Испуг ее прошел, как только она услышала за спиной тихий голос:– Мария.Она остановилась и, вглядываясь в темноту, стала ждать. К ней подошел ухмыляющийся мужчина.– Привет, Мария, – сказал он.– А, это ты, – откликнулась она. – Привет.– Куда идешь?– Домой.– Так рано?В его голосе послышался веселый вызов, и Мария решила, что, несмотря на неприязнь к этому человеку и желание быстрее вернуться домой и вмазаться, стоит подумать о пяти или более долларах, которые она может быстро заработать, и ответила ему заученной улыбкой.– Ну, не так уж и рано, – сказала она чуть изменившимся голосом.– Точно знаю, – возразил он, – очень рано.– Видишь ли, – ответила Мария, – это, наверное, зависит от того, как ты собираешься провести время.– Я могу придумать как.– Можешь? – Она подняла кокетливо бровь и облизала губы.– Да, могу.– Очень любопытно, – сказала Мария, включаясь в игру, которую надо было вести так, чтобы не отпугнуть клиента. – Если бы сейчас действительно было рано, хотя это и не так, то что бы ты сделал?– Я бы трахнул тебя, Мария, – сказал он.– Фу, какая грубость, – фыркнула Мария.– Грубость? А как насчет двадцати долларов? – спросил он, и Мария сразу же потеряла всякий интерес к игре. Ей очень хотелось получить двадцать долларов, к черту игру.– Хорошо, – сказала она быстро. – Я поищу комнату.– Поищи, – согласился он.Мария собралась уже было идти, но вдруг остановилась.– Я глупостями не занимаюсь, – предупредила она.– Ладно.– Пойду договорюсь о комнате.Мария понимала, что время позднее и за обычную трешку комнату можно и не найти. Но, учитывая обещанные двадцать долларов, есть смысл рискнуть и пятеркой.О двадцати долларах можно было только мечтать. Она поднялась на второй этаж жилого дома и постучала в одну из дверей. Ответа не последовало, она снова начала стучать, пока не услышала: «Basta! Basta!» Хватит! (исп.)
Мария узнала голос старой Долорес и улыбнулась, представив, как та выбирается из постели. Через несколько мгновений послышалось шлепанье босых ног на полу.– Quien es? Кто там? (исп.).
– спросил голос.– Я, – ответила она. – Мария Эрнандес.Дверь открылась.– Puta! Шлюха (исп).
– закричала Долорес. – Почему ты ломишься в дверь в... que hora es? Который час? (исп.)
Мария посмотрела на часы.– Son las tres Три часа (исп.).
. Послушай, Долорес, мне нужна... Долорес стояла в дверях – маленькая худая женщина в выцветшей ночной рубашке, в вырезе рубашки торчали острые ключицы, спутанные седые волосы свисали в беспорядке. В ней закипала злость, которая наконец взорвалась потоком ругательств.– Puta! – завизжала она. – Hija de la gran puta! Pendega! Cahapera! Испанские ругательства.
Ты смеешь приходить сюда в три часа ночи и...– Мне нужна комната, – торопливо вставила Мария.– Bete para el carago! Испанские ругательства.
– выкрикнула Долорес и стала закрывать дверь.– Заплачу пять долларов, – сказала Мария.– Me cago en los santos, Испанские ругательства.
– продолжала ругаться старуха, но вдруг остановилась. – Cinco? Пять? (исп.)
