Приплачивали, конечно, не за так. Но вмешался Видякин. «Не имеешь права, — сказал он Богомолову. — Либо освободи старика, либо плати ему три ставки».
И Завхоза отправили на пенсию.
* * *
Просвещенный Иван Видякин сидел на бревне и тесал заготовки для ульев. Над головой реяли трудолюбивые видякинские пчелы и рыжие болотные комары.
— Здорово, — сказал дед Аникеев и для затравки разговора добавил: — Слышу, стучит кто-то спозаранок.
Баба Видякина, Настасья, стоя на четвереньках, раздувала огонь в летней печи, сложенной во дворе.
Иван воткнул топор в бревно, поздоровался и стал закуривать. Завхоз с ним, за компанию.
— Коневник нынче хорошо цветет, — сказал Видякин, — выруба да гари аж пылают. С медом будем.
— А-а! — для порядка протянул Никита Иваныч и выхватил из кармана жалобу. — На-ко, погляди. Написал вот, не вынесла душа…
Видякин неторопливо взял листочки, развернул на колене и деловито начал читать. Самокрутка тлела в его пальцах, а Завхоз вдруг ощутил нетерпение и какой-то душевный зуд… Он вскочил и забегал по двору, бесцельно останавливаясь то возле калитки на пасеку, то у печки, где Настасья уже ставила варить картошку. В огороде у Видякина все цвело, особенно старательные пчелы уже возвращались, огрузшие от первой утренней взятки, белел на высоких столбах недорубленный лабаз в углу двора, лежала груда оструганной клепки. Все кругом было по-хозяйски крепко, разумно и предусмотрительно. «Вот молодец!» — радовался дед Аникеев, проникаясь любовью к хозяину и уверенностью, что Видякин одобрит жалобу и подпишется.
Однако Иван прочитал письмо Завхоза и как-то подозрительно глянул на первый листок.
— Это, значит, в Москву писано? — уточнил он.
— А куда ж еще-то писать? — дед Аникеев сел напротив Видякина и заглянул ему в лицо. Крепкому прямому носу было чуть тесно между глаз, зато на высоком лбу с залысинами глубокие складки вольно разбегались до самых волос.
— В таком виде не пойдет, — заявил Иван. — Поправить требуется.
— В котором месте поправить?
— Вот смотри. Осина, пишешь ты, бесполезное дерево. А оно еще как полезное! Из осины спички делают, — сказал просвещенный Видякин. — А потом, ты про Хозяина-то как пишешь? Про чудо то? Так не пойдет. Подобного вида животное на земном шаре уже обнаружено. У англичан, в Лохнесском озере, понял? Журавлей там нету, конечно, а оно есть.
— Да ну?! — удивился Никита Иваныч. — А ведь не слыхать было!
— Надо периодическую литературу читать, — бросил Иван. — И вот это словечко — «до революции» — тоже выбрось. Выбрось не думая. «До революции видали животное…» Спросят тебя: а потом куда оно делось, после революции?.. Понял текущий момент? Ошибка это.
«Черт с ним, выброшу, — про себя согласился Никита Иваныч. — А ну, и правда, спросят? Не убежало же оно за границу?»
— И вообще ты про чудо выбрось совсем, — продолжал Видякин. — Это мистика. Динозавры давно вывелись, тем более у нас. Они от голода и отравы вымерли, яду много в траве стало.
— Но у англичан-то есть! Сам говоришь, — не сдержался Завхоз. — Ты вспомни, весной-то фотограф приезжал…
— То у англичан, — Видякин полистал жалобу. — И еще убери, что ты имеешь контузию. Обязательно убери.
— Так имею же! — не сдавался дед Аникеев. — Голова у меня до сих пор кружится и пятнышки в гаазах стоят.
— И плохо, что имеешь, — спокойно сказал Видякин. — В смысле, иметь-то ты можешь, но писать про нее не обязательно. Подрыв авторитетности автора. Уловил, куда я клоню?.. Лучше допиши про японцев. Как они тонули в нашем болоте и как громили их здесь. Понял? Историческое место, памятник. В гражданскую тонули, и в отечественную.
— Ты мне сейчас наговоришь! — обиделся Завхоз. — Тебя послушать, так все не так.
Настасья у печи оглянулась на него и посмотрела с внимательным прищуром. Непоколебимый Видякин достал кисет, свернул цигарку и прикурил.
— Я тебе, Никита Иваныч, вообще не советовал бы эту жалобу посылать, — неожиданно заявил Иван. — Стоит болото пока — вот и пускай стоит. А как приедут да начнут вокруг ямы-канавы рыть? Все соляркой позальют, трактора реветь будут день и ночь. Животному миру тишина требуется, покой, сам же знаешь. И всякое искусственное ему как ножом по горлу… Не посылай жалобу, Никита Иваныч, прошу тебя как человека. Только себе да болоту хуже сделаешь.
