А потом он потерял сознание, так что Сандору пришлось его унести.
Кто на этот раз? Еще один бродяга? Я не спешила попасть в Мраморный зал и узнать, кто это.
– Все же поторопись, детка! Ты ведь знаешь – он ненавидит ждать!
Марте взволнованно подтолкнула меня в спину.
Я кивнула и все же пошла как можно медленней, как только посмела. Само собой, все это было бесполезно – даже иди я целый день по этому дому. Мраморный зал по-прежнему останется на своем месте, а Вальдраку будет сидеть в своем обычном кресле у камина, холодный и вместе с тем преисполненный ожиданий. А тот или иной бедолага, весь дрожа, станет ожидать встречи с прирученной ведьмой – Пробуждающей Совесть. Да, я хорошо знала, как все они меня называли. Даже стражники злобно кидали на меня взгляды, полные отвращения ко мне и восхищения Вальдраку, которому удалось приворожить такое чудовище, – «Ведьмочка господина!».
На этот раз был мальчик, на год или два старше меня. На нем был коричневый кожаный передник и черные рабочие штаны, а больше ничего. Подойдя к нему вплотную, я ощутила запах кузницы, терпкий запах пота, сажи и нагретого металла, а на его обнаженной верхней части тела виднелись черные полоски сажи и крохотные красные рубчики в тех местах, где прижгли его искры из кузнечного горна. Его темные волосы блестели и лоснились от пота, но он стоял прямее других, что были здесь до него.
– Это опасно, – произнес он, не спуская упрямого взгляда с Вальдраку. – Не будь это опасно, почему только нам, ничейным детям, выпадает такая доля? Четыре беды стряслись за последние три недели. Четыре! Один помер, а трое получили тяжкие увечья. Имрик… – Его голос слегка дрогнул. – Имрик никогда не сможет больше ходить по-настоящему.
Он вытянул одну руку вперед, ладонью вверх, но от этого не стал похож на нищего попрошайку, скорее он рассчитывал на удачную сделку или справедливый уговор.
– Я не отлыниваю, – сказал он. – Я охотно учусь ремеслу, и у меня получается. Я могу стать кузнецом, стоит только спросить об этом у мастера кузнечных дел. Но использовать нас так, будто мы ничего не стоим, будто все равно, что в месяц погибает несколько детей… это… это несправедливо, да, и это тоже… это тоже пустая трата сил. Мы достойны лучшего!
Но, коли он думал, что с Вальдраку можно вступить в уговор, он ошибался.
Вальдраку медленно поднялся. Осторожным движением стряхнул он несколько хлебных крошек, оставшихся от завтрака, с рукава своей бархатной куртки. Взглянув на протянутую руку мальчика, он с молниеносной быстротой, так быстро, что глазу почти не уследить, заставил свою цепь просвистеть в воздухе и ударил ладонь мальчугана.
– Я не заключаю сделок с рабами! Мальчик закричал от боли. Он посмотрел на свою руку, где из тонкой вспухшей полоски пробилась тонкая струйка крови. Потом, снова приподняв голову, поглядел на Вальдраку, и на какой-то краткий миг я испугалась, что он попытается его ударить, испугалась не того, что он причинит Вальдраку зло, а того, что станет с ним делать Вальдраку.
Но мальчуган овладел собой. Его глаза сверкали гневом и ненавистью, но он не пытался нанести ответный удар.
– Никакой я не раб! – процедил он и повернулся на пятках, чтоб уйти.
Но даже этого ему не позволили. Сандор преградил ему путь к двери.
– Не спеши, раб! – произнес Вальдраку. – Есть еще кое-что, чему мы вынуждены научить тебя. Покорности! Почитанию Пробуждающей Совесть!
Тут мальчик впервые заметил меня. Его темные глаза быстро оглядели меня и остановились на серебряных пуговицах корсажа. Мне захотелось, чтобы платье было не таким нарядным.
– Слышал о тебе! – сказал он. – Слышал о твоих ведьминых глазах! Но я не боюсь тебя. Мне нечего стыдиться!
Вальдраку улыбнулся медленно и злобно.
– Увидим! – сказал он. – Увидим!
Он был силен с виду, этот мальчик, уже широкоплечий, с могучими руками. Видно было, что через несколько лет он станет рослым мужчиной. И по-человечески он был также силен – сердцем и душой. Но это ему не могло помочь. Никакого оружия против меня у него не было.
Я поймала его взгляд и принудила его встретить мой. И начался поток картин, поток видений.
