Все были новенькие, еще со складками, пахнущие химией.
Все сообщения были на пленке. Стандартные кассеты, продающиеся повсюду. Никаких отпечатков пальцев. Ничего. Все было сделано чрезвычайно тщательно. Я пришел к заключению, что работал профессионал.
На каждой пленке содержалось доказательство того, что Алисия жива. На каждой пленке были угрозы. На каждой пленке был ответ на очередное предложение Травенти. Я посоветовал ему сначала согласиться только на две тысячи — ОН принял это с бешеным возмущением, настоящим или поддельным — не знаю. Медленно, после упорной торговли, разрыв между требованием и возможностями сокращался, пока выкуп не стал достаточно большим, чтобы ЕГО труды того стоили, и достаточно сносным, чтобы не подорвать состояние Ченчи окончательно. В тот момент, когда каждый почувствовал себя удовлетворенным, пусть и недовольным, сумма была согласована.
Были собраны деньги — итальянская валюта в мелких купюрах, в пачках, перетянутых резинками. Все упаковали в кейс. По благополучной передаче выкупа Алисия Ченчи была бы освобождена. По благополучной передаче... Господи... Придорожный ресторанчик находился почти на одинаковом расстоянии от Болоньи и виллы Франчезе, которая стояла, увенчанная башенками, во всей своей идиллической красе на южном склоне небольшого холма в пригороде. Днем дорога была забита машинами, но в четыре утра только раз фары на короткое время осветили нашу машину. Ченчи молча сидел рядом со мной, устремив взор на дорогу. Мысли его блуждали неведомо где.
Рикардо на своем мотороллере приехал, на автомобильную стоянку раньше нас, хотя ему-то было ехать дальше. Как и его брат, он был юношей самоуверенным и сообразительным. Сейчас, из-за того, что в брата стреляли, глаза его горели яростью. Узкие челюсть стиснуты, губы плотно сжаты. Каждый его мускул прямо-таки излучал готовность к драке. Он подошел к нашей машине и сел на заднее сиденье.
— Ублюдки, — гневно прорычал он. — Папа говорит, что Лоренцо в критическом состоянии. — Он говорил по-итальянски, но четко, как и все в его семье, так что я понимал почти все.
Паоло Ченчи горестно всплеснул руками, немного посочувствовав чужому ребенку.
— Что в послании? — спросил он.
— Приказано сидеть здесь, у телефонов. Он сказал, чтобы я привез вас, чтобы вы сами с ним поговорили. Говорит, никаких посредников. Он был сердят. Очень сердит.
— Это был тот же самый человек? — спросил я.
— Думаю, да. Я уже прежде слышал его голос в записи. С ним всегда разговаривал папа. До нынешнего вечера он ни с кем, кроме папы, говорить не желал, но я ответил ему, что папа в больнице с Лоренцо и что его не будет до утра. Он сказал, что это слишком поздно. И что я сам должен принять сообщение. Он велел, чтобы вы, синьор Ченчи, были один. Если опять будут карабинеры, то вы больше Алисию не увидите. Они даже ее тело не вернут.
Ченчи забила дрожь.
— Я останусь в машине, — сказал я. — Это они переживут. Не бойтесь.
— Я пойду с вами, — сказал Рикардо.
— Нет, Рикардо, — покачал я головой, — тебя тоже могут принять за карабинера. Лучше останься здесь, со мной. — Я повернулся к Ченчи:
— Мы будем ждать. У вас есть жетоны, если он попросит перезвонить ему?
Он рассеянно пошарил в карманах, и мы с Рикардо ссудили ему несколько жетончиков. Неловко повозившись с дверной ручкой, он вышел и встал посреди стоянки, словно не знал, куда идти.
— Телефоны у ресторана, — сказал Рикардо. — В зале прямо рядом. Я часто оттуда звоню.
Ченчи кивнул, взял себя в руки и твердо пошел к выходу.
— Думаете, кто-нибудь наблюдает? — спросил Рикардо.
— Не знаю. Рисковать мы не можем. — Я использовал итальянское слово, означающее опасность, а не риск, но он понимающе кивнул. Я третий раз работал в Италии и говорил теперь по-итальянски лучше, чем прежде.
Мы ждали долго и мало говорили. Так долго, что я начал беспокоиться — вдруг Ченчи вовсе не позвонили? Вдруг это сообщение было просто жестокой шуткой в отместку? Или даже хуже — вдруг это просто уловка, чтобы выманить его из дома, в то время как там произойдет что-то ужасное? Мое сердце глухо билось. Старшая сестра Алисии, Илария, сестра Паоло Ченчи, Луиза, обе были на вилле и спали наверху.
