А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Химмерландские истории -

«Йенсен Й. И. Избранное: Пер. с дат./Сост., предисл. И. Куприяновой; Коммент. Б. Жарова»: Худож. лит.; Л.; 1989
ISBN 5-280-00625-4
Аннотация
В том избранных произведений известного датского писателя, лауреата Нобелевской премии 1944 года Йоханнеса В. Йенсена (1873-1950) входит одно из лучших произведений писателя - исторический роман «Падение короля», в котором дана широкая картина жизни средневековой Дании, звучит протест против войны; автор пытается воплотить в романе мечту о сильном народном характере. В издание включены также рассказы из сборника «Химмерландские истории» - картина быта и нравов датского крестьянства, отдельные мифы - особый философский жанр, созданный писателем.
Йоханнес Йенсен
Йенс
Кьельбю - поселок ремесленников, которые кормятся заработками от окрестных крестьян; он протянулся в виде длинного ряда небольших домишек по обе стороны проезжего тракта. На пороге каждого домика сидит маленькая собачонка самой дрянной породы, которая то и дело выбегает на дорогу и с лаем кидается под ноги прохожим.
Однажды летним днем по дороге через поселок двигался рослый крестьянский детина, сопровождаемый целой сворой дворняг; двигался он не шагом и не бегом, а прыжками, выделывая головокружительные сальто-мортале! Он совершал один гигантский прыжок за другим и, перекувырнувшись в воздухе, приземлялся на обе ноги, так что подковки его деревянных башмаков звенели, точно коровьи колокольчики, стукаясь о твердый грунт, а гравий фонтаном брызгал из-под каблуков. В промежутках между прыжками он громко вопил, любовно простирая руки к собачонкам, которые надрывались до того, что, казалось, вот-вот выплюнут вместе с лаем зубы и кишки.
В это время башмачник Антон сидел и киснул в своей мастерской. Скрюченная нога его была засунута под стол, нос был забит копотью от лампы. Он повернул свое бледное лицо к окну, чтобы взглянуть, кто это там «измывается над животными». Эге, да это, оказывается, вой кто! Полоумный из Гробёлле, Йенс-механик! Нынче он, кажись, вовсе не в себе!
Башмачник был недалек от истины. Нынче Йенс и впрямь узрел звезды и солнечные миры. Он побывал на почте и получил там письмо, очень радостное для него письмо. Было оно от некоего офицера из Копенгагена и извещало Йенса о том, что если он сможет прибыть в столицу, то получит пока что место служителя при лаборатории. А если в свои свободные часы он подучится и сумеет сдать вступительные экзамены, то не исключено, что ему удастся поступить в Политехнический институт. И еще писал офицер, что, хотя Йенсу уже за двадцать, он не теряет надежды дожить до того дня, когда Йенс станет профессором химии в Копенгагенском университете.
Прочитав письмо, Йенс разбежался и пустился выделывать сальто-мортале на проезжей дороге. Наконец-то, наконец-то он вырвется отсюда! Он увидел перед собой цель, увидел дорогу в мир света и чистоты, он увидел себя идущим в гору, далеко и высоко, увидел себя вознесшимся к чертогам Науки!
Знакомство с офицером относилось ко времени его солдатской службы. Он служил в Копенгагене сапером и с первых же шагов стал выделяться своей силой и ловкостью - качествами, которые весьма редко сочетаются в крестьянском парне. Он, который до рекрутской службы легко взваливал на спину мешок ржи, но не имел понятия о том, что такое стойка на руках, всего за несколько недель научился повторять все гимнастические упражнения, которые ему показывали. Взобраться по гладкому шесту с помощью одних лишь рук, перемахнуть через гимнастического коня, поверх которого укладывали еще четыре мата, вскоре стало для него пустяковым делом, а к концу солдатской службы он освоил сальто-мортале и проделывал кувырок прямо на земле, с полной походной выкладкой.
