– Все кажется немного непривычным, да?
Ее смех был смехом женщины, смехом дневной сиделки, смехом сестры Брэнд. Она поставила поднос на тумбочку возле кровати. Пациентка не ответила. Она закрыла глаза, затем снова открыла их. Корова в платье сестры милосердия все еще была в комнате.
– Признайтесь, – сказала сестра, – вы бы и не догадались, что вы в линзах, если бы не цвет.
Важно было выиграть время. Пациентка осторожно протянула руку к стакану. Стала медленно пить молоко. Маска была напялена с какой-то целью. Возможно, какой– нибудь опыт, связанный с линзами… хотя в чем он состоит, она не могла и представить. Они, бесспорно, рисковали, обрушивая на нее такой сюрприз, а по отношению к более слабым людям, перенесшим такую же операцию, как она, это было бы просто жестоко.
– Я прекрасно вижу, – сказала она наконец, – во всяком случае, мне так кажется.
Сестра Брэнд стояла, сложив руки на груди, и наблюдала за ней. Широкая фигура в форме была точь-в-точь такая, какой Мада Уэст представляла ее себе. Но эта задранная коровья голова, нелепый рюш на шапочке, нацепленной на рога… А где же граница между маской и телом, если это действительно маска?
– У вас какой-то неуверенный голос, – сказала сестра Брэнд. – Неужели вы разочарованы после всего того, что мы для вас сделали?
Смех звучал, как всегда, весело, но губы медленно двигались из стороны в сторону, словно она жевала траву.
– В себе-то я уверена, – ответила Мада Уэст, – а вот в вас – нет. Это что – шутка?
– Что – шутка?
– Ну… то, как вы выглядите… ваше… лицо?
Синие линзы не настолько затемняли свет, чтобы она не смогла заметить, как изменилось выражение лица сиделки. У коровы явственно отвисла челюсть.
– Право, миссис Уэст! – На этот раз смех звучал не так сердечно. Удивление ее было бесспорным. – Я такая, какой меня сотворил Господь. Возможно, он мог бы сделать свою работу лучше.
Сиделка-корова подошла к окну и резким движением во всю ширь раздернула занавеси – комнату залил яркий свет. У маски не видно было краев, голова незаметно переходила в тело. Мада Уэст представила, как корова, если на нее напасть, опускает голову и выставляет рога.
– Я не хотела вас обидеть, – сказала она, – но, право, немного странно… Понимаете…
Она была избавлена от объяснения, так как дверь отворилась и в комнату вошел хирург. Во всяком случае, Мада узнала его голос, когда он сказал: «Хелло! Как дела?» Фигура в темном пиджаке и широких, суженных книзу брюках вполне подходила известному хирургу, но голова… Это была голова фокстерьера, уши торчком, пытливый, острый взгляд. Еще минута, и он залает и завиляет коротким хвостом.
На этот раз пациентка рассмеялась. Очень уж комичным был эффект. Должно быть, это все-таки шутка. Конечно, шутка. Что же еще, но зачем входить в такие расходы и причинять себе столько хлопот? Чего в конечном счете они достигают этим маскарадом? Она резко оборвала смех, увидев, как фокстерьер обернулся к корове и они без слов переговариваются между собой. Затем корова пожала своими слишком уж могучими плечами.
– Мы почему-то кажемся миссис Уэст смешными, – сказала она, и голос ее звучал не слишком довольно.
– Ну и прекрасно, – сказал хирург. – Разве было бы лучше, если бы мы казались ей противными?
Он подошел, протянул руку пациентке и наклонился поближе, чтобы поглядеть на ее глаза. Мада Уэст лежала неподвижно. Его голова тоже не была маской. Во всяком случае, Мада не могла различить ее границ. Уши стояли торчком, острый нос подрагивал. У него даже была отметина – одно ухо черное, другое белое. Мада представила его перед входом в лисью нору: вот он принюхивается, вот, поймав след, продирается в глубь лаза, поглощенный работой, на которую был натаскан.
– Вам бы подошло имя Джек Расселл, – сказала она.
– Простите?
Он выпрямился, но все еще стоял у кровати, – в блестящих глазах проницательность, одно ухо настороженно торчит вверх.
– Я хочу сказать, – Мада Уэст подыскивала слова, – что это имя подходит вам больше, чем ваше собственное.
Она была смущена. Что он подумает о ней, он, мистер Эдмунд Гривз, за именем которого на дверной дощечке на Харли-стрит стоит целая куча букв – его званий.
– Я знаю одного Джеймса Расселла, – сказал он, – но он хирург-ортопед и ломает людям кости. Вам кажется, что я вам тоже что-то сломал?
