И сразу в зимовье запуржило снегом. – Пролезешь? – уступил дорогу Анисим. – Лопата сразу за дверью под стенкой стоит.
Гриша протиснулся между дверью и косяком, дверь за ним со скрипом захлопнулась.
Грише показалось, что он окунулся в мутный поток, настолько плотно лепил снег: протяни руку и не увидишь своих пальцев. Гриша нашел лопату, отгреб от двери сугроб и побрел по пояс в снегу смотреть клетку. На месте костра – белая черновина, и шалаш черным глазком выглядывает из сугроба. Гриша изо всех сил, буравя снег, едва пробился под ель. Он сразу услышал возню в клетке, бросился к ней и увидел белку. Гриша схватил клетку, но, убедившись, что дверца плотно захлестнулась, одернул себя. «Каким должен быть охотник? Хладнокровным. То-то, Григорий». Белка дико металась по клетке.
– Ну чего, ты?.. Дурочка, – ласково сказал Гриша. – Никто тебя не съест.
Гриша ошелушил шишку и посыпал орешки через дырочку в клетку. Но белка еще больше встревожилась.
– Ладно, обвыкай. – Гриша прикрыл клетку лапником и своим следом вернулся к зимовью. Отец уже проскреб тропинку к речке.
– Вижу. Светишься… – встретил Анисим Гришу.
– Серебристая, папань! Вот такой вот хвост!.. – Гриша широко раскинул руки.
– У лисы заняла, – рассмеялся Анисим.
– Давай, папань, еще одну поймаем, веселее им будет.
– А драться не будут?
– Чего им делить, орехов хватит.
– Куда же эту отсаживать? – задумался Анисим.
– Пусть в зимовье побегает.
– Выскочит.
– Можно в валенок посадить, – догадался Гриша.
– Не прогрызет? – усомнился Анисим.
– Тогда еще делать клетку?
– Тебе виднее, – Анисим воткнул в снег лопату, и она осталась вопросительным знаком. – Бери, Григорий, мешок, сходим за рыбой да разгородим заездок – куда нам ее столько…
Снег начал редеть и вдруг просветлело, как будто заткнули небо.
– Видал! – не удержался Анисим. – Какой нам свет небо дарит!
– А ружье, папань, брать?
– Возьми на всякий случай.
Анисим шел впереди, приминал тропу, Гриша старался угадать в его след, но оступался и пурхался по уши в снегу. Анисим остановился, а когда Гриша подошел, приложил палец к губам и показал глазами на реку. Вдоль берега на рысях шел сохатый. Анисим с Гришей, замерев, стояли и смотрели. У самого заездка зверь хватил запахи и на махах бросился через реку. Гриша увидел, как сохатый выскочил на лед, вздыбился и рухнул. Гриша подумал, что зверь проломил лед. Слышно было, как он хлестко ударился губой.
– Папань, – сунул Гриша Анисиму ружье.
– У нас лежачих не бьют, – сказал Анисим, наблюдая из-под руки. – Ноги разъехались, видать, в наледь угодил…
– Стреляй! Уйдет…
– Куда такая гора!..
Сохатый подобрал ноги. Встал на колени. Словно поклонился берегу, и еще некоторое время стоял в поклоне, раздумывая, надо ли подниматься. Но вдруг, резко вскинув голову, вскочил и, взрывая наледь, наметом ушел в прибрежный лес.
– Вот это да! – выдохнул Гриша. – Ты чего ж, папань?.. Убежали камусы…
– Волк свирепствует, – как бы и не услышав Гришу, определил Анисим появление сохатого. Он сделал несколько шагов к заездку и попятился. Гриша увидел, как из-под снега наползала черновина, подъедая след отца.
– Наледь?!
Отошли. Постояли на берегу. Посмотрели на заездок, послушали порог. Он присмирел и только еле слышно скребся в проране реки.
– Все, Григорий, тупик. Без лыж делать нечего.
– Навяливал ведь тебе дед Витоха, так не взял, – вспомнил Гриша.
– Я уж тебе говорил, на чужой каравай…
– И зверя упустил, – с нескрываемой досадой попрекнул Гриша отца.
– Сохатый ведь не рябчик, сын, – примирительно сказал Анисим. – Куда мы с ним. Ни себе, ни людям… Камусы убежали, так стоит ли горевать. Мы и без них сработаем лыжи. Пошли строгать, – развернулся Анисим к зимовью.
Дерево на лыжи присмотрели, еще когда заготовляли дрова. Захватили пилу, топор и сразу отыскали лесину.
– Если бы не затески, и не признать теперь место, – подбирался к стволу в снегу Анисим. – Ты как насчет душа, Григорий? По-городскому не желаешь?
– Давай! – Гриша встал под дерево с краю ветвей.
– А если накроет? И потом не найду тебя?..
– Сам же сказал.
