А Леша?
...Приятный парень, этот Леша. Улыбчивый, простой, симпатично так лысеющий. Трогательно любящий стареющих родителей. Мы бы подружились, но слишком уж он уравновешен. Нормальный мужик. То есть нормализован классно. И настоящий интеллигент. Доцент. Танцует полонезы в дворянском собрании. Обхаживает там княгиню. Если он и заметил что-нибудь необычное в Верином поведении, все равно не скажет. Потому что неблагородно. Или потому что одним лыком шит?
Да... Инородный я элемент в их кругу... Инородный... Или просто они не хотят допускать меня да чего-то отнюдь нелитературного? Не хотят открыть мне объединяющую их тайну? Вполне возможно...
Кто там еще у нас остался? Остались Марина с Алевтиной. Марина ничего не скажет о подруге. А вот Алевтина... Одинокая, подслеповатая, несчастная... Ее можно расколоть. Напеть о том, что разочаровался в Вере... Что нуждаюсь в простой женщине, которая бы заботилась и прощала... И она клюнет. Продаст подругу с потрохами....
Как же я, подлый, сразу о ней не подумал!?
Так... Она работает на компьютерных курсах, ее Вера вместо себя устроила, после того, как попала в Экономическую школу. Кончает ровно в пять... На нее можно у «Балчуга» «наткнуться»... Сейчас половина пятого... Как раз успею... Вот только бы заставить себя смотреть с интересом... Надо пропустить сто грамм для храбрости... Вернее, для нарушения резкости в глазах. Обязательно надо.
...Кавалер драный. А денег у тебя сколько? Сто двадцать рублей с копейками. В кафе, даже завалящем, не посидишь. Не тащить же ее в чебуречную а-ля-фуршет?
Придется к ней ехать. Слава богу, в Королеве живет. На одну станцию ближе меня.
А если в постель потащит? Признаюсь, что менструации третий день. Ха-ха. Или сошлюсь на свое провинциальное происхождение. Скажу, что у нас в Моршанске не принято с первого раза в постель ложиться...
Не поверит. Сама из Ташкента.
Во! Эврика! Напьюсь якобы в стельку! И ее напою.
Опасно. У нее что-то с печенью. Помрет еще на манишке...
Ну ладно, все это вопросы тактические. Решим их на марше».
– Ваша очередь, – потряс мое плечо мужчина, сидевший справа.
Я встал, вошел в кабинет отбора крови и, усевшись на стул, протянул медсестре руку. И забыл обо всем на свете: чего я в жизни боюсь, так это неотвратимого укола стальным перышком.
Глава 2. Клуб на мясокомбинате. – Костями кормили Джека. – Наверное, я тронулся...
«Наткнулся» я на Алевтину натурально. Она сама меня окликнула. Я сказал, что иду из ИГЕМа, института, в аспирантуре которого когда-то учился. Мне удалось придать глазам стойкое задумчиво-несчастное выражение, и Алевтина предложила ехать домой вместе. В электричке мы молчали, натянуто улыбаясь друг другу. Я купил ей мороженого. После Мытищ объекту интереса стало «плохо» – заболела печень, и мне «пришлось» выходить в Подлипках и провожать его домой под ручку.
Квартирка Алевтины оказалась довольно уютной. Ковры на полу и на стенах, удобная мебель, красивые шторы. На серванте – фигурки из черного дерева; на подоконнике, в углу, на стенах – цветы и вьющаяся зелень.
Пока я все это разглядывал, хозяйка глотала таблетки и куда-то звонила с кухни. Долго звонила, так долго, что мне пришлось крикнуть ей из прихожей: «Пока, Алевтина, мне пора!». Через десять секунд после предупреждения она стояла передо мной и говорила, что несколько месяцев назад у нее совершенно случайно завалялась бутылка водки.
– Если хочешь, могу ее с собой взять, – пожал я плечами. – У меня не заржавеет.
– Мне тоже хочется выпить... Клин клином вышибают, – замучено улыбаясь, ответила Алевтина. И, повязав передник с аппликацией, изображающей большую зрелую тыкву, засуетилась: сварила сосисок с макаронными финтифлюшками, развинтила бутылку кристалловской водки, нарезала колбаски копченой, мяску всякого, ветчины. И села напротив меня, развалившегося на диване, в кресло. Выпив рюмочку за здоровье хозяйки, я обстоятельно закусил, выпил еще и, откинувшись на спинку, сказал проникновенно:
– Хорошо тут у тебя... – и, заметив, что хозяйка квартиры раздумывает, не пересесть ли ко мне под бочок, выпил еще для приведения чувств в нейтральное положение.