Повозка мелкого торговца громыхала по проселочной дороге. Ее тянули два мула. За повозкой тащились два босоногих мальчугана. Один, тот, что из кузницы, – сильный и здоровый, другой – поменьше, тщедушный и слабый. Им приходилось порой бежать рысью, чтобы не отстать от повозки.
Тщедушный то и дело всхлипывал. Слезы струились по его щекам.
– Прекрати-ка, Имрик! – сказал старший. – Не так уж все и худо!
Тщедушный заплакал еще горше.
– Нет, но… только у меня сильно болит нога. Тано, ты не можешь… не можешь… Всего-то ведь и надо – попросить прощения!..
– Нет!
Тано был зол и непреклонен.
– Да, но, Тано… если ты… всего-то и надо – попросить прощения. Тогда он наверняка дозволит нам сесть в повозку.
– Нет. Я ведь сказал! Не стану я этого шкурника просить прощения, у этого поганца!
Некоторое время они трусили рысью.
– Тано…
– Что теперь?
– Тано… я истекаю кровью. – Старший остановился:
– Давай-ка погляжу!
Тщедушный показал ему свою рану. Он порезался чем-то, возможно острым камнем, и вся пятка была в крови.
Тано выругался. Хотя он не был еще взрослым, кое-какие крепкие сочные ругательства он знал.
– Ладно, – сердито сказал он. – Я попрошу прощения.
Опустив ногу Имрика, он выпрямился.
– Но настанет день, когда, стало быть, удерем! И это будет скоро.
– Тано, я не посмею!
– Ясное дело, ты пойдешь со мной! – Тано обнял хрупкие плечи Имрика. – Я ведь забочусь о тебе! Разве я не говорил тебе об этом не меньше сотни раз!
– Да!
– Ну ладно! Может, не в моем обычае выполнять то, что обещано?
– Ты выполняешь…
– Ладно, ты увидишь… Говорю снова: я буду заботиться о тебе, приглядывать за тобой!
Мраморный зал медленно вернулся обратно. Я по-прежнему стояла перед мальчиком из кузницы. Теперь я знала – он Тано. Его темные глаза встретились с моими. Но в его глазах не застыли слезы признания своей вины. Он не валялся, скорчившись, на полу и не молил о прощении.
– Ну что, будет этому конец? – резко и нетерпеливо произнес где-то за нами Вальдраку. –
Выполняй свой долг, Дина! Или ты хочешь меня разозлить?
Нет, я не хотела его злить. Я видела, что случилось с Тависом, когда Вальдраку разозлился на меня.
– Глянь на меня, – сказала я Тано.
Теперь я постаралась увидеть то, что было спрятано на дне его памяти.
Воздух в кузнице был горячим, как кипяток, таким горячим, что закололо в легких. В жарком пламени побелело железо, а кузнечные мехи шипели без устали, потому что их приводили в движение не человеческие руки и не люди заставляли подниматься и опускаться огромные молоты, вверх-вниз, вверх-вниз, удар за ударом, в одном и том же ритме, пока эти удары не проникали в твою кровь, и ты слышал ее толчки в своих снах, хлоп – шлеп, хлоп – шлеп, и так без конца, все снова и снова: хлоп – шлеп, хлоп – шлеп. Ни один человек не мог бы работать так же, не зная усталости. Однако же речная вода струилась и не было ей конца, и сила воды приводила в движение и кузнечные мехи, и молоты в оружейной Драконы.
Для тонкой работы, придававшей мечам их конечный вид, нужны были руки кузнецов, их умение и сноровка. Поэтому кузнецов почитали, а за их труд платили. Да и с подмастерьями их обходились по-доброму, как повелось Но с юнцами без роду и племени, с такими как Имрик и Тано, у которых ни отца, ни матери не было, все обстояло совсем иначе. Чтобы таскать железо от горна к наковальне никакого особого умения и ловкости не требуется. Да и не нужно быть особо прилежным, чтобы удержать на месте железо, пока громадные головки молотов бьют и молотят, превращая железо в плос- 186 кие заготовки. Нужно только, чтобы имелась кое-какая силенка и голова на плечах, чтобы не взваливать на себя слишком много: в темной оружейной нелегко пробраться от горна к наковальне. А если ты еще высок ростом, надо все время наклонять голову, чтобы ходить под приводным валом и зубчатыми колесами. А уж если ты широк в плечах, слишком толст или же просто неуклюж, машина хватает тебя и разрывает на части, как это случилось с Малле. Да и молот, что кует железо, не очень-то заботится о человеческой коже, о человеческих костях, крови, суставах и обо всем прочем в этом роде. Малле не успел даже вскрикнуть.
Имрик, вообще-то, был не очень силен. Но Тано и Имрик держались вместе, и Тано приглядывал за Имриком. Вплоть до того самого дня, когда…
– Прекрати, – закричал мальчуган.