Возможно, мне следовало остаться там... но Ченчи был не в состоянии сесть за руль. Возможно, мне следовало разбудить их садовника, что жил в деревне, — он иногда водил машину, когда у шофера был выходной... возможно, возможно.
Когда он вернулся, небо уже светлело. По его походке было видно, что он потрясен. Лицо его было просто каменным. Я открыл ему дверь изнутри, и он тяжело опустился на пассажирское сиденье.
— Он звонил дважды, — Ченчи по инерции говорил на итальянском. — В первый раз велел ждать. Я ждал... — Он замолчал и проглотил комок. Прокашлялся. Снова заговорил — уже тверже:
— Я долго ждал. Целый час. Больше.
Наконец он позвонил. Сказал, что Алисия жива, но цена выросла. Сказал, что я должен заплатить два миллиарда лир не позднее чем через два дня. — Голос его сорвался.
Я ясно слышал в нем отчаяние. Два миллиарда лир — это около миллиона фунтов.
— Что еще он сказал? — спросил я.
— Он сказал, что, если кто-нибудь расскажет карабинерам о новых требованиях, Алисию тут же убьют. — Тут он вдруг вспомнил, что в машине сидит еще и Рикардо, и в тревоге повернулся к нему:
— Не говори об этой встрече никому. Душой поклянись!
Рикардо с серьезным видом пообещал. Он также сказал, что сейчас поедет в больницу к родителям и привезет новости о Лоренцо. Еще раз горячо пообещав молчать, он пошел к своему мотороллеру и затарахтел прочь.
Я завел машину и выехал со стоянки.
— Мне столько не осилить, — подавленно проговорил Ченчи. — Больше я не смогу.
— Ну, — сказал я, — вы случайно получили назад деньги из того кейса. Вам повезло. Это означает, что на самом деле вам надо добавить... семьсот миллионов лир.
Триста тысяч фунтов. Если произнести быстро, то не так ошарашивает.
— Но за два дня...
— Банк ссудит. У вас есть имущество.
Он не ответил. Теперь, когда второй раз придется собирать выкуп в мелких банкнотах, это будет технически сложнее. Нужно больше денег и гораздо быстрее. Однако в банках читают утренние газеты — и вряд ли им не будет известно о том, что нужен второй выкуп.
— Что вы собираетесь сделать, когда получите деньги? — спросил я.
Ченчи покачал головой.
— Он сказал мне... Но теперь я не могу вам передать. На сей раз я понесу деньги сам. Один.
— Это неразумно.
— Я должен это сделать.
Он говорил безнадежно и одновременно решительно. Я не стал спорить.
Просто спросил:
— У нас будет время сфотографировать купюры и пометить их?
Он нетерпеливо покачал головой.
— Какое теперь это имеет значение? Дело только в Алисии. Мне дали второй шанс... На этот раз я сделаю все, как они говорят. Теперь я действую один.
Как только Алисия будет спасена — если ему повезет, — он пожалеет, что упустил возможность выручить хотя бы часть выкупа и поймать похитителей. Как это часто бывает при похищениях, эмоции превалируют над здравым смыслом. Но вряд ли можно его в этом винить.
Почти все комнаты на вилле Франчезе были увешаны снимками Алисии Ченчи. Девушки, которую я никогда не видел.
Алисия на скачках по всему миру. Богатая девушка Алисия с шелковой кожей и солнцем в крови (как писали имеющие воображение газетчики) — горячая, яркая, и временами опаляющая. Я мало понимал в скачках, но о ней я слышал, об этой обворожительной девушке из европейского спорта, которая и вправду могла скакать — тут надо вообще газет не читать, чтобы не слышать о ней. В ней было что-то привлекавшее этих писак, особенно в Англии, где она часто выступала. Да и в Италии всякий раз, как о ней упоминали, я слышал в голосе говорившего искреннее восхищение. В голосе каждого, кроме разве что ее сестры Иларии, чья реакция на похищение была неоднозначной.
На фотографиях крупным планом Алисия была не особенно красива — худенькая, с мелкими чертами лица, темноглазая, с короткими прилегающими к голове кудряшками. Ее сестра, чей снимок висел рядом в серебряной рамке, казалась более женственной, более дружелюбной, более милой: Однако в жизни в Иларии ничего такого особо не наблюдалось, тем болей сейчас, при таких ужасных обстоятельствах. Никогда не угадаешь, как человека изменит несчастье. Она и ее тетка Луиза все еще спали, когда мы с Ченчи вернулись на виллу. Все было тихо и спокойно. Ченчи пошел прямо в библиотеку и налил себе большой стакан бренди, показав мне, чтобы я тоже налил себе. Я присоединился к нему, подумав, что напиться в семь утра можно ничуть не хуже, чем в любое другое время.