– Тебя Вера не потеряет? – спросила Алевтина, исподволь решив прозондировать мое настроение.
– Она поздно приходит... – вздохнул я, делая вид, что опьянел. – В половине девятого или даже в девять. Домой не торопится... Я в пять прибегаю, не терпится с Наташкой пообщаться... Да и тещу хочется пораньше домой отпустить.
– Любишь дочку... – завистливо протянула собеседница.
– Да, очень. С характером у меня девочка, умненькая. С двух лет острить начала. Однажды поднялась с горшка и кричит: «Папа, иди попу вытирать!». Подошел, смотрю – чисто. И спрашиваю удивленно: «Что же ты говоришь, что покакала? В горшке нет ничего? А она отвечает: «Нет, есть! Гляди внимательнее, там же маленький какашкин детеныш лежит!
Алевтина натянуто заулыбалась, и я продолжил ее охмурять:
– Знаешь, как дочка родилась, я холоднее стал к Вере относиться... Наверное, из-за того, что однолюб... А вообще у нас семья неперспективная. Знаешь, я удивляюсь... Столько кругом хорошего в жизни – люди красивые и замечательные, музыка удивительная, природа прекрасная, стихи великолепные... А вот хороших семей в природе практически не бывает. Я, по крайней мере, не встречал. Нет, есть, конечно, приличные семьи, в которых вроде бы все в порядке. Но приглядишься и понимаешь, что во многих из них просто сор из избы, вернее из голов своих не выбрасывают, просто культурно живут, без печали о несбывшемся, без дурацких надежд, без битья посуды и хлопанья дверьми... Мне кажется, что семья для нынешних времен, сооружение весьма сомнительное...
– Ну, ты загнул, – криво улыбнулась Алевтина, страстно желавшая заиметь если не семью, то хотя бы ребенка.
– Да нет, не загнул. Одни живут друг с другом, потому что жить больше не с кем, другие – потому что жить больше негде, третьи по привычке или из-за детей...
– А ты из-за чего живешь?
– Дочку люблю, да и к Вере привык... Но, знаешь, тяжело. Нет у нас семьи практически... Вернее, очень уж она большая. Тесть, теща, тетка Верина с мужем, дочь тетки с мужем и так далее... А сама Вера... Слушай, Алевтина, что она за человек? Столько лет с ней живу, а не пойму ее. Иногда мне кажется, что она совсем не тот человек, за которого себя выдает... Расскажи мне о ней... О клубе вашем литературном... Какие-то вы все странные. Клуб литературный, а все молчат, слова не вытянешь, не то, что стишок какой-нибудь типа «Анчара» или бури, которая мглою небо кроет. С Верой, вон, об Андрее Платонове пытался разговаривать, о Германе Гессе, Джойсе. Все знает, а ничего не чувствует... Не разговор получился, а зачет по литературе. То ли маньяки вы какие-то особенные, то ли еще чем-то озадаченные... Вон Емельян Емельяныч. Главненький ваш. Смотрит, как оперирует. Не взгляд, а хирургический инструмент... А Митька Ворончихин? Он с меня глазами кожу снимает... А Вера? Она во сне такое загнет, что кровь холодеет...
Алевтина скривила рот.
– Если ты все о нашем клубе узнаешь, то с Верой тебе не жить...
– А мне и так с ней не жить... От силы год-другой протяну. Разные мы люди... Я хочу просто жить, детей воспитывать и рожать, огород возделывать, редиску под снег сажать. А она хочет самоутвердиться при помощи денег и высокого положения и только об этом думает. Ну, что молчишь? Выпей рюмочку, да садись рядом... И признайся, что вы все – члены клуба литературных маньяков... Или просто маньяков.
– А ты не боишься, – сузила глаза Алевтина, – что если твое предположение верно, то тебе может не поздоровится?
– Может не поздоровится? Растерзаете на следующем заседании? Или у вас штучки покруче?
Алевтина не ответила – звонок в прихожей зазвонил «Подмосковные вечера». Через пять минут рядом со мной сидел... Леша. Он принес коробку шоколадных конфет и бутылку сухого вина. После приветствий и вопросов о здоровье, я хотел поинтересоваться, почему с ним нет княгини Простоквасиной, но передумал и взял быка за рога:
– Тут Алевтина мне только что открыла по секрету, что ваш клуб вовсе не литературный, а маньяческий. И что вы специально местом своих шабашей избрали мясокомбинат на Волгоградке. «Мясокомбинат, – сказала наша милая хозяйка, – это обнаженная плоть, это запах свежей крови, это символично, это будоражит воображение и инициативу, это, наконец, заставляет трепетать ноздри». И еще она рассказала, что на каждом заседании клуба со стихами или прозой должны были выступать четыре человека. И занявший по итогам голосования последнее место обязывался в течение недели замучить трех человек с улицы. Это правда?