Ты говоришь, пять?– Да.– Комната внизу свободна. Пойду за ключом. Глупая шлюха, почему ты сразу не сказала о пяти долларах? Заходи, а то схватишь воспаление легких.Мария вошла в квартиру. Ей было слышно, как в кухне, ругаясь, Долорес искала в ящиках ключ. Вскоре старуха вернулась.– Пять долларов, – напомнила она.Мария открыла кошелек и дала ей пять долларов. Долорес протянула ключ.– Доброй ночи, – сказала Долорес и закрыла дверь. Он терпеливо ждал ее на улице.– Я взяла ключ у Долорес, – сказала Мария.– У кого?– У Долорес Фауред. У старухи, которая... – Она замолчала и ухмыльнулась. – Пошли.Мария повела его в заднюю комнату на первом этаже. Как только захлопнулась дверь, он потянулся к девушке, но она отошла в сторону со словами:– Кто-то обещал двадцать долларов.Ухмыляясь, он вынул бумажник. Мария смотрела, как этот большой человек отсчитывает купюры большими пальцами. Мужчина протянул ей деньги, а она, не желая ронять себя, положила их, не пересчитав, в кошелек и сняла плащ.– В прошлый раз, когда я видела тебя, – сказала Мария, – ты не очень-то мной интересовался. Тебя карты больше занимали.– То было в прошлый раз.– Не подумай, что я жалуюсь.– Я искал тебя весь вечер.– Честно? – Она подошла к нему, призывно виляя бедрами. Теперь, когда двадцать долларов лежали у нее в кошельке, можно было возобновить игру. – Ну что ж, ты нашел меня, малыш.– Я хотел поговорить с тобой, Мария.– Иди сюда, малыш, мы поговорим лежа.– О Болто, – сказал он.– Болто? – повторила она озадаченно. – Ах, ты все еще зовешь его этим глупым именем.– Мне оно нравится. А теперь давай поговорим о твоем уговоре с Болто.– У меня не было с ним никакого уговора, – сказала она и начала медленно расстегивать блузку.– Нет, был.– Слушай, ты что, ради этого сюда пришел? Чтобы поговорить? За это мне двадцать долларов платить не надо.Она сняла блузку и повесила ее на спинку стула. В комнате из мебели были только стул, кровать и комод с зеркалом. Он внимательно следил за ней и наконец сказал:– А ты маленькая.– Я, конечно, не Джейн Рассел, – ответила она, – но фигура у меня все равно хорошая. За двадцать долларов кинозвезду, сам понимаешь, не получишь.– Я не жалуюсь.– Так за чем задержка?– Еще не все сказано.Мария вздохнула.– Так мне раздеваться или нет?– Подожди минуту.– В комнате не очень-то жарко. Какой бы маленькой я ни была, я не хочу все отморозить.Она усмехнулась, пытаясь вызвать ответную усмешку. Он не улыбнулся.– Давай поговорим о Болто, – повторил он.– Болто, Болто, какое он имеет к тебе отношение?– Большое. Это я попросил Болто договориться с тобой.– Что? – Она смотрела на него расширенными от удивления глазами. – Ты? Ты попросил его?..– Я, – подтвердил он, снова ухмыляясь. Она устало спросила:– Какой уговор ты имеешь в виду?– О Болто и твоем брате.– Говори яснее. Я не понимаю.– Ты разве не пообещала Болто, что подтвердишь под присягой, будто видела, как твой брат ссорился с младшим Бернсом?– Вот как? – спросила она подозрительно.– Именно так, – ответил мужчина. – Болто действовал по моему поручению. Ты ведь получила от него двадцать пять долларов?– Получила.– А он пообещал тебе еще, когда подтвердишь, что видела их ссору?– Да, – сказала Мария. С дрожью в голосе она продолжала: – Мне холодно. Я залезу под одеяло. – Сняв юбку привычным движением, она пробежала по полу в трусиках и бюстгальтере и нырнула в кровать, натянув одеяло до подбородка. – Б-р-р-р-р, – вырвалось у нее.– Тебе Болто рассказал, зачем все это нужно?– Он сказал только, что это будет выгодное дельце, и что мой брат в нем участвует.– А после смерти брата? Болто говорил тебе что-нибудь?– Он сказал, что мой брат запутал все дело. Послушай, я замерзла. Иди сюда.– А твое отношение к уговору не изменилось после смерти брата? – спросил он, направляясь к ней. Он снял свой плащ и положил его на кровать.– Нет, – ответила она, – с чего это вдруг? Он покончил жизнь самоубийством. Так почему...Мужчина ухмыльнулся.– Хорошо, – сказал он. – Правильно думаешь.– А как еще? – откликнулась Мария, задетая его ухмылкой. – Ведь уговор никак не связан со смертью Анибала.– Никак, – согласился он. – А теперь забудь об этом, слышишь? Ты знаешь только, что твой брат и мальчишка Бернса поссорились, и все. Поняла? Если кто-нибудь спросит тебя – полицейские, репортеры, кто угодно, – ты говоришь только это.– Кто этот мальчишка Бернса? – Он уже сидел на кровати. – Ты не собираешься раздеваться? – спросила она.– Нет.– Боже, я...– Я не буду раздеваться.– Ладно, – сказала она тихо. Потом взяла его руку и положила себе на грудь. – Кто этот мальчишка Бернса?– Не важно. Он ругался с твоим братом.– Да, да, понятно. – Она помолчала. – Они ведь не такие маленькие?