Никтерис тоже разрыдалась, и, не зная, что и подумать, в смятении ушла в свою комнату.
Следующий раз девушка поднялась на стену, трепеща от страха. И луна оказалась на месте! - далеко на западе! - жалкая, постаревшая, с виду изрядно потрепанная, словно дикие звери небес изглодали ее лик, однако она по-прежнему сияла в небе, живая и невредимая!
XI. ЗАКАТ
Ничего не зная о тьме, луне и звездах, Фотоген охотился целые дни напролет. Верхом на могучем белоснежном скакуне он носился по травянистым равнинам, упиваясь солнцем, сражаясь с ветром и убивая буйволов.
Однажды утром, когда юноша выехал в поле раньше обычного, опередив свою свиту, он приметил неизвестное ему животное, что крадучись выбралось из лощины, куда еще не проникли лучи солнца. Словно стремительная тень, зверь понесся по равнине, забирая к югу, в сторону леса. Фотоген устремился в погоню, обнаружил тушу недоеденного хищником бизона и пришпорил коня. Но зверь мчался вперед огромными скачками, далеко опередив всадника, и вскорости исчез из виду. Повернув назад ни с чем, юноша встретил Фаргу, что следовал за своим подопечным так быстро, как только нес его конь.
- Что это за зверь, Фаргу? - спросил Фотоген. - Ну и бежал же он!
Фаргу предположил, что это был либо леопард, либо молодой лев, что более вероятно, судя по поступи и виду.
- Ну и трусишка! - рассмеялся Фотоген.
- Напрасно ты так уверен, - отозвался Фаргу. - Этому существу неуютно на солнце. Как только солнце сядет, он куда как осмелеет!
Едва успев договорить, Фаргу уже раскаялся в опрометчивых словах. Фотоген промолчал в ответ - и злосчастного ловчего это нимало не утешило. Но увы! - что сказано, то сказано.
- Выходит, этот презренный зверь - один из кошмаров заката, о которых поминала мадам Уэйто! - сказал себе юноша.
Он проохотился весь день, но не так увлеченно, как всегда. Он не шпорил коня изо всех сил и не подстрелил ни одного буйвола. К ужасу своему Фаргу заметил, что юноша пользуется любым предлогом, чтобы проехать дальше к югу, в сторону леса. Но едва солнце стало клониться к западу, Фотоген внезапно словно бы передумал и во весь опор поскакал к дому, так что свита потеряла его из виду. Вернувшись в замок, ловчие обнаружили коня Фотогена в стойле на своем обычном месте, и заключили, что и сам юноша уже в замке. Но на самом деле он вышел через заднюю дверь. Перебравшись через реку в верхней части долины, он снова поднялся на плато и перед самым закатом достиг опушки леса.
Плоский диск струил свет между голых стволов, и, говоря себе, что теперь-то он непременно отыщет зверя, Фотоген устремился в лес. Но уже входя, он обернулся и поглядел на запад. Алый ободок коснулся зубчатой гряды холмов. - А вот теперь мы посмотрим! - сказал Фотоген, но сказал он это в лицо тьме, силу которой еще не изведал. Едва солнце опустилось к шпицам и зубчатым кряжам, в сердце юноши забился необъяснимый страх, подчиняя его себе; и, поскольку Фотоген не испытывал прежде ничего подобного, само ощущение страха привело его в неописуемый ужас. Солнце опускалось все ниже, и страх нарастал, словно гигантская тень мира, делался глубже и темнее. Фотоген даже не мог помыслить, с чем имеет дело, настолько страх лишил его воли. Когда пылающий серп солнца погас, словно лампа, ужас юноши перерос в настоящее безумие. Словно закрылись веки - ибо не было сумерек и луна еще не взошла; ужас и тьма нахлынули вместе, и юноша воспринял их как единое целое. Он уже не был самим собой - или, скорее, таким, каким себя считал. Отвага Фотогена никоим образом не составляла с ним единого целого - он обладал отвагой, но отважен не был; теперь отвага его оставила, и юноша с трудом держался на ногах - во всяком случае, прямо стоять не мог, ибо все до одного суставы отказывались ему служить и все тело его била крупная дрожь. Он был всего лишь искрой солнца, и сам по себе существовать не мог.