В тот день, когда Тано пошел напиться из колодца, Имрику пришлось самому нести железо от горна к наковальне. Он проделывал это еще раньше множество раз, ведь Тано не всегда бывал рядом, чтобы помочь ему.
– Оставь меня! Оставь меня в покое! – снова закричал Тано.
Имрик обхватил железо большими клещами и сжал его что есть сил. Он поднял раскаленный добела железный стержень из огня и повернулся, чтобы…
– Ведь это не моя вина! – вскричал Тано. Повернулся, чтобы проскользнуть мимо приводного вала. Но как раз в этот миг…
– Я пытался добраться до него! Пытался! Но это было слишком далеко! – кричал в отчаянии Тано.
Как раз в этот миг клещи разомкнулись, и раскаленное добела железо упало вниз, а Имрику пришлосьотпрыгнуть в сторону, чтобы оно не задело его, но он споткнулся, и его нога…
Я прервалась. Я не хотела видеть до конца, что стряслось с ногой Имрика, когда ее защемило в машине. Тано, уже не прямой и статный, да и ничуть не строптивый, уже не стоял предо мной. Он упал на колени. Слезы струились по его закопченным щекам.
– Ведь я обещал заботиться о нем, – прошептал он. – Я обещал!
Опустив голову, он закрыл глаза руками, словно желая помешать мне снова глядеть на него. Но я стояла тихо, как мышка, и внезапно меня осенило: я поняла, что это был за фургон мелкого торговца и почему Имрик и Тано кончили как ничейные дети в оружейной Драканы. Низкорослый мелкий торговец! Тот, что торговал детьми! Он сказал, что за младшего ему заплатили пятнадцать марок серебром, а двадцать три – за крупного и сильного не по годам.
Словно прочитав мои мысли, Вальдраку вдруг заговорил с Тано.
– Я купил тебя, раб, – прошептал Вальдраку. – Купил и заплатил за тебя! Ты – моя собственность! Мой пес! И знаешь, ты даже не был особо дорогой покупкой. Я отдал намного больше за свою верховую лошадь, чем за тебя. Я отдал гораздо больше за свои сапоги!
Он коснулся носками своих серых расшитых валяных сапог плеч стоявшего на коленях мальчика и, толкнув его, повалил навзничь.
– Ну, теперь ты – сама кротость! Научился почитать господина? Ты теперь послушный раб, раб?
Сначала Тано не отвечал. Вальдраку пришлось еще раз пнуть его носками своих сапог.
– Ну?
– Да, – прошептал Тано. – Простите! Простите! Можем мы теперь снова забраться в повозку?
Вальдраку и Сандор переглянулись.
– Спятил! – пробормотал Сандор. – Малец вовсе ума лишился!
– Неважно, – сказал Вальдраку. – Трудиться у наковальни – большого ума не требуется. Отошли его обратно в оружейную, и так уже несколько часов пропало из-за его строптивости.
Положив руку мне на плечо, он другой рукой ласково взъерошил мои волосы.
– Хорошо, Дина! В какой-то миг мне показалось, будто ты собираешься разочаровать меня, но, разумеется, ты этого не сделала. Ты по-прежнему моя редкая пташка.
Я едва слушала его. Голова болела так ужасно, что мне казалось, я вот-вот рухну, и внезапно меня начало рвать, все снова и снова, до тех пор пока не осталось ничего, кроме горькой желчи. В разгар всей этой беды мелькнул крохотный проблеск утешения: меня вырвало на расшитые сапоги Вальдраку.
ДИНА
Каменная девочка
Я лежала меж наглаженных белых простыней, под зеленым шелковым стеганым одеялом и чувствовала себя несчастной. Никогда раньше не спала я в такой роскошной постели. Никогда раньше на мне не было такой ночной сорочки, такой нежной и белой и со столькими оборками, что я ощущала себя не / то тучкой, не то девочкой из снега.
Мельникова дочь Силла у нас дома в Березках позеленела бы от зависти. Если забыть о прическе, я, верно, походила на одну из тех, кого Роза называла «знатные», на девочку, у которой чего только нет, потому-то она и чувствует себя богатой и радуется жизни. Но на душе у меня кошки скребли. Там будто что-то свернулось в клубок и начало разлагаться.
Кхо-то легко постучался в дверь.
– Дина, ты проснулась?
У меня было желание натянуть шелковое одеяло на голову и сказать «нет». Но то была Марте, а Марте не обманешь!
– Да, – ответила я, чуточку запоздав с мыслью о том, что надо было сказать: «Войди». Не привыкла я вот так позволять и повелевать.