– Нет, – сказал он.– Нет, – повторила она. – Не маленькие. Они помолчали. Он лег рядом с ней.– Запомни, – сказал он снова. – Кто бы тебя ни спросил – полицейский или кто угодно.– Я уже с одним полицейским говорила.– С каким?– Фамилии я не знаю. Симпатичный такой.– Что ты ему рассказала?– Ничего.– А как же уговор?– Болто предупредил, что надо ждать его сигнала. А до тех пор помалкивать. Этот полицейский... – Она нахмурилась.– Что полицейский?– Он сказал... он сказал, что Анибал, может, и не сам себя убил.– А ты что ответила?Мария пожала плечами.– Что он, должно быть, покончил с собой. Разве нет?– Конечно, да, – сказал мужчина. Он обнял ее крепче. – Мария...– Нет. Подожди. Мой брат. Он... он не из-за этого уговора погиб? Ведь то, о чем мы с Болто договорились, не имеет... Я сказала – подожди!– Я не хочу ждать.– Он покончил с собой? – спросила она, пытаясь оттолкнуть его от себя.– Да. Да, черт возьми, он покончил с собой!– Тогда почему тебе надо, чтобы я врала полицейским? Может, моего брата убили? Может... О! Прекрати, мне больно!– Заткни наконец глотку!– Перестань! Перестань, пожалуйста, ты делаешь мне больно...– Тогда заткнись и перестань ныть. Убили – не убили, какая разница? Что ты корчишь из себя, шлюха?– Его убили, да? – спросила она. Боли теперь почти не было. – Кто убил его? Ты?– Нет.– Ты?– Заткнись! Бога ради, заткнись!– Ты убил моего брата? Если ты, я врать не буду. Если ты убил его ради своих делишек... – Неожиданно она почувствовала на щеке что-то теплое, но не придала этому значения и продолжала: – ...я сразу иду в полицию. Он, может, ничего собой не представлял, но он мой брат, и я не собираюсь врать...На лице и на шее стало еще теплее. Она потрогала лицо, подняла руку и внимательно осмотрела ее. Когда она увидела кровь, глаза ее расширились от ужаса. «Он зарезал меня, – мелькнула у нее мысль, – Боже, он зарезал меня».Мужчина, выгнувшись, оторвал свое тело от нее, в его правой руке она увидела нож с обнаженным лезвием. Он полоснул ее по груди, Мария отпрянула, но мужчина схватил ее за руку, вытащил из кровати и снова набросился на нее. Мария подняла руки, пытаясь защититься от ударов, но он продолжал полосовать ножом по рукам, плечам, ладоням. Она закричала, бросилась к двери и попыталась открыть замок, но израненные пальцы не слушались. Он рывком повернул ее к себе, отвел нож и всадил его со всей силы ей в живот чуть пониже грудной клетки. Мария стукнулась спиной о дверь, он ударил ножом по лицу и шее, а потом закричал:– Тебе не придется врать ради меня, сука! Больше тебе вообще не придется говорить.Он отбросил ее от двери, отпер замок, схватил плащ с кровати и остановился, уставившись на залитую кровью фигуру, которая была когда-то Марией Эрнандес, а затем с силой вонзил ей нож в грудь, не сомневаясь, что попал в сердце. Понаблюдав немного, как она оседает на пол, мужчина бросился прочь из комнаты.Она лежала в луже собственной крови, в голове ее проносились мысли: «Он убил моего брата, а теперь вот убил и меня. Он убил брата из-за этого уговора, я должна была врать, что Бернс поругался с Анибалом, так велел Болто, он дал мне двадцать пять долларов и сказал, что даст еще, он убил брата».И каким-то чудом она, голая, подползла к открытой двери, выползла в коридор, оставляя за собой кровавый след, и пока жизнь медленно оставляла ее, вытекая с кровью на коричневый пол, добралась до входной двери; она не кричала, потому что сил на крик не осталось, но, дотянувшись до ручки, сумела открыть парадное и упала ничком на тротуар.Через полчаса ее обнаружил патрульный полицейский Альф Левин и немедленно вызвал «скорую помощь». Глава 10 В ту ночь, когда зарезали Марию Эрнандес, в комнате следственного отдела было четверо полицейских.За одним из столов пили кофе детективы Мейер и Уиллис. Детектив Бонджорно печатал отчет для хозяйственного отдела. Детектив Темпл сидел на телефоне.– Не люблю кофе из автоматов, – сказал Мейер Уиллису.У еврея Мейера был очень остроумный отец. И поскольку Мейер появился незапланированно, сыграла со старыми родителями злую шутку, немолодой отец тоже пошутил с сыном: он не мог придумать ничего остроумнее, чем дать сыну имя точно такое же, как фамилия, – Мейер. В те дни женщины рожали дома с повитухами, так что никакой роддом не торопил его давать имя ребенку. Отец Мейера помалкивал до обряда обрезания и сообщил имя ребенка в самый момент совершения операции, отчего у мальчика ненароком едва не отхватили лишнего.К счастью, Мейер Мейер сохранил свою мужскую силу.