— Простите, — сказал он. — Понимаю, что это не ваша вина. Карабинеры... они делают что хотят.
Я понял, что он вспоминает, как яростно набросился на меня, когда мы в последний раз сидели в этих же самых креслах. Я небрежно отмахнулся и позволил бренди протечь в горло, согреть желудок. Сменяющие друг друга чувства теснились в моей груди. Может, это и неправильно, но самое старое на свете успокоительное по-прежнему оставалось самым эффективным.
— Думаете, мы вернем ее? — спросил Ченчи. — Вы правда так думаете?
— Да, — кивнул я. — Они не стали бы начинать с нуля, если бы намеревались убить ее. Они не желают причинить ей вреда, как я все время вам и говорил. Они хотят одного... чтобы вы поверили в то, что они убьют ее. Да, я действительно думаю, что это добрый знак, раз им все еще хватает выдержки торговаться, — и это при том, что двоих из них взяли карабинеры.
Ченчи окинул меня пустым взглядом.
— Я и забыл об этом.
Я-то не забыл, но осада и засада отложились у меня в голове в виде воспоминаний, а не как отчет. Всю ночь я думал, не было ли у этих двоих рации, и не узнал ли ОН о провале в тот же самый миг, как все случилось, а не потом, когда его подельщики вместе с деньгами не появились.
Я подумал: будь я на ЕГО месте, я бы очень обеспокоился за этих двоих — необязательно за их жизни, но из-за того, что они слишком много знают.
Они могли знать, где находится Алисия. Они могли знать, кто спланировал всю операцию. Они просто обязаны были знать, где предполагалось передать деньги. Может, они и просто наемники, но им достаточно доверяют, чтобы послать за деньгами. Они могли быть и полноправными партнерами в этом деле. Хотя я сомневался. В бандах похитителей обычно есть своя иерархия, как и во всех остальных организациях. Так или иначе, эти двое попали бы в руки карабинеров живыми или мертвыми. Сами они грозили, что, если их не отпустят, Алисия умрет, но, возможно, ОН ничего подобного Ченчи не говорил. Не означало ли это, что ЕГО в первую очередь беспокоят деньги? Деньги от Ченчи ОН наверняка получит, а вот добиться освобождения своих соучастников вряд ли сможет, потому сейчас он занят именно выбиванием денег, а не их судьбой... Или это просто говорит о том, что у него нет рации, чтобы держать контакт со своими подельщиками, которые угрожали скорее для проформы? Или ОН по рации убедил их забаррикадироваться и постоянно угрожать, связав карабинеров достаточно надолго, чтобы ОН сумел перевезти Алисию в другое место, так что теперь уже все равно, заговорят его соучастники или нет — они просто ничего не будут знать.
— О чем вы размышляете? — спросил Ченчи.
— О надежде, — ответил я и подумал, что похитители, засевшие в квартире, наверное, все-таки не имеют с НИМ никакой связи по рации, поскольку они ни разу не упомянули ЕГО в течение того часа, когда я прослушивал их разговоры с помощью «жучка». Но ОН мог догадаться о «жучках»... если ОН не дурак... и, может, ОН велел им отключиться, дав первые инструкции.
Будь я на ЕГО месте, я держал бы связь с этими двумя с того самого момента, как они отправились на дело. Но существует не так уж много радиочастот, и вероятность того, что тебя подслушают, высока. Но ведь есть коды и условные фразы... Хотя как обговорить условную фразу, которая сигнализировала бы о том, что отовсюду полезли карабинеры и что пришлось пристрелить парня, принесшего выкуп?
Если бы они не забрали выкуп вместе с маячком, они, возможно, смогли бы улизнуть. Если бы им не так отчаянно хотелось забрать выкуп, они не застрелили бы водителя, привезшего его.
Карабинеры действовали тупо, но похитители были ничуть не лучше, и, пока ОН не решит в конце концов прикрыть эту лавочку, надежда есть. Я по-прежнему считал, что надежда эта достаточно слабая. Но вряд ли кто осмелится сказать об этом отцу жертвы.