– Э-эх, – по-мальчишески выкрикнул Анисим и саданул по стволу дерева топором.
Ель взорвалась. И накрыла Гришу пушистым снегом. Барахтаясь в снежной сверкающей на солнце пыли, Анисим выручил из снежного плена Гришу. – Еще примешь? Для закалки?
– Давай. Потом сбегаю погреюсь…
– Вот грелка, – подал Анисим пилу.
В заснеженном лесу пила не звенела, как раньше, хоть и старался Гриша, а шепелявила, будто у пилы зубья выпали. Свалили, распилили на чурки. Одну чурку по Гришиному росту, другую – под Анисима. Кололи чурки на плахи лиственничными клиньями, и доски получались – Анисим нахвалиться не мог, будто заглянул в душу дереву, – прямослойные, без единого сучочка, заготовки – будто ломти доброго хлеба.
Но это, как говорится, еще полдела. Загнуть, довести лыжу до ума – тут требуется и умение, и терпение. Недострогал, недогнул – ног не поднимешь. Перетончил, бойся каждого сучка, пенька: наступил – из одной две – неси в руках обломки. Другой раз мастер гору леса изведет, чтобы загнуть лыжу как полагается. У Анисима заготовки особого способа. У него на этот случай и сыромятный ремень припасен. И станок под рукой – чурки с гнездами. «Зарядил» заготовку – вставил две доски в станок, посередине клин. Расклинил, из сыромятного ремня скрутку сделал. Поставил заготовку на ребро, просунул шест в скрутку и описал окружность, чувствуя, как в сыромятной скрутке напрягается сила. Скручивал их до тех пор, пока не удалось описать окружность, и так оставил шест в небо глядеть. Под своим весом шест натягивал скрутку. А заготовку вместе со станком перенесли с Гришей поближе к костру да из кружки на изгиб горячей воды подливали. Видно по шесту, как изгиб поддается, усаживается. Знай клинышки подбивай. День, другой нянчил Анисим заготовки. Отстоялись, обмякли скрутки, шест опустился.
– Можно распрягать лыжу, – решает Анисим. – Снимаем, Григорий, скрутку. Ты на что настроен, тесать или строгать?
– Строгать.
– Тогда выносим стол из зимовья.
В четыре руки строгать податливо получается. Только стружка колечками из-под руки у Гриши отлетает – вжить… вжить… Анисим топором обтесал лыжу, передал ее Грише, затем принял у него остроганную лыжу и пробуравил отверстия для крепления.
– Ну-ка, Григорий, поставь-ка ногу. – Анисим продернул ремешок и затянул его на ноге. – Не жмет?
– Нет.
– Семь раз примерь… – предупреждает он и сшивает дратвой ремешок.
– А ты, папань, только два раза мерил.
– Зато как. Не давит, – ощупывает Анисим Гришину ногу и окончательно заделывает крепления. – Вот тебе и обновка, – выставляет Анисим лыжи. Они как два глиссера-близнеца стоят на рейде. – Пробуй!
Гриша вдел одну ногу, другую.
– Пройдись, пройдись, не бойся, не сломаются. – Анисим зашел с боку, чтобы лучше видеть. Гриша сделал шаг, другой, и потянулись за ним ровные ленты по снегу.
– Хорошо утюжат… Держи, чтобы не разнесли, – крикнул вдогонку Анисим.
Анисим вернулся в зимовье, дострогал свою пару да еще каленой железкой прошел. Кто не знает, не скажет, из какого дерева сработаны лыжи, такая работа мастера.
Анисим подмел зимовье, скидал стружки в каменку. Пахнуло нагретым деревом, малиновым жаром обдало Анисима, колко просеклось между лопатками, сыпной дрожью окатило потную грудь. «Баньку бы спроворить…» – мелькнула мысль и подхлестнула до звона в виске банным, угарным до головокружения всплеском. «А чего маяться, корыто выдолбить, эка премудрость, чурка есть…» – Анисим за топор и в дверь. Расколол напополам чурку, и в одной половинке стал выбирать корыто.
За этим занятием и застал отца Гриша.
– Ты чего, папань…
– Вначале скажи, как кони, – кивнул на лыжи Анисим.
– Нормально.
– Ты когда-нибудь в ванне лежал?
– Нет, а чо? – приставляя к стенке за дверь лыжи, поинтересовался Гриша.
– Баню хошь?
– Темнишь, папань? Тесать, что ли? – по-своему понял Гриша отца. – Голова зудит…
– Зимовье не баня?
Гриша посмотрел на ладный белогрудый терем.
– Жалко коптить…
– Не будем коптить, – живо откликнулся Анисим. – Готовь трех родов венички. Не забудь в пихтовый веточку смородины вплести.
– А где ее копытить… Зверобой надергал в прошлый раз на скалах…
– И зверобой годится.