Такое имя, как Мейер Манер, – нелегкая ноша, особенно если живешь в районе, где мальчишки готовы перерезать тебе глотку только за то, что у тебя голубые глаза. Это кажется чудом, но, несмотря на имя Мейер Мейер и неудачу с цветом глаз, которые по несчастливой случайности оказались голубыми, он выжил. Свое выживание он сам объяснял исключительным терпением. Мейер Мейер был самым терпеливым человеком в мире. Но когда несешь ношу двойного имени, воспитываешься в ортодоксальной еврейской семье и избрал терпение своим кредо, потерь не миновать. Мейер Мейер, которому не стукнуло еще и тридцати восьми, был лыс, как бильярдный шар.– Это по вкусу и на кофе-то непохоже, – продолжал Мейер Мейер.– Нет? А на что же это похоже? – спросил Уиллис, прихлебывая из чашки.– Если хочешь знать, то по вкусу это напоминает картон. Не пойми меня неправильно. Я люблю картон. Моя жена часто дает мне его на ужин. Она где-то достала несколько прекрасных рецептов.– Должно быть, у моей жены, – вмешался в разговор Темпл.– Да, – сказал Мейер, – жены часто обмениваются рецептами. Но я бы не хотел, чтобы у вас создалось впечатление, будто я имею что-то против картона. Ничего подобного. Должен честно признаться, что вкус картона любим гурманами всего мира.– Тогда что же тебе не нравится в кофе? – спросил улыбаясь Уиллис.– Несбывшиеся надежды, – терпеливо ответил Мейер.– Не понимаю, – сказал Уиллис.– Видишь ли, Хэл, когда моя жена собирается кормить меня ужином, я ожидаю вкус картона. Мы женаты уже, да хранит ее Господь, двенадцать лет, и она "и разу еще не обманула моих ожиданий. Я ожидал вкус картона и всегда получал именно такую пищу. Но когда я заказываю кофе в местном кафетерии, мои вкусовые рецепторы предвосхищают кофе.– Ну и что?– А то, что разочарование после больших надежд почти невыносимо. Я заказывал кофе, а вынужден вить картон.– Кто же вынуждает тебя?– По правде говоря, – сказал Мейер, – я начинаю забывать вкус настоящего кофе. Теперь все, что я ни ем, имеет вкус картона. Грустно.– Слезы душат, – поддакнул Темпл.– Бывают, конечно, утешения, – сказал Мейер устало.– И какие же? – спросил Уиллис, все еще улыбаясь.– У одного из моих друзей жена взяла за правило готовить так, что все блюда имеют вкус опилок. – Уиллис громко засмеялся, Мейер хмыкнул и пожал плечами. – Я думаю, что картон все же лучше опилок.– Вам следует иногда меняться женами, – посоветовал Темпл. – Все не так скучно.– Ты имеешь в виду только еду? – спросил Мейер.– А что же еще?– Зная твой грязный язык... – начал Мейер, но в это время на столе Темпла зазвонил телефон. Темпл снял трубку.– Восемьдесят седьмой участок, – сказал он, – детектив Темпл. – Угу. Хорошо, я пошлю людей. Договорились. – Он повесил трубку. – Порезали человека на Южной Четырнадцатой, Левин уже вызвал «скорую». Мейер, Хэл, хотите поехать?Мейер пошел к вешалке и стал натягивать на себя пальто.– Отчего так происходит, – поинтересовался он, – что мне всегда выпадает ехать, когда на улице лютый холод?– Какая больница? – спросил Уиллис.– Городская, – сказал Темпл. – Позвони потом, хорошо? Похоже, дело серьезное.– Почему так?– Боюсь, что это убийство. * * * Мейер никогда не любил запаха больниц. Его мать умерла в больнице от рака, и он никогда не забудет ее искаженного болью лица, не забудет запаха болезни и смерти, засевшего в ноздрях навсегда.Врачей он тоже не любил. Его неприязнь к врачам, возможно, была связана с тем, что злокачественную опухоль у его матери первоначально приняли за жировую кисту. Но кроме этого, он находил врачей невыносимо самовлюбленными и неоправданно многозначительными. Образование Мейер уважал. Он сам окончил колледж, а уж потом судьба забросила его в полицию. Врач, по его представлению, был выпускником колледжа, получившим степень доктора. А степень доктора – это просто четыре года дополнительной учебы. Учеба, которая требовалась врачу, чтобы начать собственную практику, была сродни профессиональной подготовке любого человека к любой успешной работе. Мейер никак не мог понять, почему врач должен чувствовать себя выше, скажем, специалиста по рекламе.По его предположению, это было связано с выживанием – ведь врач, как считалось, держит жизнь людей в своих руках. Мейеру казалось, что врачи очень точно назвали свою деятельность врачебной практикой. По мнению Мейера, они только и делали, что практиковались. Так что пока врачи не достигнут совершенства, он, Мейер, будет держаться от них подальше.К сожалению, врач-интерн, в руках которого находилась жизнь Марии Эрнандес, не изменил мнения Мейера о врачах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Мария узнала голос старой Долорес и улыбнулась, представив, как та выбирается из постели. Через несколько мгновений послышалось шлепанье босых ног на полу.– Quien es? Кто там? (исп.).
