Успеешь насидеться-то, господи… Мы и так быстрее чем надо плывем.
— Не-не, — он потряс головой. — Надоело мне, подписка эта, скорей бы уж к одному концу…
— Вот так вы понимаете, люди, — вздохнула Александра. — Но ты, Илья, не забывай, акт еще надо подписать. Так что все равно на сутки задержишься
— Какой акт-то? — Рогожников качнулся и чуть не упал с рундука: самоходка, сползшая с мели, неожиданно резко ткнулась в берег.
Александра уцепилась за край стола и глянула вверх, по направлению к рубке. «Чего он дергается? — раздраженно подумал Илья. — Игрушку нашел. Не терпится ему, что ли?..»
— На бой товара, — пояснила Саша.
— А-а, — понял капитан. — Это давай, подпишу.
Александра открыла свою сумочку и начала доставать бумаги, а Рогожников тем временем выскочил на палубу. За стеклом рубки маячила громоздкая фигура моториста за штурвалом. Самоходка, выбрасывая пенную кильватерную струю, медленно наползала на отмель.
— Ну хватит, — сказал капитан, — глуши двигатель, пошли.
— Иди, — не оборачиваясь ответил Типсин. — Я тебя не держу.
— Мы ж завтра не снимемся! Куда ты лезешь? — предупредил Рогожников.
— Вода прибывает, снимемся, — отпарировал рулевой. — Хочу попробовать: может, «Золотая» и по земле ездить будет…
— Кончай дурачиться-то! — Капитан сбросил ручкой газа обороты и выключил реверс. — Делать тебе нечего…
Типсин выпустил штурвал и, засунув, руки в карманы, вышел из рубки, хлопнув дверцей.
— Ты чего, Вась? Обиделся? — вслед ему спросил капитан.
Рулевой медленно прошагал на корму и остановился там, широко расставив ноги и глядя на пенные гребешки бесконечных волн.
Рогожников выключил двигатель и вернулся в кубрик.
— Снег будет, — сообщил он. — Ветрище поднялся…
Александра поежилась и набросила на плечи пальто.
На столе перед ней лежало два листа бумаги, написанных крупным, четким почерком.
Илья взял авторучку и подвинул к себе акт.
— То ли прямо сейчас отшвартоваться да идти в Совречку? — вслух подумал он. — А то зарядит снег, и видимости не будет. Уезжали — снег шел, приедем — снег…
«Мы, нижеподписавшиеся, — читал механически Илья, — капитан с/б „Золотая“ Рогожников И. Г., рулевой-моторист Типсин В. Е., заведующая складом Туруханского ОРСа (Совреченское отделение) Лунева А. М. проверили сохранность и целостность по качеству груза — продовольственных и промышленных, товаров, находящихся в трюме с/б „Золотая“…»
«Елки-палки, а ведь рейсу-то конец приходит, — неожиданно подумал он. — Все, конец… До Совречки — час ходу, разгружусь и назад. А вниз идти — через двое суток буду в Туруханске… Там прямо с пристани в суд надо…» Илья заметил, как задрожала в пальцах авторучка. Вот ведь, почти привык к этой мысли, а за живое только сейчас задело, ознобило спину и рубануло под коленки: последние деньки на свободе…
«Во время транспортировки товаров от пристани Туруханск до пристани Совречка, — говорилось в акте, — из-за тяжелых условий судоходства по р. Турухан и технических неполадок в корпусе самоходки пришли в полную негодность продукты и промтовары на общую сумму пятьсот восемьдесят шесть рублей сорок две копейки».
Рогожников единственный раз в жизни был на суде, однако ни подсудимый, ни его дело не запомнились. Забрели однажды зимой с товарищами ради любопытства… В памяти осталась какая-то необычная торжественность. Торжественно-строги были стулья судей и заседателей с высоченными спинками, стол, покрытый красной скатертью, и когда читали приговор, было так торжественно, будто первого сентября в школе. Судья читал приговор стоя, и слова его летели в зал, будто слова клятвы. Илья тоже стоял замерев, вытянувшись по стойке «смирно». Отчего-то было радостно и покойно, словно на празднике.
«И про меня так же читать будут, — думал Илья, разглядывая длинный перечень товаров с указанием цен и количества. — Сначала дадут последнее слово, потом приговор, и все кончится. Свободы-то пшик осталось… Это я пока свободен только. Захочу — выйду на берег, пойду куда-нибудь… Или прикажу: Васька, заводи двигатель, поехали! И поеду… Потом как отрежет. Никуда! Конвой… Накрепко пришвартуют, колючей проволокой огородят!.. Вот она когда, свобода-то, почуялась…»
— Это зачем написано-то? — рассеянно спросил Рогожников. — Для чего?