К банному дню Анисим готовился, как к престольному празднику. Напекли лепешек. К столу и вяленый, и соленый ленок, хариус. И пирог рыбный, и каленые орешки. Молока «надоили». Гриша вызвался сходить за рябчиком. Пока он ходил, Анисим корыто обжег изнутри. Гриша вернулся с удачей и сразу взял в руки корыто.
– Хоть с собой неси, – оглаживая ореховую под тусклую бронзу посудину, залюбовался Гриша.
Веники навязали по заданному калибру: большой, маленький, большой, маленький. Вязали веники распаренными в золе прутиками. Гриша ставил их в снег, смотрелись веники на белом снегу зелено-голубыми букетами.
– Ах ты, – спохватился Анисим, – главный банный инструмент забыли – березовой золы на щелок.
– Мало ее, – кивнул Гриша на костер.
– Э-э, мил человек, это не то. Березовый щелок лучше всего снимает грязь. Как новый блестеть будешь.
Прежде заделали окно толстым слоем лапника. Каменку топил Анисим. Он словно хлеба выпекал – колдовал над каменкой и дрова подбирал – кедровый комель с березовыми: ряд березовые, ряд кедровые. А когда камень пошел каленым малиновым всполохом, Анисим выгреб из каменки угли, головешки, замел под, окуная то и дело пихтовый веничек в корыто с водой. Дал немного отстояться каменке. С лестницы заткнул донной травой дымоход. И венички, и горячая вода, и настой из трав в котелке уже перед каменкой были. Заварным настоем на зверобое, шиповнике, бадане сбрызнул Анисим веничком на стенки зимовья и еще добавил духу. Гриша уже млел на нарах, на свежем лапнике.
– Ну как, Григорий, – снимая рубаху, спросил Анисим.
– Жить можно-о.
Анисим переставил жировку со стола на порог – рукастая тень переломилась со стенки к потолку, и в коптилке огонек увял.
– Не возражаешь, если я кину кружечку?
– Поддай, – разрешил Гриша.
Анисим погремел котелком, и тут же каменка отозвалась Жарким охом, невидимый пар хлестнул в дверь, кинулся на потолок, на нары, нашел Гришу.
– Кусается! – скатился с нар Гриша.
– Ну, милай, – взбодрился голосом Анисим и залез на нары, и оттуда еще погонял веничком, и пар достал Гришу.
– Папань, приоткрыть бы немножко дверь, жарко.
– Да ты чо, сын, не сибиряк раззи… упускать такую ценность. Вот если бы уважил, плеснул еще кружечку, а, сынок?
Гриша зачерпнул из котелка и червяком подполз к топке.
– Только против зева топки не стой, – предупредил Анисим.
Гриша, изловчившись, плеснул из кружки в каменку и отпрянул. По тому как торкнулась дверь и погасла коптилка, понятно парильщику – вода достала «живой» камень. Гриша на ощупь забрался под нары и услышал, как заработал веник. Отец, постанывая, приговаривал:
– Ай да веник, ай да синь, что не мило, тут же сгинь…
Гриша постепенно обвык, притерпелся, высунулся из-под нар.
– Папань, кинь веничек.
– На. Полезай на полок…
– Ну, а теперь нырнем, – предложил Анисим, видя, что сын уже упарился.
– В снег? Чур, я первый…
Анисим спустился с полка, открыл разбухшую дверь и с разбегу в снег.
Гриша схватил в пригоршню снега и, не чувствуя холода в руках, кинул отцу на спину.
– Ах ты, я вот тебя… – поймал Анисим Гришу и, окунув в снег, бегом в баню.
Анисим поддал пару и на полок, а там уже Гриша с веником.
– Ну и как, сын? – нашарил свой веник и стал хлестаться Анисим.
– Нырнем еще!
– Накалимся и сбегаем.
– Я и так каленый.
– Верно, я слышал, как ты зашипел, когда я тебя курнул в снег. Так ты ведь снег расплавишь.
Гриша не выдержал натиска пара и сполз вниз.
– Сбегаем еще. Снега хватит на наш век, – просительно сказал Гриша.
– Ну если так, приготовились!
И набанились от души, и постель сменили – постелили свежий лапник. Замочили в корыте белье, собрали стол и тогда сели ужинать. А в основном пили чай на бадане и зверобое, промокали лоб рушником. И никак не могли утолить жажду.
– Еще придется ставить самовар, – разливая остатки из котелка по кружкам, заметил Анисим. – Хорошо сидим…
– Споем, папань?!
– Зачинай. Какую? – сразу согласился Анисим.
Гриша промакнул рушником лицо, похыкал и запел: «Бежал бродяга…»
– «…Укрой тайга его густая», – подхватил Анисим негромким ладным голосом…
И песня окрепла, раздвинулась, пошла вширь, подладился к отцу и Гриша. Их захватило такое чувство единения, что стало, и тесно, и радостно, и вольно, и бесконечно возвышенно.