Марте толкнула дверь ногой. В руках у нее был поднос с завтраком.
– Тебе лучше? – спросила она.
Я чувствовала себя какой-то мерзкой тварью. Ощетинившейся тварью с чем-то слизистым и мерзким внутри.
– Мне хорошо!
Марте поглядела на меня бдительным оком. Это она уложила меня в постель вчера после того, как меня вырвало на сапоги Вальдраку. Мне было так дурно, что сама я стоять на ногах не могла.
– Как ты думаешь, можешь ты хоть немного поесть? – спросила она, отставив поднос на ночной столик рядом с кроватью. – Тебе бы сразу полегчало!
Я молчаливо покачала головой. Желания поесть у меня не было. И вообще никаких желаний не было.
– Я тут хлеб испекла к завтраку, – соблазняла она. – Он еще теплый. И с медом…
Это не хлебу я не могла сказать «нет». А только Марте. У нее был такой огорченный вид, и она походила на мою матушку, хотя единственное, в чем они и вправду были схожи, – это цвет волос. Взяв ломтик хлеба, я медленно жевала его.
Марте положила прохладную руку на мой лоб.
– Сдается мне, тебя чуток лихорадит, – заметила она. – Выпей-ка чаю, он с валерианой. И оставайся в постели сколько душе угодно. Господин сказал, что тебе, дескать, позволено нынче отдохнуть.
– А можно мне выйти ненадолго? – попросила я. – Здесь так душно!
Марте замешкалась:
– Господин-то не хотят, чтоб ты выходила из дому.
Я повесила голову. Заметив, что несколько тяжелых теплых слезинок выскользнули на щеки, я отерла их тыльной стороной руки. Наверно, неслыханная роскошь окружала в этой зеленой горнице, но мне чудилось, будто я вот-вот задохнусь среди этих толстых сверкающих зеленых ковров и занавесей, в этих подушках и кистях. Минуло уже двадцать дней с тех пор, как я в последний раз была за дверью дома, и мне было тяжко жить взаперти, даже если стены темницы обиты шелковыми обоями.
– Нет, детка, не принимай это так близко к сердцу! – Марте с несчастным видом погладила меня по щеке. – Знаешь что, ты можешь посидеть в розарии. Там солнечно и воздух свежий, и, пожалуй, розарий – частица дома. На всякий случай, если спросит господин.
* * *
Я задала Марте вопрос, не могла бы я ей чем-либо помочь: рубить капусту, или чистить сельдерей, или что-то еще… Но она и слышать об этом не желала.
– Господин сказал: «Дине надо отдыхать!»
Так что я, сидя на выкрашенной в белый цвет скамье в розовом саду, смотрела ввысь, дышала и ничегошеньки не делала. Но по крайней мере это было лучше, чем сидеть в горнице и тоже ничего не делать. Лето уже наступило, так что самые ранние из роз, начав распускаться, покрылись мелкими бледно-розовыми цветочками.
Этот розарий был на свой лад диковинным садом. Все посаженное там было для красоты, а вовсе не для того, чтобы приносить пользу. Не то что садик матушки, где даже самое мельчайшее, самое маленькое растеньице преследовало какую-то цель: либо нам в пищу, либо для приправы. Или же служить снадобьем против той или иной хвори. Здесь же, по большому счету, росла лишь лаванда, да несколько небольших и низеньких кустиков самшита, да еще розы, розы и снова розы, розы без конца. Живые изгороди из роз, мелкие розочки, крупные розы, вьющиеся и ползучие розы!
Дорожки, усыпанные гравием, были повсюду: они кружили между розами или, вернее, окружали их, одно кольцо дорожек в другом, так что из всего этого образовалась целая сеть запутанных дорожек. Пожалуй, так было задумано, чтобы знатные фру и фрекен прогуливались среди роз, «совершая свой тур» и не выходя вообще за высокие каменные стены розария. Но где же, собственно говоря, были все эти фру и фрекен? В доме я не видела никого, не считая Саши, и я была уверена в том, что она не «по-настоящему» знатная, несмотря на бирюзовые шелковые юбки.
Единственным господином в доме был ныне Вальдраку. Может, ему достался этот дом от прежних владельцев. И во всяком случае, прошло немало времени с тех пор, как знатные фру шествовали по этим извилистым дорожкам, ведь розы росли так густо и дико, что ныне во многих местах трудно было пройти мимо, не разодрав рукав или юбку. Я оглянулась. Непохоже, чтобы кто-то следил за мной из дома. Вальдраку велел отдыхать, но как раз поэтому я могу, пожалуй, пройтись хорошенько и осмотреться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Кто на этот раз? Еще один бродяга? Я не спешила попасть в Мраморный зал и узнать, кто это.