— Списание боя, — пояснила Саша, — товар в стеклотаре…
— Какого боя? — не понял Илья. — Кого разбили?
— Ты же читал, Илья, банки, бутылки…
— Вот те нааа-а! — протянул капитан, забывая о своих мрачных мыслях. — Чего же раньше-то молчали? На полтыщи грузу расколотили!.. Это Васька, гад, ну я ему да-ам…
Рогожников выскочил из-за стола и, приоткрыв дверцу кубрика, кликнул рулевого. Тот нехотя обернулся.
— Иди-ка сюда, рожа немытая! — угрожающе крикнул капитан. — Ты чего молчал про битый груз? А ну, идем смотреть!
— Илья, закрой двери! — Александра плотнее укуталась в пальто. — Что ты шумишь? Все в порядке, груз целый… Разве что четыре банки сока…
— Ну, это ерунда! — махнул рукой капитан. — Не на полтыщи же. Это списать можно… Нас ведь «Дельта» в борт шарахнула!
— По допуску мы можем шестьсот рублей списывать, — объяснила Саша. — Начальник ОРСа процент боя утверждал…
— А-а… — согласился было Илья, возвращаясь на место. — Я-то подумал… И что, выходит, я плохо вез? Выходит, груз попортил?.. Это же любой-каждый акт прочитает и скажет: ну, дает Рогожников! Сколько грузу ухлопал!.. Я столько лет возил, и ничего. По таким шиверам ходил. Без всяких экспедиторов, сам за каждую банку отчитывался. Все сдавал, без растраты…
И тут его взгляд уперся в шеренгу бутылок за рундуком, как-то сам собой перебежал на тарелки с закуской, на брюки, сушащиеся у печки…
— Ты из-за этого… — догадливо протянул он и взял Сашу за руку. — Я понял… Не надо из-за этого, Саш. Ну, я заплачу, рассчитаюсь. И за костюм… Только расчет получу и вышлю сразу, там должно хватить… Ты и так всю дорогу ко мне добрая была… Считай, что я вас с Васькой угощал. Ну, вроде как прощальная гулянка у меня была. А вы — гости вроде, гуляли у меня… Сколь надо — ты сосчитай…
— Посчитаю, Илья, обязательно, — Александра высвободила свою руку. — Но за то, что растаскали грузчики, ты же платить не будешь? И при разгрузке еще сколько пропадет…
— Ну это неизвестно, пропадет ли, — сказал капитан. — Когда я сам возил, у меня ничего не тащили же.
— Ты — мужчина… Илья, мне подотчет сдавать. Как я потом списывать буду?.. Сейчас-то проверить товар невозможно! — Александра отвернулась. — Вот как вы и понимаете, на словах только… Боже мой, я тебе объясняла, Илья, есть допуск на бой и потери при транспортировке…
Рогожников хотел сказать, мол, товар-то целый, но вспомнил, что уже говорил об этом, и промолчал, лихорадочно придумывая, как и что сказать ей. Не придумал. Александра тоже замолчала, потупившись, и капитан заметил, как наплывает в ее глазах легкая, синеватая дымка. Ему показалось, что она вот-вот заплачет, и виноват будет он, Илья. Взял да и обидел человека. Да не просто человека, а женщину, одинокую и беззащитную. Видно, на роду написано — всю жизнь обижать женщин…
— Ты только не плачь, — поторопился предупредить Рогожников. — Чего плакать-то? Брось ты… Обойдется все, не бойся. В деньгах если растрата — не очень страшно, дело поправимое. Люди-то простят, и позора не будет, если по ошибке…
Дверцы кубрика распахнулись, и вошел Типсин. Рогожников осекся и недовольно глянул на рулевого: черти приперли… Рулевой сильно озяб на ветру и, крупно подрагивая, присел возле горячей печки.
— Колотун… — проговорил он. — Боюсь, как бы забереги не схватились да самоходка бы не вмерзла…
Волны погромыхивали о корпус, скрипела палубная надстройка, и тоненько посвистывали снасти флагштока.
— Сходить на улицу, что ли? — помолчав еще несколько минут, проронил капитан и глянул на Типсина и Сашу.
Ему не ответили.
Он встал и, не оглядываясь, поднялся на палубу…
На реке было холодно, от серого сумрака белой ночи небо казалось низким и тяжелым. Волны ершили, пенили стремительную туруханскую воду; прибрежные кусты, изжеванные ледоходом, клонились, скрываясь в темной пучине.
«Паршиво все полулается, — разочарованно думал Илья. — Так хорошо плыли всю дорогу, а тут на тебе… Чего ей этот акт втемяшился? Отговорить бы ее, да Васька этот приволокся. Один на один лучше бы получилось. А при Ваське говорить неудобно…»
Он сбросил трап на подмерзающую землю и спустился на берег. Вытаявшая прошлогодняя трава шелестела под ногами. В лесу было теплее, ветер только чуть-чуть шумел в вершинах деревьев. Пахло талым снегом, свежей глиной и пихтовым маслом.