Долга ночь в избушке, сколько раз за это время выйдешь до ветру, а рассвет остановился за темным мертвым лесом. И чего он выжидает? Нет, кажется, ожил, выгибает спину. У Анисима зашли ноги от холода, выскочил на минутку, а охота досмотреть, как солнце начнет теребить гриву таежного волока. Вот уже и высветило оно распадок с одного бока, и чешуйчато, как на воде в ветреную погоду, зарябили склоны гор, солнце выглянуло петушиным гребешком, тут и снега ожили и возрадовались навстречу солнцу.
Проснулся Гриша и, не открывая глаз, пошарил рукой по колючему от пересуха лапнику. Отца рядом не было. Схватился, сел, свесив к печке ноги.
Потрескивали уютно в печке дрова, выметывались из щелок в каменке трассирующие стрелы красноватого света, и от их свечения в зимовье было тревожно. И щемящее беспокойство охватило Гришу. «Где же папаня?» Гриша пооглядывался, и вдруг с глухим шумом метнулась за печку носатая тень. У Гриши от испуга екнуло сердце. Он боялся пошевелиться, но, собравшись с духом, неумело перекрестился и тихонько спустился с нар, открыл топку, и зимовье осветилось. Гриша поглядел за печку. «Бродень упал», – догадался он. И стал обуваться.
За дверью послышались шаги, скрипнула дверь, обдало холодом, на пороге появился отец.
– Не спишь? – спросил он сына, хотя и видел, что Гриша заглядывает за печку и вид у него смущенный.
– Хорошо ты придумал, Григорий, с лыжами. Теперь снег не набивается под пятку на лыже.
– Это не я, дед Витоха…
– Да ты что? Не проснулся еще? Голос не твой.
– Мой. Далеконько бегал?
– Теперь твой. Вот чаги принес на чай, – выложил Анисим на стол березовый гриб, похожий на вывернутую губу. – Объезжал лыжи, тебя вспоминал…
– Да не я придумал, – продолжал оправдываться Гриша. – Еще тот раз, когда дед Витоха выносил лыжи, кожанки на его лыжах были на подследниках, вот я тебе и сказал, чтобы ты выкроил из голенищ такие же.
– Ну, глазастый ты, однако, па-ря, – подражая рыбакам, протянул слова Анисим. – Однако надо умываться да чай пить.
Анисим подождал, пока забулькает котелок.
– Брюхо греть будем да сбегаем на отстой, – Анисим прихватил рукавичкой шипящий котелок, вынул его из печи.
Гриша не любил теплой водой умываться. Он вышел с котелком за дверь, кинул в него снега, умылся, вытер лицо подолом рубахи, сунул голову в притвор двери.
– Папань, кинь шапку!
И с котелком в руке побежал на речку, принес воды, поставил через порог котелок.
– Ставь на чай, я белку кормить…
Рассвет уже тек с гор, стелился сиренево под деревья. Гриша подживил ночной костер и вынес из-под разлапистой пихты клетку с белкой. Белка уже обвыкла и брала из рук орешки. Но когда Гриша попытался в приоткрытую дверку дотянуться до нее и погладить, белка вздыбила спинку и зафышкала.
Искры от костра бледнели, взметнувшись, и, не доставая веток, таяли и пропадали.
– Как же тебя назвать, хавронья зубастая? – спросил Гриша белку.
– Гриша, ты где застрял? – позвал в приоткрытую дверь Анисим.
– Иду, папань. – Гриша поставил на место клетку и бегом в зимовье. – Папань, нехорошо получается, живет с нами белка, а звать не знаем как…
– Окрестим. Кланька будет, – не раздумывал Анисим. – Давай присаживайся.
– А может, это он, тогда Клань.
– Пусть Клань.
– Таких имен не бывает у людей.
– Она же не людь, – засмеялся Анисим. – Называй сам… Как бы ты хотел?
– Первомай! – обрадовался подвернувшемуся слову Гриша.
– Я пукну, ты поймай, – срифмовал Анисим.
Гриша захохотал.
– Ну как тогда? – отдышавшись, спросил он.
– Как, как… Зорька?
– Что, она корова?
– Верно, – согласился Анисим. – А если просто, – поискал глазами вокруг Анисим. – Ветка! И со смыслом, и выговаривать легко.
– Ветка? Ветка! А что, папань, звучит и от тайги что-то есть, а вот… на одних орехах Ветка замрет. Давал рыбу – не ест…
– Она же не кошка, не по зубам ей, гриб бы…
– А где их взять, грибы?
– Пусть сама находит.
– Ага, выпусти, только и видел…
Анисим дожевал сухарь, заел рыбьим холодцом из берестяного чумашка. Встал из-за стола. Снял с гвоздя ружье. Гриша сразу отставил кружку.