— Значит, подписывать не будешь? — сдерживая гнев, спросил Завхоз. — Значит, в стороне хочешь остаться?
— Да не хочу, пойми ты меня! — Видякин постучал в грудь. — Тут другие меры нужны, другой подход к вопросу.
— Я тебя понял, — с тоской проронил Никита Иваныч. — Хочешь, прямо в глаза тебе скажу! Кто ты есть? Обидишься, поди, а? Я недавно Пухову сказал — тот до сих пор не здоровается. Ну?
— Скажи, — невозмутимо бросил Иван. — Меня все знают.
— Ты ведь не болото жалеешь и не журавлей, — Завхоз погрозил пальцем, — у тебя другой интерес. Я понял, чего ты напугался. Ты боишься, что болото и всю тайгу в округе заповедником сделают и тебе охотиться запретят.
— Ты это напрасно, — отмахнулся Видякин. — Я бы рад, если заповедник…
— Рад?! — перебил его Завхоз. — Это ты — рад? Да ты первый враг заповеднику, первый его противник. У тебя заработка не будет на пушнине. А ты вон как размахнулся, глядишь, скоро миллионером станешь!
И Видякин разволновался.
— Ну ты подумай своей головой, Никита Иваныч! Кто станет теперь здесь заповедник открывать? Чего ты мелешь? Сначала леса кругом повырезать, всю флору изгадить, вытоптать, а потом заповедник? Ну где так делается? — Иван чуть успокоился, выдернул топор, ощупал пальцем лезвие. — Темный ты человек, Никита Иваныч, непросвещенный. Заповедники устраивают там, где природа нетронутая стоит, где вся фауна в целости, живая-здоровая… Порви бумагу, Иваныч, не посылай… Если хочешь, я тебе за это колодку пчел дам. Роек нынешний, но хороший, и матка первый сорт. Вчера глядел — уже детка посеяна…
— Эх ты… — проронил Завхоз и подался со двора. — Купить меня захотел? Эх ты…
— Не обижайся, Никита Иваныч, — Видякин догнал Аникеева уже в воротах. — Подумай хорошенько. Ну, сделают заповедник, и что? Сюда турист всякий хлынет! Начальство всякое ринется! Ведь только объяви в газетах про него — продыху не будет, как от комарья. Нам лучше сидеть и молчать, а природа сама себя полечит…
Завхоз не дослушал и, грохнув тесовой, с резьбой калиткой, вышел на улицу. В это время бойкая видякинская пчела с пронзительным звоном настигла его и, залетев спереди, ударила в переносье. Дед Аникеев вырвал жало и растоптал сапогом корчившуюся в траве пчелу.
4.
Через пять минут глаза у Никиты Иваныча стали заплывать. Яд действовал быстро. Пока он пришел к своей избе, от глаз остались щелочки. По дороге успел заметить инвалида Пухова, который сидел на скамеечке у ворот и, выставив деревянный протез, как ствол пулемета, смотрел вдоль улицы.
— Иваныч! — позвал Пухов. — Айда покурим!
Аникеев гордо прошагал мимо. У себя во дворе он выкатил из сарая велосипед и стал накачивать переднее колесо.
— Куда это? — спросила Катерина. — Не завтракамши-то?
— Не ваше дело, — буркнул Завхоз.
— Кто тебя приласкал-то с утра? — засмеялась старуха, имея в виду заплывшие глаза. — Экий ты справный стал!
— Чтоб Ивана в моей избе — ноги не было! — сурово сказал Никита Иваныч. — А его улей я назад отдам. Мне чужого не надо.
— У-у, понесло тебя, — развеселилась Катерина, — Ириша, ну-ка иди сюда, глянь-ка на нашего отца, чего это с ним?
В молодости она побаивалась мужа, не то что слова поперек, а лишнего опасалась сказать. Никита Аникеев крутой мужик был, хоть и не бивал жену, но чуть что не по нему — кулаком о стол: мать-перемать! Не прекословь! А как состарилась — все нипочем ей стало. Никита Иваныч говорит: заведи-ка мне, старуха, лагушок медовухи. Она — нечего мед переводить. Ты и без медовухи всегда веселый.
Старуха вышла из повиновения, и он с этим никак не мог примириться.
— Коли ты в село — хлеба купи, — предупредила Катерина. — Тогда я квашню ставить не буду.
— Мне не до хлеба, — отмахнулся дед Аникеев. — Я по другому делу.
— У вас у всех дела, — разворчалась старуха. — А я вас корми-пои! За день не присядешь, как заведенная. Помогать никто не желает! Небось за стол так…
Она оборвалась на полуслове, потому что скрипнула чердачная дверь и на приставной лестнице показалась Ирина. Никита Иваныч бросил насос и придержал лестницу.