Минуту Лешка недоуменно смотрел на меня. «Шизофреник, не шизофреник? Параноик, не параноик?» Алевтина сидела, рассеяно рассматривая ухоженные ноготки.
И я испугался. «А чего это Лешка сюда заявился? Не может быть, чтобы он своей княгине с этой тыквой изменял! А что, если я действительно попал в яблочко? Не в небо пальцем, а в яблочко своим глупым языком? И клуб их действительно маньяческий? И Лешка пришел сюда по звонку? Алевтина его вызвала, чтобы меня оприходовать...
Да, точно, маньяческий! И я, дурак, сюда сунулся... В самый капкан. Никто ведь не знает, что я здесь. Отравят, если уже не отравили... Водка, видите ли, у нее несколько месяцев лежит. Где это видано, чтобы хорошая водка несколько месяцев лежала? И смотрят-то как... Как оголодавшие удавы на откормленного кролика...
Точно маньяки. Сейчас столько технической литературы на эту тему на книжных прилавках лежит... Телевидение только маньяков и показывает. А эти рафинированные мальчики и девочки? Они ведь не пахали, как я на высокогорье до седьмого пота, костей не ломали, не потели по двадцать часов в сутки, сухарей твердокаменных не грызли, «завтраком туриста» не давились и вонючих чумных сурков не жрали от тоски по свежему мясу. Они благоразумны, они не пьют, не курят, они не знают, что такое бесконечная борьба с самим собою... Они, схваченные простенькими стереотипами, тусуются по квартирам, слова яркого сказать не могут, на поступки не способны. А душа-то просит необычного, просит действия, просит восторга и самоутверждения... Страха, наконец, требует, адреналинчика.
А они не могут ничего... Не привыкли, не способны на поступки и смелые телодвижения. И подсознательно ненавидят за это самих себя. Презирают подсознательно. И в отместку начинают презирать людей. Сначала презирать, а потом и убивать...
Вера как-то рассказывала о первых заседаниях клуба. Говорила, что с подачи Емельяна Емельяныча их посвятили творчеству маркиза де Сада и Мазоха, а также садомазохизму, как явлению. И как на одном из этих заседаний, после жаркой и безрезультатной теоретической полемики кто-то, кажется Ворончихин, в шутку предложил сексуально поиздеваться над кем-нибудь беззащитным... В познавательных целях. Например, над заскочившей на огонек искательницей женихов. «Слабо вам, интеллигентишки сырокопченые, – сказал тогда Ворончихин, – выше человека подняться и проникнуть ножиком в суть вещей?»
Понятно, практика – критерий истины. Представляю, как они побледнели от этих слов, как сладостно заныло у них в сердцах и паху...
Кстати, ведь именно после этой полемики заседания клуба стали все чаще и чаще проводится в тихом Подмосковье, за высокими заборами Вериной дачи... Может быть, и кости от этих выездных заседаний. Огород вскапываешь – всюду кости, земля прямо набита дроблеными костями. Спрашивал Веру, она ответила, чуточку усмехнувшись:
– Джека ведь костями кормим...
Джека костями кормят... Собаку нашу дворовую. Интересно, чьими костями кормят?
– Ха-ха-ха! – прервал Лешка фальшивым смешком слишком уж затянувшуюся паузу и мои невеселые мысли. – Неправду тебе, Евгений Евгеньевич, Алевтина сказала! Право измучить трех человек представлялось победителю конкурса. А побежденные в ранге подручных должны были ему оказывать всяческое содействие. Но все это в прошлом. Ты же знаешь, в последний раз клуб собирался более чем полгода назад... На дно, понимаешь, лечь решили. Давай выпьем, за него, только водку я не буду.
– Значит, это не вы соседку нашу зарезали? – брякнул я, наливая себе водки. – Бабу Фросю беззащитную? Евфросинью Федоровну?
– Не, не мы, – опять засмеялся Лешка. – Может быть, это твоя любезная супруга индивидуально за старое взялась? В таком случае предлагаю тост за твое душевное здоровье!