– Да не торопись, жуй как следует, потом кинешь в котомку котелок, кружки… – И, пригнувшись, шагнул через порог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Гриша протиснулся между дверью и косяком, дверь за ним со скрипом захлопнулась.
Грише показалось, что он окунулся в мутный поток, настолько плотно лепил снег: протяни руку и не увидишь своих пальцев. Гриша нашел лопату, отгреб от двери сугроб и побрел по пояс в снегу смотреть клетку. На месте костра – белая черновина, и шалаш черным глазком выглядывает из сугроба. Гриша изо всех сил, буравя снег, едва пробился под ель. Он сразу услышал возню в клетке, бросился к ней и увидел белку. Гриша схватил клетку, но, убедившись, что дверца плотно захлестнулась, одернул себя. «Каким должен быть охотник? Хладнокровным. То-то, Григорий». Белка дико металась по клетке.
– Ну чего, ты?.. Дурочка, – ласково сказал Гриша. – Никто тебя не съест.
Гриша ошелушил шишку и посыпал орешки через дырочку в клетку. Но белка еще больше встревожилась.
– Ладно, обвыкай. – Гриша прикрыл клетку лапником и своим следом вернулся к зимовью. Отец уже проскреб тропинку к речке.
– Вижу. Светишься… – встретил Анисим Гришу.
– Серебристая, папань! Вот такой вот хвост!.. – Гриша широко раскинул руки.
– У лисы заняла, – рассмеялся Анисим.
– Давай, папань, еще одну поймаем, веселее им будет.
– А драться не будут?
– Чего им делить, орехов хватит.
– Куда же эту отсаживать? – задумался Анисим.
– Пусть в зимовье побегает.
– Выскочит.
– Можно в валенок посадить, – догадался Гриша.
– Не прогрызет? – усомнился Анисим.
– Тогда еще делать клетку?
– Тебе виднее, – Анисим воткнул в снег лопату, и она осталась вопросительным знаком. – Бери, Григорий, мешок, сходим за рыбой да разгородим заездок – куда нам ее столько…
Снег начал редеть и вдруг просветлело, как будто заткнули небо.
– Видал! – не удержался Анисим. – Какой нам свет небо дарит!
– А ружье, папань, брать?
– Возьми на всякий случай.
Анисим шел впереди, приминал тропу, Гриша старался угадать в его след, но оступался и пурхался по уши в снегу. Анисим остановился, а когда Гриша подошел, приложил палец к губам и показал глазами на реку. Вдоль берега на рысях шел сохатый. Анисим с Гришей, замерев, стояли и смотрели. У самого заездка зверь хватил запахи и на махах бросился через реку. Гриша увидел, как сохатый выскочил на лед, вздыбился и рухнул. Гриша подумал, что зверь проломил лед. Слышно было, как он хлестко ударился губой.
– Папань, – сунул Гриша Анисиму ружье.
– У нас лежачих не бьют, – сказал Анисим, наблюдая из-под руки. – Ноги разъехались, видать, в наледь угодил…
– Стреляй! Уйдет…
– Куда такая гора!..
Сохатый подобрал ноги. Встал на колени. Словно поклонился берегу, и еще некоторое время стоял в поклоне, раздумывая, надо ли подниматься. Но вдруг, резко вскинув голову, вскочил и, взрывая наледь, наметом ушел в прибрежный лес.
– Вот это да! – выдохнул Гриша. – Ты чего ж, папань?.. Убежали камусы…
– Волк свирепствует, – как бы и не услышав Гришу, определил Анисим появление сохатого. Он сделал несколько шагов к заездку и попятился. Гриша увидел, как из-под снега наползала черновина, подъедая след отца.
– Наледь?!
Отошли. Постояли на берегу. Посмотрели на заездок, послушали порог. Он присмирел и только еле слышно скребся в проране реки.
– Все, Григорий, тупик. Без лыж делать нечего.
– Навяливал ведь тебе дед Витоха, так не взял, – вспомнил Гриша.
– Я уж тебе говорил, на чужой каравай…
– И зверя упустил, – с нескрываемой досадой попрекнул Гриша отца.
– Сохатый ведь не рябчик, сын, – примирительно сказал Анисим. – Куда мы с ним. Ни себе, ни людям… Камусы убежали, так стоит ли горевать. Мы и без них сработаем лыжи. Пошли строгать, – развернулся Анисим к зимовью.
Дерево на лыжи присмотрели, еще когда заготовляли дрова. Захватили пилу, топор и сразу отыскали лесину.
– Если бы не затески, и не признать теперь место, – подбирался к стволу в снегу Анисим. – Ты как насчет душа, Григорий? По-городскому не желаешь?
– Давай! – Гриша встал под дерево с краю ветвей.
– А если накроет? И потом не найду тебя?..
– Сам же сказал.
– Э-эх, – по-мальчишески выкрикнул Анисим и саданул по стволу дерева топором.