— А ты почто до такой поры лежишь, как телка? — вскинулась Катерина на дочь. — Хоть бы помогла картошки почистить.
Ирина спустилась на землю, и сердце Никиты Иваныча отмякло, даже утренняя схватка с Видякиным и жестокая обида на него притупилась.
— Что с тобой, папа? — испугалась дочь, заметив опухшие глаза.
— Пчела укусила, — сказал Завхоз. — Ничего, это полезно, говорят.
— Бедненький, — пожалела она. — Ты сейчас на китайца похож.
— А ну вас! — рассердилась Катерина и ушла в избу. Через минуту она вынесла хозяйственную сумку, крепко привязала ее к багажнику велосипеда и молча сунула мужу пятерку.
— Папа, — ласково сказала Ирина, — покажи мне сегодня журавлиное гнездо. Давай сходим с тобой, когда ты вернешься.
— Шесть буханок возьмешь, — распорядилась старуха, — и три килограмма рису.
— Ладно, дочка, — согласился Никита Иваныч. — Токо они сейчас на выводках сидят, близко к себе не подпускают. А спугнешь — могут и гнездо бросить.
— А мы осторожно!
Завхоз нащупал в кармане жалобу, но вытащить и показать ее дочери все-таки не решился. Не хватало еще и с ней испортить отношения. Кто знает, как она воспримет?
— Я буду тебя ждать, — сказала дочь. — Ты только не задерживайся. Хорошо?
Дед Аникеев вывел велосипед на улицу, сел в седло и покатил вдоль улицы, набирая скорость. До поселка, где была почта и магазин, считалось двенадцать километров. Обычно, если Завхозу случалось ездить туда, он ехал не спеша, глядел по сторонам и думал. Скрипели педали, шуршали колеса по песку, и мысли приходили хорошие, ладные. Вот едет он, Аникеев Никита Иваныч, крепкий еще, несмотря на семьдесят лет, ничего нигде не болит, не ноет, дышится легко. С хозяйством он может управляться, сена на корову накашивает, за пчелами ходит, охотится еще, рыбачит для себя. Хорошая жизнь досталась на старости лет. И если еще Ирина замуж выйдет, а старуха болеть не будет — можно долго жить. В молодости-то и войны были, и голод, и болезни всякие.
Сейчас же Завхоз крутил педали, и ни одной подобной мысли в голове не появлялось. Он заметил, что дорога начинает зарастать, затягиваться травой-ползунком, а посередине вообще выдурила до пояса, хоть литовкой коси. Год минул, как леспромхоз закрыли, но уже почернели пни на вырубках, кое-где молодой соснячок-самосев проклюнулся. Брошенные вдоль дороги изношенные и разбитые трелевочники примелькались уже, вписались как-то и в глаза не очень-то бросаются. Лесовозные дороги и волоки тоже понемногу зарастают: там мох пробился, там травка зазеленела.
Может, прав Иван Видякин? Природа сама излечится. Когда у человека что заболит, так организм все силы кидает, чтобы болезнь ту осилить. Лиса в капкан попадет — начинает скорее лапу отгрызать. Черт с ней, с лапой-то, на трех скакать можно, зато живая. Приспособятся, может, журавли-то? И болото помаленьку восстановится? Чего журавлям лететь в чужой Китай, если родились здесь, выросли, летать научились? Он же, Аникеев Никита Иваныч, не поехал из Алейки, когда леспромхоз разогнали. А ведь тоже, поселок-то разорили: ни магазина, ни фельдшера, ни почты. Казалось, невозможно человеку жить, а живут ведь!
Дед Аникеев слез с велосипеда и покатил его, шагая сухой, твердой дорогой. Стебли трав звонко стучали о спицы, искрилась последними каплями высыхающая роса и стремительные птицы проносились в прозрачном, теплом воздухе… Может, и впрямь не стоит булгачить народ жалобами? На кого жаловаться-то? На себя же и выходит! Сам столько лет в леспромхозе отработал, и пока завхозом не назначили, сколько лесу-то повалил? И вокруг болота валил. Заставляли — делал и денежки еще получал. Спросят: раньше-то почему о болоте не подумал, не написал? Вдоль рек лес оставляли, как положено было. А про болото кто знал? В законе ни слова, значит, можно. Почему, спросят, если ты такой ушлый, раньше не додумался? Почему тебе в голову не тенькнуло, что болото пересохнет, если леса вырезать?