Мы выпили, и я собрался идти за бутылкой и тортом. Собрался, чтобы проверить: отпустят, не отпустят?
Отпустили. По дороге из магазина внутренний голос убеждал меня не возвращаться, а ехать домой, но я не внял его доводам. Подумают еще, что струсил...
К семи часам пришла Вера. Оказывается, это ей звонила Алевтина. Чтобы пригласить на наш стихийно организовавшийся междусобойчик.
Все вместе они посмеялись над выдуманным мною Клубом маньяков имени Чикатило, посмеялись и с моей подачи принялись смеха ради «вспоминать» истории, происходившие на его боевом пути.
Вера, например, совершенно забыв о своей органической (или показной?) нелюбви к кровавым сценам, придумала жуткий рассказ о том, как некогда развлекался Емельян Емельяныч.
По ее словам несколько лет назад он регулярно раз или два в месяц знакомился с высокой или даже очень высокой девушкой и весь вечер напролет, не испытывая ни малейшего стеснения за свой малый рост, водил ее по модным столичным ресторанам и танцевальным залам. Эти странствия обычно заканчивались в подвальном помещении его богатой дачи близ поселка Переделкино, известного своими разносторонними талантами.
Разоблачив хмельную и возбужденную богатством кавалера девушку, Емельян бережно укладывал ее на особую кровать с кожаными завязками для рук и ног. Уложив, привязывал и обстоятельно наслаждался каждым квадратным сантиметром девичьего тела, извивающегося от страсти. Насладившись, давал большую дозу экстази и укорачивал аккурат до своего роста, то есть отпиливал бедняжке ноги обычной ножовкой по металлу (позже ее заменила импортная электрическая пила «Бош»). И, возбужденный долгожданным уравнением, наслаждался снова и снова, в промежутках между актами заставляя свою развеселившуюся жертву танцевать ламбаду на перевязанных бинтами культях.
Лешка рассказал о забавах супругов Ворончихиных. Не слишком, правда, оригинальных, зато весьма интеллектуальных. У них на даче, располагавшейся близ обширного и топкого болота, был садовый сарай. В нем стояло старенькое стоматологическое кресло, а рядом с ним – столик с полным набором соответствующих никелированных инструментов. Жертва (обычно на ее роль избирался пьяница, заснувший в пристанционных посадках), усаживалась в кресло, закреплялась желтыми свиными ремнями, после чего Митя, прохаживаясь взад-вперед, начинал читать ей свои стихи о романтической любви и рыцарском достоинстве. Когда он уставал декламировать, его сменяла жена Лариса, читавшая стихи наиболее талантливых членов литературного клуба... Когда бедный пьяница засыпал от рифм и утомления, они будили его, вырывая ему по зубу каждый. Такие летние стоматологическо-поэтические вечера, продолжались несколько суток кряду. После того, как все зубы были вырваны, а стихи прочитаны, жертва отправлялась в Лету, то есть в болото, пучившееся за забором.
Алевтина, натянуто улыбаясь, рассказала об Олеге. Как он раз в два или три месяца наряжался кришнаитом или буддистским монахом и шел на Новый Арбат охмурять девушек. Пораженные ошарашивающим внешним видом бывшего капитан-лейтенанта (бритая голова, оригинальные белые одежды и, главное, мощный торс цветущего мужчины), они собирались вокруг него, слушали речи и песни, покупали косметику, а также мыло, предлагавшееся им в качестве чудодейственно-ритуального... А он, шаманя, выбирал себе жертву. Обычно это была приезжая из дальних областей, развитая в умственном отношении и некрупная (Олег не любил больших женщин, с ними было много возни). Выбрав и охмурив, приводил домой и предлагал заниматься домашним хозяйством. Первое время девушка, в расчете на супружество с видным и небедным человеком, ходила за покупками, готовила хитрую вегетарианскую пищу и убиралась, но скоро (через два – три месяца) понимала, что ей не светит не только замужество, но и простое сексуальное удовлетворение хотя бы раз в неделю. Понимала это и пыталась сделать ручкой.
Но Олег не отпускал свою пленницу, он немедленно лишал бедняжку жизни посредством банального удушения и принимался делать то, ради чего, собственно, и завлекал женщин в свою холостяцкую квартиру. Он закручивал их. Тушил, жарил, мариновал и закручивал в трехлитровые банки. Потому что вегетарианские догмы не позволяли ему питаться трупами убитых животных, но в них ничего не говорилось о людях. Люди ведь не животные.
