Районная газета поместила стихи, специально сочиненные по этому случаю. Они были исполнены перед гостями на мелодию песни «По долинам и по взгорьям». Магнит Метростроя посетил свое родное село, которое с того дня стало именоваться «Кагановичи». Лучшее здание Чернобыля, в котором размещался райисполком, было отдано под Дворец пионеров. В те времена районный центр не мог об этом и мечтать (О посещении Кагановичем Чернобыля рассказал уже цитировавшийся выше Р. С. Федченко.).
Новая демонстрация «любви» к Лазарю Моисеевичу была связана с пуском в середине мая метрополитена. Через несколько дней произошла катастрофа – разбился самолет «Максим Горький», на борту которого находились сотрудники ЦАГИ. Вскоре в печати появились резолюции собраний трудящихся о сборе средств на постройку новых самолетов-гигантов, один из них предлагалось назвать «Лазарь Каганович».
10-11 июля 1935 года прошел объединенный Пленум МГК ВКП(б) и Моссовета, посвященный новому Генеральному плану реконструкции Москвы, где Каганович выступил с большой речью. Пленум послал два приветствия: одно – Калинину и Молотову; другое, втрое большее, – Кагановичу. В нем говорилось: «Во всей своей работе ты неуклонно проводил и проводишь в жизнь гениальные указания товарища Сталина… Изо дня в день ты учишь нас и показываешь нам всей своей работой, что высшим законом для большевика и каждого пролетария является… преданность и горячая любовь к вождю пролетариев всего мира – товарищу Сталину…
Да здравствует лучший сталинец, товарищ Каганович!
Да здравствует наш великий вождь, учитель и друг товарищ Сталин!» (Рабочая Москва. 1935. 14 июля.)
Как известно, и при самом высоком полете попадаются воздушные ямы. Сталин периодически делал зловещие намеки каждому из приближенных, находящихся как будто бы на вершине власти, – точно так же, как он подавал неожиданно надежду многим обреченным накануне предрешенной казни.
12 июля 1935 года Каганович участвовал в поездке на Тушинский аэродром в компании со Сталиным, Ворошиловым, Андреевым, Хрущевым и Косаревым. Был устроен воздушный праздник. Четыре парашютистки, приземлившись на виду у гостей, преподнесли вождям цветы, обделив при этом Кагановича и его протеже Хрущева. Участники праздника могли и не заметить такую мелочь, но сам Каганович должен был задать себе вопрос: случайность это или сигнал? Если сигнал, то что он означает? Когда гости уехали, аэроклуб, по традиции тех лет, принял восторженные обращения – но только к Сталину и Ворошилову, начисто позабыв о «ближайшем соратнике».
Было бы ошибкой думать, что Каганович хотя бы на время занял положение, подобное тому, которое занимали какой-то срок Геринг при Гитлере или Линь Бяо при Мао Цзэдуне. Фактически Сталин никому не позволял быть «человеком номер два». Когда тем же летом 1935 года был опубликован список именных самолетов-гигантов, намеченных к постройке взамен погибшего «Максима Горького», самолет «Лазарь Каганович» шел в списке лишь восьмым, пропустив вперед имена Калинина, Молотова, Ворошилова, Орджоникидзе. Каждый из четверых время от времени изображался «ближайшим».
Наивысший взлет Кагановича не имеет четких временных границ, и о причинах последовавшего в дальнейшем уменьшения его влияния можно лишь догадываться. Впрочем, догадки необходимы при поисках истины. При поисках же врагов требуется другое – упрощение. «Кто таков Каганович, чей план последовательного разрушения исторического центра Москвы тоже приписывается Сталину, Каганович, долгие годы бывший, по сути, вторым лицом в партии?» – вопрошает Анатолий Иванов (См.: Черный хлеб искусства. Диалог писателя А. Иванова и критика В. Свининникова // Наш современник. 1988. № 5. С. 175.), имея, по-видимому, за пазухой точный ответ, «кто таков» Каганович. Насколько это «второе лицо» было вторым, мы уже увидели. Насколько эти годы были долгими – увидим ниже.
Каганович и железнодорожный транспорт
Мы не напрасно отметили, что Каганович пришел к руководству НКПС на исходе зимы. Самый трудный для железных дорог период заканчивался, на переломе к лету продемонстрировать первые успехи в руководстве было, конечно, легче.