Зверь подбирался к нему сзади - неслышно подкрадывался из-за спины! Фотоген обернулся. В лесу царила тьма, но в воображении юноши во тьме тут и там вспыхивали пары зеленых глаз, а у него не осталось сил даже поднять руку, в которой удерживают лук. В исступлении отчаяния он попытался собрать все свое мужество - не для того, чтобы бороться, - этого ему даже не хотелось - но для того, чтобы обратиться в бегство. Набраться смелости и бежать домой - ничего больше не приходило юноше в голову, но даже это оказалось для него невозможным. Однако то, чего он не имел, было ему с позором даровано. В лесу раздался вопль: не то визг, не то рычание, и Фотоген помчался сломя голову, словно раненая кабаном дворняга. Нельзя сказать, что бежал он сам; это страх вселился в его ноги, а Фотоген даже не догадывался, что они двигаются. Но по мере того, как юноша бежал, в нем возрождалась способность к бегству - он набирался храбрости по крайней мере для того, чтобы быть трусом. Звезды почти не давали света. Фотоген мчался сквозь травы, и никто его не преследовал. Как низко он пал, как изменился ничего общего с тем молодым охотником, что на закате поднялся по склону холма! Юноша презирал сам себя: себя, исполненного презрения, что оказался трусом заодно с самим собой, презираемым! На равнине лежала бесформенная и черная, сгорбленная туша буйвола; он далеко обогнул ее и понесся дальше, словно тень, гонимая ветром. Ибо поднялся ветер, и страх Фотогена удвоился, ибо ветер дул ему в спину. Он добежал до края долины и скатился вниз по крутому склону, словно падучая звезда. И в следующее мгновение оставшееся за спиною плато ожило и погналось за ним! Завывая, ветер мчался за ним по пятам, с гвалтом, визгом, воплями, рычанием, хохотом и трескотней, словно все лесные звери летели на крыльях ветра! В ушах юноши стоял громовой топот погони и оглушительный перестук копыт, словно со всех концов равнины к гребню холма, нависшему над юношей, скакали буйволы и антилопы! Задыхаясь, отчаянно хватая воздух ртом, Фотоген побежал к замку.
Едва беглец оказался на дне долины, над краем ее выглянула луна. Прежде Фотогену не доводилось видеть луну - разве что днем, а тогда юноша принимал ее за полупрозрачное серебристое облачко. При взгляде на луну беглец преисполнился нового ужаса - какая призрачная, жуткая, грозная! - и с каким многозначительным видом выглядывает она из-за своей садовой ограды, присматриваясь к внешнему миру! Да это сама ночь! - ожившая тьма! - ищет его, Фотогена! - невыразимый ужас спускается с небес для того, чтобы заледенить ему кровь и испепелить мозг! Юноша всхлипнул и помчался к реке, туда, где поток струился между двумя стенами, в нижней части сада. Он бросился в воду, перебрался на другой берег и без чувств рухнул на траву.
XII. САД
Хотя Никтерис старалась не задерживаться во внешнем мире подолгу и соблюдала все предосторожности, ее бы непременно разоблачили, но случилось так, что припадки, коим была подвержена Уэйто, в последнее время участились и, наконец, недуг надолго приковал колдунью к кровати. Но либо из предусмотрительности, либо в силу возникших подозрений, Фалька, что теперь вынуждена была неотлучно находиться подле госпожи и днем, и ночью, со временем вздумала запирать за собою дверь привычного выхода, так что однажды, толкнувшись в стену, Никтерис к своему изумлению и ужасу обнаружила, что камень противится ее усилиям и не позволяет пройти; и сколько бы девушка не изучала стену, ей так и не удалось понять, чем вызвана подобная перемена. Тогда Никтерис впервые ощутила гнет тюремных стен, повернулась и, в порыве отчаяния, наощупь добралась до картины, за которой как-то раз исчезла Фалька. Там девушка вскоре отыскала нужное место, при нажатии на которое стена поддалась. Сквозь проем Никтерис попала в некое подобие чулана, где слабо мерцал свет небес, синева коих поблекла в зареве луны. Из чулана пленница попала в длинный коридор, озаренный лунным сиянием, и добралась до двери. Дверь открылась под ее рукой, и, к вящей своей радости, Никтерис оказалась в том, 1другом месте, 0однако не на крепостной стене, но в саду, куда ей так хотелось попасть. Бесшумно, словно легкокрылый мотылек, она порхнула под сень деревьев и кустарников, босые ножки девушки ступали по самому мягкому из ковров, с каждым прикосновением убеждаясь, что ковер этот - живой, и поэтому-то столь ласково их привечает. Теплый ветерок реял среди деревьев, то здесь, то там, словно своенравное