– Все же поторопись, детка! Ты ведь знаешь – он ненавидит ждать!
Марте взволнованно подтолкнула меня в спину.
Я кивнула и все же пошла как можно медленней, как только посмела. Само собой, все это было бесполезно – даже иди я целый день по этому дому. Мраморный зал по-прежнему останется на своем месте, а Вальдраку будет сидеть в своем обычном кресле у камина, холодный и вместе с тем преисполненный ожиданий. А тот или иной бедолага, весь дрожа, станет ожидать встречи с прирученной ведьмой – Пробуждающей Совесть. Да, я хорошо знала, как все они меня называли. Даже стражники злобно кидали на меня взгляды, полные отвращения ко мне и восхищения Вальдраку, которому удалось приворожить такое чудовище, – «Ведьмочка господина!».
На этот раз был мальчик, на год или два старше меня. На нем был коричневый кожаный передник и черные рабочие штаны, а больше ничего. Подойдя к нему вплотную, я ощутила запах кузницы, терпкий запах пота, сажи и нагретого металла, а на его обнаженной верхней части тела виднелись черные полоски сажи и крохотные красные рубчики в тех местах, где прижгли его искры из кузнечного горна. Его темные волосы блестели и лоснились от пота, но он стоял прямее других, что были здесь до него.
– Это опасно, – произнес он, не спуская упрямого взгляда с Вальдраку. – Не будь это опасно, почему только нам, ничейным детям, выпадает такая доля? Четыре беды стряслись за последние три недели. Четыре! Один помер, а трое получили тяжкие увечья. Имрик… – Его голос слегка дрогнул. – Имрик никогда не сможет больше ходить по-настоящему.
Он вытянул одну руку вперед, ладонью вверх, но от этого не стал похож на нищего попрошайку, скорее он рассчитывал на удачную сделку или справедливый уговор.
– Я не отлыниваю, – сказал он. – Я охотно учусь ремеслу, и у меня получается. Я могу стать кузнецом, стоит только спросить об этом у мастера кузнечных дел. Но использовать нас так, будто мы ничего не стоим, будто все равно, что в месяц погибает несколько детей… это… это несправедливо, да, и это тоже… это тоже пустая трата сил. Мы достойны лучшего!
Но, коли он думал, что с Вальдраку можно вступить в уговор, он ошибался.
Вальдраку медленно поднялся. Осторожным движением стряхнул он несколько хлебных крошек, оставшихся от завтрака, с рукава своей бархатной куртки. Взглянув на протянутую руку мальчика, он с молниеносной быстротой, так быстро, что глазу почти не уследить, заставил свою цепь просвистеть в воздухе и ударил ладонь мальчугана.
– Я не заключаю сделок с рабами! Мальчик закричал от боли. Он посмотрел на свою руку, где из тонкой вспухшей полоски пробилась тонкая струйка крови. Потом, снова приподняв голову, поглядел на Вальдраку, и на какой-то краткий миг я испугалась, что он попытается его ударить, испугалась не того, что он причинит Вальдраку зло, а того, что станет с ним делать Вальдраку.
Но мальчуган овладел собой. Его глаза сверкали гневом и ненавистью, но он не пытался нанести ответный удар.
– Никакой я не раб! – процедил он и повернулся на пятках, чтоб уйти.
Но даже этого ему не позволили. Сандор преградил ему путь к двери.
– Не спеши, раб! – произнес Вальдраку. – Есть еще кое-что, чему мы вынуждены научить тебя. Покорности! Почитанию Пробуждающей Совесть!
Тут мальчик впервые заметил меня. Его темные глаза быстро оглядели меня и остановились на серебряных пуговицах корсажа. Мне захотелось, чтобы платье было не таким нарядным.
– Слышал о тебе! – сказал он. – Слышал о твоих ведьминых глазах! Но я не боюсь тебя. Мне нечего стыдиться!
Вальдраку улыбнулся медленно и злобно.
– Увидим! – сказал он. – Увидим!
Он был силен с виду, этот мальчик, уже широкоплечий, с могучими руками. Видно было, что через несколько лет он станет рослым мужчиной. И по-человечески он был также силен – сердцем и душой. Но это ему не могло помочь. Никакого оружия против меня у него не было.
Я поймала его взгляд и принудила его встретить мой. И начался поток картин, поток видений.
Повозка мелкого торговца громыхала по проселочной дороге. Ее тянули два мула. За повозкой тащились два босоногих мальчугана. Один, тот, что из кузницы, – сильный и здоровый, другой – поменьше, тщедушный и слабый. Им приходилось порой бежать рысью, чтобы не отстать от повозки.