Голос его звучал оживленно, но в нем проскальзывало удивление, как и у сестры Брэнд. Благодарности, которую они заслужили за свое мастерство, что-то не было видно.
– О, что вы, что вы, – поспешно произнесла пациентка, – ничего у меня не сломано, право, ничего. И ничего не болит. Я все ясно вижу. Слишком ясно, если уж на то пошло.
– Так и должно быть, – сказал хирург и засмеялся – точь-в-точь короткий, резкий лай. – Ну, сестра, – продолжал он, – пациентка может делать все что угодно, в пределах разумного, конечно, только не снимать линзы. Вы предупредили ее?
– Как раз собиралась, сэр, когда вы вошли.
Мистер Гривз обернул черный собачий нос к Маде Уэст.
– Я зайду в среду, – сказал он, – и переменю линзы. Пока вам нужно одно – промывать глаза специальным раствором три раза в день. Это обязанность сестер. Сами вы глаза не трогайте. И, главное, не прикасайтесь к линзам. Однажды пациент хотел их снять и поплатился зрением. Он никогда его не восстановил.
«Попробуй только коснись, – казалось, лаял фокстерьер, – получишь по заслугам. Даже и не пытайся. У меня острые зубы».
– Я понимаю, – медленно произнесла Мада Уэст. Но она упустила свой шанс. Теперь она не могла потребовать у него объяснения. Инстинкт подсказывал ей, что врач ее не поймет. Фокстерьер говорил что-то корове, отдавал распоряжения. Резкая, отрывистая фраза и кивок глупой морды в ответ. Верно, в жаркий день мухи сильно ей докучают… или шапочка с рюшем отпугивает их?
Когда они двинулись к двери, пациентка сделала последнюю попытку.
– А постоянные линзы, – спросила она, – будут такие же, как эти?
– В точности такие, – гавкнул хирург, – но только прозрачные. Вы увидите все в естественном цвете. Значит, до среды.
Он вышел. Сестра – следом за ним. Мада слышала бормотанье голосов за дверью. А теперь что? Если это действительно какой-то опыт, снимут ли они сразу свои личины? Было чрезвычайно важно выяснить это. С ней сыграли не совсем честную шутку, это было злоупотребление доверием. Она слышала, как врач сказал: «Полторы таблетки. Она немного возбуждена. Вполне естественная реакция».
Мада Уэст храбро распахнула дверь. Они стояли в коридоре… все еще в масках. Оба обернулись к ней; в острых блестящих глазах фокстерьера и глубоких глазах коровы был упрек, словно своим поступком пациентка нарушила принятый этикет.
– Вам что-нибудь нужно, миссис Уэст? – спросила сестра Брэнд.
Мада Уэст смотрела мимо них в коридор. Весь этаж участвовал в обмане. У маленькой горничной, которая вышла из соседней палаты со шваброй и совком для мусора, была головка ласки, а сиделка, танцующей походкой идущая с другого конца коридора, была кошечка с кокетливой шапочкой на кудрявой голове. Рядом с ней гордо вышагивал врач-лев. Даже у швейцара, в это самое время поднявшегося в лифте напротив, была на плечах голова кабана. Вынимая багаж, он хрипло похрюкивал.
Впервые Маду Уэст уколол страх. Откуда они могли знать, что она именно сейчас откроет дверь? Как они сумели все появиться в ту самую минуту, каждый – в маске, все эти сестры и врачи, и горничная, которая как раз вышла из соседней двери, и швейцар, который как раз поднялся на лифте? Должно быть, страх отразился у нее на лице, потому что сестра Брэнд, корова, взяла ее за руку и отвела обратно в палату.
– Вы хорошо себя чувствуете, миссис Уэст? – встревожено спросила она.
Мада Уэст медленно легла в постель. Если это был заговор, то для чего? Другие пациенты тоже были жертвами обмана?
– Я сильно устала, – сказала она. – Я бы хотела уснуть.
– Вот и отлично, – сказала сестра Брэнд, – а то вы чуть-чуть перевозбуждены.
Она смешивала что-то в стакане, и на этот раз, когда Мада Уэст взяла стакан в руку, пальцы ее дрожали. Может ли корова разглядеть как следует, что она смешивает, какие снадобья? А если она ошибется?
– Что вы мне даете? – спросила она.
– Успокоительное, – ответила корова.
Лютики и ромашки. Пышная зеленая трава. Воображению ничего не стоило почувствовать в питье все три ингредиента. Пациентку передернула дрожь. Она опустилась на подушку, и сестра Брэнд задернула занавеси.
