Э
то были пчелы. Да, пчелы. Они метались, суетились. Воздух был полон ими, они з
астилали солнце сплошным певучим облаком, роившимся тысячами взбудора
женных пчел.
Но что это? Облако потянулось в одном направлении и сгустилось над масло
бойней, стоявшей в отдалении, за горизонтом. Господин Йеспер высунулся и
з окна, так и есть:
Ц Биргитта, пчелиный рой вырвался на волю! Ц сказал он, повернувшись от
окна. Голос его звучал спокойно, почти кротко, но с лица не сходило выражен
ие страдания.
И вот пасторская чета, а за ними все, кто еще не спал в усадьбе в этот послео
беденный час, отправились на поимку пчелиного роя. Во главе процессии ше
л господин Йеспер с ульем и простыней, за ним прямо по зеленой ржи бежала Б
иргитта, без устали изо всех сил колотя в медную кружку, точно речь шла о ж
изни и смерти. Она неслась вприпрыжку по ржаному полю, так что только юбки
разлетались, обнажая тонкие девичьи ноги. Ах, Биргитта, пусть бы вечно про
должалась эта погоня! Но вот все было кончено. В поле рой опустился на дере
во, пастор прислонил к стволу лестницу и загнал пчел в улей, почти не постр
адав при этом от их жал. После чего все возвратились домой.
Наконец у людей появилась надежда на послеобеденный отдых. Но после того
как все улеглись, пастор повел жену за собой в церковь и там подверг ее до
просу. Задавая ей вопросы, он был сдержан, а она отвечала ему, как школьниц
а, стоящая перед учителем, ничего не утаивая. Дело обстояло куда хуже, чем
он предполагал.
Пастор узнал, что ночной вор, который так долго наводил страх на всю округ
у, все это время прятался на чердаке его собственного дома и что именно ем
у обязана была Биргитта своим положением. Это был один из товарищей ее де
тства, вместе с которым она носилась по болотам и который впоследствии в
ырос таким непутевым, таким сорвиголовой, что его пришлось отдать в солд
аты. Но он бежал из полка и вернулся в родные края, к Биргитте, которая все э
ти долгие месяцы прятала его на чердаке. И вот теперь они, стало быть, разо
блачены.
Когда пастор постиг всю глубину своего бесчестья, впервые охватил его ед
иным взглядом, кровь этого могучего человека закипела от гнева, но разум
все же не покинул его. И вот тогда-то, в холодном отчаянье, он подхватил жен
у на руки и понес ее вверх по ступенькам на колокольню. Он нес ее на вытяну
тых руках, высовывался с нею наружу через проемы, и всякий раз его так и по
дмывало швырнуть ее с колокольни вниз, но он ограничивался тем, что встря
хивал ее над бездной. Во время этой экзекуции она не издала ни единого кри
ка, не проронила ни единой жалобы, потому что чувствовала свою вину. Именн
о это, должно быть, и спасло ее.
Но все-таки он заставил ее молить о пощаде, и при мысли о том, каким образом
он этого добился, у него начинало саднить душу. Это случилось, когда они ве
рнулись из церкви домой. В сенях пастор огляделся в поисках веревки и, взя
в ее в руки, покосился на Биргитту, чтобы увидеть, какое это на нее произве
ло впечатление. Он понял, что сперва ей пришло в голову, будто он собираетс
я удавиться, и при этой мысли ни одна черта не дрогнула на ее юном застывше
м лице, а глаза по-прежнему оставались безжизненными.
Но когда он направился к чердачной лестнице и Биргитта внезапно поняла,
что он идет наверх, чтобы связать того, кто скрывается на чердаке, ее вскри
к заставил пастора обернуться. Это была первая искра жизни, проявившаяся
в ней, Ц короткий, испуганный вскрик, похожий на звук треснувшего стекла
. Биргитта стояла не сводя с него глаз, понимая, что он намерен сделать, и он
а, не проронившая ни звука ради своего спасения, не выказавшая ни малейше
го сочувствия своему супругу, теперь дрожала с головы до ног при мысли о т
ом, кто скрывался наверху, от страха перед ожидавшей его участью.
Пастор заколебался. Боль пронзила его. Он хотел стряхнуть с себя чувство
жалости и вновь стал подниматься по лестнице, и тогда Биргитта в неодоли
мом ужасе закричала ему в спину: «Нет! Нет!» Что-то сильнее пастора застав
ило его обернуться и взглянуть на нее.
Она стояла, широко раскрыв рот, вся подавшись вперед, олицетворение отча
яния. Заметив, что он колеблется, Биргитта устремилась следом за ним, лома
я руки, моля его влажными губами, стремясь пробудить в нем милосердие, ее м
аленькие, глубоко посаженные горящие глаза проникали ему прямо в душу. Н
икогда не видел он женщины, столь обезумевшей от горя, и словно каленым же
лезом обожгла его мысль о том, что она убивается так из-за другого. Но он бы
л сломлен. Он понял, что каждый удар, обрушенный на того, наверху, падет на н
ее, каждый веревочный след на руках того человека оставит кровавые отмет
ины на ней, а она, несмотря ни на что, все еще была слишком дорога ему, чтобы
он мог казнить ее, и притом за чужую провинность.
Пастор повесил на место веревку и, закрыв лицо руками, прошелся нескольк
о раз взад и вперед, тяжело скрипя башмаками. Когда Биргитта поняла, что оп
асность миновала, она заплакала. Вся скорчившись, она облегчала душу под
авленными глубокими гортанными звуками, похожими на блеяние овцы, когда
та лежит со стянутой мордой, обреченная на заклание. Но для Биргитты этот
плач означал возвращение к жизни.
Это, однако, не тронуло пастора. Он повернулся к жене спиной и ушел к себе в
кабинет. Биргитта тихонько пробралась на чердак. Не было на свете челове
ка более одинокого, чем господин Йеспер, когда он вошел в свой кабинет и за
крыл за собою дверь. Некоторое время он с отсутствующим видом расхаживал
по комнате, оглядывая корешки своих книг и взволнованно потирая руки. Он
остановился у окна и взглянул в сад, где пчелы уже угомонились, а яблоневы
й цвет купался в солнечных лучах.
Что-то запело у рамы, это был едва слышный нежный звук; какой-то комар бара
банил тонкими, как паутина, лапками по стеклу; он ползал взад и вперед, пыт
аясь преодолеть препятствие, которого не видел, но которое было где-то зд
есь и преграждало выход на волю. Отчего это крошечное божье создание лиш
ено возможности выбраться к солнцу?
Пастор отворил окно; комар пушинкой вылетел наружу и взмыл вверх, растоп
ырив лапки. Крылья его позолотило солнце, и он исчез в пламени его лучей.
Ах, как окутана дымкой земля Ц море цветов, солнце и безбрежное небо!
Что есть сущее? Весь мир, лежащий в благословенном летнем великолепии, ил
и он, одинокий простак, узревший сладость жизни, но не сумевший увидеть ни
чего, кроме милосердия, и для которого действительность таит в себе лишь
горечь и смерть? Ах, до чего хорош этот летний день!
Когда обитатели пасторской усадьбы пробудились от послеобеденного сна
, они услышали доносившийся из кабинета голос хозяина, звучавший все так
же монотонно, но, быть может, немного громче, чем утром.
Господин Йеспер учил наизусть псалом Давида:

Из глубины взываю к тебе, Гос
поди!
Господи! Услышь голос мой.
Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих.
Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, Ц Господи! кто устоит?
Но у Тебя прощение, да благоговеют пред Тобою.
Надеюсь на Господа, надеется душа моя; на слово Его уповаю.
Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи Ц утра, более, нежели страж
и Ц утра.
Да уповает Израиль на Господа; ибо у Господа милость и многое у Него избав
ление.
И Он избавит Израиля от всех беззаконий его.

С этого дня никто в округе больше не слыхал о воре; он исчез, и теперь владе
льцы усадеб могли быть спокойны за свои амбары со снедью. В это воскресен
ье господин Йеспер сказал проповедь, какой прихожане доселе еще не слыха
ли; особенно два псалма Давида обрели в его устах мощь самого бога. Прихож
ане распростерлись ниц перед могучими звуками его пророчеств. Пастор ни
разу не заглянул в книгу, текст его проповеди находился там, где ему и надл
ежало быть. Выученное Слово Божие исходило прямо от сердца.
Впоследствии, с годами, Биргитта, должно быть, сама, по доброй воле, отдала
свою любовь венчанному супругу, если верить старой, намалеванной доморо
щенным художником картине, которая висит в ольбьергской церкви и изобра
жает самого достопочтенного господина Йеспера, его жену и их одиннадцат
ь детей, рожденных ими в добром и благочестивом супружестве.
Все дети почти одинаковые, и едва ли их можно было бы различить по возраст
у, если бы все потомство не было выстроено в два ряда по росту, причем оказ
алось, что каждый последующий примерно на полголовы ниже предыдущего Ц
и так вплоть до спеленатого до ручек младенца, который, точно кукла, сидит
в нижнем углу картины; удивительно славные, красивые дети.
Счастливое семейство обращено лицом к зрителю, все смотрят из картины пр
ямо на вас, за исключением старшего, юноши с непомерно большим кадыком, ко
торый нарисован в профиль.


1 2