А кто его знает — почему? Жил и никогда не задумывался. Другие заботы были…
Он положил велосипед на обочину и присел, доставая кисет. На середине дороги, в траве, мелькнуло что-то синее, похожее на бумажку от конфеты. Дед Аникеев раздвинул ногой траву и увидел кучное семейство кукушкиных слезок. «Вот уже и цветы на дороге растут», — отметил он и, оглянувшись по сторонам, сунулся носом в бледно-синие лапки цветов.
Кукушкины слезки нужно нюхать не срывая. Сорвешь — и запах мгновенно улетучивается.
Но цветы почему-то пахли махоркой и пылью. Это обескуражило Никиту Иваныча и, ощупав припухший нос, он встал. Тут же вспомнился Иван Видякин… Бестолковый какой-то день начинался. Пошел к Ивану за одобрением — получил шиш. Верно, теперь он обиделся… Хуже того, подумает, что он, Аникеев, спятил, рехнулся на этом болоте. Почему-то никто ведь, кроме него, жалоб не пишет. Он один строчит и строчит. И сейчас увидел бы Иван, как старик в семьдесят лет ползает на коленках и нюхает цветы, — что бы подумал?..
Но в Москве-то должны знать про журавлей и болото! Ведь и фотографа присылали, значит, точно знают. Тогда почему не шевелятся, почему до сих пор палец о палец не ударили? Никита Иваныч поднял велосипед и покатил его дальше. И вообще, о чем люди думают? Ладно, после войны разруха была, хозяйство народное восстанавливали. Тут уж не до птичек было, люди с голоду мерли. Ну а теперь чего? Все есть, промышленность вон какая, в космос чуть не каждый день летаем. На земле-то, поди, можно порядок навести. Слышно было, заповедников-то много создают: и бобров разводят, и зубров, говорят, снова восстановили. А недавно Иван Видякин рассказывал, будто из Канады овцебыков привезли и в тундре расселили. Зверь диковинный и по размерам чуть ли не второй после слона. Со всеми этими животными понятно, с них есть что взять: и пушнина тебе, и мясо, и шерсть. С черного журавля-то ничего не возьмешь. Красивая птица да и все. Но из-за редкости да красоты ее и надо держать! Если из одной редкости исходить, тогда и художники нам ни к чему.
И от следующей мысли дед Аникеев аж остановился. Вдруг зябко стало, руки ослабли…
А вот возьмут, трахнут атомной бомбой, и все пропадет разом. Ни людей не останется, ни бобров с овцебыками. И журавли сгорят на лету, и болото высохнет. Даже Хозяин, если он все-таки есть, погибнет, и кукушкины слезки. Конечно, раз такая опасность, до птицы ли людям? Обороняться надо, свои бомбы делать — вот куда денежки-то идут. Потому Ивану журавли и не нужны. Он все строится, деньги зарабатывает, чтобы пожить всласть, пока тихо на земле.
Но ведь если так думать, то сразу ложись в гроб и помирай. Никита Иваныч вскочил на велосипед и крутанул педали. Каких только войн на земле не было, и горячие, и холодные. Если бы рассупонились хоть раз — давно бы и без атома пропали. Птице-то наплевать, что люди между собой творят. Люди между собой грызутся, бьют друг друга, а птица живет. Дожился человек на земле, опустился — хуже некуда. Скоро у птиц станем учиться, как жить.
Растревоженный такими мыслями, Никита Иваныч заехал в поселок и прямым ходом направился к почте. Там он купил конверт, запечатал жалобу и отправил заказным письмом.
— Слышь, девонька, — окликнул он приемщицу писем, собираясь уходить, — скажи-ка, война будет или нет? Чего там слышно?
— Не будет, дедушка! — отозвалась та и засмеялась. — Вы живите спокойно.
— Вот спасибо, — довольно сказал Завхоз, первый раз в этот день услышав доброе слово. — Дай Бог тебе жениха хорошего!
Девушка покраснела, не переставая смеяться, а Никита Иваныч вдруг заторопился. Он вспомнил, что обещал сводить Ирину на болото и показать журавлиное гнездо. Выезжая из поселка, он угодил в облако пыли, недвижимо висящее над дорогой. Кто-то успел проехать впереди на тракторах и теперь Завхозу предстояло глотать ее весь обратный путь или обгонять чертову технику. Он приналег на педали и скоро увидел штук шесть бульдозеров, стоящих у развилки дорог. Отплевав хрустящий на зубах песок, Никита Иваныч остановился: путь заслонял человек в болотных сапогах, с полевой сумкой на боку и развернутой картой.
— Мы тут заблудились, — сказал человек. — Стоим, как витязь на распутье. Это куда дорога?
— А вам куда ехать-то?
— На Алейку.
— Ну, давай по моему следу, — сказал Завхоз и, объехав трактора, вздохнул наконец свободно. Мелькнула мысль спросить, зачем это гонят бульдозеры в Алейку, но, обернувшись, Никита Иваныч увидел, что тракторная колонна вздрогнула и поползла за ним.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Хозяин болота'
1 2 3
И Завхоза отправили на пенсию.