– Расслабьтесь, – сказала она, – и, когда проснетесь, будете чувствовать себя гораздо лучше. – Тяжелая голова потянулась вперед… сейчас она раскроет рот и замычит.
Успокоительное подействовало быстро. Сонное оцепенение охватило тело пациентки.
Вскоре она погрузилась в мирный мрак, но, когда проснулась, ее ждал не нормальный порядок вещей, как она надеялась, а второй завтрак, принесенный кошечкой. Сестра Брэнд сменилась с дежурства.
– Сколько это будет продолжаться? – спросила Мада Уэст. Она уже примирилась с розыгрышем. Глубокий сон восстановил ее силы и отчасти веру в себя. Если это нужно для ее глаз – им видней. Хотя причина их поступка для нее непостижима.
– Что вы хотите сказать, миссис Уэст? – спросила кошечка, улыбаясь. Пустенькая девчонка с поджатыми губками; не успела она кончить фразы, как уже поправляла шапочку.
– Этот опыт с моими глазами, – сказала пациентка, снимая крышку с тарелки, где лежал кусок вареной курицы. – Не вижу, в чем тут смысл. Строите из себя каких-то чучел. Для чего?
Кошечка серьезно, если кошечка может быть серьезной, продолжала смотреть на нее во все глаза.
– Простите, миссис Уэст, – сказала она, – я вас не понимаю. Вы сказали сестре Брэнд, что еще не совсем хорошо видите?
– Дело не в том, что я не вижу, – ответила Мада Уэст. – Вижу я прекрасно. Стул есть стул. Стол – стол. Я буду есть вареную курицу. Но почему вы похожи на кошку, причем полосатую?
Возможно, это звучало невежливо. У нее чуть не дрогнул голос. Сестра – Мада вспомнила ее, это была сестра Суитинг, и ее имя Китти очень ей подходило – отшатнулась от сервировочного столика.
– Очень жаль, – сказала она, – что не могу вас оцарапать. Меня еще никто не называл кошкой.
Царапина была достаточно глубокой. Кошечка уже выпустила коготки. Она могла мурлыкать что-то льву в коридоре, но с Мадой Уэст она мурлыкать не желала.
– Я ничего не придумываю, – сказала пациентка. – Я вижу то, что вижу. Вы – кошка, нравится вам это или нет, а сестра Брэнд – корова.
На этот раз оскорбление было сознательным. Великолепные усы сестры Суитинг стали торчком.
– Будьте любезны, миссис Уэст, ешьте свое второе и позвоните мне, когда будете готовы есть третье.
И она гордо удалилась из комнаты. Если бы у нее был хвост, подумала Мада Уэст, он бы не вилял, как у мистера Гривза, а яростно бил по полу.
Нет, не было на них никаких масок. Удивление и гнев кошечки были достаточно искренни. И персонал лечебницы не стал бы разыгрывать такой спектакль ради одного пациента, Мады Уэст, – это обошлось бы слишком дорого. Значит, дело в линзах? Линзы по самой своей сущности, благодаря какому-то свойству, понять которое может только специалист, преображают всех, на кого в них смотришь.
У Мады вдруг мелькнула одна мысль, и, оттолкнув в сторону сервировочный столик, она слезла с кровати и подошла к трюмо. Из зеркала на нее смотрело собственное лицо. Темные линзы скрывали глаза, но лицо было ее, Мады Уэст.
– Слава Богу, – сказала она, но мысли ее снова вернулись в прежнее русло. Значит, все же обман. Раз собственное ее лицо не изменилось, хоть и видит она его через линзы, значит, здесь действительно заговор, и ее первая догадка насчет масок была правильной. Но почему? Что они этим выигрывают? Может быть, они сговорились между собой свести ее с ума? Но она тут же отказалась от этой мысли – слишком абсурдно. Лечебница и ее персонал пользовались в Лондоне доброй славой. Хирург оперировал даже членов королевской фамилии. К тому же, если уж они хотели довести ее до безумия, это куда проще было сделать при помощи лекарств. Или анестезии. Дали бы ей во время операции слишком много обезболивающих средств и предоставили умереть. К чему вступать на окольный путь и наряжать врачей и сестер в маски животных?
Она сделает еще одну проверку. Она посмотрит на прохожих. Мада Уэст спряталась за занавеси и выглянула в окно. Сперва на улице было пусто – во время ленча не бывает большого движения. На дальнем перекрестке мелькнуло такси, но она не смогла разглядеть водителя. Мада ждала. На ступени лечебницы вышел швейцар, постоял, глядя по сторонам. Ей ясно была видна его кабанья голова. Но он не в счет. Он может участвовать в заговоре. К дому приближался фургон, водитель был не виден… но вот он сбавил скорость и выглянул из кабины – перед ней мелькнула плоская лягушачья голова, выпученные глаза.