Сквозь деревья матово белела река с неподвижной, резко очерченной по контуру самоходкой. Из трубы над кубриком поднимался стремительный серый дым. Рогожников поежился и застегнул пиджачок. Как бы снег к утру не грянул, больно рыхлые тучи несет над Туруханом. Надо было фуражку надеть…
Островок, к которому была причалена самоходка, упирался одним концом в протоку с темной, почти черной водой. Илья сел на валежину. «Хочу — иду, — подумал он. — А можно просто посидеть. Хорошо, когда свобода…» На протоке, в ее черной, непроглядной дали, пронзительно крякнула утка, а над головой что-то пролетело беззвучно и стремительно. У самых ног Ильи, из мягкой, оттаявшей земли, пробивался какой-то толстый, мягкий стебель с шишкой нераспустившихся желтых листьев на конце. Он сорвал его, пожевал — привычка послевоенных, полуголодных детей. Горьковатый сок вязал во рту и щипал кончик языка. Однако он съел весь стебелек, а махровые, мягкие листья долго мял и перетирал в руках, пока они не превратились в бурый грязный ком.
«Хорошо как… — думал он, — свобода… Только снег бы не пошел».
— Трап спущен, а Ильи нету, — донесся с баржи голос Типсина.
Александра что-то ответила ему. Рогожников не расслышал, но мысли вновь вернулись к ней. Он вспомнил, как начинался рейс, какая заботливая и милая она была, как он смотрел на нее и думал о женитьбе, примерял, какая из нее выйдет хозяйка. Во рту горчило, накапливаласьгустая слюна. «А что бы было, если… — он сплюнул травяную горечь. — Никто бы и не узнал сроду. Васьказа штурвалом стоял… А я пока свободный… ты! — вспомнил он. — Будто разозлилась. Чего злиться-то? Так бы и ехали до Совречки хорошо, без всяких обид. А то с актами с этими…»
Рогожников огляделся, показалось, идет кто-то за спиной, шаги слышно..«И жалко мне ее что-то, — подумал он, — одинокая какая. Страшно, наверное, одной-то так жить. Хоть бы дети были… Взяла б да замуж вышла или родила, на худой конец. Мало ли без мужиков рожают?.. Столько лет одна была, никто бы и слова не сказал… Как бы это поговорить-то с ней? Натворит с этими актами, запутается. Растрату покрыть можно, штаны последние продать и покрыть. А ну как излишки найдут?.. Не поглядят, что вдова того летчика-героя. Он был, да ушел. Слава ему небесная. А ты, дескать, жить осталась, так живи, без растрат и излишков…»
«Не об этом думать надо! — ловил он себя. — Судить вот-вот будут… Тоже как бы за растрату: одна „Золотая“ осталась, и ту Ваське сдавать придется…»
То вдруг начинал Рогожников продумывать, как он скажет на суде последнее слово и что скажет в нем. Связной речи не клеилось. Долго раздумывал, стоит ли говорить суду о Храмцове, той самой неудачной Лидиной любви, после которой Лида вернулась в Туруханск. Спустя год Лида сама рассказала Илье о Храмцове. Спокойно так говорила, смеялась, как о давнем пустяке, но Рогожников стискивал зубы и от ненависти даже чуть всхрапывал. «Ты что, Илья?» — поразилась Лида его безумному гневу. «Хочу одного… — с придыхом сказал Рогожников. — Хочу, чтобы его посадили в трюм, запустили туда меня и дали мне в руки нож… Хочу, гаду, в глаза ему посмотреть…» — «Ты отчего такой жестокий?.. Я тебя стану бояться, Илья…» — «А он? Он нет, да?.. — спросил Рогожников. — Я помню тебя, когда ты попросилась ко мне на самоходку, и помню, какая ты была всю дорогу».
Однако Илья решил, что о Храмцове лучше не говорить. Черт с ним, давно все было, зачем взмучивать да взбалтывать то счастливое время. Лиде можно навредить, ребятишкам. И себе тоже. Про то, что хотел оказаться с ним с глазу на глаз, да еще с ножом в руках, судьям необязательно знать. Подумают еще, что Рогожников с молодости порывался нахулиганить.