* * *
Просвещенный Иван Видякин сидел на бревне и тесал заготовки для ульев. Над головой реяли трудолюбивые видякинские пчелы и рыжие болотные комары.
— Здорово, — сказал дед Аникеев и для затравки разговора добавил: — Слышу, стучит кто-то спозаранок.
Баба Видякина, Настасья, стоя на четвереньках, раздувала огонь в летней печи, сложенной во дворе.
Иван воткнул топор в бревно, поздоровался и стал закуривать. Завхоз с ним, за компанию.
— Коневник нынче хорошо цветет, — сказал Видякин, — выруба да гари аж пылают. С медом будем.
— А-а! — для порядка протянул Никита Иваныч и выхватил из кармана жалобу. — На-ко, погляди. Написал вот, не вынесла душа…
Видякин неторопливо взял листочки, развернул на колене и деловито начал читать. Самокрутка тлела в его пальцах, а Завхоз вдруг ощутил нетерпение и какой-то душевный зуд… Он вскочил и забегал по двору, бесцельно останавливаясь то возле калитки на пасеку, то у печки, где Настасья уже ставила варить картошку. В огороде у Видякина все цвело, особенно старательные пчелы уже возвращались, огрузшие от первой утренней взятки, белел на высоких столбах недорубленный лабаз в углу двора, лежала груда оструганной клепки. Все кругом было по-хозяйски крепко, разумно и предусмотрительно. «Вот молодец!» — радовался дед Аникеев, проникаясь любовью к хозяину и уверенностью, что Видякин одобрит жалобу и подпишется.
Однако Иван прочитал письмо Завхоза и как-то подозрительно глянул на первый листок.
— Это, значит, в Москву писано? — уточнил он.
— А куда ж еще-то писать? — дед Аникеев сел напротив Видякина и заглянул ему в лицо. Крепкому прямому носу было чуть тесно между глаз, зато на высоком лбу с залысинами глубокие складки вольно разбегались до самых волос.
— В таком виде не пойдет, — заявил Иван. — Поправить требуется.
— В котором месте поправить?
— Вот смотри. Осина, пишешь ты, бесполезное дерево. А оно еще как полезное! Из осины спички делают, — сказал просвещенный Видякин. — А потом, ты про Хозяина-то как пишешь? Про чудо то? Так не пойдет. Подобного вида животное на земном шаре уже обнаружено. У англичан, в Лохнесском озере, понял? Журавлей там нету, конечно, а оно есть.
— Да ну?! — удивился Никита Иваныч. — А ведь не слыхать было!
— Надо периодическую литературу читать, — бросил Иван. — И вот это словечко — «до революции» — тоже выбрось. Выбрось не думая. «До революции видали животное…» Спросят тебя: а потом куда оно делось, после революции?.. Понял текущий момент? Ошибка это.
«Черт с ним, выброшу, — про себя согласился Никита Иваныч. — А ну, и правда, спросят? Не убежало же оно за границу?»
— И вообще ты про чудо выбрось совсем, — продолжал Видякин. — Это мистика. Динозавры давно вывелись, тем более у нас. Они от голода и отравы вымерли, яду много в траве стало.
— Но у англичан-то есть! Сам говоришь, — не сдержался Завхоз. — Ты вспомни, весной-то фотограф приезжал…
— То у англичан, — Видякин полистал жалобу. — И еще убери, что ты имеешь контузию. Обязательно убери.
— Так имею же! — не сдавался дед Аникеев. — Голова у меня до сих пор кружится и пятнышки в гаазах стоят.
— И плохо, что имеешь, — спокойно сказал Видякин. — В смысле, иметь-то ты можешь, но писать про нее не обязательно. Подрыв авторитетности автора. Уловил, куда я клоню?.. Лучше допиши про японцев. Как они тонули в нашем болоте и как громили их здесь. Понял? Историческое место, памятник. В гражданскую тонули, и в отечественную.
— Ты мне сейчас наговоришь! — обиделся Завхоз. — Тебя послушать, так все не так.
Настасья у печи оглянулась на него и посмотрела с внимательным прищуром. Непоколебимый Видякин достал кисет, свернул цигарку и прикурил.
— Я тебе, Никита Иваныч, вообще не советовал бы эту жалобу посылать, — неожиданно заявил Иван. — Стоит болото пока — вот и пускай стоит. А как приедут да начнут вокруг ямы-канавы рыть? Все соляркой позальют, трактора реветь будут день и ночь. Животному миру тишина требуется, покой, сам же знаешь. И всякое искусственное ему как ножом по горлу… Не посылай жалобу, Никита Иваныч, прошу тебя как человека. Только себе да болоту хуже сделаешь.