Здание наркомата считалось по тем временам крупным. Напротив него, на той стороне Садового кольца, видна была новенькая станция метро «Красные ворота». Сам предмет забот наркома – железные дороги – начинался всего в трехстах метрах к северу: там шумели знаменитые московские три вокзала.
Каганович был не первым из лидеров партии, поставленных «на транспорт». Среди его предшественников – Дзержинский и Рудзутак. В 20-е годы железные дороги постепенно оправлялись от нокаута, в который их послала Гражданская война. И хотя к 1935 году взорванные мосты были давно уже восстановлены, а последние разбитые вагоны, долгие годы ржавевшие на откосах, сданы в металлолом, работа железных дорог все еще не была по-настоящему отлажена. Систематически срывался план погрузки. В порожнем, непроизводительном пробеге находилось около 30 процентов товарных вагонов. Из фактического оборота вагон был в движении лишь 34 процента времени, остальное время – в простое. Погрузка достигала максимума в конце календарного месяца, а в начале каждого следующего месяца падала примерно на 10 тысяч вагонов в сутки. Затем история повторялась. Эта неритмичность не позволяла полностью использовать пропускную способность дорог. Крушения и аварии стали обыденным явлением, к ним привыкли. 65–70% всех аварий и крушений в 1934–1935 годах происходило по прямой вине железнодорожных агентов.
Одно из знаменитых стихотворений «С любимыми не расставайтесь» было написано после страшной железнодорожной катастрофы, унесшей больше сотни жизней.
В связи с назначением Кагановича газета «Гудок» писала 1 марта: «Железные дороги сейчас – самый отсталый участок социалистического строительства, но 1935 год должен стать годом настоящего перелома к улучшению в работе транспорта». Утверждалось, что Каганович «всегда и везде, куда бы ни ставила его партия, добивался победы».
Его непосредственный предшественник – наркомпути А. А. Андреев на совещании эксплуатационников 2 октября 1934 года так описывал положение на железных дорогах: «…Происходит накопление запасов угля в Донбассе и Кузбассе, большого количества металла на заводах, хлеба и овощей на станциях, руды и другого сырья для металлургии в Кривом Роге, Магнитной при недостатке этого сырья на заводах. Я уже не говорю о громадном накоплении лесных и строительных материалов… На Октябрьской, Казанской, Курской, Северной дорогах имеются грузы для юга и однако с этих дорог вагоны уходили на юг порожними…» Аварийность была названа «невероятно высокой» и «безобразной» (Гудок. 1934. 9 окт.). К моменту прихода Кагановича в НКПС дороги задолжали народному хозяйству 400 тысяч непогруженных вагонов.
Кроме того, назначение Кагановича совпало по времени с подписанием соглашения по КВЖД: Советский Союз продавал эту огромную дорогу Маньчжоу-го. Тысячи квалифицированных специалистов возвращались в марте – апреле из Маньчжурии в СССР, и это тоже должно было положительно повлиять на работу транспорта внутри страны.
Первым нововведением был старт особого – «железнодорожного» – мини-культа Кагановича. Украсившись однажды портретами и приветствиями, вокзалы уже не снимали имя наркома со своих фасадов: портрет сменялся цитатой из приказа или из последней речи. По всему Союзу на всевозможных собраниях и совещаниях железнодорожников большой портрет «сталинского наркома» за спинами у президиума стал непременным атрибутом. Правда, прославление ведомственного или местного начальства давно уже было элементом политической традиции страны. И все же А. А. Андреев в 1934 – начале 1935 годов отнюдь не пользовался подобным поклонением. А 3 марта 1935 года в газете «Гудок» среди заголовков «Будем работать, как работает тов. Каганович», «Верного руководителя дал нам товарищ Сталин» и т. п. был и такой: «Лазарь Моисеевич был у нас на станции». Далее сообщалось:
«Ровно год тому назад – 4 марта 1934 года – станцию Москва-Товарная Павелецкая посетил Лазарь Моисеевич Каганович. И именно благодаря этому посещению 4 марта 1934 года стало днем решительного перелома во всей работе станции…» Здесь же было помещено приветствие Кагановичу от собрания рабочих станции с вариациями на тему «заверяем тебя, дорогой Лазарь Моисеевич»
(Гудок. 1935. 3 марта.).
