примечал весеннее обилие света в лесу. Птицы свободно реяли над его головой; слышалась, словно с облаков, далекая нежная музыка – это летели на север дикие гуси или другие птицы, и Геста охватывало неодолимое стремление продолжать путь.Но сначала он направлялся к ближайшим реке или озеру и доставал свои рыболовные снасти; отваливал какой-нибудь камень, прикрывавший гнездо червей, накопав червяков, ловил на них рыбу и – жизнь надо поддерживать жизнью! – садился завтракать у костра и медленно жевал, рассеянно глядя перед собой, беседуя за едой с самим собою и со своими думами. Затем он шел к журчащему роднику и утолял жажду; в этих местах родники бьют из-под земли сильной, холодной и чистой струей, словно стремясь навстречу жаждущим устам, и воды их отзывают свежей сладостью соков земли, пропитывающей все тело пьющего до самого мозга костей; и Норне-Гест как бы впивал вместе с тем и материнскую ласку земли, и отражающееся в струях солнце, и раннее утро, и оттепель, и весенний воздух, и благодарил за все это, склонив колени и лобызая струи. А затем, наконец, он готовился в поход, собирал свои пожитки и вытаскивал свой посох, воткнутый в землю рядом с его ночлегом и еще не успевший пустить корней.Звери, проснувшиеся в долинах, слышали, как кто-то громко и бодро прочищал горло в лесу, и чуяли, что это матерый, одинокий человеческий самец; эхо прокатывалось между холмами; звери прядали ушами и потихоньку удалялись: кто его знает, что у него на уме, у этого человека, который кашляет так громко и уверенно? У них своя дорога, у него своя. Отдохнувший и помолодевший, словно сбросивший с себя старую кожу, шагал Гест на север; перед ним впереди был опять целый день пути, и в уме его сама собою слагалась благодарственная песнь странника: Славлю свет мира!В мыслях моих он,В солнца восходе,В даре прозренья!Искра под пеплом Огонь возрождает,Чудо дня вечно Ум мой чарует.Кто поет слаще Струй родниковых?Счастлив, чьи губы Пили их сладость.В бездне небесной Якорь надежды,Странник бездомный,Все в мире благо! Ландшафт изменился, возвышенности уступили место безграничным, скудным растительностью равнинам и степям, столь обширным, что пока идешь по ним, успеешь позабыть обо всех других местах на свете, а идти приходится день за днем, много дней. Одинокий путник чувствует себя здесь еще более одиноким и бедным, как вереск. Кругом, куда ни глянь, пусто, голо, безлюдно; единственными спутниками человека являются степные птицы, бегущие впереди с таким жалобным, растерянным писком, словно сами не знают, кто они такие, и спрашивают об этом путника. Жутко заглянуть небу в лицо и прислушаться к глухому стуку собственного сердца. Долгий переход по степи был настоящим испытанием.Но и бесконечному с виду пути в действительности приходит конец. Норне-Гест шел себе, хотя и наугад, но не сбиваясь с пути, на север; у него были свои путевые приметы, которые и говорили ему, что он приближается к земле кимвров. Больше не было в помине фьордов, свободных морских берегов полуострова: здесь была суша без всяких берегов, не видно было даже Лимфьорда. Но воды и здесь было достаточно, а местами даже слишком много, и дорога частенько становилась почти непроходимой, особенно для пешего путника с юга. Она вела через реки и болота, тянувшиеся с востока на запад, и длинноногий путник с трудом перебирался вброд даже в самых мелких местах: так высока была весенняя вода. Да и переправившись через реку или болото на другой берег, он редко оказывался сразу на сухом месте: половодье преграждало пути и там, и тут; приходилось подолгу блуждать в поисках обхода.