дитя. Никтерис закружилась в танце среди травы, то и дело оглядываясь через плечо на свою тень. Сперва девушка приняла ее за крохотное черное существо, вздумавшее поддразнить ее, но заметив, что это создание возникает только там, где она, Никтерис, заслоняет луну, и при каждом дереве, каким бы высоким и раскидистым оно не было, непременно состоит один из этих странных спутников, она вскорости научилась не обращать на тень внимания, и со временем тень стала для девушки таким же источником развлечения, как хвост для котенка. Однако среди деревьев Никтерис еще долго чувствовала себя не совсем уютно. Деревья то словно бы порицали гостью за что-то, то вообще ее не замечали, поглощенные своими делами. Переходя от одного к другому и благоговейно поднимая взгляд к таинственному, шелестящему пологу ветвей и листьев, Никтерис вдруг заметила чуть в стороне деревце, непохожее на остальные. Белое, неясное, сверкающее, раскидистое, словно пальма маленькая, хрупкая пальма с небольшой кроной, - оно стремительно росло и, вырастая, пело дивные песни. Однако в размерах это деревце не увеличивалось: да, подрастало оно быстро, но так же быстро рассыпалось на кусочки. Подойдя поближе, Никтерис обнаружила, что деревце это - водное, и сделано из точно такой же воды, что служила ей для умывания - только вода эта, без сомнения, была живая, как река, - однако, надо полагать, другого сорта, поскольку одна проворно скользила по ковру, а вторая взлетала вверх, и падала, и поглощала сама себя, и снова устремлялась ввысь. Девушка опустила ножки в мраморный бассейн - цветочный горшок, из которого росло деревце. Он был полон самой настоящей воды, живой и прохладной! - и до чего приятной, ибо ночь стояла жаркая!
Но цветы! - ах, цветы! - с ними Никтерис тотчас же подружилась. Удивительные создания! - такие добрые, такие прекрасные! - что за краски, что за ароматы - алый аромат, и белый аромат, и желтый аромат - дарили они всем прочим существам! Та, что невидима и вездесуща, забирала у них столько благоухания и уносила прочь! - однако цветы не возражали. Благоухание заменяло им язык: с его помощью цветы сообщали, что они - живые, а вовсе не нарисованные, подобно тем, что украшали стены и ковры в покоях Никтерис.
Девушка блуждала по саду, спускаясь все ниже, и вот, наконец, дошла до реки. Дальше пути не было - Никтерис слегка побаивалась проворной водной змеи, и не без причины! - так что девушка прилегла на поросший травою берег и погрузила ножки в воду, наслаждаясь напором водных струй. Долго сидела она так, на вершине блаженства, любуясь на реку, порою поднимая взгляд к ущербному лику великой лампы и следя, как луна восходит в одной части небесного свода, для того, чтобы опуститься с другой.
XIII. НЕЧТО НОВОЕ
Прелестный мотылек задел крылышками огромные синие глаза Никтерис. Девушка вскочила и побежала за ним - охваченная не охотничьим азартом, но любовью. Сердце Никтерис - как и любое другое сердце, если очистить его от обломков, - было неиссякаемым источником любви; она любила все, что видела. Но, догоняя мотылька, девушка приметила нечто, лежащее на речном берегу, и, не научившись еще бояться чего бы то ни было, поспешила прямиком туда посмотреть, что это. Добежав до места, Никтерис застыла в удивлении. Еще одна девушка - такая же, как она сама! Но что за странный вид у этой девушки! - и что за невиданный на ней наряд! - и, похоже, бедняжка не в силах двинуться! Может, она мертва? Преисполнившись жалости, Никтерис опустилась на траву, приподняла голову Фотогена, положила ее к себе на колени и принялась поглаживать бледное лицо. Прикосновение теплых рук привело юношу в чувство. Темные глаза, в коих не осталось ни искры былого огня, открылись и поглядели вверх, с губ сорвался странный звук, отголосок страха - не то стон, не то всхлип. Но, увидев склонившееся над ним лицо, юноша глубоко вздохнул и замер неподвижно, не сводя с девушки глаз: эти дивные бездны синевы, проблески небес более приветливых, словно бы излучали храбрость и умеряли его ужас. Наконец, дрожащим, исполненным благоговения голосом, пониженным до полушопота, юноша спросил:
- Ты кто?
- Я - Никтерис, - отвечала незнакомка.
- Ты - порождение тьмы и любишь ночь, - предположил юноша. Страх снова шевельнулся в его сердце.
- Может быть, я и порождение тьмы, - отозвалась Никтерис, - я с трудом понимаю, что ты имеешь в виду. Но я не люблю ночь. Я люблю день люблю всем сердцем; а всю ночь напролет я сплю.