Солдатская жизнь была для него отнюдь не бременем, а счастливым существованием свободного человека, которое помогло развитию всех его блестящих задатков. Он стал первым заводилой в роте, потому что жизнь в нем била ключом, он был светел и приветлив, беспечно откровенен, в нем не было ни раболепия, ни заносчивости. Жизнерадостность его не знала границ, он либо работал, как одержимый, что-то весело напевая, либо давал выход своей энергии в грандиозных розыгрышах, которые сделали его любимцем всей роты. Парень он был наблюдательный, живой, бодрый, смотрел вокруг и впитывал окружающий мир всеми фибрами души, он соображал быстрее всех и делал все молниеносно. И он неизменно излучал радость, был напряжен, как струна, при первой возможности срывался с места и играл глазами, как жеребец, резвящийся на пастбище.
Но к концу службы Йенс сделался правой рукой и любимцем своего капитана еще и по другой причине. Обнаружилось, что, помимо необыкновенной сообразительности и умелых рук, он обладает и теоретическими познаниями в естественных науках. Однажды, когда у них были занятия по полевой связи, капитан стал вслух раздумывать, где бы ему отыскать место для отведения провода.
- Надо расщепить вон то дерево и вставить туда проволоку, поближе к влажной коре, - предложил номер двести семнадцатый.
Капитан последовал этому совету, и с той поры Йенс сделался его правой рукой во всех важных делах.
Но откуда же взялись у Йенса научные познания? Он приобрел их по чистой случайности. Один из его товарищей, студент медик, сильно нуждаясь в деньгах, сбыл услужливому Йенсу две чистенькие, нарядные с виду, но, впрочем, даже не разрезанные книги. Это были «Физика» Хольтена и «Химия» С. М. Йоргенсена. В первое же воскресенье Йенс принялся их читать. В то время его знания, полученные дома, ограничивались кусками из катехизиса, которые он, как старательный первый ученик, затвердил назубок в гробёлльской школе. Эти две новые книги распахнули перед ним врата Вселенной.
Вообще-то читать он не любил и ко всяким умственным занятиям относился с глубочайшим презрением, но здесь речь шла о Знаниях, и он читал эти книги, жадно поглощал их; все чувства его интенсивно работали, познание ощущалось в нем почти физически; он проникал в самую сердцевину написанных в книге слов, постигал их смысл до самых глубин; глаза его сквозь книгу устремлялись в бесконечность, и он впитывал в себя знания, как фитиль лампы впитывает керосин.
Разве не мог он ощущать знакомство с книгой, переживать его, как переживают бурю или лихорадку? Именно это и происходило с ним. Он насыщался новыми сведениями и великолепным чувством уверенности, он прыгал, он разом постиг высоту и глубину мира и свое место в нем; он узрел свои границы, и это помогало ему сконцентрироваться. И впервые в жизни он смутно почувствовал в себе титанические силы.
Сильнее всего его захватила химия, потому что в ней был притягательный интерес новизны. Физика же, напротив, лишь упорядочила нескончаемый мир наблюдений, которые он уже сделал сам.
Закон тяготения и действие капиллярных трубок были ему, в сущности, известны еще с тех пор, когда он подпаском взвешивал на ладони камешки или пускал щепки по воде. Более того, ему были известны вещи, о которых не говорилось в физике. Так, к примеру, работая на песчаном карьере, он убедился, что некоторые лежавшие на земле овальные камешки с коричневым слоистым ядром неизменно повернуты заостренным концом к определенной точке на небосводе, но объяснение этому явлению он напрасно искал в учебнике Хольтена.
Тем не менее поистине опьяняющим пиршеством души было для Йенса погружаться в учение об электричестве и в прочие чудеса физики. Восторг пробирал его до костей, когда он читал историю создания паровой машины, он жадно набросился на эту главу, проглотил ее с неописуемым наслаждением и интересом и почувствовал мучительный неутоленный голод, когда она была закончена. Он усвоил книгу, прочитав ее всего один раз. Но она приоткрыла дверь перед темной пропастью; то тут, то там ему приходилось перепрыгивать через эту пропасть; он знал лишь то, что она зовется математикой. Наверное, можно и такую книгу достать, об этом непременно должна быть книга.