Ель взорвалась. И накрыла Гришу пушистым снегом. Барахтаясь в снежной сверкающей на солнце пыли, Анисим выручил из снежного плена Гришу. – Еще примешь? Для закалки?
– Давай. Потом сбегаю погреюсь…
– Вот грелка, – подал Анисим пилу.
В заснеженном лесу пила не звенела, как раньше, хоть и старался Гриша, а шепелявила, будто у пилы зубья выпали. Свалили, распилили на чурки. Одну чурку по Гришиному росту, другую – под Анисима. Кололи чурки на плахи лиственничными клиньями, и доски получались – Анисим нахвалиться не мог, будто заглянул в душу дереву, – прямослойные, без единого сучочка, заготовки – будто ломти доброго хлеба.
Но это, как говорится, еще полдела. Загнуть, довести лыжу до ума – тут требуется и умение, и терпение. Недострогал, недогнул – ног не поднимешь. Перетончил, бойся каждого сучка, пенька: наступил – из одной две – неси в руках обломки. Другой раз мастер гору леса изведет, чтобы загнуть лыжу как полагается. У Анисима заготовки особого способа. У него на этот случай и сыромятный ремень припасен. И станок под рукой – чурки с гнездами. «Зарядил» заготовку – вставил две доски в станок, посередине клин. Расклинил, из сыромятного ремня скрутку сделал. Поставил заготовку на ребро, просунул шест в скрутку и описал окружность, чувствуя, как в сыромятной скрутке напрягается сила. Скручивал их до тех пор, пока не удалось описать окружность, и так оставил шест в небо глядеть. Под своим весом шест натягивал скрутку. А заготовку вместе со станком перенесли с Гришей поближе к костру да из кружки на изгиб горячей воды подливали. Видно по шесту, как изгиб поддается, усаживается. Знай клинышки подбивай. День, другой нянчил Анисим заготовки. Отстоялись, обмякли скрутки, шест опустился.
– Можно распрягать лыжу, – решает Анисим. – Снимаем, Григорий, скрутку. Ты на что настроен, тесать или строгать?
– Строгать.
– Тогда выносим стол из зимовья.
В четыре руки строгать податливо получается. Только стружка колечками из-под руки у Гриши отлетает – вжить… вжить… Анисим топором обтесал лыжу, передал ее Грише, затем принял у него остроганную лыжу и пробуравил отверстия для крепления.
– Ну-ка, Григорий, поставь-ка ногу. – Анисим продернул ремешок и затянул его на ноге. – Не жмет?
– Нет.
– Семь раз примерь… – предупреждает он и сшивает дратвой ремешок.
– А ты, папань, только два раза мерил.
– Зато как. Не давит, – ощупывает Анисим Гришину ногу и окончательно заделывает крепления. – Вот тебе и обновка, – выставляет Анисим лыжи. Они как два глиссера-близнеца стоят на рейде. – Пробуй!
Гриша вдел одну ногу, другую.
– Пройдись, пройдись, не бойся, не сломаются. – Анисим зашел с боку, чтобы лучше видеть. Гриша сделал шаг, другой, и потянулись за ним ровные ленты по снегу.
– Хорошо утюжат… Держи, чтобы не разнесли, – крикнул вдогонку Анисим.
Анисим вернулся в зимовье, дострогал свою пару да еще каленой железкой прошел. Кто не знает, не скажет, из какого дерева сработаны лыжи, такая работа мастера.
Анисим подмел зимовье, скидал стружки в каменку. Пахнуло нагретым деревом, малиновым жаром обдало Анисима, колко просеклось между лопатками, сыпной дрожью окатило потную грудь. «Баньку бы спроворить…» – мелькнула мысль и подхлестнула до звона в виске банным, угарным до головокружения всплеском. «А чего маяться, корыто выдолбить, эка премудрость, чурка есть…» – Анисим за топор и в дверь. Расколол напополам чурку, и в одной половинке стал выбирать корыто.
За этим занятием и застал отца Гриша.
– Ты чего, папань…
– Вначале скажи, как кони, – кивнул на лыжи Анисим.
– Нормально.
– Ты когда-нибудь в ванне лежал?
– Нет, а чо? – приставляя к стенке за дверь лыжи, поинтересовался Гриша.
– Баню хошь?
– Темнишь, папань? Тесать, что ли? – по-своему понял Гриша отца. – Голова зудит…
– Зимовье не баня?
Гриша посмотрел на ладный белогрудый терем.
– Жалко коптить…
– Не будем коптить, – живо откликнулся Анисим. – Готовь трех родов венички. Не забудь в пихтовый веточку смородины вплести.
– А где ее копытить… Зверобой надергал в прошлый раз на скалах…
– И зверобой годится.