- Как так? - спросил Фотоген, приподнимаясь на локте, и снова уронил голову на колени девушки, едва завидев луну. - Как так? - повторил он. - Я же вижу твои глаза, и они широко открыты!
Никтерис только улыбнулась в ответ и погладила светлые пряди; из его речи девушка не поняла ни слова и решила, что бедняжка не знает, что говорит.
- Так это был сон? - снова заговорил Фотоген, протирая глаза. Но тут в мыслях у него прояснилось, он вздрогнул и закричал: - Ох, кошмар, какой кошмар! Вдруг взять и превратиться в труса! - в ничтожного, жалкого, презренного труса! Мне стыдно - непереносимо стыдно! - и 1так 0страшно! Все это так ужасно!
- Чего же тут ужасного? - спросила Никтерис, улыбаясь, как улыбается мать ребенку, пробужденному от ночного кошмара.
- Все, все, - повторял юноша, - вся эта тьма и рев.
- Друг мой, - отвечала Никтерис, - никакого рева в помине нет. Должно быть, ты обладаешь редкостной чуткостью! То, что ты слышишь, - это только поступь воды и беготня той, милее которой на всем свете не сыщешь. Она невидима, я называю ее "Вездесущая", потому что она навещает всех прочих созданий и утешает их. А сейчас она забавляется от души и радует других, слегка их встряхивая, и целуя, и дуя им в лица. Ну, прислушайся: и ты называешь это ревом? Тебе бы ее услышать, когда она не в духе! Не знаю, почему, но так бывает, и тогда она и впрямь немножко ревет.
- Тут ужасно темно! - проговорил Фотоген. Прислушавшись, пока девушка его увещевала, он убедился, что никакого рева и впрямь не слышно.
- Темно! - подхватила Никтерис. - Кабы тебе оказаться в моей комнате, когда землетрясение убило мою лампу! Я тебя не понимаю. Как ты можешь называть это тьмой? Дай-ка погляжу: да, у тебя есть глаза, и притом большие - больше, чем у мадам Уэйто или Фальки - не такие большие, как мои, полагаю; впрочем, своих я не видела. Но только... ах, вот! - теперь я поняла, в чем дело! Ты ничего не видишь, потому что они такие черные! Разумеется! Тьма слепа. Но не бойся: я стану твоими глазами и научу тебя видеть. Посмотри сюда - на эти трогательные белые существа в траве, с остренькими алыми лучиками, собранными воедино. Ох, как я люблю их! Я бы весь день на них любовалась, на лапушек!
Фотоген присмотрелся к цветам и подумал, что нечто похожее он видел и раньше, только никак не может вспомнить, где. Как Никтерис никогда в жизни не видела распустившейся маргаритки, так он никогда не видел закрытого венчика.
Никтерис бессознательно пыталась отвлечь юношу, помочь ему прийти в себя; и странная, мелодичная речь прелестного создания немало помогла Фотогену позабыть о страхе.
- И ты зовешь это тьмой! - повторила Никтерис, словно сама нелепость подобной идеи приводила девушку в замешательство. - Да я могла бы пересчитать каждую прядь зеленых волос - думаю, именно это в книгах называется травой - на расстоянии двух ярдов! Ты только посмотри на великую лампу! Сегодня она светит ярче, чем обычно; не могу взять в толк, с какой стати тебе так пугаться и говорить о тьме!
Приговаривая, Никтерис поглаживала его щеки и волосы, пытаясь успокоить юношу. Но каким несчастным и жалким ощущал себя Фотоген! - и как ясно это отражалось в его лице! Он уже готов был объявить, что ее великая лампа вызывает в нем только ужас и похожа на ведьму, восставшую из гроба, однако юноша не воспитывался в неведении, как Никтерис, и даже в лунном свете понял, что перед ним - женщина, хотя прежде никогда не видел женщин столь юных и милых; и в то время как Никтерис утешала его, помогая совладать со страхом, само присутствие девушки заставляло Фотогена еще сильнее устыдиться собственной слабости. Кроме того, совсем не зная ее нрава, Фотоген опасался рассердить свою спасительницу: а вдруг она уйдет и покинет его в беде! Поэтому юноша лежал неподвижно, не смея шевельнуться; та слабая искра жизни, что еще теплилась в нем, поддерживалась только ею, а ведь если он двинется, то двинется и она, а если она его оставит, он разрыдается как ребенок!
- Каким путем тебе довелось сюда попасть? - спросила Никтерис, обхватив ладонями его лицо.
