Зрячий. – Это Сущий захотел, чтобы ты так подумал… Сказано в Книге: «Не ищите Меня, потому что я – всюду, и в вас самих – тоже».
– И все-таки, Зрячий, откуда ты знаешь про Книгу?
– А ты? – вопросом на вопрос.
– Мне сказал о ней человек из города, который я должен привести… или переместить?.. тьфу, черт, уж и в словах путаюсь!.. короче, из того города, что явился в твой мир вместе со мной и со мной уйдет, если так предназначено Сущим, – произнес это и не удержался: усмехнулся про себя. Он уже вещает, как Зрячий, – легко и естественно. А прежде вещал, как Хранитель – чуть ли не языком Книги. Уж не его ли, Чернова, этот язык, этот стиль разговора?.. – Но этот человек, Хранитель, утверждал, что Книга существует в единственном экземпляре…
– Конечно, – легко согласился Зрячий. – Ничто не противоречит ничему. В единственном, но – всюду, где ее знают. Примешь такой постулат?
Парадокс. Но что в этом-то сломанном мире не парадокс? Включая его, Чернова, персонально… Тогда отчего бы и не принять!..
– На раз, – сказал Чернов. – Я уже не первый день стараюсь ничему не удивляться. Знаешь, жил в моем прошлом – земном, естественно, а не вечном! – такой философ, черт-те когда жил. Так он всерьез наказывал: «Nil admirari».
– Ничему не удивляйся, – легко перевел на английский Зрячий. – Это Пифагор, я его знавал. Или читал, не помню.
– Когда?!
Уж и расстарался подтвердить приверженность пифагорейству, так вот ведь сорвалось восклицание, не сдержал. Но Зрячий не заметил или сделал вид, что не заметил.
– Не помню, – повторил он. – Может, вчера, а может, в прошлой жизни.
– Ты же утверждаешь, что для Вечных нет прошлой жизни…
– Утверждаю, верно. Но разве тебя не посещают воспоминания или – чаще! – сны, в которых ты – не совсем ты, а какой-то иной, чужой тебе, и люди, тебя окружающие, тебе незнакомы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45