Рассказ раззадорил Алевтину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
...Приятный парень, этот Леша. Улыбчивый, простой, симпатично так лысеющий. Трогательно любящий стареющих родителей. Мы бы подружились, но слишком уж он уравновешен. Нормальный мужик. То есть нормализован классно. И настоящий интеллигент. Доцент. Танцует полонезы в дворянском собрании. Обхаживает там княгиню. Если он и заметил что-нибудь необычное в Верином поведении, все равно не скажет. Потому что неблагородно. Или потому что одним лыком шит?
Да... Инородный я элемент в их кругу... Инородный... Или просто они не хотят допускать меня да чего-то отнюдь нелитературного? Не хотят открыть мне объединяющую их тайну? Вполне возможно...
Кто там еще у нас остался? Остались Марина с Алевтиной. Марина ничего не скажет о подруге. А вот Алевтина... Одинокая, подслеповатая, несчастная... Ее можно расколоть. Напеть о том, что разочаровался в Вере... Что нуждаюсь в простой женщине, которая бы заботилась и прощала... И она клюнет. Продаст подругу с потрохами....
Как же я, подлый, сразу о ней не подумал!?
Так... Она работает на компьютерных курсах, ее Вера вместо себя устроила, после того, как попала в Экономическую школу. Кончает ровно в пять... На нее можно у «Балчуга» «наткнуться»... Сейчас половина пятого... Как раз успею... Вот только бы заставить себя смотреть с интересом... Надо пропустить сто грамм для храбрости... Вернее, для нарушения резкости в глазах. Обязательно надо.
...Кавалер драный. А денег у тебя сколько? Сто двадцать рублей с копейками. В кафе, даже завалящем, не посидишь. Не тащить же ее в чебуречную а-ля-фуршет?
Придется к ней ехать. Слава богу, в Королеве живет. На одну станцию ближе меня.
А если в постель потащит? Признаюсь, что менструации третий день. Ха-ха. Или сошлюсь на свое провинциальное происхождение. Скажу, что у нас в Моршанске не принято с первого раза в постель ложиться...
Не поверит. Сама из Ташкента.
Во! Эврика! Напьюсь якобы в стельку! И ее напою.
Опасно. У нее что-то с печенью. Помрет еще на манишке...
Ну ладно, все это вопросы тактические. Решим их на марше».
– Ваша очередь, – потряс мое плечо мужчина, сидевший справа.
Я встал, вошел в кабинет отбора крови и, усевшись на стул, протянул медсестре руку. И забыл обо всем на свете: чего я в жизни боюсь, так это неотвратимого укола стальным перышком.
Глава 2. Клуб на мясокомбинате. – Костями кормили Джека. – Наверное, я тронулся...
«Наткнулся» я на Алевтину натурально. Она сама меня окликнула. Я сказал, что иду из ИГЕМа, института, в аспирантуре которого когда-то учился. Мне удалось придать глазам стойкое задумчиво-несчастное выражение, и Алевтина предложила ехать домой вместе. В электричке мы молчали, натянуто улыбаясь друг другу. Я купил ей мороженого. После Мытищ объекту интереса стало «плохо» – заболела печень, и мне «пришлось» выходить в Подлипках и провожать его домой под ручку.
Квартирка Алевтины оказалась довольно уютной. Ковры на полу и на стенах, удобная мебель, красивые шторы. На серванте – фигурки из черного дерева; на подоконнике, в углу, на стенах – цветы и вьющаяся зелень.
Пока я все это разглядывал, хозяйка глотала таблетки и куда-то звонила с кухни. Долго звонила, так долго, что мне пришлось крикнуть ей из прихожей: «Пока, Алевтина, мне пора!». Через десять секунд после предупреждения она стояла передо мной и говорила, что несколько месяцев назад у нее совершенно случайно завалялась бутылка водки.
– Если хочешь, могу ее с собой взять, – пожал я плечами. – У меня не заржавеет.
– Мне тоже хочется выпить... Клин клином вышибают, – замучено улыбаясь, ответила Алевтина. И, повязав передник с аппликацией, изображающей большую зрелую тыкву, засуетилась: сварила сосисок с макаронными финтифлюшками, развинтила бутылку кристалловской водки, нарезала колбаски копченой, мяску всякого, ветчины. И села напротив меня, развалившегося на диване, в кресло. Выпив рюмочку за здоровье хозяйки, я обстоятельно закусил, выпил еще и, откинувшись на спинку, сказал проникновенно:
– Хорошо тут у тебя... – и, заметив, что хозяйка квартиры раздумывает, не пересесть ли ко мне под бочок, выпил еще для приведения чувств в нейтральное положение.