У Мады упало сердце. Она отошла от окна и снова легла в постель. Есть ей больше не хотелось, и она отодвинула тарелку, почти не прикоснувшись к курице. Она не стала звонить, и спустя какое-то время дверь приоткрылась, но то была не кошечка, а маленькая горничная с головой ласки.
– Вы что хотите на третье: плам-пудинг или мороженое, мадам? – спросила она.
Мада Уэст, не раскрывая глаз, покачала головой. Робко скользнув вперед, чтобы забрать поднос, ласка сказала:
– Тогда сыр и кофе?
Ее голова соединялась с туловищем без всякого шва. Это не могло быть маской, разве что какой-то гениальный художник придумал маски, незаметно переходящие в тело, так, что материя сливалась с кожей.
– Только кофе, – сказала Мада Уэст.
Ласка исчезла. Снова стук в дверь, на пороге возникла кошечка: спина дугой, шерсть дыбом. Она молча шмякнула на столик чашку с кофе, и Мада Уэст, возмущенная – ведь если кому и выказывать недовольство, так только ей, – резко сказала:
– Налить вам в блюдечко молока?
Кошечка обернулась.
– Шутка шуткой, миссис Уэст, – сказала она, – и я первая посмеюсь над тем, что смешно. Но я не выношу грубостей.
– Мяу, – сказала Мада Уэст.
Кошечка выскочила из комнаты. Никто не пришел забрать чашку, даже ласка. Пациентка впала в немилость. Ну и пусть. Если персонал лечебницы полагает, что может одержать над ней верх, они ошибаются. Мада снова подошла к окну. Швейцар– кабан помогал сесть в машину пожилой треске на костылях. Значит, все же не заговор. Они ведь не знают, что она на них смотрит. Мада подошла к телефону и попросила телефонистку соединить ее с конторой мужа. И тут же вспомнила, что он не мог еще вернуться после ленча. Однако назвала номер, и ей повезло – Джим оказался на месте.
– Джим… Джим, дорогой.
– Да?
Какое счастье услышать так хорошо знакомый, родной голос. У Мады сразу стало легче на душе. Она прилегла на кровать, прижимая трубку к уху.
– Милый, когда ты сможешь приехать?
– Боюсь, только вечером. Не день, а сплошной ад, одно за другим без передышки. Ну, как оно прошло? Все в порядке?
– Не совсем.
– Что ты имеешь в виду? Ты не видишь? Гривз ничего тебе не напортил?
Как она могла объяснить, что с ней случилось? По телефону это прозвучало бы так глупо.
– Нет, я вижу. Прекрасно вижу. Просто… просто все сестры похожи на животных. И Гривз тоже. Он фокстерьер. Один из этих маленьких Джеков Расселлов, с которыми травят лис.
– О чем, ради всего святого, ты толкуешь?
В то же самое время он говорил что-то секретарше, что-то о деловой встрече, и по его тону Маде Уэст стало ясно, что он очень, очень занят, и она выбрала самый неподходящий момент, чтобы ему позвонить.
– Что ты имеешь в виду, какой Джек Расселл? – повторил Джим.
Мада Уэст поняла, что все бесполезно. Надо ждать, пока он не приедет. Тогда она попытается все ему рассказать, и он сам разберется, что за этим стоит.
– Неважно, – сказала она. – Поговорим потом.
– Мне очень жаль, – сказал он, – но я правда страшно спешу. Если линзы тебе не помогают, скажи кому-нибудь. Сестрам, старшей сестре.
– Хорошо, – пообещала она, – хорошо.
И дала отбой. Положила трубку. Взяла журнал, верно оставленный в один из вечеров самим Джимом. С радостью увидела, что ей не больно читать. И что синие линзы ничего не меняют – мужчины и женщины на фотографиях были нормальными, такими, как всегда. Свадебные группы, приемы, дебютантки – все было привычным. Лишь здесь, в лечебнице, и на улице, снаружи, люди выглядели иначе. Было уже далеко за полдень, когда в палату зашла старшая сестра, чтобы побеседовать с ней. Мада узнала ее по форменному платью. Овечья голова старшей сестры уже не удивила ее – это было неизбежно.
– Надеюсь, вы всем у нас довольны, миссис Уэст?
Мягкий вопросительный голос. Намек на блеяние.
– Да, спасибо.
Мада Уэст была настороже. Сердить старшую сестру было неразумно. Даже если это действительно колоссальный заговор, лучше не восстанавливать ее против себя.
– Линзы сидят хорошо?
– Превосходно.
1 2 3 4 5