«Что же сказать в этом последнем слове, — сосредоточенно размышлял Илья. — Или, может, его и не дадут? Скажут, нечего оправдываться, коли растратился и промотался…»
Снег пошел частый, с ветром, облепил руки, лицо, светлее будто стало на берегу. Илья поспешно вскочил и зашагал к самоходке. Через несколько минут — зима зимой. Только река полая, вода загустела от снега, шелестит. Он поднял за собой трап и пошел в кубрик. Там уже спали. Дыбился бугром тулуп на спине у Васьки Типсина, рундук был маловат для него, ноги свешивались. А на другом рундуке, сжавшись в комок под двумя одеялами, спала Саша. Илья притворил за собой двери и остановился на ступеньках. Места заняты. Надо убирать стол и укладываться в проходе на полу. Стараясь не греметь, он прошел в дальний конец кубрика, и тут на глаза ему попались штаны, висящие у печки. Они просохли уже, материал был хороший, и стрелка держалась на брюках даже после стирки. Несколько минут он задумчиво мял в руках тонкую, гладкую ткань, затем осторожно вынул из шкафчика вешалку с пиджаком и жилетом, свернул все это в аккуратный узелок и понес в трюм. С трудом отодвинув тяжелую крышку, он посветил внутрь прихваченным в рубке фонарем и спустился вниз. Ящики и тюки стояли вдоль бортов, крепко обвязанные старым бреднем. Разыскивать, где лежат костюмы, он не стал и сунул свой узелок под упаковку первого попавшегося тюка…
Около четырех утра капитан спустился в машинное, запустил двигатель, и, пока тот прогревался, он заскочил в кубрик, натянул поверх дождевик, надел кое-как расправленную фуражку и встал за штурвал. Типсин проснулся и молча следил за сборами капитана. Александра лежала укрывшись одеялом с головой, и непонятно было, спит ли она или тоже слушает, как Рогожников собирается на вахту.
«Золотая» легко снялась с мели: значит, вода еще прибывает. Заснеженные берега поплыли навстречу, холодный ветер гнал короткую мутную волну. Через пару часов хода должен был появиться поселок.
Типсин деловито обмел палубу от снега, отбил лед на корме, размотал и приготовил бортовые чалки. Затем набрал дров и затопил печку в кубрике. Едким черным дымом потянуло вдоль реки, окутало рубку: труба была короткая, торчала над кубриком черным, мятым окурком. Перед Совречкой, когда уже из-за поворота выплыли крайние дома, Типсин пришел в рубку.
— Сходи похмелись, — предложил он, — пока дают… Скоро лавочка закроется.
— Не хочу, — буркнул Илья, впервые чувствуя неприязнь к своему мотористу. Причин особых не было, но что-то подталкивало сказать ему грубо, отматерить.
— Чего вчера уперся-то как бык? — спросил моторист. — Погляди-ка, капитан выискался… Баба толк знает, обидел ты ее вчера. Жрать да пить был мастак…
— Не твое дело, — отрезал Илья и дал длинный гудок: пристань Совречки выглядела пустой и унылой. Торчал облепленный снегом рыбацкий катеришко да несколько моторных лодок. Капитан подчалил к сходням, и появившийся откуда-то расторопный мужик принял чалку. Двигатель умолк, и стало тихо-тихо.
Рулевой закрепил чалку на кнехте и, вытирая руки о штаны, вернулся в рубку.
— Ну и дурак, — сказал он. — Надо было подписать.
— Сам не подпишу и тебе не дам, — отрезал капитан. — Я вас угощал, понятно?
Типсин присвистнул, вынул расческу и причесался.
— «Не дам»… — передразнил он. — А я и спрашивать не стану.
— Ты что? — удивился Илья. — Подписал, что ли?
— Из тебя-то теперь уж какой капитан? — жалея о чем-то, сказал рулевой. — Все равно приказ, наверное, готовый на меня, так что привет! Сиди тут, слепошарый. Тебе еще долго сидеть…
Типсин вышел на палубу, огляделся и не спеша отправился на берег. С минуту Илья сидел будто прибитый. Потом, опомнившись, он кинулся было вдогонку за рулевым, чтобы немедленно отматерить его как следует и заставить подчиниться. Дерзость моториста во время навигации была неслыханной. Всегда послушный Васька вышел из повиновения. «Ах ты сволочь! — ругался про себя Илья. — И тебе еще отдавать „Золотую“? Ну уж хрен! Я лучше утоплю ее в Турухане! Во морда, а? Взял и подписал! Будто я груз дорогой переколотил! Да еще за капитана подписался!.. Ну, я тебе устрою!»
Он не знал еще, что «устроит» взбунтовавшемуся рулевому, но в душе у капитана все кипело и плескалось через край. Александра вышла из кубрика и, пройдя мимо рубки, невозмутимо, направилась к сходням. Пальто, шапочка, сумочка под мышкой, легкая, красивая.
— Саша! — крикнул Рогожников, выглянув из рубки. — Ты куда? Мне это, поговорить с тобой надо!