Гесту встречались огромные стаи водоплавающих птиц, только что прилетевшие с началом весны; утки наполняли воздух шумом крыльев, садились на землю и на воду, пробовали нырять и радовались, что зимние льды растаяли и они снова могут барахтаться в своей любимой стихии; они разбрызгивали воду змеевидными движениями шеи и орошали себе перья, вертелись волчком, виляли хвостами, – мельчайшие брызги пылью разлетались вокруг них, образуя радугу над водным зеркалом; кряканье и лопотание стояли в воздухе; слышно было, как селезни горячатся, – приближалась пора высиживания птенцов. На недоступных озерах с топкими берегами стаи белоснежных лебедей сливались со своими светозарными отражениями в воде, озаренной ярким солнцем. Ветер доносил оттуда диковинную музыку – смешение звуков, света и голубой дали. Повсюду синяя гладь и голубое небо; холодный прозрачный воздух, луга, еще голые, но кусты вербы уже покрыты белыми барашками почек. Странник наткнулся в болоте на только что снесенные яйца в открытом гнезде чибиса и целиком, прямо со скорлупой, отправил себе в рот парочку еще тепленьких яиц, с удовольствием проглотив это вкусное приветственное лакомство, поднесенное ему страною.Более высокие места между болотами изобиловали разной порослью, кустарниками, ивняком, кочками и большими камнями, были изборождены медленно струящимися потоками и стоячими лужами; в этих диких местах водились волки, а люди, как видно, появлялись здесь очень редко, так как звери не боялись показываться средь бела дня. Здесь можно было встретиться с серым хищником с глазу на глаз, но лишь мельком, потому что он тотчас опускал свои глаза, щелкал челюстями и, чихая, проходил мимо: ужасно неприятно встретить человека с выделанной волчьей шкурой на плечах! Смутно мелькало воспоминание о давнишней вражде, но попыток к возобновлению ее не делалось. Орел взлетал с верхушки дуба с запозданием, когда путник был уже возле него… Девственные нетронутые места, никем не пуганные звери и птицы! Норне-Гест не торопился покидать их: тут ему удалось встретить много таких обитателей леса, каких в другом месте редко встретишь. Да, по всему видно было, что люди редко показывались в этих обширных лесных и болотистых областях.Весна здесь сильно запоздала, словно тоже не в силах была пробраться сюда. По утрам болота замерзали, разливы покрывались тонкой пленкой льда и утки сидели поверх своей водной стихии, упираясь плавательными перепонками прямо в холодный лед; но днем лед трескался под лучами солнца, и синие волны перекатывались через него под напором свежего ветра; или же ночью шел снег, вся окрестность на много миль покрывалась белой пеленой, и, когда снеговая туча проносилась, перед глазами опять расстилалась зимняя картина; полуденное солнце убирало снег, и снова повсюду, насколько хватал глаз, чернела возрожденная земля; от сухой прошлогодней травы шел пар, а небо напоминало опрокинутый синий котел, в котором клубились чудовищные массы сияющих облаков.Но постепенно ночи становились теплее, в канавах заводились жабы и барахтались в иле на солнышке; на лугах распускались желтые цветы, корнями увязая в грязи, а головки устремляя к нему и к солнцу, – олицетворение золота и плодородия.И, наконец, в один прекрасный день показалась первая пара аистов, высоко над облаками описывали они большие круги друг возле друга, словно благословляя лежащую внизу землю. Увидав аистов, Гест заторопился дальше.Местность вновь стала более холмистой, между болотами вздымались широкие гряды возвышенностей; обозначались следы поселений; над лесными просеками показались дымки; следовало ожидать встреч с местными жителями.Земля кимвров представляла собой обширное, открытое всем ветрам плоскогорье, прорезанное, начиная с середины и по направлению к Лимфьорду, на запад и на север, многочисленными лощинами и долинами, бывшими фьордами, а теперь руслами рек и болот. Повсюду рос лес, но не ровный, а в зависимости от климата и погоды то частый и непроходимый – в долинах, то растрепанный, искривленный и словно придавленный к земле ветром – на пригорках. Самые высокие места были совсем обнажены; тут как раз проходила гряда длинных голых холмов, пересекавших страну с востока на запад и издалека темневших своей степной растительностью. Они выдавались, как крупные лысины на фоне лесистой страны, и на самых гребнях их четко выступал ряд могильных курганов, насыпанных еще древними обитателями этой области, предками кимвров, которые и передали потомкам в наследство свою любовь к здешней земле, непонятную для тех, кому посчастливилось поселиться в лучших краях.Эти древние могилы были первым признаком жизни, видным издалека. Очи лежавших в этих могилах видели при жизни своей строгие очертания страны, похожей на длинную, черную и выветренную крышу; ее пределы ограничивали их кругозор, а шумевшие над ней буйные ветры были сродни их буйной душе.