— Значит, подписывать не будешь? — сдерживая гнев, спросил Завхоз. — Значит, в стороне хочешь остаться?
— Да не хочу, пойми ты меня! — Видякин постучал в грудь. — Тут другие меры нужны, другой подход к вопросу.
— Я тебя понял, — с тоской проронил Никита Иваныч. — Хочешь, прямо в глаза тебе скажу! Кто ты есть? Обидишься, поди, а? Я недавно Пухову сказал — тот до сих пор не здоровается. Ну?
— Скажи, — невозмутимо бросил Иван. — Меня все знают.
— Ты ведь не болото жалеешь и не журавлей, — Завхоз погрозил пальцем, — у тебя другой интерес. Я понял, чего ты напугался. Ты боишься, что болото и всю тайгу в округе заповедником сделают и тебе охотиться запретят.
— Ты это напрасно, — отмахнулся Видякин. — Я бы рад, если заповедник…
— Рад?! — перебил его Завхоз. — Это ты — рад? Да ты первый враг заповеднику, первый его противник. У тебя заработка не будет на пушнине. А ты вон как размахнулся, глядишь, скоро миллионером станешь!
И Видякин разволновался.
— Ну ты подумай своей головой, Никита Иваныч! Кто станет теперь здесь заповедник открывать? Чего ты мелешь? Сначала леса кругом повырезать, всю флору изгадить, вытоптать, а потом заповедник? Ну где так делается? — Иван чуть успокоился, выдернул топор, ощупал пальцем лезвие. — Темный ты человек, Никита Иваныч, непросвещенный. Заповедники устраивают там, где природа нетронутая стоит, где вся фауна в целости, живая-здоровая… Порви бумагу, Иваныч, не посылай… Если хочешь, я тебе за это колодку пчел дам. Роек нынешний, но хороший, и матка первый сорт. Вчера глядел — уже детка посеяна…
— Эх ты… — проронил Завхоз и подался со двора. — Купить меня захотел? Эх ты…
— Не обижайся, Никита Иваныч, — Видякин догнал Аникеева уже в воротах. — Подумай хорошенько. Ну, сделают заповедник, и что? Сюда турист всякий хлынет! Начальство всякое ринется! Ведь только объяви в газетах про него — продыху не будет, как от комарья. Нам лучше сидеть и молчать, а природа сама себя полечит…
Завхоз не дослушал и, грохнув тесовой, с резьбой калиткой, вышел на улицу. В это время бойкая видякинская пчела с пронзительным звоном настигла его и, залетев спереди, ударила в переносье. Дед Аникеев вырвал жало и растоптал сапогом корчившуюся в траве пчелу.
4.
Через пять минут глаза у Никиты Иваныча стали заплывать. Яд действовал быстро. Пока он пришел к своей избе, от глаз остались щелочки. По дороге успел заметить инвалида Пухова, который сидел на скамеечке у ворот и, выставив деревянный протез, как ствол пулемета, смотрел вдоль улицы.
— Иваныч! — позвал Пухов. — Айда покурим!
Аникеев гордо прошагал мимо. У себя во дворе он выкатил из сарая велосипед и стал накачивать переднее колесо.
— Куда это? — спросила Катерина. — Не завтракамши-то?
— Не ваше дело, — буркнул Завхоз.
— Кто тебя приласкал-то с утра? — засмеялась старуха, имея в виду заплывшие глаза. — Экий ты справный стал!
— Чтоб Ивана в моей избе — ноги не было! — сурово сказал Никита Иваныч. — А его улей я назад отдам. Мне чужого не надо.
— У-у, понесло тебя, — развеселилась Катерина, — Ириша, ну-ка иди сюда, глянь-ка на нашего отца, чего это с ним?
В молодости она побаивалась мужа, не то что слова поперек, а лишнего опасалась сказать. Никита Аникеев крутой мужик был, хоть и не бивал жену, но чуть что не по нему — кулаком о стол: мать-перемать! Не прекословь! А как состарилась — все нипочем ей стало. Никита Иваныч говорит: заведи-ка мне, старуха, лагушок медовухи. Она — нечего мед переводить. Ты и без медовухи всегда веселый.
Старуха вышла из повиновения, и он с этим никак не мог примириться.
— Коли ты в село — хлеба купи, — предупредила Катерина. — Тогда я квашню ставить не буду.
— Мне не до хлеба, — отмахнулся дед Аникеев. — Я по другому делу.
— У вас у всех дела, — разворчалась старуха. — А я вас корми-пои! За день не присядешь, как заведенная. Помогать никто не желает! Небось за стол так…
Она оборвалась на полуслове, потому что скрипнула чердачная дверь и на приставной лестнице показалась Ирина. Никита Иваныч бросил насос и придержал лестницу.