1 2 3 4 5 6 7 8
— Не-не, — он потряс головой. — Надоело мне, подписка эта, скорей бы уж к одному концу…
— Вот так вы понимаете, люди, — вздохнула Александра. — Но ты, Илья, не забывай, акт еще надо подписать. Так что все равно на сутки задержишься
— Какой акт-то? — Рогожников качнулся и чуть не упал с рундука: самоходка, сползшая с мели, неожиданно резко ткнулась в берег.
Александра уцепилась за край стола и глянула вверх, по направлению к рубке. «Чего он дергается? — раздраженно подумал Илья. — Игрушку нашел. Не терпится ему, что ли?..»
— На бой товара, — пояснила Саша.
— А-а, — понял капитан. — Это давай, подпишу.
Александра открыла свою сумочку и начала доставать бумаги, а Рогожников тем временем выскочил на палубу. За стеклом рубки маячила громоздкая фигура моториста за штурвалом. Самоходка, выбрасывая пенную кильватерную струю, медленно наползала на отмель.
— Ну хватит, — сказал капитан, — глуши двигатель, пошли.
— Иди, — не оборачиваясь ответил Типсин. — Я тебя не держу.
— Мы ж завтра не снимемся! Куда ты лезешь? — предупредил Рогожников.
— Вода прибывает, снимемся, — отпарировал рулевой. — Хочу попробовать: может, «Золотая» и по земле ездить будет…
— Кончай дурачиться-то! — Капитан сбросил ручкой газа обороты и выключил реверс. — Делать тебе нечего…
Типсин выпустил штурвал и, засунув, руки в карманы, вышел из рубки, хлопнув дверцей.
— Ты чего, Вась? Обиделся? — вслед ему спросил капитан.
Рулевой медленно прошагал на корму и остановился там, широко расставив ноги и глядя на пенные гребешки бесконечных волн.
Рогожников выключил двигатель и вернулся в кубрик.
— Снег будет, — сообщил он. — Ветрище поднялся…
Александра поежилась и набросила на плечи пальто.
На столе перед ней лежало два листа бумаги, написанных крупным, четким почерком.
Илья взял авторучку и подвинул к себе акт.
— То ли прямо сейчас отшвартоваться да идти в Совречку? — вслух подумал он. — А то зарядит снег, и видимости не будет. Уезжали — снег шел, приедем — снег…
«Мы, нижеподписавшиеся, — читал механически Илья, — капитан с/б „Золотая“ Рогожников И. Г., рулевой-моторист Типсин В. Е., заведующая складом Туруханского ОРСа (Совреченское отделение) Лунева А. М. проверили сохранность и целостность по качеству груза — продовольственных и промышленных, товаров, находящихся в трюме с/б „Золотая“…»
«Елки-палки, а ведь рейсу-то конец приходит, — неожиданно подумал он. — Все, конец… До Совречки — час ходу, разгружусь и назад. А вниз идти — через двое суток буду в Туруханске… Там прямо с пристани в суд надо…» Илья заметил, как задрожала в пальцах авторучка. Вот ведь, почти привык к этой мысли, а за живое только сейчас задело, ознобило спину и рубануло под коленки: последние деньки на свободе…
«Во время транспортировки товаров от пристани Туруханск до пристани Совречка, — говорилось в акте, — из-за тяжелых условий судоходства по р. Турухан и технических неполадок в корпусе самоходки пришли в полную негодность продукты и промтовары на общую сумму пятьсот восемьдесят шесть рублей сорок две копейки».
Рогожников единственный раз в жизни был на суде, однако ни подсудимый, ни его дело не запомнились. Забрели однажды зимой с товарищами ради любопытства… В памяти осталась какая-то необычная торжественность. Торжественно-строги были стулья судей и заседателей с высоченными спинками, стол, покрытый красной скатертью, и когда читали приговор, было так торжественно, будто первого сентября в школе. Судья читал приговор стоя, и слова его летели в зал, будто слова клятвы. Илья тоже стоял замерев, вытянувшись по стойке «смирно». Отчего-то было радостно и покойно, словно на празднике.
«И про меня так же читать будут, — думал Илья, разглядывая длинный перечень товаров с указанием цен и количества. — Сначала дадут последнее слово, потом приговор, и все кончится. Свободы-то пшик осталось… Это я пока свободен только. Захочу — выйду на берег, пойду куда-нибудь… Или прикажу: Васька, заводи двигатель, поехали! И поеду… Потом как отрежет. Никуда! Конвой… Накрепко пришвартуют, колючей проволокой огородят!.. Вот она когда, свобода-то, почуялась…»
— Это зачем написано-то? — рассеянно спросил Рогожников. — Для чего?