В том же году «Гудок» время от времени публиковал на первой полосе изображение наркома со сталинскими усами и с подписью: «Новое фото товарища Кагановича» или «Новый портрет Л. М. Кагановича». Еще в первую декаду марта на Трехгорной мануфактуре, шефствующей над поездом № 10 вагонного депо Москва-Смоленская, изготовили в подарок «подшефникам» 10 тканошелковых портретов Кагановича, которыми были украшены вагоны.
19 марта Каганович подписал очень большой и необычный приказ «О борьбе с крушениями и авариями». Собственно пункты приказа составляли лишь одну шестую его текста. Основная – констатирующая часть – содержала нехарактерные для такого рода документов эмоциональные выражения вроде: «казенное, бездушное, чиновничье отношение к борьбе с крушениями», «крушение или авария подобны поражению отдельной воинской части в бою», «глупо-хулиганская ухарская езда» и т. д. Объявлялось, что в «крушениях концентрируются все недостатки в работе железных дорог»; первым пунктом приказа значилось: «Считать основным показателем улучшения работы дорог сокращение из месяца в месяц числа аварий и крушений» (Гудок. 1935. 20 марта.).
Для сравнения заметим, что в упоминавшемся выше докладе А. А. Андреева недостатки в работе железных дорог были перечислены в таком порядке: 1) плохой план перевозок; 2) неправильная группировка вагонных парков; 3) медленный оборот вагонов; 4) наличие «узких» по пропускной способности мест и неритмичность погрузки; 5) аварии; 6) канцелярщина и косность в управлении. Однако в рамках сталинской системы Андреев оказался, по-видимому, менее крепким руководителем, нежели Каганович, несмотря на откровенное обсуждение минусов и попытку комплексного подхода к проблемам. Система управления, не желавшая базироваться на интересе и инициативе снизу, могла либо апеллировать к нравственности и чувству долга, либо полагаться на террор. Андреев не был мягкотелым и все-таки «главное» видел в том, что все «товарищи должны понять, что так работать нельзя» (Гудок. 1934. 9 окт.). Каганович определенно полагался на кнут, пряник и политические кампании.
Он произносил больше, чем Андреев, общих слов, больше говорил о намерениях и меньше – о проблемах. Больше наказывал и больше награждал.
31 марта последовал приказ Кагановича об организации индивидуальных огородных хозяйств железнодорожников. Надлежало создать 350 тысяч личных огородов на 250 тысячах гектаров, прирезав для этого новые земли в железнодорожной полосе; продать железнодорожникам из совхозов ОРС 5 тысяч телят, 40 тысяч поросят, 50 тысяч кроликов, 2 тысячи ульев с пчелами (См.: Гудок. 1935. 2 апр.). «Лучший сталинец» не стеснялся «поощрять частнособственнические инстинкты», когда считал это целесообразным. По вопросу об огородах было созвано специальное совещание 65 лучших ударников-железнодорожников и их жен-домохозяек.
По свидетельству И. Ю. Эйгеля, много лет связанного с железнодорожным транспортом, у многих работников НКПС остались добрые воспоминания о Кагановиче как руководителе, который «умел казнить, умел миловать», «подымал рабочий класс», в частности «поднял машиниста даже выше, чем он был до революции», – хороший машинист паровоза получал больше, чем начальник депо (правда, перед самым приходом Кагановича в НКПС, в январе 1935 года, Андреев подписал приказ о повышении зарплаты машинистам на 28 процентов). В заслугу Кагановичу ставится введение надбавки за выслугу лет.
Каганович довольно часто принимал отличившихся работников, лично вручал им значки «Почетный железнодорожник», денежные премии, именные часы и другие награды, фотографировался с передовиками. Он придавал большое значение ритуальной стороне дела.
Уже летом 1935 года 56 работников железных дорог были награждены различными орденами СССР.
25-29 июля в НКПС состоялось второе за четыре месяца совещание работников железнодорожного транспорта. Каганович мог сообщить, что за короткое время его руководства среднесуточная погрузка увеличилась с 56,1 тыс. вагонов до 72,9 тыс., оборот вагона сократился с 8,65 суток до 6,71 суток, снизилось число аварий (См.: Гудок. 1935. 15 авг.). Громадный долг по погрузке был ликвидирован.