— А ты почто до такой поры лежишь, как телка? — вскинулась Катерина на дочь. — Хоть бы помогла картошки почистить.
Ирина спустилась на землю, и сердце Никиты Иваныча отмякло, даже утренняя схватка с Видякиным и жестокая обида на него притупилась.
— Что с тобой, папа? — испугалась дочь, заметив опухшие глаза.
— Пчела укусила, — сказал Завхоз. — Ничего, это полезно, говорят.
— Бедненький, — пожалела она. — Ты сейчас на китайца похож.
— А ну вас! — рассердилась Катерина и ушла в избу. Через минуту она вынесла хозяйственную сумку, крепко привязала ее к багажнику велосипеда и молча сунула мужу пятерку.
— Папа, — ласково сказала Ирина, — покажи мне сегодня журавлиное гнездо. Давай сходим с тобой, когда ты вернешься.
— Шесть буханок возьмешь, — распорядилась старуха, — и три килограмма рису.
— Ладно, дочка, — согласился Никита Иваныч. — Токо они сейчас на выводках сидят, близко к себе не подпускают. А спугнешь — могут и гнездо бросить.
— А мы осторожно!
Завхоз нащупал в кармане жалобу, но вытащить и показать ее дочери все-таки не решился. Не хватало еще и с ней испортить отношения. Кто знает, как она воспримет?
— Я буду тебя ждать, — сказала дочь. — Ты только не задерживайся. Хорошо?
Дед Аникеев вывел велосипед на улицу, сел в седло и покатил вдоль улицы, набирая скорость. До поселка, где была почта и магазин, считалось двенадцать километров. Обычно, если Завхозу случалось ездить туда, он ехал не спеша, глядел по сторонам и думал. Скрипели педали, шуршали колеса по песку, и мысли приходили хорошие, ладные. Вот едет он, Аникеев Никита Иваныч, крепкий еще, несмотря на семьдесят лет, ничего нигде не болит, не ноет, дышится легко. С хозяйством он может управляться, сена на корову накашивает, за пчелами ходит, охотится еще, рыбачит для себя. Хорошая жизнь досталась на старости лет. И если еще Ирина замуж выйдет, а старуха болеть не будет — можно долго жить. В молодости-то и войны были, и голод, и болезни всякие.
Сейчас же Завхоз крутил педали, и ни одной подобной мысли в голове не появлялось. Он заметил, что дорога начинает зарастать, затягиваться травой-ползунком, а посередине вообще выдурила до пояса, хоть литовкой коси. Год минул, как леспромхоз закрыли, но уже почернели пни на вырубках, кое-где молодой соснячок-самосев проклюнулся. Брошенные вдоль дороги изношенные и разбитые трелевочники примелькались уже, вписались как-то и в глаза не очень-то бросаются. Лесовозные дороги и волоки тоже понемногу зарастают: там мох пробился, там травка зазеленела.
Может, прав Иван Видякин? Природа сама излечится. Когда у человека что заболит, так организм все силы кидает, чтобы болезнь ту осилить. Лиса в капкан попадет — начинает скорее лапу отгрызать. Черт с ней, с лапой-то, на трех скакать можно, зато живая. Приспособятся, может, журавли-то? И болото помаленьку восстановится? Чего журавлям лететь в чужой Китай, если родились здесь, выросли, летать научились? Он же, Аникеев Никита Иваныч, не поехал из Алейки, когда леспромхоз разогнали. А ведь тоже, поселок-то разорили: ни магазина, ни фельдшера, ни почты. Казалось, невозможно человеку жить, а живут ведь!
Дед Аникеев слез с велосипеда и покатил его, шагая сухой, твердой дорогой. Стебли трав звонко стучали о спицы, искрилась последними каплями высыхающая роса и стремительные птицы проносились в прозрачном, теплом воздухе… Может, и впрямь не стоит булгачить народ жалобами? На кого жаловаться-то? На себя же и выходит! Сам столько лет в леспромхозе отработал, и пока завхозом не назначили, сколько лесу-то повалил? И вокруг болота валил. Заставляли — делал и денежки еще получал. Спросят: раньше-то почему о болоте не подумал, не написал? Вдоль рек лес оставляли, как положено было. А про болото кто знал? В законе ни слова, значит, можно. Почему, спросят, если ты такой ушлый, раньше не додумался? Почему тебе в голову не тенькнуло, что болото пересохнет, если леса вырезать?
А кто его знает — почему? Жил и никогда не задумывался. Другие заботы были…
Он положил велосипед на обочину и присел, доставая кисет. На середине дороги, в траве, мелькнуло что-то синее, похожее на бумажку от конфеты. Дед Аникеев раздвинул ногой траву и увидел кучное семейство кукушкиных слезок. «Вот уже и цветы на дороге растут», — отметил он и, оглянувшись по сторонам, сунулся носом в бледно-синие лапки цветов.