— Списание боя, — пояснила Саша, — товар в стеклотаре…
— Какого боя? — не понял Илья. — Кого разбили?
— Ты же читал, Илья, банки, бутылки…
— Вот те нааа-а! — протянул капитан, забывая о своих мрачных мыслях. — Чего же раньше-то молчали? На полтыщи грузу расколотили!.. Это Васька, гад, ну я ему да-ам…
Рогожников выскочил из-за стола и, приоткрыв дверцу кубрика, кликнул рулевого. Тот нехотя обернулся.
— Иди-ка сюда, рожа немытая! — угрожающе крикнул капитан. — Ты чего молчал про битый груз? А ну, идем смотреть!
— Илья, закрой двери! — Александра плотнее укуталась в пальто. — Что ты шумишь? Все в порядке, груз целый… Разве что четыре банки сока…
— Ну, это ерунда! — махнул рукой капитан. — Не на полтыщи же. Это списать можно… Нас ведь «Дельта» в борт шарахнула!
— По допуску мы можем шестьсот рублей списывать, — объяснила Саша. — Начальник ОРСа процент боя утверждал…
— А-а… — согласился было Илья, возвращаясь на место. — Я-то подумал… И что, выходит, я плохо вез? Выходит, груз попортил?.. Это же любой-каждый акт прочитает и скажет: ну, дает Рогожников! Сколько грузу ухлопал!.. Я столько лет возил, и ничего. По таким шиверам ходил. Без всяких экспедиторов, сам за каждую банку отчитывался. Все сдавал, без растраты…
И тут его взгляд уперся в шеренгу бутылок за рундуком, как-то сам собой перебежал на тарелки с закуской, на брюки, сушащиеся у печки…
— Ты из-за этого… — догадливо протянул он и взял Сашу за руку. — Я понял… Не надо из-за этого, Саш. Ну, я заплачу, рассчитаюсь. И за костюм… Только расчет получу и вышлю сразу, там должно хватить… Ты и так всю дорогу ко мне добрая была… Считай, что я вас с Васькой угощал. Ну, вроде как прощальная гулянка у меня была. А вы — гости вроде, гуляли у меня… Сколь надо — ты сосчитай…
— Посчитаю, Илья, обязательно, — Александра высвободила свою руку. — Но за то, что растаскали грузчики, ты же платить не будешь? И при разгрузке еще сколько пропадет…
— Ну это неизвестно, пропадет ли, — сказал капитан. — Когда я сам возил, у меня ничего не тащили же.
— Ты — мужчина… Илья, мне подотчет сдавать. Как я потом списывать буду?.. Сейчас-то проверить товар невозможно! — Александра отвернулась. — Вот как вы и понимаете, на словах только… Боже мой, я тебе объясняла, Илья, есть допуск на бой и потери при транспортировке…
Рогожников хотел сказать, мол, товар-то целый, но вспомнил, что уже говорил об этом, и промолчал, лихорадочно придумывая, как и что сказать ей. Не придумал. Александра тоже замолчала, потупившись, и капитан заметил, как наплывает в ее глазах легкая, синеватая дымка. Ему показалось, что она вот-вот заплачет, и виноват будет он, Илья. Взял да и обидел человека. Да не просто человека, а женщину, одинокую и беззащитную. Видно, на роду написано — всю жизнь обижать женщин…
— Ты только не плачь, — поторопился предупредить Рогожников. — Чего плакать-то? Брось ты… Обойдется все, не бойся. В деньгах если растрата — не очень страшно, дело поправимое. Люди-то простят, и позора не будет, если по ошибке…
Дверцы кубрика распахнулись, и вошел Типсин. Рогожников осекся и недовольно глянул на рулевого: черти приперли… Рулевой сильно озяб на ветру и, крупно подрагивая, присел возле горячей печки.
— Колотун… — проговорил он. — Боюсь, как бы забереги не схватились да самоходка бы не вмерзла…
Волны погромыхивали о корпус, скрипела палубная надстройка, и тоненько посвистывали снасти флагштока.
— Сходить на улицу, что ли? — помолчав еще несколько минут, проронил капитан и глянул на Типсина и Сашу.
Ему не ответили.
Он встал и, не оглядываясь, поднялся на палубу…
На реке было холодно, от серого сумрака белой ночи небо казалось низким и тяжелым. Волны ершили, пенили стремительную туруханскую воду; прибрежные кусты, изжеванные ледоходом, клонились, скрываясь в темной пучине.
«Паршиво все полулается, — разочарованно думал Илья. — Так хорошо плыли всю дорогу, а тут на тебе… Чего ей этот акт втемяшился? Отговорить бы ее, да Васька этот приволокся. Один на один лучше бы получилось. А при Ваське говорить неудобно…»
Он сбросил трап на подмерзающую землю и спустился на берег. Вытаявшая прошлогодняя трава шелестела под ногами. В лесу было теплее, ветер только чуть-чуть шумел в вершинах деревьев. Пахло талым снегом, свежей глиной и пихтовым маслом.