По окончании совещания вечером 30 июля четыреста его участников были приняты Сталиным в Большом Кремлевском дворце. К этому вечеру наркомпути приготовил любимое блюдо Сталина с новой, «железнодорожной» начинкой. Назвав его «первым машинистом Советского Союза», Каганович продолжил так: «Машинист революции внимательно следил за тем, чтобы в пути не было перекосов вправо и влево. Он выбрасывал гнилые шпалы и негодные рельсы – „правых“ и „левых“ оппортунистов и троцкистов… Большая беда железнодорожников – разрывы поездов. Они бывают от неумелого управления… Наш великий машинист – Сталин – умеет вести поезд без толчков и разрывов, без выжимания вагонов, спокойно, уверенно проводя его на кривых, на поворотах.
Машинист социалистического строительства – Сталин – твердо изучил и отлично знает, не в пример многим нашим машинистам, тяговые расчеты своего непобедимого локомотива… При этом форсировка котла, техническая и участковая скорость локомотива революции куда выше нашей железнодорожной. (Оживление в зале.)…А если кто-нибудь спускал революционный пар, то товарищ Сталин нагонял ему такого «пара», что другому неповадно было». (Веселое оживление в зале, аплодисменты.).
В ответ Сталин предложил тост «за всех вас и за вашего наркома» (Гудок. 1935. 2 авг.).
Словосочетание «великий машинист социалистического локомотива» еще не один год кочевало из газеты в газету. В память об этих «исторических» речах 30 июля было объявлено Всесоюзным днем железнодорожного транспорта.
Одновременно с восхвалением «великого машиниста» Сталина шло, естественно, и восхваление «великого сталинского наркома» Л. М. Кагановича. К сожалению, в кампанию по восхвалению включился и такой выдающийся писатель, как Андрей Платонов. Оказавшийся в немилости и нищете и получивший отказы от журналов и издательств, Платонов опубликовал в конце 1936 года рассказ «Бессмертие». Центральный эпизод этого рассказа – неожиданный звонок Кагановича под утро начальнику дальней станции Красный Перегон Левину.
«Вы почему так скоро подошли к аппарату? Когда вы успели одеться? Вы что – не спали?… А Левин еще и не ложился.
Люди ложатся спать вечером, а не утром… Слушайте, Эммануил Семенович, если вы искалечите себя в Перегоне, я взыщу, как за порчу тысячи паровозов. Я проверю, когда вы спите, но не делайте из меня вашу няньку…
– В Москве сейчас тоже, наверное, ночь, Лазарь Моисеевич, – тихо произнес Левин…
Каганович понял и засмеялся… Нарком спросил, чем ему надо помочь…
– Вы уже помогли мне, Лазарь Моисеевич…»
На следующий день Левин вернулся домой в полночь.
«Он лег в постель, стараясь скорее крепко уснуть – не для наслаждения покоем, а для завтрашнего дня». Но через час его разбудил телефон. Помощник доложил, что только что звонили из Москвы и спрашивали, как здоровье Левина, начальника станции, и спит он или нет. Левин уже не уснул. Он «посидел немного на кровати, потом оделся и ушел на станцию. Ему пришло соображение относительно нормы увеличения нагрузки вагона…»
(Цит. по: Литературный критик. 1936. № 8. С. 114–128.)
Умение льстить легко уживалось в Кагановиче с хамством и грубостью по отношению к подчиненным и, в сущности, беззащитным перед ним людям. По словам того же И. Ю. Эйгеля, в 50-е годы бывший начальник Управления кадров НКПС с восторгом («вот это был руководитель!») вспоминал, как Каганович схватил его, в чем-то провинившегося, за грудки «так, что пуговицы отлетели», и сказал: «Уходи отсюда, а то убью».
В 1962 году на бюро МГК партии знавшая Кагановича по работе Тюфаева говорила ему:
«Вам ничего не стоило плюнуть в лицо своему подчиненному, швырнуть стул в него, когда вы вели заседание… Вас многие знали как руководителя-грубияна, который не уважал людей…»
(Сланская М., Небогин О. Приговор выносит время // Московская правда. 1989. 10 янв.)