– спросил голос.– Я, – ответила она. – Мария Эрнандес.Дверь открылась.– Puta! Шлюха (исп).
– закричала Долорес. – Почему ты ломишься в дверь в... que hora es? Который час? (исп.)
Мария посмотрела на часы.– Son las tres Три часа (исп.).
. Послушай, Долорес, мне нужна... Долорес стояла в дверях – маленькая худая женщина в выцветшей ночной рубашке, в вырезе рубашки торчали острые ключицы, спутанные седые волосы свисали в беспорядке. В ней закипала злость, которая наконец взорвалась потоком ругательств.– Puta! – завизжала она. – Hija de la gran puta! Pendega! Cahapera! Испанские ругательства.
Ты смеешь приходить сюда в три часа ночи и...– Мне нужна комната, – торопливо вставила Мария.– Bete para el carago! Испанские ругательства.
– выкрикнула Долорес и стала закрывать дверь.– Заплачу пять долларов, – сказала Мария.– Me cago en los santos, Испанские ругательства.
– продолжала ругаться старуха, но вдруг остановилась. – Cinco? Пять? (исп.)
Ты говоришь, пять?– Да.– Комната внизу свободна. Пойду за ключом. Глупая шлюха, почему ты сразу не сказала о пяти долларах? Заходи, а то схватишь воспаление легких.Мария вошла в квартиру. Ей было слышно, как в кухне, ругаясь, Долорес искала в ящиках ключ. Вскоре старуха вернулась.– Пять долларов, – напомнила она.Мария открыла кошелек и дала ей пять долларов. Долорес протянула ключ.– Доброй ночи, – сказала Долорес и закрыла дверь. Он терпеливо ждал ее на улице.– Я взяла ключ у Долорес, – сказала Мария.– У кого?– У Долорес Фауред. У старухи, которая... – Она замолчала и ухмыльнулась. – Пошли.Мария повела его в заднюю комнату на первом этаже. Как только захлопнулась дверь, он потянулся к девушке, но она отошла в сторону со словами:– Кто-то обещал двадцать долларов.Ухмыляясь, он вынул бумажник. Мария смотрела, как этот большой человек отсчитывает купюры большими пальцами. Мужчина протянул ей деньги, а она, не желая ронять себя, положила их, не пересчитав, в кошелек и сняла плащ.– В прошлый раз, когда я видела тебя, – сказала Мария, – ты не очень-то мной интересовался. Тебя карты больше занимали.– То было в прошлый раз.– Не подумай, что я жалуюсь.– Я искал тебя весь вечер.– Честно? – Она подошла к нему, призывно виляя бедрами. Теперь, когда двадцать долларов лежали у нее в кошельке, можно было возобновить игру. – Ну что ж, ты нашел меня, малыш.– Я хотел поговорить с тобой, Мария.– Иди сюда, малыш, мы поговорим лежа.– О Болто, – сказал он.– Болто? – повторила она озадаченно. – Ах, ты все еще зовешь его этим глупым именем.– Мне оно нравится. А теперь давай поговорим о твоем уговоре с Болто.– У меня не было с ним никакого уговора, – сказала она и начала медленно расстегивать блузку.– Нет, был.– Слушай, ты что, ради этого сюда пришел? Чтобы поговорить? За это мне двадцать долларов платить не надо.Она сняла блузку и повесила ее на спинку стула. В комнате из мебели были только стул, кровать и комод с зеркалом. Он внимательно следил за ней и наконец сказал:– А ты маленькая.– Я, конечно, не Джейн Рассел, – ответила она, – но фигура у меня все равно хорошая. За двадцать долларов кинозвезду, сам понимаешь, не получишь.– Я не жалуюсь.– Так за чем задержка?– Еще не все сказано.Мария вздохнула.– Так мне раздеваться или нет?– Подожди минуту.– В комнате не очень-то жарко. Какой бы маленькой я ни была, я не хочу все отморозить.Она усмехнулась, пытаясь вызвать ответную усмешку. Он не улыбнулся.– Давай поговорим о Болто, – повторил он.– Болто, Болто, какое он имеет к тебе отношение?– Большое. Это я попросил Болто договориться с тобой.– Что? – Она смотрела на него расширенными от удивления глазами. – Ты? Ты попросил его?..– Я, – подтвердил он, снова ухмыляясь. Она устало спросила:– Какой уговор ты имеешь в виду?