Кукушкины слезки нужно нюхать не срывая. Сорвешь — и запах мгновенно улетучивается.
Но цветы почему-то пахли махоркой и пылью. Это обескуражило Никиту Иваныча и, ощупав припухший нос, он встал. Тут же вспомнился Иван Видякин… Бестолковый какой-то день начинался. Пошел к Ивану за одобрением — получил шиш. Верно, теперь он обиделся… Хуже того, подумает, что он, Аникеев, спятил, рехнулся на этом болоте. Почему-то никто ведь, кроме него, жалоб не пишет. Он один строчит и строчит. И сейчас увидел бы Иван, как старик в семьдесят лет ползает на коленках и нюхает цветы, — что бы подумал?..
Но в Москве-то должны знать про журавлей и болото! Ведь и фотографа присылали, значит, точно знают. Тогда почему не шевелятся, почему до сих пор палец о палец не ударили? Никита Иваныч поднял велосипед и покатил его дальше. И вообще, о чем люди думают? Ладно, после войны разруха была, хозяйство народное восстанавливали. Тут уж не до птичек было, люди с голоду мерли. Ну а теперь чего? Все есть, промышленность вон какая, в космос чуть не каждый день летаем. На земле-то, поди, можно порядок навести. Слышно было, заповедников-то много создают: и бобров разводят, и зубров, говорят, снова восстановили. А недавно Иван Видякин рассказывал, будто из Канады овцебыков привезли и в тундре расселили. Зверь диковинный и по размерам чуть ли не второй после слона. Со всеми этими животными понятно, с них есть что взять: и пушнина тебе, и мясо, и шерсть. С черного журавля-то ничего не возьмешь. Красивая птица да и все. Но из-за редкости да красоты ее и надо держать! Если из одной редкости исходить, тогда и художники нам ни к чему.
И от следующей мысли дед Аникеев аж остановился. Вдруг зябко стало, руки ослабли…
А вот возьмут, трахнут атомной бомбой, и все пропадет разом. Ни людей не останется, ни бобров с овцебыками. И журавли сгорят на лету, и болото высохнет. Даже Хозяин, если он все-таки есть, погибнет, и кукушкины слезки. Конечно, раз такая опасность, до птицы ли людям? Обороняться надо, свои бомбы делать — вот куда денежки-то идут. Потому Ивану журавли и не нужны. Он все строится, деньги зарабатывает, чтобы пожить всласть, пока тихо на земле.
Но ведь если так думать, то сразу ложись в гроб и помирай. Никита Иваныч вскочил на велосипед и крутанул педали. Каких только войн на земле не было, и горячие, и холодные. Если бы рассупонились хоть раз — давно бы и без атома пропали. Птице-то наплевать, что люди между собой творят. Люди между собой грызутся, бьют друг друга, а птица живет. Дожился человек на земле, опустился — хуже некуда. Скоро у птиц станем учиться, как жить.
Растревоженный такими мыслями, Никита Иваныч заехал в поселок и прямым ходом направился к почте. Там он купил конверт, запечатал жалобу и отправил заказным письмом.
— Слышь, девонька, — окликнул он приемщицу писем, собираясь уходить, — скажи-ка, война будет или нет? Чего там слышно?
— Не будет, дедушка! — отозвалась та и засмеялась. — Вы живите спокойно.
— Вот спасибо, — довольно сказал Завхоз, первый раз в этот день услышав доброе слово. — Дай Бог тебе жениха хорошего!
Девушка покраснела, не переставая смеяться, а Никита Иваныч вдруг заторопился. Он вспомнил, что обещал сводить Ирину на болото и показать журавлиное гнездо. Выезжая из поселка, он угодил в облако пыли, недвижимо висящее над дорогой. Кто-то успел проехать впереди на тракторах и теперь Завхозу предстояло глотать ее весь обратный путь или обгонять чертову технику. Он приналег на педали и скоро увидел штук шесть бульдозеров, стоящих у развилки дорог. Отплевав хрустящий на зубах песок, Никита Иваныч остановился: путь заслонял человек в болотных сапогах, с полевой сумкой на боку и развернутой картой.
— Мы тут заблудились, — сказал человек. — Стоим, как витязь на распутье. Это куда дорога?
— А вам куда ехать-то?
— На Алейку.
— Ну, давай по моему следу, — сказал Завхоз и, объехав трактора, вздохнул наконец свободно. Мелькнула мысль спросить, зачем это гонят бульдозеры в Алейку, но, обернувшись, Никита Иваныч увидел, что тракторная колонна вздрогнула и поползла за ним.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Хозяин болота'
1 2 3