Приход Кагановича в НКПС отмечен пароксизмом насилия и обвинений. Стартовала кампания борьбы против «предельщиков». Говорилось о них примерно так: «Среди многих работников транспорта имеют еще некоторое распространение вредные и безграмотные теорийки, что без полного технического перевооружения транспорта невозможно серьезно поднять погрузку, что дороги работают „
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Новая демонстрация «любви» к Лазарю Моисеевичу была связана с пуском в середине мая метрополитена. Через несколько дней произошла катастрофа – разбился самолет «Максим Горький», на борту которого находились сотрудники ЦАГИ. Вскоре в печати появились резолюции собраний трудящихся о сборе средств на постройку новых самолетов-гигантов, один из них предлагалось назвать «Лазарь Каганович».
10-11 июля 1935 года прошел объединенный Пленум МГК ВКП(б) и Моссовета, посвященный новому Генеральному плану реконструкции Москвы, где Каганович выступил с большой речью. Пленум послал два приветствия: одно – Калинину и Молотову; другое, втрое большее, – Кагановичу. В нем говорилось: «Во всей своей работе ты неуклонно проводил и проводишь в жизнь гениальные указания товарища Сталина… Изо дня в день ты учишь нас и показываешь нам всей своей работой, что высшим законом для большевика и каждого пролетария является… преданность и горячая любовь к вождю пролетариев всего мира – товарищу Сталину…
Да здравствует лучший сталинец, товарищ Каганович!
Да здравствует наш великий вождь, учитель и друг товарищ Сталин!» (Рабочая Москва. 1935. 14 июля.)
Как известно, и при самом высоком полете попадаются воздушные ямы. Сталин периодически делал зловещие намеки каждому из приближенных, находящихся как будто бы на вершине власти, – точно так же, как он подавал неожиданно надежду многим обреченным накануне предрешенной казни.
12 июля 1935 года Каганович участвовал в поездке на Тушинский аэродром в компании со Сталиным, Ворошиловым, Андреевым, Хрущевым и Косаревым. Был устроен воздушный праздник. Четыре парашютистки, приземлившись на виду у гостей, преподнесли вождям цветы, обделив при этом Кагановича и его протеже Хрущева. Участники праздника могли и не заметить такую мелочь, но сам Каганович должен был задать себе вопрос: случайность это или сигнал? Если сигнал, то что он означает? Когда гости уехали, аэроклуб, по традиции тех лет, принял восторженные обращения – но только к Сталину и Ворошилову, начисто позабыв о «ближайшем соратнике».
Было бы ошибкой думать, что Каганович хотя бы на время занял положение, подобное тому, которое занимали какой-то срок Геринг при Гитлере или Линь Бяо при Мао Цзэдуне. Фактически Сталин никому не позволял быть «человеком номер два». Когда тем же летом 1935 года был опубликован список именных самолетов-гигантов, намеченных к постройке взамен погибшего «Максима Горького», самолет «Лазарь Каганович» шел в списке лишь восьмым, пропустив вперед имена Калинина, Молотова, Ворошилова, Орджоникидзе. Каждый из четверых время от времени изображался «ближайшим».
Наивысший взлет Кагановича не имеет четких временных границ, и о причинах последовавшего в дальнейшем уменьшения его влияния можно лишь догадываться. Впрочем, догадки необходимы при поисках истины. При поисках же врагов требуется другое – упрощение. «Кто таков Каганович, чей план последовательного разрушения исторического центра Москвы тоже приписывается Сталину, Каганович, долгие годы бывший, по сути, вторым лицом в партии?» – вопрошает Анатолий Иванов (См.: Черный хлеб искусства. Диалог писателя А. Иванова и критика В. Свининникова // Наш современник. 1988. № 5. С. 175.), имея, по-видимому, за пазухой точный ответ, «кто таков» Каганович. Насколько это «второе лицо» было вторым, мы уже увидели. Насколько эти годы были долгими – увидим ниже.
Каганович и железнодорожный транспорт
Мы не напрасно отметили, что Каганович пришел к руководству НКПС на исходе зимы. Самый трудный для железных дорог период заканчивался, на переломе к лету продемонстрировать первые успехи в руководстве было, конечно, легче.
Здание наркомата считалось по тем временам крупным. Напротив него, на той стороне Садового кольца, видна была новенькая станция метро «Красные ворота». Сам предмет забот наркома – железные дороги – начинался всего в трехстах метрах к северу: там шумели знаменитые московские три вокзала.