1 2 3 4 5 6
Следующий раз девушка поднялась на стену, трепеща от страха. И луна оказалась на месте! - далеко на западе! - жалкая, постаревшая, с виду изрядно потрепанная, словно дикие звери небес изглодали ее лик, однако она по-прежнему сияла в небе, живая и невредимая!
XI. ЗАКАТ
Ничего не зная о тьме, луне и звездах, Фотоген охотился целые дни напролет. Верхом на могучем белоснежном скакуне он носился по травянистым равнинам, упиваясь солнцем, сражаясь с ветром и убивая буйволов.
Однажды утром, когда юноша выехал в поле раньше обычного, опередив свою свиту, он приметил неизвестное ему животное, что крадучись выбралось из лощины, куда еще не проникли лучи солнца. Словно стремительная тень, зверь понесся по равнине, забирая к югу, в сторону леса. Фотоген устремился в погоню, обнаружил тушу недоеденного хищником бизона и пришпорил коня. Но зверь мчался вперед огромными скачками, далеко опередив всадника, и вскорости исчез из виду. Повернув назад ни с чем, юноша встретил Фаргу, что следовал за своим подопечным так быстро, как только нес его конь.
- Что это за зверь, Фаргу? - спросил Фотоген. - Ну и бежал же он!
Фаргу предположил, что это был либо леопард, либо молодой лев, что более вероятно, судя по поступи и виду.
- Ну и трусишка! - рассмеялся Фотоген.
- Напрасно ты так уверен, - отозвался Фаргу. - Этому существу неуютно на солнце. Как только солнце сядет, он куда как осмелеет!
Едва успев договорить, Фаргу уже раскаялся в опрометчивых словах. Фотоген промолчал в ответ - и злосчастного ловчего это нимало не утешило. Но увы! - что сказано, то сказано.
- Выходит, этот презренный зверь - один из кошмаров заката, о которых поминала мадам Уэйто! - сказал себе юноша.
Он проохотился весь день, но не так увлеченно, как всегда. Он не шпорил коня изо всех сил и не подстрелил ни одного буйвола. К ужасу своему Фаргу заметил, что юноша пользуется любым предлогом, чтобы проехать дальше к югу, в сторону леса. Но едва солнце стало клониться к западу, Фотоген внезапно словно бы передумал и во весь опор поскакал к дому, так что свита потеряла его из виду. Вернувшись в замок, ловчие обнаружили коня Фотогена в стойле на своем обычном месте, и заключили, что и сам юноша уже в замке. Но на самом деле он вышел через заднюю дверь. Перебравшись через реку в верхней части долины, он снова поднялся на плато и перед самым закатом достиг опушки леса.
Плоский диск струил свет между голых стволов, и, говоря себе, что теперь-то он непременно отыщет зверя, Фотоген устремился в лес. Но уже входя, он обернулся и поглядел на запад. Алый ободок коснулся зубчатой гряды холмов. - А вот теперь мы посмотрим! - сказал Фотоген, но сказал он это в лицо тьме, силу которой еще не изведал. Едва солнце опустилось к шпицам и зубчатым кряжам, в сердце юноши забился необъяснимый страх, подчиняя его себе; и, поскольку Фотоген не испытывал прежде ничего подобного, само ощущение страха привело его в неописуемый ужас. Солнце опускалось все ниже, и страх нарастал, словно гигантская тень мира, делался глубже и темнее. Фотоген даже не мог помыслить, с чем имеет дело, настолько страх лишил его воли. Когда пылающий серп солнца погас, словно лампа, ужас юноши перерос в настоящее безумие. Словно закрылись веки - ибо не было сумерек и луна еще не взошла; ужас и тьма нахлынули вместе, и юноша воспринял их как единое целое. Он уже не был самим собой - или, скорее, таким, каким себя считал. Отвага Фотогена никоим образом не составляла с ним единого целого - он обладал отвагой, но отважен не был; теперь отвага его оставила, и юноша с трудом держался на ногах - во всяком случае, прямо стоять не мог, ибо все до одного суставы отказывались ему служить и все тело его била крупная дрожь. Он был всего лишь искрой солнца, и сам по себе существовать не мог.