– О Болто и твоем брате.– Говори яснее. Я не понимаю.– Ты разве не пообещала Болто, что подтвердишь под присягой, будто видела, как твой брат ссорился с младшим Бернсом?– Вот как? – спросила она подозрительно.– Именно так, – ответил мужчина. – Болто действовал по моему поручению. Ты ведь получила от него двадцать пять долларов?– Получила.– А он пообещал тебе еще, когда подтвердишь, что видела их ссору?– Да, – сказала Мария. С дрожью в голосе она продолжала: – Мне холодно. Я залезу под одеяло. – Сняв юбку привычным движением, она пробежала по полу в трусиках и бюстгальтере и нырнула в кровать, натянув одеяло до подбородка. – Б-р-р-р-р, – вырвалось у нее.– Тебе Болто рассказал, зачем все это нужно?– Он сказал только, что это будет выгодное дельце, и что мой брат в нем участвует.– А после смерти брата? Болто говорил тебе что-нибудь?– Он сказал, что мой брат запутал все дело. Послушай, я замерзла. Иди сюда.– А твое отношение к уговору не изменилось после смерти брата? – спросил он, направляясь к ней. Он снял свой плащ и положил его на кровать.– Нет, – ответила она, – с чего это вдруг? Он покончил жизнь самоубийством. Так почему...Мужчина ухмыльнулся.– Хорошо, – сказал он. – Правильно думаешь.– А как еще? – откликнулась Мария, задетая его ухмылкой. – Ведь уговор никак не связан со смертью Анибала.– Никак, – согласился он. – А теперь забудь об этом, слышишь? Ты знаешь только, что твой брат и мальчишка Бернса поссорились, и все. Поняла? Если кто-нибудь спросит тебя – полицейские, репортеры, кто угодно, – ты говоришь только это.– Кто этот мальчишка Бернса? – Он уже сидел на кровати. – Ты не собираешься раздеваться? – спросила она.– Нет.– Боже, я...– Я не буду раздеваться.– Ладно, – сказала она тихо. Потом взяла его руку и положила себе на грудь. – Кто этот мальчишка Бернса?– Не важно. Он ругался с твоим братом.– Да, да, понятно. – Она помолчала. – Они ведь не такие маленькие?– Нет, – сказал он.– Нет, – повторила она. – Не маленькие. Они помолчали. Он лег рядом с ней.– Запомни, – сказал он снова. – Кто бы тебя ни спросил – полицейский или кто угодно.– Я уже с одним полицейским говорила.– С каким?– Фамилии я не знаю. Симпатичный такой.– Что ты ему рассказала?– Ничего.– А как же уговор?– Болто предупредил, что надо ждать его сигнала. А до тех пор помалкивать. Этот полицейский... – Она нахмурилась.– Что полицейский?– Он сказал... он сказал, что Анибал, может, и не сам себя убил.– А ты что ответила?Мария пожала плечами.– Что он, должно быть, покончил с собой. Разве нет?– Конечно, да, – сказал мужчина. Он обнял ее крепче. – Мария...– Нет. Подожди. Мой брат. Он... он не из-за этого уговора погиб? Ведь то, о чем мы с Болто договорились, не имеет... Я сказала – подожди!– Я не хочу ждать.– Он покончил с собой? – спросила она, пытаясь оттолкнуть его от себя.– Да. Да, черт возьми, он покончил с собой!– Тогда почему тебе надо, чтобы я врала полицейским? Может, моего брата убили? Может... О! Прекрати, мне больно!– Заткни наконец глотку!– Перестань! Перестань, пожалуйста, ты делаешь мне больно...– Тогда заткнись и перестань ныть. Убили – не убили, какая разница? Что ты корчишь из себя, шлюха?– Его убили, да? – спросила она. Боли теперь почти не было. – Кто убил его? Ты?– Нет.– Ты?– Заткнись! Бога ради, заткнись!– Ты убил моего брата? Если ты, я врать не буду. Если ты убил его ради своих делишек... – Неожиданно она почувствовала на щеке что-то теплое, но не придала этому значения и продолжала: – ...я сразу иду в полицию. Он, может, ничего собой не представлял, но он мой брат, и я не собираюсь врать...