К банному дню Анисим готовился, как к престольному празднику. Напекли лепешек. К столу и вяленый, и соленый ленок, хариус. И пирог рыбный, и каленые орешки. Молока «надоили». Гриша вызвался сходить за рябчиком. Пока он ходил, Анисим корыто обжег изнутри. Гриша вернулся с удачей и сразу взял в руки корыто.
– Хоть с собой неси, – оглаживая ореховую под тусклую бронзу посудину, залюбовался Гриша.
Веники навязали по заданному калибру: большой, маленький, большой, маленький. Вязали веники распаренными в золе прутиками. Гриша ставил их в снег, смотрелись веники на белом снегу зелено-голубыми букетами.
– Ах ты, – спохватился Анисим, – главный банный инструмент забыли – березовой золы на щелок.
– Мало ее, – кивнул Гриша на костер.
– Э-э, мил человек, это не то. Березовый щелок лучше всего снимает грязь. Как новый блестеть будешь.
Прежде заделали окно толстым слоем лапника. Каменку топил Анисим. Он словно хлеба выпекал – колдовал над каменкой и дрова подбирал – кедровый комель с березовыми: ряд березовые, ряд кедровые. А когда камень пошел каленым малиновым всполохом, Анисим выгреб из каменки угли, головешки, замел под, окуная то и дело пихтовый веничек в корыто с водой. Дал немного отстояться каменке. С лестницы заткнул донной травой дымоход. И венички, и горячая вода, и настой из трав в котелке уже перед каменкой были. Заварным настоем на зверобое, шиповнике, бадане сбрызнул Анисим веничком на стенки зимовья и еще добавил духу. Гриша уже млел на нарах, на свежем лапнике.
– Ну как, Григорий, – снимая рубаху, спросил Анисим.
– Жить можно-о.
Анисим переставил жировку со стола на порог – рукастая тень переломилась со стенки к потолку, и в коптилке огонек увял.
– Не возражаешь, если я кину кружечку?
– Поддай, – разрешил Гриша.
Анисим погремел котелком, и тут же каменка отозвалась Жарким охом, невидимый пар хлестнул в дверь, кинулся на потолок, на нары, нашел Гришу.
– Кусается! – скатился с нар Гриша.
– Ну, милай, – взбодрился голосом Анисим и залез на нары, и оттуда еще погонял веничком, и пар достал Гришу.
– Папань, приоткрыть бы немножко дверь, жарко.
– Да ты чо, сын, не сибиряк раззи… упускать такую ценность. Вот если бы уважил, плеснул еще кружечку, а, сынок?
Гриша зачерпнул из котелка и червяком подполз к топке.
– Только против зева топки не стой, – предупредил Анисим.
Гриша, изловчившись, плеснул из кружки в каменку и отпрянул. По тому как торкнулась дверь и погасла коптилка, понятно парильщику – вода достала «живой» камень. Гриша на ощупь забрался под нары и услышал, как заработал веник. Отец, постанывая, приговаривал:
– Ай да веник, ай да синь, что не мило, тут же сгинь…
Гриша постепенно обвык, притерпелся, высунулся из-под нар.
– Папань, кинь веничек.
– На. Полезай на полок…
– Ну, а теперь нырнем, – предложил Анисим, видя, что сын уже упарился.
– В снег? Чур, я первый…
Анисим спустился с полка, открыл разбухшую дверь и с разбегу в снег.
Гриша схватил в пригоршню снега и, не чувствуя холода в руках, кинул отцу на спину.
– Ах ты, я вот тебя… – поймал Анисим Гришу и, окунув в снег, бегом в баню.
Анисим поддал пару и на полок, а там уже Гриша с веником.
– Ну и как, сын? – нашарил свой веник и стал хлестаться Анисим.
– Нырнем еще!
– Накалимся и сбегаем.
– Я и так каленый.
– Верно, я слышал, как ты зашипел, когда я тебя курнул в снег. Так ты ведь снег расплавишь.
Гриша не выдержал натиска пара и сполз вниз.
– Сбегаем еще. Снега хватит на наш век, – просительно сказал Гриша.
– Ну если так, приготовились!
И набанились от души, и постель сменили – постелили свежий лапник. Замочили в корыте белье, собрали стол и тогда сели ужинать. А в основном пили чай на бадане и зверобое, промокали лоб рушником. И никак не могли утолить жажду.
– Еще придется ставить самовар, – разливая остатки из котелка по кружкам, заметил Анисим. – Хорошо сидим…
– Споем, папань?!
– Зачинай. Какую? – сразу согласился Анисим.
Гриша промакнул рушником лицо, похыкал и запел: «Бежал бродяга…»
– «…Укрой тайга его густая», – подхватил Анисим негромким ладным голосом…
И песня окрепла, раздвинулась, пошла вширь, подладился к отцу и Гриша. Их захватило такое чувство единения, что стало, и тесно, и радостно, и вольно, и бесконечно возвышенно.