Сквозь деревья матово белела река с неподвижной, резко очерченной по контуру самоходкой. Из трубы над кубриком поднимался стремительный серый дым. Рогожников поежился и застегнул пиджачок. Как бы снег к утру не грянул, больно рыхлые тучи несет над Туруханом. Надо было фуражку надеть…
Островок, к которому была причалена самоходка, упирался одним концом в протоку с темной, почти черной водой. Илья сел на валежину. «Хочу — иду, — подумал он. — А можно просто посидеть. Хорошо, когда свобода…» На протоке, в ее черной, непроглядной дали, пронзительно крякнула утка, а над головой что-то пролетело беззвучно и стремительно. У самых ног Ильи, из мягкой, оттаявшей земли, пробивался какой-то толстый, мягкий стебель с шишкой нераспустившихся желтых листьев на конце. Он сорвал его, пожевал — привычка послевоенных, полуголодных детей. Горьковатый сок вязал во рту и щипал кончик языка. Однако он съел весь стебелек, а махровые, мягкие листья долго мял и перетирал в руках, пока они не превратились в бурый грязный ком.
«Хорошо как… — думал он, — свобода… Только снег бы не пошел».
— Трап спущен, а Ильи нету, — донесся с баржи голос Типсина.
Александра что-то ответила ему. Рогожников не расслышал, но мысли вновь вернулись к ней. Он вспомнил, как начинался рейс, какая заботливая и милая она была, как он смотрел на нее и думал о женитьбе, примерял, какая из нее выйдет хозяйка. Во рту горчило, накапливаласьгустая слюна. «А что бы было, если… — он сплюнул травяную горечь. — Никто бы и не узнал сроду. Васьказа штурвалом стоял… А я пока свободный… ты! — вспомнил он. — Будто разозлилась. Чего злиться-то? Так бы и ехали до Совречки хорошо, без всяких обид. А то с актами с этими…»
Рогожников огляделся, показалось, идет кто-то за спиной, шаги слышно..«И жалко мне ее что-то, — подумал он, — одинокая какая. Страшно, наверное, одной-то так жить. Хоть бы дети были… Взяла б да замуж вышла или родила, на худой конец. Мало ли без мужиков рожают?.. Столько лет одна была, никто бы и слова не сказал… Как бы это поговорить-то с ней? Натворит с этими актами, запутается. Растрату покрыть можно, штаны последние продать и покрыть. А ну как излишки найдут?.. Не поглядят, что вдова того летчика-героя. Он был, да ушел. Слава ему небесная. А ты, дескать, жить осталась, так живи, без растрат и излишков…»
«Не об этом думать надо! — ловил он себя. — Судить вот-вот будут… Тоже как бы за растрату: одна „Золотая“ осталась, и ту Ваське сдавать придется…»
То вдруг начинал Рогожников продумывать, как он скажет на суде последнее слово и что скажет в нем. Связной речи не клеилось. Долго раздумывал, стоит ли говорить суду о Храмцове, той самой неудачной Лидиной любви, после которой Лида вернулась в Туруханск. Спустя год Лида сама рассказала Илье о Храмцове. Спокойно так говорила, смеялась, как о давнем пустяке, но Рогожников стискивал зубы и от ненависти даже чуть всхрапывал. «Ты что, Илья?» — поразилась Лида его безумному гневу. «Хочу одного… — с придыхом сказал Рогожников. — Хочу, чтобы его посадили в трюм, запустили туда меня и дали мне в руки нож… Хочу, гаду, в глаза ему посмотреть…» — «Ты отчего такой жестокий?.. Я тебя стану бояться, Илья…» — «А он? Он нет, да?.. — спросил Рогожников. — Я помню тебя, когда ты попросилась ко мне на самоходку, и помню, какая ты была всю дорогу».
Однако Илья решил, что о Храмцове лучше не говорить. Черт с ним, давно все было, зачем взмучивать да взбалтывать то счастливое время. Лиде можно навредить, ребятишкам. И себе тоже. Про то, что хотел оказаться с ним с глазу на глаз, да еще с ножом в руках, судьям необязательно знать. Подумают еще, что Рогожников с молодости порывался нахулиганить.