Слезы, в конце концов побежали-таки по щекам Ченчи. Наверное, от бренди. Он плакал молча, не пытаясь смахнуть или скрыть слезы. Многие мужчины доходили до такого состояния куда быстрее его. Насколько я знал из своей практики, большинство родителей похищенных быстро ломались. Через гнев, тревогу и скорбь, через ощущение вины, надежду и боль, через все эти стадии они приходили к одному и тому же. Я повидал столько людей в отчаянии, что иногда смеющееся лицо просто потрясало меня.
Сидевший напротив меня Паоло Ченчи ни разу в моем присутствии не улыбнулся. Поначалу он пытался придать своему лицу приятное выражение, но, как только он привык к моему присутствию, маска сползла, и теперь передо мной сидел человек, чувства, силу и безрассудство которого я знал. Городской житель, светский человек, удачливый в бизнесе, мудро смотревший на меня с портрета в библиотеке, был чужим. В нашу первую встречу ему не понравилось, что я слишком молод. Теперь он вроде бы привык ко мне. Его вопль о помощи достиг нашего офиса, когда еще не прошло и дня после исчезновения Алисии, и уже на следующий вечер я стоял у него на пороге. Однако сорок девять часов такого кошмара могут показаться целой жизнью, и после облегчения, которое он испытал при встрече со мной, он уже не был столь придирчив.
Сейчас он смирился бы и с четырехруким синим карликом, а не только с худощавым типом в пять футов десять дюймов ростом, с обычными каштановыми волосами и усталыми серыми глазами. Но, в конце концов, он платил мне, а если бы я ему действительно стоял поперек горла, он легко мог от меня избавиться.
Когда Ченчи в первый раз позвонил в нашу контору, он был краток и прям. «Мою дочь похитили. Я позвонил Томазо Линарди из Миланской кожевенной компании спросить совета. Он назвал мне ваше имя... он сказал, что именно ваша фирма вернула его домой в целости и сохранности и помогла полиции выследить похитителей. Мне нужна ваша помощь. Пожалуйста, приезжайте».
Томазо Линарди, владелец Миланской кожевенной компании, сам был два года назад похищен ради выкупа, и неудивительно, что Паоло Ченчи его знал, поскольку Ченчи и сам занимался кожевенным бизнесом. Половина итальянской обуви, импортируемой в Англию, сказал он мне, проходит через его фирму на стадии некроеной кожи.
У этих двоих, между прочим, нашлось еще кое-что общее, хотя и не столь прочно их связывающее, а именно: интерес к лошадям. Ченчи интересовался этим, конечно же, из-за Алисии, а Линарди из-за того, что владел основной долей капитала ипподрома. Этот холдинг в фешенебельном, доходном куске плоской земли был той частью его собственности, которую пришлось продать, чтобы собрать выкуп за него самого, что он, к горю своему, и обнаружил по освобождении. В его случае удалось вернуть только малую часть выкупа в миллион фунтов, хотя спустя месяц почти всех похитителей арестовали. Семь миллионов, которые за него требовали поначалу, означали бы еще и потерю почти всего его бизнеса, так что он в конце концов успокоился, смирился и остался весьма благодарен «Либерти Маркет» и потому порекомендовал нас другому пострадавшему.
По делу Линарди я работал еще с одним партнером. Мы нашли жену Линарди не просто в отчаянии по поводу судьбы ее мужа — она была еще и в ярости из-за размера выкупа. Его любовница рыдала в три ручья, сын захватил его кресло в офисе, его повариха билась в истерике, его сестры лаялись, и его собаки скулили. Вся эта театральщина разыгрывалась фортиссимо, и в конце концов мне показалось, будто меня накрыло приливной волной.
Вилла Франчезе была куда более спокойным домом. Мы с Паоло Ченчи посидели еще с полчаса, чтобы дать бренди улечься, раздумывая о том о сем. В конце концов слезы его высохли, он глубоко вздохнул и сказал, что раз наступает день, то ему нужно переодеться, позавтракать и отправиться в офис.
Естественно, я, как обычно, отвезу его. И конечно же, я могу сфотографировать купюры. Он думает, что я, конечно, прав и что это лучшая возможность хоть что-то потом вернуть.
В этом консервативном доме завтракали в столовой — кофе, фрукты и горячий хлеб подавали под фреской с пастушкой в стиле Марии-Антуанетты.
К нам присоединилась Илария. Как всегда, молча положила себе на тарелку то, что ей больше всего нравилось. Ее молчание было формой протеста — в данном случае явным отказом здороваться с отцом. Даже ради приличия.