Зверь подбирался к нему сзади - неслышно подкрадывался из-за спины! Фотоген обернулся. В лесу царила тьма, но в воображении юноши во тьме тут и там вспыхивали пары зеленых глаз, а у него не осталось сил даже поднять руку, в которой удерживают лук. В исступлении отчаяния он попытался собрать все свое мужество - не для того, чтобы бороться, - этого ему даже не хотелось - но для того, чтобы обратиться в бегство. Набраться смелости и бежать домой - ничего больше не приходило юноше в голову, но даже это оказалось для него невозможным. Однако то, чего он не имел, было ему с позором даровано. В лесу раздался вопль: не то визг, не то рычание, и Фотоген помчался сломя голову, словно раненая кабаном дворняга. Нельзя сказать, что бежал он сам; это страх вселился в его ноги, а Фотоген даже не догадывался, что они двигаются. Но по мере того, как юноша бежал, в нем возрождалась способность к бегству - он набирался храбрости по крайней мере для того, чтобы быть трусом. Звезды почти не давали света. Фотоген мчался сквозь травы, и никто его не преследовал. Как низко он пал, как изменился ничего общего с тем молодым охотником, что на закате поднялся по склону холма! Юноша презирал сам себя: себя, исполненного презрения, что оказался трусом заодно с самим собой, презираемым! На равнине лежала бесформенная и черная, сгорбленная туша буйвола; он далеко обогнул ее и понесся дальше, словно тень, гонимая ветром. Ибо поднялся ветер, и страх Фотогена удвоился, ибо ветер дул ему в спину. Он добежал до края долины и скатился вниз по крутому склону, словно падучая звезда. И в следующее мгновение оставшееся за спиною плато ожило и погналось за ним! Завывая, ветер мчался за ним по пятам, с гвалтом, визгом, воплями, рычанием, хохотом и трескотней, словно все лесные звери летели на крыльях ветра! В ушах юноши стоял громовой топот погони и оглушительный перестук копыт, словно со всех концов равнины к гребню холма, нависшему над юношей, скакали буйволы и антилопы! Задыхаясь, отчаянно хватая воздух ртом, Фотоген побежал к замку.
Едва беглец оказался на дне долины, над краем ее выглянула луна. Прежде Фотогену не доводилось видеть луну - разве что днем, а тогда юноша принимал ее за полупрозрачное серебристое облачко. При взгляде на луну беглец преисполнился нового ужаса - какая призрачная, жуткая, грозная! - и с каким многозначительным видом выглядывает она из-за своей садовой ограды, присматриваясь к внешнему миру! Да это сама ночь! - ожившая тьма! - ищет его, Фотогена! - невыразимый ужас спускается с небес для того, чтобы заледенить ему кровь и испепелить мозг! Юноша всхлипнул и помчался к реке, туда, где поток струился между двумя стенами, в нижней части сада. Он бросился в воду, перебрался на другой берег и без чувств рухнул на траву.
XII. САД
Хотя Никтерис старалась не задерживаться во внешнем мире подолгу и соблюдала все предосторожности, ее бы непременно разоблачили, но случилось так, что припадки, коим была подвержена Уэйто, в последнее время участились и, наконец, недуг надолго приковал колдунью к кровати. Но либо из предусмотрительности, либо в силу возникших подозрений, Фалька, что теперь вынуждена была неотлучно находиться подле госпожи и днем, и ночью, со временем вздумала запирать за собою дверь привычного выхода, так что однажды, толкнувшись в стену, Никтерис к своему изумлению и ужасу обнаружила, что камень противится ее усилиям и не позволяет пройти; и сколько бы девушка не изучала стену, ей так и не удалось понять, чем вызвана подобная перемена. Тогда Никтерис впервые ощутила гнет тюремных стен, повернулась и, в порыве отчаяния, наощупь добралась до картины, за которой как-то раз исчезла Фалька. Там девушка вскоре отыскала нужное место, при нажатии на которое стена поддалась. Сквозь проем Никтерис попала в некое подобие чулана, где слабо мерцал свет небес, синева коих поблекла в зареве луны. Из чулана пленница попала в длинный коридор, озаренный лунным сиянием, и добралась до двери. Дверь открылась под ее рукой, и, к вящей своей радости, Никтерис оказалась в том, 1другом месте, 0однако не на крепостной стене, но в саду, куда ей так хотелось попасть. Бесшумно, словно легкокрылый мотылек, она порхнула под сень деревьев и кустарников, босые ножки девушки ступали по самому мягкому из ковров, с каждым прикосновением убеждаясь, что ковер этот - живой, и поэтому-то столь ласково их привечает. Теплый ветерок реял среди деревьев, то здесь, то там, словно своенравное