Тщедушный то и дело всхлипывал. Слезы струились по его щекам.
– Прекрати-ка, Имрик! – сказал старший. – Не так уж все и худо!
Тщедушный заплакал еще горше.
– Нет, но… только у меня сильно болит нога. Тано, ты не можешь… не можешь… Всего-то ведь и надо – попросить прощения!..
– Нет!
Тано был зол и непреклонен.
– Да, но, Тано… если ты… всего-то и надо – попросить прощения. Тогда он наверняка дозволит нам сесть в повозку.
– Нет. Я ведь сказал! Не стану я этого шкурника просить прощения, у этого поганца!
Некоторое время они трусили рысью.
– Тано…
– Что теперь?
– Тано… я истекаю кровью. – Старший остановился:
– Давай-ка погляжу!
Тщедушный показал ему свою рану. Он порезался чем-то, возможно острым камнем, и вся пятка была в крови.
Тано выругался. Хотя он не был еще взрослым, кое-какие крепкие сочные ругательства он знал.
– Ладно, – сердито сказал он. – Я попрошу прощения.
Опустив ногу Имрика, он выпрямился.
– Но настанет день, когда, стало быть, удерем! И это будет скоро.
– Тано, я не посмею!
– Ясное дело, ты пойдешь со мной! – Тано обнял хрупкие плечи Имрика. – Я ведь забочусь о тебе! Разве я не говорил тебе об этом не меньше сотни раз!
– Да!
– Ну ладно! Может, не в моем обычае выполнять то, что обещано?
– Ты выполняешь…
– Ладно, ты увидишь… Говорю снова: я буду заботиться о тебе, приглядывать за тобой!
Мраморный зал медленно вернулся обратно. Я по-прежнему стояла перед мальчиком из кузницы. Теперь я знала – он Тано. Его темные глаза встретились с моими. Но в его глазах не застыли слезы признания своей вины. Он не валялся, скорчившись, на полу и не молил о прощении.
– Ну что, будет этому конец? – резко и нетерпеливо произнес где-то за нами Вальдраку. –
Выполняй свой долг, Дина! Или ты хочешь меня разозлить?
Нет, я не хотела его злить. Я видела, что случилось с Тависом, когда Вальдраку разозлился на меня.
– Глянь на меня, – сказала я Тано.
Теперь я постаралась увидеть то, что было спрятано на дне его памяти.
Воздух в кузнице был горячим, как кипяток, таким горячим, что закололо в легких. В жарком пламени побелело железо, а кузнечные мехи шипели без устали, потому что их приводили в движение не человеческие руки и не люди заставляли подниматься и опускаться огромные молоты, вверх-вниз, вверх-вниз, удар за ударом, в одном и том же ритме, пока эти удары не проникали в твою кровь, и ты слышал ее толчки в своих снах, хлоп – шлеп, хлоп – шлеп, и так без конца, все снова и снова: хлоп – шлеп, хлоп – шлеп. Ни один человек не мог бы работать так же, не зная усталости. Однако же речная вода струилась и не было ей конца, и сила воды приводила в движение и кузнечные мехи, и молоты в оружейной Драконы.
Для тонкой работы, придававшей мечам их конечный вид, нужны были руки кузнецов, их умение и сноровка. Поэтому кузнецов почитали, а за их труд платили. Да и с подмастерьями их обходились по-доброму, как повелось Но с юнцами без роду и племени, с такими как Имрик и Тано, у которых ни отца, ни матери не было, все обстояло совсем иначе. Чтобы таскать железо от горна к наковальне никакого особого умения и ловкости не требуется. Да и не нужно быть особо прилежным, чтобы удержать на месте железо, пока громадные головки молотов бьют и молотят, превращая железо в плос- 186 кие заготовки. Нужно только, чтобы имелась кое-какая силенка и голова на плечах, чтобы не взваливать на себя слишком много: в темной оружейной нелегко пробраться от горна к наковальне. А если ты еще высок ростом, надо все время наклонять голову, чтобы ходить под приводным валом и зубчатыми колесами. А уж если ты широк в плечах, слишком толст или же просто неуклюж, машина хватает тебя и разрывает на части, как это случилось с Малле. Да и молот, что кует железо, не очень-то заботится о человеческой коже, о человеческих костях, крови, суставах и обо всем прочем в этом роде. Малле не успел даже вскрикнуть.
Имрик, вообще-то, был не очень силен. Но Тано и Имрик держались вместе, и Тано приглядывал за Имриком. Вплоть до того самого дня, когда…
– Прекрати, – закричал мальчуган.