1 2 3 4 5
Все сообщения были на пленке. Стандартные кассеты, продающиеся повсюду. Никаких отпечатков пальцев. Ничего. Все было сделано чрезвычайно тщательно. Я пришел к заключению, что работал профессионал.
На каждой пленке содержалось доказательство того, что Алисия жива. На каждой пленке были угрозы. На каждой пленке был ответ на очередное предложение Травенти. Я посоветовал ему сначала согласиться только на две тысячи — ОН принял это с бешеным возмущением, настоящим или поддельным — не знаю. Медленно, после упорной торговли, разрыв между требованием и возможностями сокращался, пока выкуп не стал достаточно большим, чтобы ЕГО труды того стоили, и достаточно сносным, чтобы не подорвать состояние Ченчи окончательно. В тот момент, когда каждый почувствовал себя удовлетворенным, пусть и недовольным, сумма была согласована.
Были собраны деньги — итальянская валюта в мелких купюрах, в пачках, перетянутых резинками. Все упаковали в кейс. По благополучной передаче выкупа Алисия Ченчи была бы освобождена. По благополучной передаче... Господи... Придорожный ресторанчик находился почти на одинаковом расстоянии от Болоньи и виллы Франчезе, которая стояла, увенчанная башенками, во всей своей идиллической красе на южном склоне небольшого холма в пригороде. Днем дорога была забита машинами, но в четыре утра только раз фары на короткое время осветили нашу машину. Ченчи молча сидел рядом со мной, устремив взор на дорогу. Мысли его блуждали неведомо где.
Рикардо на своем мотороллере приехал, на автомобильную стоянку раньше нас, хотя ему-то было ехать дальше. Как и его брат, он был юношей самоуверенным и сообразительным. Сейчас, из-за того, что в брата стреляли, глаза его горели яростью. Узкие челюсть стиснуты, губы плотно сжаты. Каждый его мускул прямо-таки излучал готовность к драке. Он подошел к нашей машине и сел на заднее сиденье.
— Ублюдки, — гневно прорычал он. — Папа говорит, что Лоренцо в критическом состоянии. — Он говорил по-итальянски, но четко, как и все в его семье, так что я понимал почти все.
Паоло Ченчи горестно всплеснул руками, немного посочувствовав чужому ребенку.
— Что в послании? — спросил он.
— Приказано сидеть здесь, у телефонов. Он сказал, чтобы я привез вас, чтобы вы сами с ним поговорили. Говорит, никаких посредников. Он был сердят. Очень сердит.
— Это был тот же самый человек? — спросил я.
— Думаю, да. Я уже прежде слышал его голос в записи. С ним всегда разговаривал папа. До нынешнего вечера он ни с кем, кроме папы, говорить не желал, но я ответил ему, что папа в больнице с Лоренцо и что его не будет до утра. Он сказал, что это слишком поздно. И что я сам должен принять сообщение. Он велел, чтобы вы, синьор Ченчи, были один. Если опять будут карабинеры, то вы больше Алисию не увидите. Они даже ее тело не вернут.
Ченчи забила дрожь.
— Я останусь в машине, — сказал я. — Это они переживут. Не бойтесь.
— Я пойду с вами, — сказал Рикардо.
— Нет, Рикардо, — покачал я головой, — тебя тоже могут принять за карабинера. Лучше останься здесь, со мной. — Я повернулся к Ченчи:
— Мы будем ждать. У вас есть жетоны, если он попросит перезвонить ему?
Он рассеянно пошарил в карманах, и мы с Рикардо ссудили ему несколько жетончиков. Неловко повозившись с дверной ручкой, он вышел и встал посреди стоянки, словно не знал, куда идти.
— Телефоны у ресторана, — сказал Рикардо. — В зале прямо рядом. Я часто оттуда звоню.
Ченчи кивнул, взял себя в руки и твердо пошел к выходу.
— Думаете, кто-нибудь наблюдает? — спросил Рикардо.
— Не знаю. Рисковать мы не можем. — Я использовал итальянское слово, означающее опасность, а не риск, но он понимающе кивнул. Я третий раз работал в Италии и говорил теперь по-итальянски лучше, чем прежде.
Мы ждали долго и мало говорили. Так долго, что я начал беспокоиться — вдруг Ченчи вовсе не позвонили? Вдруг это сообщение было просто жестокой шуткой в отместку? Или даже хуже — вдруг это просто уловка, чтобы выманить его из дома, в то время как там произойдет что-то ужасное? Мое сердце глухо билось. Старшая сестра Алисии, Илария, сестра Паоло Ченчи, Луиза, обе были на вилле и спали наверху.