– Тебя Вера не потеряет? – спросила Алевтина, исподволь решив прозондировать мое настроение.
– Она поздно приходит... – вздохнул я, делая вид, что опьянел. – В половине девятого или даже в девять. Домой не торопится... Я в пять прибегаю, не терпится с Наташкой пообщаться... Да и тещу хочется пораньше домой отпустить.
– Любишь дочку... – завистливо протянула собеседница.
– Да, очень. С характером у меня девочка, умненькая. С двух лет острить начала. Однажды поднялась с горшка и кричит: «Папа, иди попу вытирать!». Подошел, смотрю – чисто. И спрашиваю удивленно: «Что же ты говоришь, что покакала? В горшке нет ничего? А она отвечает: «Нет, есть! Гляди внимательнее, там же маленький какашкин детеныш лежит!
Алевтина натянуто заулыбалась, и я продолжил ее охмурять:
– Знаешь, как дочка родилась, я холоднее стал к Вере относиться... Наверное, из-за того, что однолюб... А вообще у нас семья неперспективная. Знаешь, я удивляюсь... Столько кругом хорошего в жизни – люди красивые и замечательные, музыка удивительная, природа прекрасная, стихи великолепные... А вот хороших семей в природе практически не бывает. Я, по крайней мере, не встречал. Нет, есть, конечно, приличные семьи, в которых вроде бы все в порядке. Но приглядишься и понимаешь, что во многих из них просто сор из избы, вернее из голов своих не выбрасывают, просто культурно живут, без печали о несбывшемся, без дурацких надежд, без битья посуды и хлопанья дверьми... Мне кажется, что семья для нынешних времен, сооружение весьма сомнительное...
– Ну, ты загнул, – криво улыбнулась Алевтина, страстно желавшая заиметь если не семью, то хотя бы ребенка.
– Да нет, не загнул. Одни живут друг с другом, потому что жить больше не с кем, другие – потому что жить больше негде, третьи по привычке или из-за детей...
– А ты из-за чего живешь?
– Дочку люблю, да и к Вере привык... Но, знаешь, тяжело. Нет у нас семьи практически... Вернее, очень уж она большая. Тесть, теща, тетка Верина с мужем, дочь тетки с мужем и так далее... А сама Вера... Слушай, Алевтина, что она за человек? Столько лет с ней живу, а не пойму ее. Иногда мне кажется, что она совсем не тот человек, за которого себя выдает... Расскажи мне о ней... О клубе вашем литературном... Какие-то вы все странные. Клуб литературный, а все молчат, слова не вытянешь, не то, что стишок какой-нибудь типа «Анчара» или бури, которая мглою небо кроет. С Верой, вон, об Андрее Платонове пытался разговаривать, о Германе Гессе, Джойсе. Все знает, а ничего не чувствует... Не разговор получился, а зачет по литературе. То ли маньяки вы какие-то особенные, то ли еще чем-то озадаченные... Вон Емельян Емельяныч. Главненький ваш. Смотрит, как оперирует. Не взгляд, а хирургический инструмент... А Митька Ворончихин? Он с меня глазами кожу снимает... А Вера? Она во сне такое загнет, что кровь холодеет...
Алевтина скривила рот.
– Если ты все о нашем клубе узнаешь, то с Верой тебе не жить...
– А мне и так с ней не жить... От силы год-другой протяну. Разные мы люди... Я хочу просто жить, детей воспитывать и рожать, огород возделывать, редиску под снег сажать. А она хочет самоутвердиться при помощи денег и высокого положения и только об этом думает. Ну, что молчишь? Выпей рюмочку, да садись рядом... И признайся, что вы все – члены клуба литературных маньяков... Или просто маньяков.
– А ты не боишься, – сузила глаза Алевтина, – что если твое предположение верно, то тебе может не поздоровится?
– Может не поздоровится? Растерзаете на следующем заседании? Или у вас штучки покруче?
Алевтина не ответила – звонок в прихожей зазвонил «Подмосковные вечера». Через пять минут рядом со мной сидел... Леша. Он принес коробку шоколадных конфет и бутылку сухого вина. После приветствий и вопросов о здоровье, я хотел поинтересоваться, почему с ним нет княгини Простоквасиной, но передумал и взял быка за рога:
– Тут Алевтина мне только что открыла по секрету, что ваш клуб вовсе не литературный, а маньяческий. И что вы специально местом своих шабашей избрали мясокомбинат на Волгоградке. «Мясокомбинат, – сказала наша милая хозяйка, – это обнаженная плоть, это запах свежей крови, это символично, это будоражит воображение и инициативу, это, наконец, заставляет трепетать ноздри». И еще она рассказала, что на каждом заседании клуба со стихами или прозой должны были выступать четыре человека. И занявший по итогам голосования последнее место обязывался в течение недели замучить трех человек с улицы. Это правда?