дитя. Никтерис закружилась в танце среди травы, то и дело оглядываясь через плечо на свою тень. Сперва девушка приняла ее за крохотное черное существо, вздумавшее поддразнить ее, но заметив, что это создание возникает только там, где она, Никтерис, заслоняет луну, и при каждом дереве, каким бы высоким и раскидистым оно не было, непременно состоит один из этих странных спутников, она вскорости научилась не обращать на тень внимания, и со временем тень стала для девушки таким же источником развлечения, как хвост для котенка. Однако среди деревьев Никтерис еще долго чувствовала себя не совсем уютно. Деревья то словно бы порицали гостью за что-то, то вообще ее не замечали, поглощенные своими делами. Переходя от одного к другому и благоговейно поднимая взгляд к таинственному, шелестящему пологу ветвей и листьев, Никтерис вдруг заметила чуть в стороне деревце, непохожее на остальные. Белое, неясное, сверкающее, раскидистое, словно пальма маленькая, хрупкая пальма с небольшой кроной, - оно стремительно росло и, вырастая, пело дивные песни. Однако в размерах это деревце не увеличивалось: да, подрастало оно быстро, но так же быстро рассыпалось на кусочки. Подойдя поближе, Никтерис обнаружила, что деревце это - водное, и сделано из точно такой же воды, что служила ей для умывания - только вода эта, без сомнения, была живая, как река, - однако, надо полагать, другого сорта, поскольку одна проворно скользила по ковру, а вторая взлетала вверх, и падала, и поглощала сама себя, и снова устремлялась ввысь. Девушка опустила ножки в мраморный бассейн - цветочный горшок, из которого росло деревце. Он был полон самой настоящей воды, живой и прохладной! - и до чего приятной, ибо ночь стояла жаркая!
Но цветы! - ах, цветы! - с ними Никтерис тотчас же подружилась. Удивительные создания! - такие добрые, такие прекрасные! - что за краски, что за ароматы - алый аромат, и белый аромат, и желтый аромат - дарили они всем прочим существам! Та, что невидима и вездесуща, забирала у них столько благоухания и уносила прочь! - однако цветы не возражали. Благоухание заменяло им язык: с его помощью цветы сообщали, что они - живые, а вовсе не нарисованные, подобно тем, что украшали стены и ковры в покоях Никтерис.
Девушка блуждала по саду, спускаясь все ниже, и вот, наконец, дошла до реки. Дальше пути не было - Никтерис слегка побаивалась проворной водной змеи, и не без причины! - так что девушка прилегла на поросший травою берег и погрузила ножки в воду, наслаждаясь напором водных струй. Долго сидела она так, на вершине блаженства, любуясь на реку, порою поднимая взгляд к ущербному лику великой лампы и следя, как луна восходит в одной части небесного свода, для того, чтобы опуститься с другой.
XIII. НЕЧТО НОВОЕ
Прелестный мотылек задел крылышками огромные синие глаза Никтерис. Девушка вскочила и побежала за ним - охваченная не охотничьим азартом, но любовью. Сердце Никтерис - как и любое другое сердце, если очистить его от обломков, - было неиссякаемым источником любви; она любила все, что видела. Но, догоняя мотылька, девушка приметила нечто, лежащее на речном берегу, и, не научившись еще бояться чего бы то ни было, поспешила прямиком туда посмотреть, что это. Добежав до места, Никтерис застыла в удивлении. Еще одна девушка - такая же, как она сама! Но что за странный вид у этой девушки! - и что за невиданный на ней наряд! - и, похоже, бедняжка не в силах двинуться! Может, она мертва? Преисполнившись жалости, Никтерис опустилась на траву, приподняла голову Фотогена, положила ее к себе на колени и принялась поглаживать бледное лицо. Прикосновение теплых рук привело юношу в чувство. Темные глаза, в коих не осталось ни искры былого огня, открылись и поглядели вверх, с губ сорвался странный звук, отголосок страха - не то стон, не то всхлип. Но, увидев склонившееся над ним лицо, юноша глубоко вздохнул и замер неподвижно, не сводя с девушки глаз: эти дивные бездны синевы, проблески небес более приветливых, словно бы излучали храбрость и умеряли его ужас. Наконец, дрожащим, исполненным благоговения голосом, пониженным до полушопота, юноша спросил:
- Ты кто?
- Я - Никтерис, - отвечала незнакомка.
- Ты - порождение тьмы и любишь ночь, - предположил юноша. Страх снова шевельнулся в его сердце.
- Может быть, я и порождение тьмы, - отозвалась Никтерис, - я с трудом понимаю, что ты имеешь в виду. Но я не люблю ночь. Я люблю день люблю всем сердцем; а всю ночь напролет я сплю.