Возможно, мне следовало остаться там... но Ченчи был не в состоянии сесть за руль. Возможно, мне следовало разбудить их садовника, что жил в деревне, — он иногда водил машину, когда у шофера был выходной... возможно, возможно.
Когда он вернулся, небо уже светлело. По его походке было видно, что он потрясен. Лицо его было просто каменным. Я открыл ему дверь изнутри, и он тяжело опустился на пассажирское сиденье.
— Он звонил дважды, — Ченчи по инерции говорил на итальянском. — В первый раз велел ждать. Я ждал... — Он замолчал и проглотил комок. Прокашлялся. Снова заговорил — уже тверже:
— Я долго ждал. Целый час. Больше.
Наконец он позвонил. Сказал, что Алисия жива, но цена выросла. Сказал, что я должен заплатить два миллиарда лир не позднее чем через два дня. — Голос его сорвался.
Я ясно слышал в нем отчаяние. Два миллиарда лир — это около миллиона фунтов.
— Что еще он сказал? — спросил я.
— Он сказал, что, если кто-нибудь расскажет карабинерам о новых требованиях, Алисию тут же убьют. — Тут он вдруг вспомнил, что в машине сидит еще и Рикардо, и в тревоге повернулся к нему:
— Не говори об этой встрече никому. Душой поклянись!
Рикардо с серьезным видом пообещал. Он также сказал, что сейчас поедет в больницу к родителям и привезет новости о Лоренцо. Еще раз горячо пообещав молчать, он пошел к своему мотороллеру и затарахтел прочь.
Я завел машину и выехал со стоянки.
— Мне столько не осилить, — подавленно проговорил Ченчи. — Больше я не смогу.
— Ну, — сказал я, — вы случайно получили назад деньги из того кейса. Вам повезло. Это означает, что на самом деле вам надо добавить... семьсот миллионов лир.
Триста тысяч фунтов. Если произнести быстро, то не так ошарашивает.
— Но за два дня...
— Банк ссудит. У вас есть имущество.
Он не ответил. Теперь, когда второй раз придется собирать выкуп в мелких банкнотах, это будет технически сложнее. Нужно больше денег и гораздо быстрее. Однако в банках читают утренние газеты — и вряд ли им не будет известно о том, что нужен второй выкуп.
— Что вы собираетесь сделать, когда получите деньги? — спросил я.
Ченчи покачал головой.
— Он сказал мне... Но теперь я не могу вам передать. На сей раз я понесу деньги сам. Один.
— Это неразумно.
— Я должен это сделать.
Он говорил безнадежно и одновременно решительно. Я не стал спорить.
Просто спросил:
— У нас будет время сфотографировать купюры и пометить их?
Он нетерпеливо покачал головой.
— Какое теперь это имеет значение? Дело только в Алисии. Мне дали второй шанс... На этот раз я сделаю все, как они говорят. Теперь я действую один.
Как только Алисия будет спасена — если ему повезет, — он пожалеет, что упустил возможность выручить хотя бы часть выкупа и поймать похитителей. Как это часто бывает при похищениях, эмоции превалируют над здравым смыслом. Но вряд ли можно его в этом винить.
Почти все комнаты на вилле Франчезе были увешаны снимками Алисии Ченчи. Девушки, которую я никогда не видел.
Алисия на скачках по всему миру. Богатая девушка Алисия с шелковой кожей и солнцем в крови (как писали имеющие воображение газетчики) — горячая, яркая, и временами опаляющая. Я мало понимал в скачках, но о ней я слышал, об этой обворожительной девушке из европейского спорта, которая и вправду могла скакать — тут надо вообще газет не читать, чтобы не слышать о ней. В ней было что-то привлекавшее этих писак, особенно в Англии, где она часто выступала. Да и в Италии всякий раз, как о ней упоминали, я слышал в голосе говорившего искреннее восхищение. В голосе каждого, кроме разве что ее сестры Иларии, чья реакция на похищение была неоднозначной.
На фотографиях крупным планом Алисия была не особенно красива — худенькая, с мелкими чертами лица, темноглазая, с короткими прилегающими к голове кудряшками. Ее сестра, чей снимок висел рядом в серебряной рамке, казалась более женственной, более дружелюбной, более милой: Однако в жизни в Иларии ничего такого особо не наблюдалось, тем болей сейчас, при таких ужасных обстоятельствах. Никогда не угадаешь, как человека изменит несчастье. Она и ее тетка Луиза все еще спали, когда мы с Ченчи вернулись на виллу. Все было тихо и спокойно. Ченчи пошел прямо в библиотеку и налил себе большой стакан бренди, показав мне, чтобы я тоже налил себе. Я присоединился к нему, подумав, что напиться в семь утра можно ничуть не хуже, чем в любое другое время.