Между тем, в свои свободные часы, он с пламенной страстью первооткрывателя погрузился в химию. Тот восторг, который он при этом испытал, то торжество, которое отныне и навсегда воцарилось в его сердце, могут понять лишь люди, сами пережившие нечто подобное, описать это невозможно. Все существо его впитало в себя химию с такой же быстротой и естественностью, с какой известь впитывает воду. Для этого имелись все предпосылки; Йенс был прирожденным любителем всего видимого и движущегося, с малолетства жаждал он слиться с природой и стать частью ее чудес. Он знал все, что может знать человек, умеющий смотреть на мир свежим взглядом; он не мог лишь уловить великой связи вещей. Запах чистого йода, который он раздобыл в аптеке, являлся для него средоточием всех морских запахов вселенной. Запах сивушного масла возвращал его к опыту детских лет, напоминал о пьяницах, похмелье, блевотине, крысах, вызывал в памяти зачумленный воздух домов призрения в Гробёлле и во всей округе.
Химия не высилась перед ним стеной, но была для него мощным источником света, питательной средой, мгновенно проникшей во все поры его охваченного жаждой существа. И потому не было для него более благозвучной и ласкающей слух мелодии, чем звучание бесконечной химической формулы, а ряд букв ее представлялся ему изящной композицией, тончайшей мозаикой облаченных в одеяние химических элементов. Поскольку никто не учил его правильно произносить слово «формула», он сам решил, что нужно говорить «формула» и употреблял именно такое ударение. И если бы когда-нибудь ему довелось стать начальником, всем пришлось бы произносить это слово так, как это угодно ему.
Жизнь приобрела для Йенса иной облик, в те времена он словно бы парил на крыльях в своем первом опьянении знаниями. Начитавшись, он выходил на улицу и постигал мир, открывая его заново и находя подтверждение прочитанному.
Он и прежде отличался большой наблюдательностью, но наблюдения его были поверхностными. Он обладал массой разрозненных знаний, почерпнутых из повседневной жизни. Копая торф, он непременно отмечал про себя, на что именно он наткнулся в болоте - на остатки березы или дуба; неинтересных вещей для него не существовало.
Завершенность и целесообразность всегда приводили в волнение все его существо. Он радовался от души, когда ему удавалось хорошо наточить нож или смазать как следует телегу. Просто обстрогать ножом кусок дерева и придать ему красивую форму было для него занятием, от которого он весь расцветал. Таким образом, его сознание уже само по себе было подготовлено к естественным наукам.
Но в тяжелых предметах, которые валялись на земле, он прежде никогда не видел ничего, кроме камней, хотя и относился к ним с любовью, оттого что они были тяжелые и твердые и оттого что они были именно тем, чем были. Теперь же простейшие законы природы предстали перед ним в своей бесконечной перспективе. Ржавчина! О, да поди ты к дьяволу!.. Это ведь окисленное железо, а не налет, который соскребают с лемеха.
Теперь Йенс не просто поднимал камень в поле. Он знал, что это кварц, полевой шпат и так далее. Йенс певуче произносил формулу. Он оглашал караульное помещение при казарме громкими и непонятными торжествующими воплями - ритмически выпеваемыми соединениями окиси хрома. Он приносил ведро воды и громогласно объявлял, что в нем - соединение двух газообразных тел. По воскресеньям можно было видеть в городе рослого, ладно скроенного солдата, который стоял, замерев, и с любопытством и увлеченностью исследователя рассматривал крышку канализационного люка на дороге или, наклонившись, ворошил пальцем кучку пыли между булыжниками. А Иене просто пытался определить на глаз массу этой железной крышки, восхищался ее массивностью и вспоминал все, что ему известно о ferrum, или думал о том, что если исследовать под микроскопом эту дорожную пыль, то можно будет обнаружить в ней частицы почти всех материалов, имеющихся в городе. Засунув на солдатский манер большие пальцы рук за ремень, бродил он по Копенгагену, обращая внимание на все приметные и неприметные вещи.
Вот таким его и следовало бы изобразить, чтобы навсегда запечатлеть для всех облик человека, обладающего подлинно живой душой и постигшего первозданность всего сущего.
Йенс не сразу привлекал к себе внимание, а между тем это был красивый малый. Он был рослый, крепкий, с могучими ручищами и чуть сутулыми плечами, несколько тяжеловатый, но подвижный и быстрый на ногу. Кожа у него была белая; широко раскрытые глаза, смотревшие доверчиво и смело, были синие, как небо, отраженное на поверхности моря. Нижнюю часть лица обрамляла золотистая раздваивающаяся бородка, мягкая как шелк и словно пропитанная солнечным светом. Волосы были такие же светлые и топорщились на голове ежиком. Весь он был олицетворением здоровья, мужества и презрения к смерти, которые как бы обновлялись в нем с каждым ударом сердца.