Минуту Лешка недоуменно смотрел на меня. «Шизофреник, не шизофреник? Параноик, не параноик?» Алевтина сидела, рассеяно рассматривая ухоженные ноготки.
И я испугался. «А чего это Лешка сюда заявился? Не может быть, чтобы он своей княгине с этой тыквой изменял! А что, если я действительно попал в яблочко? Не в небо пальцем, а в яблочко своим глупым языком? И клуб их действительно маньяческий? И Лешка пришел сюда по звонку? Алевтина его вызвала, чтобы меня оприходовать...
Да, точно, маньяческий! И я, дурак, сюда сунулся... В самый капкан. Никто ведь не знает, что я здесь. Отравят, если уже не отравили... Водка, видите ли, у нее несколько месяцев лежит. Где это видано, чтобы хорошая водка несколько месяцев лежала? И смотрят-то как... Как оголодавшие удавы на откормленного кролика...
Точно маньяки. Сейчас столько технической литературы на эту тему на книжных прилавках лежит... Телевидение только маньяков и показывает. А эти рафинированные мальчики и девочки? Они ведь не пахали, как я на высокогорье до седьмого пота, костей не ломали, не потели по двадцать часов в сутки, сухарей твердокаменных не грызли, «завтраком туриста» не давились и вонючих чумных сурков не жрали от тоски по свежему мясу. Они благоразумны, они не пьют, не курят, они не знают, что такое бесконечная борьба с самим собою... Они, схваченные простенькими стереотипами, тусуются по квартирам, слова яркого сказать не могут, на поступки не способны. А душа-то просит необычного, просит действия, просит восторга и самоутверждения... Страха, наконец, требует, адреналинчика.
А они не могут ничего... Не привыкли, не способны на поступки и смелые телодвижения. И подсознательно ненавидят за это самих себя. Презирают подсознательно. И в отместку начинают презирать людей. Сначала презирать, а потом и убивать...
Вера как-то рассказывала о первых заседаниях клуба. Говорила, что с подачи Емельяна Емельяныча их посвятили творчеству маркиза де Сада и Мазоха, а также садомазохизму, как явлению. И как на одном из этих заседаний, после жаркой и безрезультатной теоретической полемики кто-то, кажется Ворончихин, в шутку предложил сексуально поиздеваться над кем-нибудь беззащитным... В познавательных целях. Например, над заскочившей на огонек искательницей женихов. «Слабо вам, интеллигентишки сырокопченые, – сказал тогда Ворончихин, – выше человека подняться и проникнуть ножиком в суть вещей?»
Понятно, практика – критерий истины. Представляю, как они побледнели от этих слов, как сладостно заныло у них в сердцах и паху...
Кстати, ведь именно после этой полемики заседания клуба стали все чаще и чаще проводится в тихом Подмосковье, за высокими заборами Вериной дачи... Может быть, и кости от этих выездных заседаний. Огород вскапываешь – всюду кости, земля прямо набита дроблеными костями. Спрашивал Веру, она ответила, чуточку усмехнувшись:
– Джека ведь костями кормим...
Джека костями кормят... Собаку нашу дворовую. Интересно, чьими костями кормят?
– Ха-ха-ха! – прервал Лешка фальшивым смешком слишком уж затянувшуюся паузу и мои невеселые мысли. – Неправду тебе, Евгений Евгеньевич, Алевтина сказала! Право измучить трех человек представлялось победителю конкурса. А побежденные в ранге подручных должны были ему оказывать всяческое содействие. Но все это в прошлом. Ты же знаешь, в последний раз клуб собирался более чем полгода назад... На дно, понимаешь, лечь решили. Давай выпьем, за него, только водку я не буду.
– Значит, это не вы соседку нашу зарезали? – брякнул я, наливая себе водки. – Бабу Фросю беззащитную? Евфросинью Федоровну?
– Не, не мы, – опять засмеялся Лешка. – Может быть, это твоя любезная супруга индивидуально за старое взялась? В таком случае предлагаю тост за твое душевное здоровье!