Каганович был не первым из лидеров партии, поставленных «на транспорт». Среди его предшественников – Дзержинский и Рудзутак. В 20-е годы железные дороги постепенно оправлялись от нокаута, в который их послала Гражданская война. И хотя к 1935 году взорванные мосты были давно уже восстановлены, а последние разбитые вагоны, долгие годы ржавевшие на откосах, сданы в металлолом, работа железных дорог все еще не была по-настоящему отлажена. Систематически срывался план погрузки. В порожнем, непроизводительном пробеге находилось около 30 процентов товарных вагонов. Из фактического оборота вагон был в движении лишь 34 процента времени, остальное время – в простое. Погрузка достигала максимума в конце календарного месяца, а в начале каждого следующего месяца падала примерно на 10 тысяч вагонов в сутки. Затем история повторялась. Эта неритмичность не позволяла полностью использовать пропускную способность дорог. Крушения и аварии стали обыденным явлением, к ним привыкли. 65–70% всех аварий и крушений в 1934–1935 годах происходило по прямой вине железнодорожных агентов.
Одно из знаменитых стихотворений «С любимыми не расставайтесь» было написано после страшной железнодорожной катастрофы, унесшей больше сотни жизней.
В связи с назначением Кагановича газета «Гудок» писала 1 марта: «Железные дороги сейчас – самый отсталый участок социалистического строительства, но 1935 год должен стать годом настоящего перелома к улучшению в работе транспорта». Утверждалось, что Каганович «всегда и везде, куда бы ни ставила его партия, добивался победы».
Его непосредственный предшественник – наркомпути А. А. Андреев на совещании эксплуатационников 2 октября 1934 года так описывал положение на железных дорогах: «…Происходит накопление запасов угля в Донбассе и Кузбассе, большого количества металла на заводах, хлеба и овощей на станциях, руды и другого сырья для металлургии в Кривом Роге, Магнитной при недостатке этого сырья на заводах. Я уже не говорю о громадном накоплении лесных и строительных материалов… На Октябрьской, Казанской, Курской, Северной дорогах имеются грузы для юга и однако с этих дорог вагоны уходили на юг порожними…» Аварийность была названа «невероятно высокой» и «безобразной» (Гудок. 1934. 9 окт.). К моменту прихода Кагановича в НКПС дороги задолжали народному хозяйству 400 тысяч непогруженных вагонов.
Кроме того, назначение Кагановича совпало по времени с подписанием соглашения по КВЖД: Советский Союз продавал эту огромную дорогу Маньчжоу-го. Тысячи квалифицированных специалистов возвращались в марте – апреле из Маньчжурии в СССР, и это тоже должно было положительно повлиять на работу транспорта внутри страны.
Первым нововведением был старт особого – «железнодорожного» – мини-культа Кагановича. Украсившись однажды портретами и приветствиями, вокзалы уже не снимали имя наркома со своих фасадов: портрет сменялся цитатой из приказа или из последней речи. По всему Союзу на всевозможных собраниях и совещаниях железнодорожников большой портрет «сталинского наркома» за спинами у президиума стал непременным атрибутом. Правда, прославление ведомственного или местного начальства давно уже было элементом политической традиции страны. И все же А. А. Андреев в 1934 – начале 1935 годов отнюдь не пользовался подобным поклонением. А 3 марта 1935 года в газете «Гудок» среди заголовков «Будем работать, как работает тов. Каганович», «Верного руководителя дал нам товарищ Сталин» и т. п. был и такой: «Лазарь Моисеевич был у нас на станции». Далее сообщалось:
«Ровно год тому назад – 4 марта 1934 года – станцию Москва-Товарная Павелецкая посетил Лазарь Моисеевич Каганович. И именно благодаря этому посещению 4 марта 1934 года стало днем решительного перелома во всей работе станции…» Здесь же было помещено приветствие Кагановичу от собрания рабочих станции с вариациями на тему «заверяем тебя, дорогой Лазарь Моисеевич»
(Гудок. 1935. 3 марта.).