— Простите, — сказал он. — Понимаю, что это не ваша вина. Карабинеры... они делают что хотят.
Я понял, что он вспоминает, как яростно набросился на меня, когда мы в последний раз сидели в этих же самых креслах. Я небрежно отмахнулся и позволил бренди протечь в горло, согреть желудок. Сменяющие друг друга чувства теснились в моей груди. Может, это и неправильно, но самое старое на свете успокоительное по-прежнему оставалось самым эффективным.
— Думаете, мы вернем ее? — спросил Ченчи. — Вы правда так думаете?
— Да, — кивнул я. — Они не стали бы начинать с нуля, если бы намеревались убить ее. Они не желают причинить ей вреда, как я все время вам и говорил. Они хотят одного... чтобы вы поверили в то, что они убьют ее. Да, я действительно думаю, что это добрый знак, раз им все еще хватает выдержки торговаться, — и это при том, что двоих из них взяли карабинеры.
Ченчи окинул меня пустым взглядом.
— Я и забыл об этом.
Я-то не забыл, но осада и засада отложились у меня в голове в виде воспоминаний, а не как отчет. Всю ночь я думал, не было ли у этих двоих рации, и не узнал ли ОН о провале в тот же самый миг, как все случилось, а не потом, когда его подельщики вместе с деньгами не появились.
Я подумал: будь я на ЕГО месте, я бы очень обеспокоился за этих двоих — необязательно за их жизни, но из-за того, что они слишком много знают.
Они могли знать, где находится Алисия. Они могли знать, кто спланировал всю операцию. Они просто обязаны были знать, где предполагалось передать деньги. Может, они и просто наемники, но им достаточно доверяют, чтобы послать за деньгами. Они могли быть и полноправными партнерами в этом деле. Хотя я сомневался. В бандах похитителей обычно есть своя иерархия, как и во всех остальных организациях. Так или иначе, эти двое попали бы в руки карабинеров живыми или мертвыми. Сами они грозили, что, если их не отпустят, Алисия умрет, но, возможно, ОН ничего подобного Ченчи не говорил. Не означало ли это, что ЕГО в первую очередь беспокоят деньги? Деньги от Ченчи ОН наверняка получит, а вот добиться освобождения своих соучастников вряд ли сможет, потому сейчас он занят именно выбиванием денег, а не их судьбой... Или это просто говорит о том, что у него нет рации, чтобы держать контакт со своими подельщиками, которые угрожали скорее для проформы? Или ОН по рации убедил их забаррикадироваться и постоянно угрожать, связав карабинеров достаточно надолго, чтобы ОН сумел перевезти Алисию в другое место, так что теперь уже все равно, заговорят его соучастники или нет — они просто ничего не будут знать.
— О чем вы размышляете? — спросил Ченчи.
— О надежде, — ответил я и подумал, что похитители, засевшие в квартире, наверное, все-таки не имеют с НИМ никакой связи по рации, поскольку они ни разу не упомянули ЕГО в течение того часа, когда я прослушивал их разговоры с помощью «жучка». Но ОН мог догадаться о «жучках»... если ОН не дурак... и, может, ОН велел им отключиться, дав первые инструкции.
Будь я на ЕГО месте, я держал бы связь с этими двумя с того самого момента, как они отправились на дело. Но существует не так уж много радиочастот, и вероятность того, что тебя подслушают, высока. Но ведь есть коды и условные фразы... Хотя как обговорить условную фразу, которая сигнализировала бы о том, что отовсюду полезли карабинеры и что пришлось пристрелить парня, принесшего выкуп?
Если бы они не забрали выкуп вместе с маячком, они, возможно, смогли бы улизнуть. Если бы им не так отчаянно хотелось забрать выкуп, они не застрелили бы водителя, привезшего его.
Карабинеры действовали тупо, но похитители были ничуть не лучше, и, пока ОН не решит в конце концов прикрыть эту лавочку, надежда есть. Я по-прежнему считал, что надежда эта достаточно слабая. Но вряд ли кто осмелится сказать об этом отцу жертвы.