Мы выпили, и я собрался идти за бутылкой и тортом. Собрался, чтобы проверить: отпустят, не отпустят?
Отпустили. По дороге из магазина внутренний голос убеждал меня не возвращаться, а ехать домой, но я не внял его доводам. Подумают еще, что струсил...
К семи часам пришла Вера. Оказывается, это ей звонила Алевтина. Чтобы пригласить на наш стихийно организовавшийся междусобойчик.
Все вместе они посмеялись над выдуманным мною Клубом маньяков имени Чикатило, посмеялись и с моей подачи принялись смеха ради «вспоминать» истории, происходившие на его боевом пути.
Вера, например, совершенно забыв о своей органической (или показной?) нелюбви к кровавым сценам, придумала жуткий рассказ о том, как некогда развлекался Емельян Емельяныч.
По ее словам несколько лет назад он регулярно раз или два в месяц знакомился с высокой или даже очень высокой девушкой и весь вечер напролет, не испытывая ни малейшего стеснения за свой малый рост, водил ее по модным столичным ресторанам и танцевальным залам. Эти странствия обычно заканчивались в подвальном помещении его богатой дачи близ поселка Переделкино, известного своими разносторонними талантами.
Разоблачив хмельную и возбужденную богатством кавалера девушку, Емельян бережно укладывал ее на особую кровать с кожаными завязками для рук и ног. Уложив, привязывал и обстоятельно наслаждался каждым квадратным сантиметром девичьего тела, извивающегося от страсти. Насладившись, давал большую дозу экстази и укорачивал аккурат до своего роста, то есть отпиливал бедняжке ноги обычной ножовкой по металлу (позже ее заменила импортная электрическая пила «Бош»). И, возбужденный долгожданным уравнением, наслаждался снова и снова, в промежутках между актами заставляя свою развеселившуюся жертву танцевать ламбаду на перевязанных бинтами культях.
Лешка рассказал о забавах супругов Ворончихиных. Не слишком, правда, оригинальных, зато весьма интеллектуальных. У них на даче, располагавшейся близ обширного и топкого болота, был садовый сарай. В нем стояло старенькое стоматологическое кресло, а рядом с ним – столик с полным набором соответствующих никелированных инструментов. Жертва (обычно на ее роль избирался пьяница, заснувший в пристанционных посадках), усаживалась в кресло, закреплялась желтыми свиными ремнями, после чего Митя, прохаживаясь взад-вперед, начинал читать ей свои стихи о романтической любви и рыцарском достоинстве. Когда он уставал декламировать, его сменяла жена Лариса, читавшая стихи наиболее талантливых членов литературного клуба... Когда бедный пьяница засыпал от рифм и утомления, они будили его, вырывая ему по зубу каждый. Такие летние стоматологическо-поэтические вечера, продолжались несколько суток кряду. После того, как все зубы были вырваны, а стихи прочитаны, жертва отправлялась в Лету, то есть в болото, пучившееся за забором.
Алевтина, натянуто улыбаясь, рассказала об Олеге. Как он раз в два или три месяца наряжался кришнаитом или буддистским монахом и шел на Новый Арбат охмурять девушек. Пораженные ошарашивающим внешним видом бывшего капитан-лейтенанта (бритая голова, оригинальные белые одежды и, главное, мощный торс цветущего мужчины), они собирались вокруг него, слушали речи и песни, покупали косметику, а также мыло, предлагавшееся им в качестве чудодейственно-ритуального... А он, шаманя, выбирал себе жертву. Обычно это была приезжая из дальних областей, развитая в умственном отношении и некрупная (Олег не любил больших женщин, с ними было много возни). Выбрав и охмурив, приводил домой и предлагал заниматься домашним хозяйством. Первое время девушка, в расчете на супружество с видным и небедным человеком, ходила за покупками, готовила хитрую вегетарианскую пищу и убиралась, но скоро (через два – три месяца) понимала, что ей не светит не только замужество, но и простое сексуальное удовлетворение хотя бы раз в неделю. Понимала это и пыталась сделать ручкой.
Но Олег не отпускал свою пленницу, он немедленно лишал бедняжку жизни посредством банального удушения и принимался делать то, ради чего, собственно, и завлекал женщин в свою холостяцкую квартиру. Он закручивал их. Тушил, жарил, мариновал и закручивал в трехлитровые банки. Потому что вегетарианские догмы не позволяли ему питаться трупами убитых животных, но в них ничего не говорилось о людях. Люди ведь не животные.
Рассказ раззадорил Алевтину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35