В том же году «Гудок» время от времени публиковал на первой полосе изображение наркома со сталинскими усами и с подписью: «Новое фото товарища Кагановича» или «Новый портрет Л. М. Кагановича». Еще в первую декаду марта на Трехгорной мануфактуре, шефствующей над поездом № 10 вагонного депо Москва-Смоленская, изготовили в подарок «подшефникам» 10 тканошелковых портретов Кагановича, которыми были украшены вагоны.
19 марта Каганович подписал очень большой и необычный приказ «О борьбе с крушениями и авариями». Собственно пункты приказа составляли лишь одну шестую его текста. Основная – констатирующая часть – содержала нехарактерные для такого рода документов эмоциональные выражения вроде: «казенное, бездушное, чиновничье отношение к борьбе с крушениями», «крушение или авария подобны поражению отдельной воинской части в бою», «глупо-хулиганская ухарская езда» и т. д. Объявлялось, что в «крушениях концентрируются все недостатки в работе железных дорог»; первым пунктом приказа значилось: «Считать основным показателем улучшения работы дорог сокращение из месяца в месяц числа аварий и крушений» (Гудок. 1935. 20 марта.).
Для сравнения заметим, что в упоминавшемся выше докладе А. А. Андреева недостатки в работе железных дорог были перечислены в таком порядке: 1) плохой план перевозок; 2) неправильная группировка вагонных парков; 3) медленный оборот вагонов; 4) наличие «узких» по пропускной способности мест и неритмичность погрузки; 5) аварии; 6) канцелярщина и косность в управлении. Однако в рамках сталинской системы Андреев оказался, по-видимому, менее крепким руководителем, нежели Каганович, несмотря на откровенное обсуждение минусов и попытку комплексного подхода к проблемам. Система управления, не желавшая базироваться на интересе и инициативе снизу, могла либо апеллировать к нравственности и чувству долга, либо полагаться на террор. Андреев не был мягкотелым и все-таки «главное» видел в том, что все «товарищи должны понять, что так работать нельзя» (Гудок. 1934. 9 окт.). Каганович определенно полагался на кнут, пряник и политические кампании.
Он произносил больше, чем Андреев, общих слов, больше говорил о намерениях и меньше – о проблемах. Больше наказывал и больше награждал.
31 марта последовал приказ Кагановича об организации индивидуальных огородных хозяйств железнодорожников. Надлежало создать 350 тысяч личных огородов на 250 тысячах гектаров, прирезав для этого новые земли в железнодорожной полосе; продать железнодорожникам из совхозов ОРС 5 тысяч телят, 40 тысяч поросят, 50 тысяч кроликов, 2 тысячи ульев с пчелами (См.: Гудок. 1935. 2 апр.). «Лучший сталинец» не стеснялся «поощрять частнособственнические инстинкты», когда считал это целесообразным. По вопросу об огородах было созвано специальное совещание 65 лучших ударников-железнодорожников и их жен-домохозяек.
По свидетельству И. Ю. Эйгеля, много лет связанного с железнодорожным транспортом, у многих работников НКПС остались добрые воспоминания о Кагановиче как руководителе, который «умел казнить, умел миловать», «подымал рабочий класс», в частности «поднял машиниста даже выше, чем он был до революции», – хороший машинист паровоза получал больше, чем начальник депо (правда, перед самым приходом Кагановича в НКПС, в январе 1935 года, Андреев подписал приказ о повышении зарплаты машинистам на 28 процентов). В заслугу Кагановичу ставится введение надбавки за выслугу лет.
Каганович довольно часто принимал отличившихся работников, лично вручал им значки «Почетный железнодорожник», денежные премии, именные часы и другие награды, фотографировался с передовиками. Он придавал большое значение ритуальной стороне дела.
Уже летом 1935 года 56 работников железных дорог были награждены различными орденами СССР.
25-29 июля в НКПС состоялось второе за четыре месяца совещание работников железнодорожного транспорта. Каганович мог сообщить, что за короткое время его руководства среднесуточная погрузка увеличилась с 56,1 тыс. вагонов до 72,9 тыс., оборот вагона сократился с 8,65 суток до 6,71 суток, снизилось число аварий (См.: Гудок. 1935. 15 авг.). Громадный долг по погрузке был ликвидирован.