«Что же сказать в этом последнем слове, — сосредоточенно размышлял Илья. — Или, может, его и не дадут? Скажут, нечего оправдываться, коли растратился и промотался…»
Снег пошел частый, с ветром, облепил руки, лицо, светлее будто стало на берегу. Илья поспешно вскочил и зашагал к самоходке. Через несколько минут — зима зимой. Только река полая, вода загустела от снега, шелестит. Он поднял за собой трап и пошел в кубрик. Там уже спали. Дыбился бугром тулуп на спине у Васьки Типсина, рундук был маловат для него, ноги свешивались. А на другом рундуке, сжавшись в комок под двумя одеялами, спала Саша. Илья притворил за собой двери и остановился на ступеньках. Места заняты. Надо убирать стол и укладываться в проходе на полу. Стараясь не греметь, он прошел в дальний конец кубрика, и тут на глаза ему попались штаны, висящие у печки. Они просохли уже, материал был хороший, и стрелка держалась на брюках даже после стирки. Несколько минут он задумчиво мял в руках тонкую, гладкую ткань, затем осторожно вынул из шкафчика вешалку с пиджаком и жилетом, свернул все это в аккуратный узелок и понес в трюм. С трудом отодвинув тяжелую крышку, он посветил внутрь прихваченным в рубке фонарем и спустился вниз. Ящики и тюки стояли вдоль бортов, крепко обвязанные старым бреднем. Разыскивать, где лежат костюмы, он не стал и сунул свой узелок под упаковку первого попавшегося тюка…
Около четырех утра капитан спустился в машинное, запустил двигатель, и, пока тот прогревался, он заскочил в кубрик, натянул поверх дождевик, надел кое-как расправленную фуражку и встал за штурвал. Типсин проснулся и молча следил за сборами капитана. Александра лежала укрывшись одеялом с головой, и непонятно было, спит ли она или тоже слушает, как Рогожников собирается на вахту.
«Золотая» легко снялась с мели: значит, вода еще прибывает. Заснеженные берега поплыли навстречу, холодный ветер гнал короткую мутную волну. Через пару часов хода должен был появиться поселок.
Типсин деловито обмел палубу от снега, отбил лед на корме, размотал и приготовил бортовые чалки. Затем набрал дров и затопил печку в кубрике. Едким черным дымом потянуло вдоль реки, окутало рубку: труба была короткая, торчала над кубриком черным, мятым окурком. Перед Совречкой, когда уже из-за поворота выплыли крайние дома, Типсин пришел в рубку.
— Сходи похмелись, — предложил он, — пока дают… Скоро лавочка закроется.
— Не хочу, — буркнул Илья, впервые чувствуя неприязнь к своему мотористу. Причин особых не было, но что-то подталкивало сказать ему грубо, отматерить.
— Чего вчера уперся-то как бык? — спросил моторист. — Погляди-ка, капитан выискался… Баба толк знает, обидел ты ее вчера. Жрать да пить был мастак…
— Не твое дело, — отрезал Илья и дал длинный гудок: пристань Совречки выглядела пустой и унылой. Торчал облепленный снегом рыбацкий катеришко да несколько моторных лодок. Капитан подчалил к сходням, и появившийся откуда-то расторопный мужик принял чалку. Двигатель умолк, и стало тихо-тихо.
Рулевой закрепил чалку на кнехте и, вытирая руки о штаны, вернулся в рубку.
— Ну и дурак, — сказал он. — Надо было подписать.
— Сам не подпишу и тебе не дам, — отрезал капитан. — Я вас угощал, понятно?
Типсин присвистнул, вынул расческу и причесался.
— «Не дам»… — передразнил он. — А я и спрашивать не стану.
— Ты что? — удивился Илья. — Подписал, что ли?
— Из тебя-то теперь уж какой капитан? — жалея о чем-то, сказал рулевой. — Все равно приказ, наверное, готовый на меня, так что привет! Сиди тут, слепошарый. Тебе еще долго сидеть…
Типсин вышел на палубу, огляделся и не спеша отправился на берег. С минуту Илья сидел будто прибитый. Потом, опомнившись, он кинулся было вдогонку за рулевым, чтобы немедленно отматерить его как следует и заставить подчиниться. Дерзость моториста во время навигации была неслыханной. Всегда послушный Васька вышел из повиновения. «Ах ты сволочь! — ругался про себя Илья. — И тебе еще отдавать „Золотую“? Ну уж хрен! Я лучше утоплю ее в Турухане! Во морда, а? Взял и подписал! Будто я груз дорогой переколотил! Да еще за капитана подписался!.. Ну, я тебе устрою!»
Он не знал еще, что «устроит» взбунтовавшемуся рулевому, но в душе у капитана все кипело и плескалось через край. Александра вышла из кубрика и, пройдя мимо рубки, невозмутимо, направилась к сходням. Пальто, шапочка, сумочка под мышкой, легкая, красивая.
— Саша! — крикнул Рогожников, выглянув из рубки. — Ты куда? Мне это, поговорить с тобой надо!
1 2 3 4 5 6 7 8