Но, если уделом прежних поколений были высоты и видимые с них горизонты, то нынешние жители обитали в долинах, в усадьбах, разбросанных на далеком расстоянии одна от другой и окруженных участками леса и лугов; срединные пустоши использовались сообща и были поделены между родами. Кимвры издревле занимались скотоводством и добрую половину года кочевали со своими стадами; остальное время они проводили в своих усадьбах, где часть земель была отведена под пашни.Первыми, кого Гесту случилось встретить, были двое молодых охотников. Они сидели спиной к нему, у ручья, где были поставлены западни. Когда чужой неожиданно очутился около них, один из охотников схватил копье, намереваясь метнуть в пришельца, но вовремя спохватился, узнав Норне-Геста.Это были рослые молодцы, сильные и проворные; по их свободным движениям видно было, что они всю жизнь провели на воле, верхом на коне, на охоте; лица у них были обветренные и совершенно багровые; губы потрескались от ветра и непогоды, уши почернели от грязи и были все в рубцах от заживших ран; маленькие глаза почти заросли лохматыми бровями, прячась от света; волосы, свисавшие на лоб, были на макушке собраны в пучок, завязаны и торчали наподобие конского хвоста. Одеты оба были легко, по-охотничьи – в кожаные штаны и куртки; у одного на поясе висела только что убитая выдра.Появление Норне-Геста, по-видимому, привело их в некоторое волнение, которое, однако, не выразилось ни в словах, ни в жестах; толстые губы их не дрогнули, на сморщенных от природы лбах не прибавилось новых морщин; но они молча закинули щиты обратно на спины – воинственная поза стала ни к чему – и, поглядев на скальда и на его арфу, обменялись взглядами, выражавшими сильное душевное волнение; ведь Гест приносил с собой звуки музыки и чудеса; они знали его с самого детства, с тех самых пор, как начали помнить себя.Когда же оказалось, что скальд, по счастливой случайности, направлялся в гости к Толе, здешнему бонду, – не знают ли они его? – они оба враз усердно закивали головами. Как же не знать! Все вдруг стало им понятно: они подмигнули друг другу, и старший парень тотчас отошел и скоро вернулся с парой косматых лошадок, стоявших поблизости в кустах. Он поглядел на Геста, перевел взгляд на своих коней, потом взглянул туда, где находилась усадьба Толе, облизал губы, но не обмолвился ни словом; его предложение было ясно и так, и теперь был черед Геста высказаться. Гест отлично понял, что ему предлагают проехать верхом весь оставшийся конец пути вместе с провожатыми, на что он охотно согласился. Без всяких объяснений со стороны молодых охотников догадался он также, что они братья и живут как раз в той усадьбе, о которой он спрашивал; быть может, они даже сыновья самого Толе, но слишком хорошо воспитаны, чтобы напомнить об этом Гесту. Перед отъездом старший из братьев снял с лошади торбу со съестным, развязал ее и разложил припасы на земле; торба представляла собой кусок кожи с дырками по краям, в которые был продернут ремень; поэтому кожу можно было стягивать в мешок и разворачивать целиком. В торбе оказался творог, рассыпавшийся комками; парень развернул его на тот случай, если странник, пришедший издалека, голоден и нуждается в подкреплении сил раньше, чем они доберутся до дому; но он сделал это как бы ненароком, не желая вовсе подчеркивать такую ничтожную услугу: голоден – так поешь; еда – вот она. Гест понимал местный язык, и взял горсть творога. Творог отдавал дымом, дымным жильем, коровами, женщинами, детьми, всеми существами со здоровой кожей, и одинокий старик, неделями бродивший в одиночку, почувствовал, что вновь приближается к человечьим гнездам. Оба парня тоже поели, после того как Гест взял свою долю, но старались жевать незаметно – Гест ведь был намного старше их.