На лице и на шее стало еще теплее. Она потрогала лицо, подняла руку и внимательно осмотрела ее. Когда она увидела кровь, глаза ее расширились от ужаса. «Он зарезал меня, – мелькнула у нее мысль, – Боже, он зарезал меня».Мужчина, выгнувшись, оторвал свое тело от нее, в его правой руке она увидела нож с обнаженным лезвием. Он полоснул ее по груди, Мария отпрянула, но мужчина схватил ее за руку, вытащил из кровати и снова набросился на нее. Мария подняла руки, пытаясь защититься от ударов, но он продолжал полосовать ножом по рукам, плечам, ладоням. Она закричала, бросилась к двери и попыталась открыть замок, но израненные пальцы не слушались. Он рывком повернул ее к себе, отвел нож и всадил его со всей силы ей в живот чуть пониже грудной клетки. Мария стукнулась спиной о дверь, он ударил ножом по лицу и шее, а потом закричал:– Тебе не придется врать ради меня, сука! Больше тебе вообще не придется говорить.Он отбросил ее от двери, отпер замок, схватил плащ с кровати и остановился, уставившись на залитую кровью фигуру, которая была когда-то Марией Эрнандес, а затем с силой вонзил ей нож в грудь, не сомневаясь, что попал в сердце. Понаблюдав немного, как она оседает на пол, мужчина бросился прочь из комнаты.Она лежала в луже собственной крови, в голове ее проносились мысли: «Он убил моего брата, а теперь вот убил и меня. Он убил брата из-за этого уговора, я должна была врать, что Бернс поругался с Анибалом, так велел Болто, он дал мне двадцать пять долларов и сказал, что даст еще, он убил брата».И каким-то чудом она, голая, подползла к открытой двери, выползла в коридор, оставляя за собой кровавый след, и пока жизнь медленно оставляла ее, вытекая с кровью на коричневый пол, добралась до входной двери; она не кричала, потому что сил на крик не осталось, но, дотянувшись до ручки, сумела открыть парадное и упала ничком на тротуар.Через полчаса ее обнаружил патрульный полицейский Альф Левин и немедленно вызвал «скорую помощь». Глава 10 В ту ночь, когда зарезали Марию Эрнандес, в комнате следственного отдела было четверо полицейских.За одним из столов пили кофе детективы Мейер и Уиллис. Детектив Бонджорно печатал отчет для хозяйственного отдела. Детектив Темпл сидел на телефоне.– Не люблю кофе из автоматов, – сказал Мейер Уиллису.У еврея Мейера был очень остроумный отец. И поскольку Мейер появился незапланированно, сыграла со старыми родителями злую шутку, немолодой отец тоже пошутил с сыном: он не мог придумать ничего остроумнее, чем дать сыну имя точно такое же, как фамилия, – Мейер. В те дни женщины рожали дома с повитухами, так что никакой роддом не торопил его давать имя ребенку. Отец Мейера помалкивал до обряда обрезания и сообщил имя ребенка в самый момент совершения операции, отчего у мальчика ненароком едва не отхватили лишнего.К счастью, Мейер Мейер сохранил свою мужскую силу.Такое имя, как Мейер Манер, – нелегкая ноша, особенно если живешь в районе, где мальчишки готовы перерезать тебе глотку только за то, что у тебя голубые глаза. Это кажется чудом, но, несмотря на имя Мейер Мейер и неудачу с цветом глаз, которые по несчастливой случайности оказались голубыми, он выжил. Свое выживание он сам объяснял исключительным терпением. Мейер Мейер был самым терпеливым человеком в мире. Но когда несешь ношу двойного имени, воспитываешься в ортодоксальной еврейской семье и избрал терпение своим кредо, потерь не миновать. Мейер Мейер, которому не стукнуло еще и тридцати восьми, был лыс, как бильярдный шар.– Это по вкусу и на кофе-то непохоже, – продолжал Мейер Мейер.– Нет? А на что же это похоже? – спросил Уиллис, прихлебывая из чашки.– Если хочешь знать, то по вкусу это напоминает картон. Не пойми меня неправильно. Я люблю картон. Моя жена часто дает мне его на ужин. Она где-то достала несколько прекрасных рецептов.