Слезы, в конце концов побежали-таки по щекам Ченчи. Наверное, от бренди. Он плакал молча, не пытаясь смахнуть или скрыть слезы. Многие мужчины доходили до такого состояния куда быстрее его. Насколько я знал из своей практики, большинство родителей похищенных быстро ломались. Через гнев, тревогу и скорбь, через ощущение вины, надежду и боль, через все эти стадии они приходили к одному и тому же. Я повидал столько людей в отчаянии, что иногда смеющееся лицо просто потрясало меня.
Сидевший напротив меня Паоло Ченчи ни разу в моем присутствии не улыбнулся. Поначалу он пытался придать своему лицу приятное выражение, но, как только он привык к моему присутствию, маска сползла, и теперь передо мной сидел человек, чувства, силу и безрассудство которого я знал. Городской житель, светский человек, удачливый в бизнесе, мудро смотревший на меня с портрета в библиотеке, был чужим. В нашу первую встречу ему не понравилось, что я слишком молод. Теперь он вроде бы привык ко мне. Его вопль о помощи достиг нашего офиса, когда еще не прошло и дня после исчезновения Алисии, и уже на следующий вечер я стоял у него на пороге. Однако сорок девять часов такого кошмара могут показаться целой жизнью, и после облегчения, которое он испытал при встрече со мной, он уже не был столь придирчив.
Сейчас он смирился бы и с четырехруким синим карликом, а не только с худощавым типом в пять футов десять дюймов ростом, с обычными каштановыми волосами и усталыми серыми глазами. Но, в конце концов, он платил мне, а если бы я ему действительно стоял поперек горла, он легко мог от меня избавиться.
Когда Ченчи в первый раз позвонил в нашу контору, он был краток и прям. «Мою дочь похитили. Я позвонил Томазо Линарди из Миланской кожевенной компании спросить совета. Он назвал мне ваше имя... он сказал, что именно ваша фирма вернула его домой в целости и сохранности и помогла полиции выследить похитителей. Мне нужна ваша помощь. Пожалуйста, приезжайте».
Томазо Линарди, владелец Миланской кожевенной компании, сам был два года назад похищен ради выкупа, и неудивительно, что Паоло Ченчи его знал, поскольку Ченчи и сам занимался кожевенным бизнесом. Половина итальянской обуви, импортируемой в Англию, сказал он мне, проходит через его фирму на стадии некроеной кожи.
У этих двоих, между прочим, нашлось еще кое-что общее, хотя и не столь прочно их связывающее, а именно: интерес к лошадям. Ченчи интересовался этим, конечно же, из-за Алисии, а Линарди из-за того, что владел основной долей капитала ипподрома. Этот холдинг в фешенебельном, доходном куске плоской земли был той частью его собственности, которую пришлось продать, чтобы собрать выкуп за него самого, что он, к горю своему, и обнаружил по освобождении. В его случае удалось вернуть только малую часть выкупа в миллион фунтов, хотя спустя месяц почти всех похитителей арестовали. Семь миллионов, которые за него требовали поначалу, означали бы еще и потерю почти всего его бизнеса, так что он в конце концов успокоился, смирился и остался весьма благодарен «Либерти Маркет» и потому порекомендовал нас другому пострадавшему.
По делу Линарди я работал еще с одним партнером. Мы нашли жену Линарди не просто в отчаянии по поводу судьбы ее мужа — она была еще и в ярости из-за размера выкупа. Его любовница рыдала в три ручья, сын захватил его кресло в офисе, его повариха билась в истерике, его сестры лаялись, и его собаки скулили. Вся эта театральщина разыгрывалась фортиссимо, и в конце концов мне показалось, будто меня накрыло приливной волной.
Вилла Франчезе была куда более спокойным домом. Мы с Паоло Ченчи посидели еще с полчаса, чтобы дать бренди улечься, раздумывая о том о сем. В конце концов слезы его высохли, он глубоко вздохнул и сказал, что раз наступает день, то ему нужно переодеться, позавтракать и отправиться в офис.
Естественно, я, как обычно, отвезу его. И конечно же, я могу сфотографировать купюры. Он думает, что я, конечно, прав и что это лучшая возможность хоть что-то потом вернуть.
В этом консервативном доме завтракали в столовой — кофе, фрукты и горячий хлеб подавали под фреской с пастушкой в стиле Марии-Антуанетты.
К нам присоединилась Илария. Как всегда, молча положила себе на тарелку то, что ей больше всего нравилось. Ее молчание было формой протеста — в данном случае явным отказом здороваться с отцом. Даже ради приличия.
1 2 3 4 5