В тот день, когда Тано пошел напиться из колодца, Имрику пришлось самому нести железо от горна к наковальне. Он проделывал это еще раньше множество раз, ведь Тано не всегда бывал рядом, чтобы помочь ему.
– Оставь меня! Оставь меня в покое! – снова закричал Тано.
Имрик обхватил железо большими клещами и сжал его что есть сил. Он поднял раскаленный добела железный стержень из огня и повернулся, чтобы…
– Ведь это не моя вина! – вскричал Тано. Повернулся, чтобы проскользнуть мимо приводного вала. Но как раз в этот миг…
– Я пытался добраться до него! Пытался! Но это было слишком далеко! – кричал в отчаянии Тано.
Как раз в этот миг клещи разомкнулись, и раскаленное добела железо упало вниз, а Имрику пришлосьотпрыгнуть в сторону, чтобы оно не задело его, но он споткнулся, и его нога…
Я прервалась. Я не хотела видеть до конца, что стряслось с ногой Имрика, когда ее защемило в машине. Тано, уже не прямой и статный, да и ничуть не строптивый, уже не стоял предо мной. Он упал на колени. Слезы струились по его закопченным щекам.
– Ведь я обещал заботиться о нем, – прошептал он. – Я обещал!
Опустив голову, он закрыл глаза руками, словно желая помешать мне снова глядеть на него. Но я стояла тихо, как мышка, и внезапно меня осенило: я поняла, что это был за фургон мелкого торговца и почему Имрик и Тано кончили как ничейные дети в оружейной Драканы. Низкорослый мелкий торговец! Тот, что торговал детьми! Он сказал, что за младшего ему заплатили пятнадцать марок серебром, а двадцать три – за крупного и сильного не по годам.
Словно прочитав мои мысли, Вальдраку вдруг заговорил с Тано.
– Я купил тебя, раб, – прошептал Вальдраку. – Купил и заплатил за тебя! Ты – моя собственность! Мой пес! И знаешь, ты даже не был особо дорогой покупкой. Я отдал намного больше за свою верховую лошадь, чем за тебя. Я отдал гораздо больше за свои сапоги!
Он коснулся носками своих серых расшитых валяных сапог плеч стоявшего на коленях мальчика и, толкнув его, повалил навзничь.
– Ну, теперь ты – сама кротость! Научился почитать господина? Ты теперь послушный раб, раб?
Сначала Тано не отвечал. Вальдраку пришлось еще раз пнуть его носками своих сапог.
– Ну?
– Да, – прошептал Тано. – Простите! Простите! Можем мы теперь снова забраться в повозку?
Вальдраку и Сандор переглянулись.
– Спятил! – пробормотал Сандор. – Малец вовсе ума лишился!
– Неважно, – сказал Вальдраку. – Трудиться у наковальни – большого ума не требуется. Отошли его обратно в оружейную, и так уже несколько часов пропало из-за его строптивости.
Положив руку мне на плечо, он другой рукой ласково взъерошил мои волосы.
– Хорошо, Дина! В какой-то миг мне показалось, будто ты собираешься разочаровать меня, но, разумеется, ты этого не сделала. Ты по-прежнему моя редкая пташка.
Я едва слушала его. Голова болела так ужасно, что мне казалось, я вот-вот рухну, и внезапно меня начало рвать, все снова и снова, до тех пор пока не осталось ничего, кроме горькой желчи. В разгар всей этой беды мелькнул крохотный проблеск утешения: меня вырвало на расшитые сапоги Вальдраку.
ДИНА
Каменная девочка
Я лежала меж наглаженных белых простыней, под зеленым шелковым стеганым одеялом и чувствовала себя несчастной. Никогда раньше не спала я в такой роскошной постели. Никогда раньше на мне не было такой ночной сорочки, такой нежной и белой и со столькими оборками, что я ощущала себя не / то тучкой, не то девочкой из снега.
Мельникова дочь Силла у нас дома в Березках позеленела бы от зависти. Если забыть о прическе, я, верно, походила на одну из тех, кого Роза называла «знатные», на девочку, у которой чего только нет, потому-то она и чувствует себя богатой и радуется жизни. Но на душе у меня кошки скребли. Там будто что-то свернулось в клубок и начало разлагаться.
Кхо-то легко постучался в дверь.
– Дина, ты проснулась?
У меня было желание натянуть шелковое одеяло на голову и сказать «нет». Но то была Марте, а Марте не обманешь!
– Да, – ответила я, чуточку запоздав с мыслью о том, что надо было сказать: «Войди». Не привыкла я вот так позволять и повелевать.