– Должно быть, у моей жены, – вмешался в разговор Темпл.– Да, – сказал Мейер, – жены часто обмениваются рецептами. Но я бы не хотел, чтобы у вас создалось впечатление, будто я имею что-то против картона. Ничего подобного. Должен честно признаться, что вкус картона любим гурманами всего мира.– Тогда что же тебе не нравится в кофе? – спросил улыбаясь Уиллис.– Несбывшиеся надежды, – терпеливо ответил Мейер.– Не понимаю, – сказал Уиллис.– Видишь ли, Хэл, когда моя жена собирается кормить меня ужином, я ожидаю вкус картона. Мы женаты уже, да хранит ее Господь, двенадцать лет, и она "и разу еще не обманула моих ожиданий. Я ожидал вкус картона и всегда получал именно такую пищу. Но когда я заказываю кофе в местном кафетерии, мои вкусовые рецепторы предвосхищают кофе.– Ну и что?– А то, что разочарование после больших надежд почти невыносимо. Я заказывал кофе, а вынужден вить картон.– Кто же вынуждает тебя?– По правде говоря, – сказал Мейер, – я начинаю забывать вкус настоящего кофе. Теперь все, что я ни ем, имеет вкус картона. Грустно.– Слезы душат, – поддакнул Темпл.– Бывают, конечно, утешения, – сказал Мейер устало.– И какие же? – спросил Уиллис, все еще улыбаясь.– У одного из моих друзей жена взяла за правило готовить так, что все блюда имеют вкус опилок. – Уиллис громко засмеялся, Мейер хмыкнул и пожал плечами. – Я думаю, что картон все же лучше опилок.– Вам следует иногда меняться женами, – посоветовал Темпл. – Все не так скучно.– Ты имеешь в виду только еду? – спросил Мейер.– А что же еще?– Зная твой грязный язык... – начал Мейер, но в это время на столе Темпла зазвонил телефон. Темпл снял трубку.– Восемьдесят седьмой участок, – сказал он, – детектив Темпл. – Угу. Хорошо, я пошлю людей. Договорились. – Он повесил трубку. – Порезали человека на Южной Четырнадцатой, Левин уже вызвал «скорую». Мейер, Хэл, хотите поехать?Мейер пошел к вешалке и стал натягивать на себя пальто.– Отчего так происходит, – поинтересовался он, – что мне всегда выпадает ехать, когда на улице лютый холод?– Какая больница? – спросил Уиллис.– Городская, – сказал Темпл. – Позвони потом, хорошо? Похоже, дело серьезное.– Почему так?– Боюсь, что это убийство. * * * Мейер никогда не любил запаха больниц. Его мать умерла в больнице от рака, и он никогда не забудет ее искаженного болью лица, не забудет запаха болезни и смерти, засевшего в ноздрях навсегда.Врачей он тоже не любил. Его неприязнь к врачам, возможно, была связана с тем, что злокачественную опухоль у его матери первоначально приняли за жировую кисту. Но кроме этого, он находил врачей невыносимо самовлюбленными и неоправданно многозначительными. Образование Мейер уважал. Он сам окончил колледж, а уж потом судьба забросила его в полицию. Врач, по его представлению, был выпускником колледжа, получившим степень доктора. А степень доктора – это просто четыре года дополнительной учебы. Учеба, которая требовалась врачу, чтобы начать собственную практику, была сродни профессиональной подготовке любого человека к любой успешной работе. Мейер никак не мог понять, почему врач должен чувствовать себя выше, скажем, специалиста по рекламе.По его предположению, это было связано с выживанием – ведь врач, как считалось, держит жизнь людей в своих руках. Мейеру казалось, что врачи очень точно назвали свою деятельность врачебной практикой. По мнению Мейера, они только и делали, что практиковались. Так что пока врачи не достигнут совершенства, он, Мейер, будет держаться от них подальше.К сожалению, врач-интерн, в руках которого находилась жизнь Марии Эрнандес, не изменил мнения Мейера о врачах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15