По окончании совещания вечером 30 июля четыреста его участников были приняты Сталиным в Большом Кремлевском дворце. К этому вечеру наркомпути приготовил любимое блюдо Сталина с новой, «железнодорожной» начинкой. Назвав его «первым машинистом Советского Союза», Каганович продолжил так: «Машинист революции внимательно следил за тем, чтобы в пути не было перекосов вправо и влево. Он выбрасывал гнилые шпалы и негодные рельсы – „правых“ и „левых“ оппортунистов и троцкистов… Большая беда железнодорожников – разрывы поездов. Они бывают от неумелого управления… Наш великий машинист – Сталин – умеет вести поезд без толчков и разрывов, без выжимания вагонов, спокойно, уверенно проводя его на кривых, на поворотах.
Машинист социалистического строительства – Сталин – твердо изучил и отлично знает, не в пример многим нашим машинистам, тяговые расчеты своего непобедимого локомотива… При этом форсировка котла, техническая и участковая скорость локомотива революции куда выше нашей железнодорожной. (Оживление в зале.)…А если кто-нибудь спускал революционный пар, то товарищ Сталин нагонял ему такого «пара», что другому неповадно было». (Веселое оживление в зале, аплодисменты.).
В ответ Сталин предложил тост «за всех вас и за вашего наркома» (Гудок. 1935. 2 авг.).
Словосочетание «великий машинист социалистического локомотива» еще не один год кочевало из газеты в газету. В память об этих «исторических» речах 30 июля было объявлено Всесоюзным днем железнодорожного транспорта.
Одновременно с восхвалением «великого машиниста» Сталина шло, естественно, и восхваление «великого сталинского наркома» Л. М. Кагановича. К сожалению, в кампанию по восхвалению включился и такой выдающийся писатель, как Андрей Платонов. Оказавшийся в немилости и нищете и получивший отказы от журналов и издательств, Платонов опубликовал в конце 1936 года рассказ «Бессмертие». Центральный эпизод этого рассказа – неожиданный звонок Кагановича под утро начальнику дальней станции Красный Перегон Левину.
«Вы почему так скоро подошли к аппарату? Когда вы успели одеться? Вы что – не спали?… А Левин еще и не ложился.
Люди ложатся спать вечером, а не утром… Слушайте, Эммануил Семенович, если вы искалечите себя в Перегоне, я взыщу, как за порчу тысячи паровозов. Я проверю, когда вы спите, но не делайте из меня вашу няньку…
– В Москве сейчас тоже, наверное, ночь, Лазарь Моисеевич, – тихо произнес Левин…
Каганович понял и засмеялся… Нарком спросил, чем ему надо помочь…
– Вы уже помогли мне, Лазарь Моисеевич…»
На следующий день Левин вернулся домой в полночь.
«Он лег в постель, стараясь скорее крепко уснуть – не для наслаждения покоем, а для завтрашнего дня». Но через час его разбудил телефон. Помощник доложил, что только что звонили из Москвы и спрашивали, как здоровье Левина, начальника станции, и спит он или нет. Левин уже не уснул. Он «посидел немного на кровати, потом оделся и ушел на станцию. Ему пришло соображение относительно нормы увеличения нагрузки вагона…»
(Цит. по: Литературный критик. 1936. № 8. С. 114–128.)
Умение льстить легко уживалось в Кагановиче с хамством и грубостью по отношению к подчиненным и, в сущности, беззащитным перед ним людям. По словам того же И. Ю. Эйгеля, в 50-е годы бывший начальник Управления кадров НКПС с восторгом («вот это был руководитель!») вспоминал, как Каганович схватил его, в чем-то провинившегося, за грудки «так, что пуговицы отлетели», и сказал: «Уходи отсюда, а то убью».
В 1962 году на бюро МГК партии знавшая Кагановича по работе Тюфаева говорила ему:
«Вам ничего не стоило плюнуть в лицо своему подчиненному, швырнуть стул в него, когда вы вели заседание… Вас многие знали как руководителя-грубияна, который не уважал людей…»
(Сланская М., Небогин О. Приговор выносит время // Московская правда. 1989. 10 янв.)
Приход Кагановича в НКПС отмечен пароксизмом насилия и обвинений. Стартовала кампания борьбы против «предельщиков». Говорилось о них примерно так: «Среди многих работников транспорта имеют еще некоторое распространение вредные и безграмотные теорийки, что без полного технического перевооружения транспорта невозможно серьезно поднять погрузку, что дороги работают „
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37