Но время солдатчины подошло к концу, а с ним окончились для Йенса и счастливые дни. Едва сдав военный мундир и переодевшись в куртку из домотканой шерсти, он поспешил домой в далекую деревню Гробёлле, увозя с собой свои сокровища - знания и уменье - и горя нетерпением поделиться своей мудростью с земляками и озолотить всю округу. Спустя месяц после его приезда домой за ним закрепилось прозвище «полоумный из Гробёлле».
Мудреного тут, впрочем, ничего не было, потому что при всех гениальных способностях Йенса у него начисто отсутствовало умение приспосабливаться к обстоятельствам, которое является прирожденным свойством крестьянина, а ведь он был крестьянских кровей.
В нем совершенно не было мужицкой робости, которая скорее всего есть не что иное, как трусость и страх перед недоброжелательством окружающих, но которая учит человека знать свое место и делает его уживчивым. Йенс не обладал бесконечно тонким уменьем подлаживаться под общий тон где-нибудь в сельской лавке, держать нос по ветру, подпевать всем и каждому, не набивать себе цену, не выпячиваться, но вместе с тем не давать о себе забыть. Однажды он с шумом ворвался к лавочнику в Кьельбю и огорошил его и всех присутствующих своей химией.
- Как, по-твоему, что это такое? - грозно вопросил он, вперив в лавочника пристальный взгляд своих синих, как небо, глаз и, схватив мешок с медным купоросом, приподнял его на вытянутой руке. Иисусе, ясное дело, это медный купорос, им известку подкрашивают перед тем, как стены обмазывать. Кто ж этого не знает? Но у Йенса был в запасе иной ответ:
- Это сернокислая окись меди, дурья твоя башка!
- Ишь ты! А мне и невдомек! - миролюбиво ответил лавочник.
Взгляды присутствующих расползлись по углам, едва заметная ухмылка обнажила зубы, сжимавшие трубки. А Йенс читал свою лекцию увлеченно и в полный голос, не обращая внимания на донимавших его мух. Люди, которые слышали его в тот раз, первыми распустили слух о том, что Йенс на солдатской службе повредился в уме. Толки о его полоумных речах дополнялись рассказами о его диких выходках, которые многие наблюдали собственными глазами. Йенс, стало быть, явился в Кьельбю малость позабавиться, и после того как он разобъяснил про все, что было в лавке, и отбарабанил подходящие к случаю химические прибаутки, он пристал к какому-то крестьянину в лавке с вопросом, может ли тот сделать прыжок, не касаясь земли ни головой, ни руками.
- Навряд ли! - ответил крестьянин, у которого к тому же в одной руке был узелок с дюжиной яиц, а в другой - горшок с маслом.
- А вот я могу, тощий твой зад! - объявил Йенс, презрительно фыркнув. - Гляди сюда, черт возьми!
С этими словами Йенс подпрыгнул высоко вверх, перекувырнулся назад так, что каблуки его деревянных башмаков мазнули по развешанным под потолком съестным припасам и льняному товару, и вновь опустился на ноги! Кирпичный пол в лавке треснул в двух местах. Какая-то старуха стала громко молиться. Остальные зажмурили глаза, как от яркого света, но не проронили ни слова. Затем Йенс в сопровождении молчаливой толпы любопытных отправился на гумно Ове Йоргенсена; там он, зацепившись пальцами ног за распорную балку, повис вниз головой и, вращая глазами, принялся объяснять стоящим внизу людям про относительность силы тяжести; он утверждал, что иной раз можно долго находиться вниз головой, ну, например, в космосе, где жалкая сила земного притяжения не имеет никакого значения. Народ, окончательно сбитый с толку, стал расходиться. Люди не знали что и думать об умственных способностях Йенса. Вот тогда-то он и получил свое прозвище, которое накрепко прилипло к нему.
Другое прозвище - Йенс-механик - он получил впоследствии из-за своих умелых рук. До солдатской службы Йенс батрачил во многих усадьбах и отличался в те времена старательностью и необыкновенной работоспособностью.
1 2