Еду запили глотком ключевой воды. Гость вынул большую раковину, из которой обычно пил; заморская цветная раковина, небесно-голубая с радужным отливом снаружи, а внутри телесного цвета, которую он подобрал где-то на юге, очаровала обоих парней, которые глаз не могли отвести от сокровища, но ничем другим не выдали своих чувств и вскоре даже прищурили глаза, чтобы перебороть соблазн. А Гест поступил, как поступал всегда, когда кого-нибудь восхищал вид его раковины: приложил ее к уху, и в ушах у него загудел шум дальнего прибоя, как на том вулканическом островке Средиземного моря, где он подобрал эту раковину; затем он протянул ее парням, которые по очереди прикладывали ее к уху и прислушивались, сначала только качая головами и сумрачно глядя вдаль, но потом в груди у них, видно, что-то засмеялось, глаза расширились: в жизни своей не слыхали они ничего более загадочного! Они бессознательно вздохнули, а лица их увяли, как будто солнце зашло, когда Гест снова спрятал сокровище.Когда Гест садился на лошадь, оба парня стояли по бокам; видно было, что они считали себя его провожатыми и телохранителями; скромная трапеза, которую они вкусили вместе, означала не простую еду – она означала, что пришелец стал гостем страны.Путь в усадьбу с добрую милю прошел в молчании. Братья ехали верхом поочередно; пока один ехал, другой бежал рядом, вприпрыжку. Когда дорога шла в гору и лошадь начинала тяжело дышать, всадник заносил ногу вперед над головой коня, соскакивал на полном ходу наземь и бежал рядом, держась за гриву.Так Норне-Гест доехал до усадьбы Толе. У ТОЛЕ Толе жил в глубине одной из долин, ведущей от берега внутрь страны к водоразделу; место было центральное, с речным сообщением и на север, и на запад. Сам Толе был вождем и главным жрецом своего народа; в его усадьбе хранилась высокочтимая всеми кимврами святыня.Сама усадьба напоминала скорее целый, хоть и небольшой, поселок из довольно большого числа жилых и подсобных помещений, разбросанных по склону долины и по краю болота; большей частью это были просто землянки или обмазанные глиной шалаши, среди которых выделялось несколько более приличных с виду бревенчатых хижин. Вокруг расстилались поля и выгоны, обведенные рамкой леса, который занимал все остальное пространство долины. А дальше, на возвышенности, простирались пустоши и степи.В нижней части долины были расположены другие подобные усадьбы – родовые дворы, обитатели которых были в более или менее близком родстве между собою и с Толе. Кроме самого хозяина, в усадьбе жили все его дети и домочадцы – и сыновья, и дочери, незамужние и замужние с потомством, три поколения, а также масса челяди, не считая рабов. Если прибавить к этому домашний скот, то и получится настоящий поселок с угодьями, полями и дальними выгонами, которыми пользовались главным образом летом, когда скотину даже не загоняли домой.Для того, кто попадал сюда из безлюдной местности, казалось, что здесь страшно шумно и суматошно: десятки людей и повозок, утоптанные тропинки между домами, бесчисленные следы людей и животных; в домах кишмя кишели женщины и дети; крики грудных младенцев неслись словно из самых недр земных. Пар валил не только в дымовые отверстия, но и сквозь дерновую крышу и из всех щелей жилищ, как бы излучавших тепло и благополучие; во многих домах двери были открыты, и из них тоже валил дым; весна и долгие дни вступали в свои права; ребятишки нежились за порогом на солнце, заслоняя глаза ладонями от яркого света. На каменных порогах амбаров рабыни в обычной позе мелющих женщин – на четвереньках и выпятив зад – растирали зерна в муку; спутанные волосы лезли в глаза, полуослепшие от тяжелой работы, и все-таки какое-то смутное воспоминание тянуло их с работой на воздух и свет.У пруда стригли овец – картина столь же знакомая и привычная для Норне-Геста в это время года, как именно такое преломление лучей света в воде холодных прозрачных прудов и появление на лугу коротеньких стебельков гусиного лука. О наступлении весны говорили и низко надвинутые на лоб платки женщин, стригших овец; животные дрожали, так как их сперва окунали со связанными ногами в пруд, а потом отпускали на волю, оголенных и похудевших, а воздух был еще холодный, резкий. Некоторые обзавелись уже ягнятами, которые неуверенно ковыляли вокруг, словно живые скамеечки на своих четырех подпорках, и тоненько жалобно блеяли. Ах, молодая, новорожденная весна пришла слишком рано, но все-таки пришла!
1 2 3 4