- Как так? - спросил Фотоген, приподнимаясь на локте, и снова уронил голову на колени девушки, едва завидев луну. - Как так? - повторил он. - Я же вижу твои глаза, и они широко открыты!
Никтерис только улыбнулась в ответ и погладила светлые пряди; из его речи девушка не поняла ни слова и решила, что бедняжка не знает, что говорит.
- Так это был сон? - снова заговорил Фотоген, протирая глаза. Но тут в мыслях у него прояснилось, он вздрогнул и закричал: - Ох, кошмар, какой кошмар! Вдруг взять и превратиться в труса! - в ничтожного, жалкого, презренного труса! Мне стыдно - непереносимо стыдно! - и 1так 0страшно! Все это так ужасно!
- Чего же тут ужасного? - спросила Никтерис, улыбаясь, как улыбается мать ребенку, пробужденному от ночного кошмара.
- Все, все, - повторял юноша, - вся эта тьма и рев.
- Друг мой, - отвечала Никтерис, - никакого рева в помине нет. Должно быть, ты обладаешь редкостной чуткостью! То, что ты слышишь, - это только поступь воды и беготня той, милее которой на всем свете не сыщешь. Она невидима, я называю ее "Вездесущая", потому что она навещает всех прочих созданий и утешает их. А сейчас она забавляется от души и радует других, слегка их встряхивая, и целуя, и дуя им в лица. Ну, прислушайся: и ты называешь это ревом? Тебе бы ее услышать, когда она не в духе! Не знаю, почему, но так бывает, и тогда она и впрямь немножко ревет.
- Тут ужасно темно! - проговорил Фотоген. Прислушавшись, пока девушка его увещевала, он убедился, что никакого рева и впрямь не слышно.
- Темно! - подхватила Никтерис. - Кабы тебе оказаться в моей комнате, когда землетрясение убило мою лампу! Я тебя не понимаю. Как ты можешь называть это тьмой? Дай-ка погляжу: да, у тебя есть глаза, и притом большие - больше, чем у мадам Уэйто или Фальки - не такие большие, как мои, полагаю; впрочем, своих я не видела. Но только... ах, вот! - теперь я поняла, в чем дело! Ты ничего не видишь, потому что они такие черные! Разумеется! Тьма слепа. Но не бойся: я стану твоими глазами и научу тебя видеть. Посмотри сюда - на эти трогательные белые существа в траве, с остренькими алыми лучиками, собранными воедино. Ох, как я люблю их! Я бы весь день на них любовалась, на лапушек!
Фотоген присмотрелся к цветам и подумал, что нечто похожее он видел и раньше, только никак не может вспомнить, где. Как Никтерис никогда в жизни не видела распустившейся маргаритки, так он никогда не видел закрытого венчика.
Никтерис бессознательно пыталась отвлечь юношу, помочь ему прийти в себя; и странная, мелодичная речь прелестного создания немало помогла Фотогену позабыть о страхе.
- И ты зовешь это тьмой! - повторила Никтерис, словно сама нелепость подобной идеи приводила девушку в замешательство. - Да я могла бы пересчитать каждую прядь зеленых волос - думаю, именно это в книгах называется травой - на расстоянии двух ярдов! Ты только посмотри на великую лампу! Сегодня она светит ярче, чем обычно; не могу взять в толк, с какой стати тебе так пугаться и говорить о тьме!
Приговаривая, Никтерис поглаживала его щеки и волосы, пытаясь успокоить юношу. Но каким несчастным и жалким ощущал себя Фотоген! - и как ясно это отражалось в его лице! Он уже готов был объявить, что ее великая лампа вызывает в нем только ужас и похожа на ведьму, восставшую из гроба, однако юноша не воспитывался в неведении, как Никтерис, и даже в лунном свете понял, что перед ним - женщина, хотя прежде никогда не видел женщин столь юных и милых; и в то время как Никтерис утешала его, помогая совладать со страхом, само присутствие девушки заставляло Фотогена еще сильнее устыдиться собственной слабости. Кроме того, совсем не зная ее нрава, Фотоген опасался рассердить свою спасительницу: а вдруг она уйдет и покинет его в беде! Поэтому юноша лежал неподвижно, не смея шевельнуться; та слабая искра жизни, что еще теплилась в нем, поддерживалась только ею, а ведь если он двинется, то двинется и она, а если она его оставит, он разрыдается как ребенок!
- Каким путем тебе довелось сюда попасть? - спросила Никтерис, обхватив ладонями его лицо.
1 2 3 4 5 6