Долга ночь в избушке, сколько раз за это время выйдешь до ветру, а рассвет остановился за темным мертвым лесом. И чего он выжидает? Нет, кажется, ожил, выгибает спину. У Анисима зашли ноги от холода, выскочил на минутку, а охота досмотреть, как солнце начнет теребить гриву таежного волока. Вот уже и высветило оно распадок с одного бока, и чешуйчато, как на воде в ветреную погоду, зарябили склоны гор, солнце выглянуло петушиным гребешком, тут и снега ожили и возрадовались навстречу солнцу.
Проснулся Гриша и, не открывая глаз, пошарил рукой по колючему от пересуха лапнику. Отца рядом не было. Схватился, сел, свесив к печке ноги.
Потрескивали уютно в печке дрова, выметывались из щелок в каменке трассирующие стрелы красноватого света, и от их свечения в зимовье было тревожно. И щемящее беспокойство охватило Гришу. «Где же папаня?» Гриша пооглядывался, и вдруг с глухим шумом метнулась за печку носатая тень. У Гриши от испуга екнуло сердце. Он боялся пошевелиться, но, собравшись с духом, неумело перекрестился и тихонько спустился с нар, открыл топку, и зимовье осветилось. Гриша поглядел за печку. «Бродень упал», – догадался он. И стал обуваться.
За дверью послышались шаги, скрипнула дверь, обдало холодом, на пороге появился отец.
– Не спишь? – спросил он сына, хотя и видел, что Гриша заглядывает за печку и вид у него смущенный.
– Хорошо ты придумал, Григорий, с лыжами. Теперь снег не набивается под пятку на лыже.
– Это не я, дед Витоха…
– Да ты что? Не проснулся еще? Голос не твой.
– Мой. Далеконько бегал?
– Теперь твой. Вот чаги принес на чай, – выложил Анисим на стол березовый гриб, похожий на вывернутую губу. – Объезжал лыжи, тебя вспоминал…
– Да не я придумал, – продолжал оправдываться Гриша. – Еще тот раз, когда дед Витоха выносил лыжи, кожанки на его лыжах были на подследниках, вот я тебе и сказал, чтобы ты выкроил из голенищ такие же.
– Ну, глазастый ты, однако, па-ря, – подражая рыбакам, протянул слова Анисим. – Однако надо умываться да чай пить.
Анисим подождал, пока забулькает котелок.
– Брюхо греть будем да сбегаем на отстой, – Анисим прихватил рукавичкой шипящий котелок, вынул его из печи.
Гриша не любил теплой водой умываться. Он вышел с котелком за дверь, кинул в него снега, умылся, вытер лицо подолом рубахи, сунул голову в притвор двери.
– Папань, кинь шапку!
И с котелком в руке побежал на речку, принес воды, поставил через порог котелок.
– Ставь на чай, я белку кормить…
Рассвет уже тек с гор, стелился сиренево под деревья. Гриша подживил ночной костер и вынес из-под разлапистой пихты клетку с белкой. Белка уже обвыкла и брала из рук орешки. Но когда Гриша попытался в приоткрытую дверку дотянуться до нее и погладить, белка вздыбила спинку и зафышкала.
Искры от костра бледнели, взметнувшись, и, не доставая веток, таяли и пропадали.
– Как же тебя назвать, хавронья зубастая? – спросил Гриша белку.
– Гриша, ты где застрял? – позвал в приоткрытую дверь Анисим.
– Иду, папань. – Гриша поставил на место клетку и бегом в зимовье. – Папань, нехорошо получается, живет с нами белка, а звать не знаем как…
– Окрестим. Кланька будет, – не раздумывал Анисим. – Давай присаживайся.
– А может, это он, тогда Клань.
– Пусть Клань.
– Таких имен не бывает у людей.
– Она же не людь, – засмеялся Анисим. – Называй сам… Как бы ты хотел?
– Первомай! – обрадовался подвернувшемуся слову Гриша.
– Я пукну, ты поймай, – срифмовал Анисим.
Гриша захохотал.
– Ну как тогда? – отдышавшись, спросил он.
– Как, как… Зорька?
– Что, она корова?
– Верно, – согласился Анисим. – А если просто, – поискал глазами вокруг Анисим. – Ветка! И со смыслом, и выговаривать легко.
– Ветка? Ветка! А что, папань, звучит и от тайги что-то есть, а вот… на одних орехах Ветка замрет. Давал рыбу – не ест…
– Она же не кошка, не по зубам ей, гриб бы…
– А где их взять, грибы?
– Пусть сама находит.
– Ага, выпусти, только и видел…
Анисим дожевал сухарь, заел рыбьим холодцом из берестяного чумашка. Встал из-за стола. Снял с гвоздя ружье. Гриша сразу отставил кружку.
– Да не торопись, жуй как следует, потом кинешь в котомку котелок, кружки… – И, пригнувшись, шагнул через порог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20