Марте толкнула дверь ногой. В руках у нее был поднос с завтраком.
– Тебе лучше? – спросила она.
Я чувствовала себя какой-то мерзкой тварью. Ощетинившейся тварью с чем-то слизистым и мерзким внутри.
– Мне хорошо!
Марте поглядела на меня бдительным оком. Это она уложила меня в постель вчера после того, как меня вырвало на сапоги Вальдраку. Мне было так дурно, что сама я стоять на ногах не могла.
– Как ты думаешь, можешь ты хоть немного поесть? – спросила она, отставив поднос на ночной столик рядом с кроватью. – Тебе бы сразу полегчало!
Я молчаливо покачала головой. Желания поесть у меня не было. И вообще никаких желаний не было.
– Я тут хлеб испекла к завтраку, – соблазняла она. – Он еще теплый. И с медом…
Это не хлебу я не могла сказать «нет». А только Марте. У нее был такой огорченный вид, и она походила на мою матушку, хотя единственное, в чем они и вправду были схожи, – это цвет волос. Взяв ломтик хлеба, я медленно жевала его.
Марте положила прохладную руку на мой лоб.
– Сдается мне, тебя чуток лихорадит, – заметила она. – Выпей-ка чаю, он с валерианой. И оставайся в постели сколько душе угодно. Господин сказал, что тебе, дескать, позволено нынче отдохнуть.
– А можно мне выйти ненадолго? – попросила я. – Здесь так душно!
Марте замешкалась:
– Господин-то не хотят, чтоб ты выходила из дому.
Я повесила голову. Заметив, что несколько тяжелых теплых слезинок выскользнули на щеки, я отерла их тыльной стороной руки. Наверно, неслыханная роскошь окружала в этой зеленой горнице, но мне чудилось, будто я вот-вот задохнусь среди этих толстых сверкающих зеленых ковров и занавесей, в этих подушках и кистях. Минуло уже двадцать дней с тех пор, как я в последний раз была за дверью дома, и мне было тяжко жить взаперти, даже если стены темницы обиты шелковыми обоями.
– Нет, детка, не принимай это так близко к сердцу! – Марте с несчастным видом погладила меня по щеке. – Знаешь что, ты можешь посидеть в розарии. Там солнечно и воздух свежий, и, пожалуй, розарий – частица дома. На всякий случай, если спросит господин.
* * *
Я задала Марте вопрос, не могла бы я ей чем-либо помочь: рубить капусту, или чистить сельдерей, или что-то еще… Но она и слышать об этом не желала.
– Господин сказал: «Дине надо отдыхать!»
Так что я, сидя на выкрашенной в белый цвет скамье в розовом саду, смотрела ввысь, дышала и ничегошеньки не делала. Но по крайней мере это было лучше, чем сидеть в горнице и тоже ничего не делать. Лето уже наступило, так что самые ранние из роз, начав распускаться, покрылись мелкими бледно-розовыми цветочками.
Этот розарий был на свой лад диковинным садом. Все посаженное там было для красоты, а вовсе не для того, чтобы приносить пользу. Не то что садик матушки, где даже самое мельчайшее, самое маленькое растеньице преследовало какую-то цель: либо нам в пищу, либо для приправы. Или же служить снадобьем против той или иной хвори. Здесь же, по большому счету, росла лишь лаванда, да несколько небольших и низеньких кустиков самшита, да еще розы, розы и снова розы, розы без конца. Живые изгороди из роз, мелкие розочки, крупные розы, вьющиеся и ползучие розы!
Дорожки, усыпанные гравием, были повсюду: они кружили между розами или, вернее, окружали их, одно кольцо дорожек в другом, так что из всего этого образовалась целая сеть запутанных дорожек. Пожалуй, так было задумано, чтобы знатные фру и фрекен прогуливались среди роз, «совершая свой тур» и не выходя вообще за высокие каменные стены розария. Но где же, собственно говоря, были все эти фру и фрекен? В доме я не видела никого, не считая Саши, и я была уверена в том, что она не «по-настоящему» знатная, несмотря на бирюзовые шелковые юбки.
Единственным господином в доме был ныне Вальдраку. Может, ему достался этот дом от прежних владельцев. И во всяком случае, прошло немало времени с тех пор, как знатные фру шествовали по этим извилистым дорожкам, ведь розы росли так густо и дико, что ныне во многих местах трудно было пройти мимо, не разодрав рукав или юбку. Я оглянулась. Непохоже, чтобы кто-то следил за мной из дома. Вальдраку велел отдыхать, но как раз поэтому я могу, пожалуй, пройтись хорошенько и осмотреться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24